В зазеркалье. Бери да помни)

Пирожкова Вероника

В зазеркалье

(Бери да помни)

Алиса сидела у окна и смотрела, как счастливые до одури воробьи снуют по черной проталине у соседского столба. Свекровь и муж уехали за покупками и подарили ей блаженные минуты спокойствия. Золушка, падчерица – кем бы она ни была в этой семье, счастливый финал был уделом не ее сказки.

* * *

Свекрови она не понравилась сразу – слишком красивая, слишком уверенная в себе, с неприлично гордой осанкой и прямым взглядом. Но чем, помимо этого, она заслужила к себе ненавистное отношение, свекровь не знала и сама, да то было и неважно: невестка пришла в ее дом, отняла у нее сына и покушалась на святая святых: на положение хозяйки. Тамара Николаевна растила сына, ни в чем ему не отказывая. – Роднулечка, кровиночка. Старшего Аркадия и среднюю дочь Вику она не любила так, как младшенького. А те, только им исполнилось 18, уехали из дома, устроили свою жизнь, и дома появлялись редко. Свекровь не разрешала ему заниматься тяжелой работой – мальчик может повредить спину. Хотя мальчику шел уже третий десяток. Поэтому вместе со снохой они таскали дрова, ворочали снежные сугробы и носили домой ведра с водой.

Первым испытанием для нее стала обычная стирка. Тамара Николаевна сгребла в кучу все ее вещи и залила белизной. Разбитая Алиса разразилась слезами – ведь там была любимая блузка матери, одна из единственных вещей, оставшаяся дочке после ее смерти, а в ответ услышала, что свекровь травила вшей, которые невестка привезла с собой из деревенской халупы. Алиса решила пожаловаться мужу, но тот лишь посмеялся: – Милая моя, тряпки – это не то, о чем нужно лить слезы.

Следом свекровь принялась за чистку морального облика невестки, она купила ей несуразно длинные, с высокой горловиной платья, выбросила помаду и тени: – В них одна химия, она рак вызывает! – Муж на тихую жалобу новоиспеченной жены заявил, что Алисе ничем не угодить, ей купили новые вещи, а она воротит нос.

Тамара Николаевна подкладывала в сахарницу соль, в заварочный чайник запихивала головки чеснока, прожигала рубашки сына утюгом, а потом, охая, демонстрировала ему, дескать: – Полюбуйся, какая непутевая у тебя жена! – Словом, вытворяла такие забавные мелкие пакости, над которыми Алиса могла бы посмеяться, если бы не получала от мужа нагоняи, которые с каждым разом становились все более угрожающими.

– Ты уж прости ее, окаянную – говорил свекор, когда был жив, – Дура баба. – Самому свекру тоже доставалось – благоверная обвиняла его в изменах со старухой-соседкой и закрывала дома. Сейчас, всякий раз, когда Тамара Николаевна переходила все границы, его голос, как спасительный маяк, появлялся в голове Алисы и позволял принять и смириться.

Прошлой зимой, когда супруга не было дома, Алиса готовила суп с галушками. Свекровь, как обычно, давала свои советы: – Лук режь крупнее, морковь – тоньше, хватит лепить такие куски, это тебе не шаньги! – Алиса вдруг почувствовала, что усталость от упреков переполняет чащу ее терпения, вскакивая со стула, она пронзительно крикнула: – Тамара Николаевна, хватит меня учить, – ее голос показался ей самой слишком резким и громким, доска с овощами опрокинулась на пол. Свекровь покрылась красными пятнами, схватилась за сердце и сползла вслед за овощами: – Скорую, – прохрипела она. Алиса побежала к телефону, наступая на разбросанные куски моркови. Бригада приехала через 15 минут, привела в чувства Тамару Николаевну и прописала полный покой.

Свекровь не разговаривала с Алисой почти месяц, своим молчанием изводя сноху до сумасшествия, а муж, когда узнал приукрашенную и раздутую историю о том, что случилось, впервые поднял руку на жену. Постепенно осанка Алисы теряла свою прямоту, а глаза – блеск, во всей ее форме появлялось что-то согбенное, притянутое к земле неимоверным весом, Алиса старела, а свекровь – нет.

Они жили вместе уже пять лет, в семье появились дети. Тамара Николаевна лютовала, но стоило Алисе хоть каплю возмущаться или сказать слово – та закатывала истерику, хваталась за сердце и кричала, что она доведет ее до могилы. Сын всегда был на стороне матери.

Наступили тяжелые времена, к нелюбви свекрови добавились финансовые неприятности. Денег часто не хватало, мужу задерживали зарплату, а Алиса устроилась мыть полы, чтобы хоть как-то прокормить семью. Как-то раз, когда Алиса уже не знала, у кого занимать, кормилец принес получку – выданную полностью, до последнего рубля – за все три месяца. Счастью не было предела. Новые зимние сапоги детям, в ателье заказать шапки из старой шубы, заменить сломанный кран, купить продуктов, а то картошка встала у всех поперек горла, раздать долги – Алиса фантазировала о решении семейных бытовых проблем, как девчонка, мечтающая о принце на белом коне. Счастье было недолгим – все деньги пропали на следующий день. Муж встретил Алису с кулаками, обвинил ее в краже и выбил два зуба – потом, через годы, из обручальных колец она сделала себе золотые коронки, которые напоминали ей о муже и ее безграничной к нему любви и женской безропотности.

* * *

Алиса наблюдала за беспечностью почувствовавших весну воробьев. Зазвонил телефон. Она слезла с подоконника и взяла трубку. На том конце раздался встревоженный голос мужа, новости были в той же мере страшными, сколь и неожиданно радостными. У свекрови случился инсульт. Алиса повесила трубку, взгляд застыл на оконной раме. Как жить, что чувствовать и делать теперь?

Через пару дней Тамару Николаевну привезли домой – парализованная, она уже не могла ходить и была прикована к постели. Алиса стала ухаживать за ней, как за третьим ребенком. Муж поначалу помогал, но потом отказался – не мог или не хотел. Алиса сама тащила ее в баню, мыла, делала массаж, обрабатывала пролежни, накладывая компрессы из меда и картошки, кормила и убирала судно. Отношения с мужем все больше портились. Теща хоть и могла говорить, но чаще молчала и иногда тихонько что-то бормотала.

– Давай отправим ее Аркадию в город, – предложил как-то он.

– Почему? – удивилась Алиса.

– Она же тебя никогда не любила, а теперь за ней каждый день присмотр нужен. Пусть и брат помучается.

– Не честно это как-то, не справедливо. Она же мать твоя.

– Не могу я так, Алиса. Смотреть на нее не могу, запах этот чувствовать, думать про нее не могу. Как суп она ест, льется все, вот эту утку у кровати желтую, худая вся, смотреть невозможно, Бухенвальд.

– Но ведь это долг твой сыновний.

– Никто никому ничего не должен, ты то ей чем обязана? Не хочешь, я сам в город уеду.

– Не вынесет она этого, не нужно – оставь. Любит же тебя больше жизни.

– Дура ты. – Он хлопнул дверью и потерялся на два дня.

* * *

Алиса налила свекрови чай и прошла в ее комнату.

– Прости меня – сказала свекровь. – Это я тогда деньги взяла, а ему сказала, что ты украла. Дура, была, что со старухи взять. Я их на книжку положила, она там у меня, в документах, в ящике.

Тамара Николаевна протянула костлявую руку в направлении шкафа. Алиса отвернулась и заплакала, сделав вид, что заваривает в чашке чайный пакет.

– Алиса, знаю, что не простишь. Все поняла теперь. Горько, больно, да только прав он, не обязана ты мне ничем. Из-за дури своей не могла успокоиться. Как ко мне свекровь относилась – так и я к тебе. Хочешь – отправляй, куда нужно, да только никому я теперь не нужна.

Алиса повернулась к свекрови и протянула ей чашку. Пейте, Тамара Николаевна, это ваш любимый, ромашковый.

12 Следующая ⇒