МЁРТВЫЕ ДУШИ. ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ Картина первая

НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ

МЁРТВЫЕ ДУШИ

Пьеса Николая Коляды в двух действиях по мотивам Н.В. Гоголя

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ГОГОЛЬ
ЧИЧИКОВ ПАВЕЛ ИВАНОВИЧ
НОЗДРЁВ, помещик
КОРОБОЧКА НАСТАСЬЯ ПЕТРОВНА, помещица
СОБАКЕВИЧ МИХАИЛ СЕМЕНОВИЧ, помещик
СОБАКЕВИЧ, его жена
ПЛЮШКИН, помещик
МАНИЛОВ, помещик
МАНИЛОВА, помещица
СЕЛИФАН
ПОРФИРИЙ
ПРОШКА
КАПИТАН-ИСПРАВНИК
АЛКИД
ФЕМЮСТОКЛЮС
СТАРУХА В ТРАКТИРЕ
МИЖУЕВ
ФЕТИНЬЯ
ЗАСЕДАТЕЛЬ
ПОЧМЕЙСТЕР
ПРОКУРОР

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ Картина первая

ДОРОГА. РОССИЯ.

Дорога, дорога, дорога … В бричке Чичиков.

ЧИЧИКОВ (смотрит в окошко). Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! И как чудна она сама, эта дорога: ясный день, осенние листья, холодный воздух… Русь! Русь! Вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем всё, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?.. У! Какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!.. Когда я жил в Петербурге, то вот по вскрытии Невы всегда находили две-три утонувшие женщины. Не знаю, как сейчас, находят или нет. А тогда – две-три по весне. А я молчу, скорблю и даже не говорю, что я тут причастен и что тут имеет место несчастная любовь ко мне. Молчу, потому что в такую ещё впутаешься историю… Всех ведь не обогреешь. Да, любили и любят, а ведь за что бы, кажется? Лицом нельзя сказать, чтобы очень… Вот, посмотрите, какой у меня подбородок: совсем круглый! Эх! И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «Чёрт побери всё!» - его ли душе не любить её? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное? Вперед, Россия! Вперед, Селифан!

Несколько мужиков по обыкновению зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Один мужик у колодца говорил другому, глядя на бричку Чичикова:

ПЕРВЫЙ МУЖИК. Вишь ты, вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось в Москву, или не доедет?

ВТОРОЙ МУЖИК. Доедет.

ПЕРВЫЙ МУЖИК. А в Казань-то, я думаю, не доедет?

ВТОРОЙ МУЖИК. В Казань не доедет …

ЧИЧИКОВ. Помолчите вы, русские! Разболтались не по делу! И в Москву, и в Казань моё колесо доедет! В дорогу! В дорогу, Павел Иванович! Да и действительно, чего не потерпел я? Как барка какая-нибудь среди свирепых волн… Каких гонений, каких преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что? За то, что соблюдал правду, что был чист на своей совести, что подавал руку и вдовице беспомощной и сироте горемыке!.. Но прочь набежавшая на чело морщина и строгий сумрак лица! Разом и вдруг окунемся в жизнь, со всей её беззвучной трескотней и бубенчиками! Эх, жизнь! Эх, Россия, Родина моя! До чего же всё зачудительно! До чего же люблю я эти перелески и пригорки, этих великих русских людей! Да гони ты, Селифан, скотина эдакая, не любишь ты, что ли, быстрой езды?!

Картина вторая
МАНИЛОВ

Бричка тарахтела. Чичиков подпрыгивал, ругался на Селифана.

ЧИЧИКОВ. Ты, брат, чёрт тебя знает, потеешь, что ли? Сходил бы ты хоть в баню. Ты же русский человек? Иль татарин?

СЕЛИФАН. И ты, однако ж, хорош. Не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же.

ЧИЧИКОВ. Чего?

СЕЛИФАН. Того. Не татарин я, а русский! (Селифан крикнул мужикам). Эй, мордва, на копейку два?

ПЕРВЫЙ МУЖИК. Я не мордва.

СЕЛИФАН. А кто ты? Вотяк? Чалдон? Кацап? Хохол? Пшек собачий? Жид?

ПЕРВЫЙ МУЖИК. Я – русский.

СЕЛИФАН. Русский, русский, весь ты узкий. А где тут ваша Заманиловка?

ПЕРВЫЙ МУЖИК. Заманиловка … Можа, Маниловка?

СЕЛИФАН. А есть такая?

ПЕРВЫЙ МУЖИК. А есть Маниловка.

ВТОРОЙ МУЖИК. А как проедешь ещё одну версту, так вот тебе, то есть, так прямо направо.

СЕЛИФАН. Черти тебя задери, прямо или направо?

ВТОРОЙ МУЖИК. Прямо направо! Я ж говорю: прямо направо. Не понимаешь, что ли? Чего ты как фетюк?

СЕЛИФАН. Да сам ты это слово! Сам фетюк!

ПЕРВЫЙ МУЖИК И ВТОРОЙ МУЖИК ВМЕСТЕ. Это будет тебе дорога в Маниловку. А Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь, и не было. Фетюк ты, и есть фетюк.

СЕЛИФАН. Вотяки, чалдоны, кацапы, хохлы, а русских нету! Не остановится, говорит! Экие говорливые, будь ты неладна! Маниловка, Заманиловка, собака!

Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого Манилова, который стоял, приставив руку ко лбу в виде зонтика над глазами. По мере того как бричка близилась к крыльцу, глаза Манилова сделались веселее и улыбка раздвигалась более и более.

МАНИЛОВ. Павел Иванович! Насилу вы таки нас вспомнили!

ЧИЧИКОВ. Господин Манилов! Да-с. Это я-с. Хе-хе-с. Здрасьте-с. Чмоки вам мои.

МАНИЛОВ. Да-с. Это вы-с. Хе-хе-с. Здрасьте-с. Чмоки вам мои. Павел Иванович! Я не верю! Не верю глазам своим! Это вы? Нет, неправда! Я брежу, я сплю?!

ЧИЧИКОВ. Я, я, хе-хе. Да-с. Это я-с. Хе-хе-с.

МАНИЛОВ. Пожалуйте в комнаты. Это супруга моя. Радость моя, Лизанька, Павел Иванович приехали! Позвольте мне вам представить жену мою. Душенька, Павел Иванович!

Манилова была недурна, одета к лицу. Чичиков не без удовольствия подошел к её ручке.

МАНИЛОВА. Я не верю! Не верю, не верю!

ЧИЧИКОВ. Отчего-с не верите-с?

МАНИЛОВА. Вы нас очень обрадовали своим приездом. Муж мой, не проходило и дня, чтобы не вспоминал про вас. Правда, правда, правда! Не вру, не вру, не вру!

МАНИЛОВ. Да уж, она, бывало, всё спрашивает меня: «Да что же твой приятель не едет?». Говорю: «Погоди, душенька, приедет». А вот вы, наконец, и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение, майский день, именины сердца…

ЧИЧИКОВ. Что вы, ни громкого имени, ни даже ранга заметного не имею.

МАНИЛОВ. Вы всё имеете, всё имеете, даже ещё более.

МАНИЛОВА. Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы. Присядьте сразу за стол, накрыто. Покушаем.

МАНИЛОВ. Душенька, нужно будет завтра похлопотать, чтобы в эту комнату хоть на время поставить мебель. Чмоки-чмоки мне, радость, солнце, съешь конфетку!

МАНИЛОВА. Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек яблочка. И вы разиньте, и вам положу! Чмоки-чмоки вам!

МАНИЛОВ. А я тебе сливочку. Чмоки!

МАНИЛОВА. А я тебе ягодку. Мы так любим друг друга. Чмоки!

МАНИЛОВ. Мы так любим друг друга. Чмоки-чмоки-чмоки!

МАНИЛОВА. Мы так любим друг друга. Чмоки-чмоки-чмоки!

МАНИЛОВ. Пойдемте в те комнаты. Чмоки-чмоки-чмоки!

МАНИЛОВА. Пойдемте в те комнаты. Чмоки-чмоки-чмоки вам!

Они стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, упрашивая друг друга пройти вперед.

ЧИЧИКОВ. До чего же всё зачудительно. Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после.

МАНИЛОВ. Нет, Павел Иванович, нет, вы гость.

ЧИЧИКОВ. Не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста, проходите.

МАНИЛОВА. Нет уж, извините, не пройдете.

МАНИЛОВ. Не допущу пройти позади меня такому приятному, образованному гостю.

МАНИЛОВА. Мы не допустим пройти позади нас такому приятному, образованному гостю. Чмоки-чмоки вам.

ЧИЧИКОВ. Почему ж образованному? Пожалуйста, проходите. Чмоки вам.

МАНИЛОВ. Ну, да уж извольте проходить вы.

ЧИЧИКОВ. Да отчего ж?

МАНИЛОВ. Ну, да уж оттого!

Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга. Сели за стол.

МАНИЛОВА. Как вам показался наш город?

ЧИЧИКОВ. Всё зачудительно!

МАНИЛОВА. Всё зачудительно? Какая прелесть! Приятно ли провели там время?

ЧИЧИКОВ. Очень хороший город, прекрасный город, и время провел очень приятно: общество самое обходительное.

МАНИЛОВА. Кушайте. А как вы нашли нашего губернатора?

МАНИЛОВ. Не правда ли, что препочтеннейший и прелюбезнейший человек?

ЧИЧИКОВ. Совершенная правда, препочтеннейший человек. И как он вошел в свою должность, как понимает ее! Нужно желать побольше таких людей.

МАНИЛОВ. Как он может этак, знаете, принять всякого, наблюсти деликатес в своих поступках, и всякое такое разное-преразное. А?

МАНИЛОВА. А как вы нашли нашего губернатора?

ЧИЧИКОВ. А я ведь уже сказал. Зачудительно. Очень обходительный и приятный человек.

МАНИЛОВ. Правда? Зачудительно?

ЧИЧИКОВ. И какой искусник! Я даже никак не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные домашние узоры. Он мне показывал своей работы кошелек, редкая дама может так искусно вышить.

МАНИЛОВА. А вице-губернатор, не правда ли, какой милый человек?

ЧИЧИКОВ. Очень, очень достойный человек.

МАНИЛОВ. Ну, позвольте, а как вам показался полицеймейстер? Не правда ли, что очень приятный человек?

Алкид и Фемистоклюс носились по комнате, бросались на Чичикова и щипали его. Тщетно пыталась Манилова успокоить их и спрятать свое раздражение за улыбкой.

МАНИЛОВА. Ну, позвольте, а как вам показался полицеймейстер? Не правда ли, что очень приятный человек?

ЧИЧИКОВ. Э-э, ну да. Да. Чрезвычайно приятный. И какой умный, какой начитанный человек! Мы у него проиграли в вист вместе с прокурором и председателем палаты до самых поздних петухов. Очень, очень достойный человек!

МАНИЛОВА. Ну, а какого вы мнения о жене полицеймейстера? Не правда ли, прелюбезная женщина?

МАНИЛОВ. Ну, а какого вы мнения о жене полицеймейстера? Не правда ли, прелюбезная женщина?

ЧИЧИКОВ. О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знаю. Прямо чмоки.

МАНИЛОВА. А председатель палаты? Чмоки?

ЧИЧИКОВ. А, тре бьен! Чмоки!

МАНИЛОВА. А почмейстер? Чмоки?

МАНИЛОВ. А почмейстер? Зачудительно? Чмоки-чмоки-чмоки? Чмоки-чмоки-чмоки!

ЧИЧИКОВ. О, да!

МАНИЛОВА. А …

ЧИЧИКОВ. Так, стоп, хватит! Вы всегда в деревне проводите время?

МАНИЛОВ. Больше в деревне. Иногда, впрочем, приезжаем в город для того только, чтобы увидеться с образованными людьми. Одичаешь, знаете, если будешь всё время жить взаперти.

ЧИЧИКОВ. Правда, правда.

МАНИЛОВ и МАНИЛОВА ВМЕСТЕ. Конечно, другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое… Тогда, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но решительно нет никого … Вот только иногда почитаешь «Сын Отечества» …

ЧИЧИКОВ. Ничего не может быть приятнее, как жить в уединеньи, наслаждаться зрелищем природы и почитать иногда какую-нибудь книгу …

МАНИЛОВ и МАНИЛОВА ВМЕСТЕ. Но, знаете ли, всё, если нет друга, с которым бы можно поделиться…

ЧИЧИКОВ. О, это справедливо, это совершенно справедливо! Что? Все сокровища тогда в мире! Не имей денег, имей хороших людей для обращения, сказал один мудрец.

МАНИЛОВ и МАНИЛОВА ВМЕСТЕ. И знаете, Павел Иванович … Тогда чувствуешь какое-то, в некотором роде, духовное наслаждение … Вот как, например, теперь, когда случай мне доставил счастие, можно сказать образцовое, говорить с вами и наслаждаться зачудительно приятным вашим разговором…

ЧИЧИКОВ. Помилуйте, что ж за зачудительно приятный разговор?.. Ничтожный человек, и больше ничего…

МАНИЛОВ и МАНИЛОВА ВМЕСТЕ. О! Павел Иванович, позвольте нам быть откровенным: мы бы с радостию отдали половину всего нашего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете вы!..

ЧИЧИКОВ. Напротив, я бы почел со своей стороны за величайшее…

СЛУГА (вдруг заорал). Да зараза такая, хватит уже, ешьте уже!

МАНИЛОВ и МАНИЛОВА ВМЕСТЕ. Прошу покорнейше. Вы извините, если у нас нет такого обеда, какой на паркетах и в столицах. У нас просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца. Покорнейше прошу, ешьте. Пересядьте сюда. Тут будет лучше. Идите вперед.

ЧИЧИКОВ. Нет, вы.

МАНИЛОВ и МАНИЛОВА ВМЕСТЕ. Нет, вы!

ЧИЧИКОВ. Нет, вы!

СЛУГА. Да зараза, идите уже!

В столовой бегали всё также два мальчика, сыновья Манилова. Гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга угомонил детей, усадил за стол и завязал детям на шею салфетки. Дти злобно стучали ложками по столу, глазом урки смотрели на Чичикова.

ЧИЧИКОВ. Какие миленькие дети! Зачудительно! Тю-тю-тю! Чмоки-чмоки прямо! А который им уже год? Поди, большенькие?

МАНИЛОВА. Большенькие. Старшему осьмой, а меньшему вчера только минуло шесть.

МАНИЛОВ. А какие умные, Павел Иванович! Вот, смотрите: Фемистоклюс, Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?

ФЕМИСТОКЛЮС. Париж.

МАНИЛОВ. А у нас какой лучший город?

ФЕМИСТОКЛЮС. Петербург.

МАНИЛОВ. А еще какой?

ФЕМИСТОКЛЮС. Москва.

ЧИЧИКОВ. Умница, душенька! Скажите, однако ж … Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности.

МАНИЛОВ. О, вы еще не знаете его! У него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают. Побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. И раздавит потом, и смотрит на нее, раздавленную, как устроена. Будет, поди, человеком. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс! Хочешь быть посланником?

ФЕМИСТОКЛЮС (жуя хлеб и болтая головой направо и налево). Хочу.

В это время Манилова утерла посланнику нос.

МАНИЛОВА. А какой у нас прекрасный театр в городе?

ЧИЧИКОВ. Изумительный. А артисты и артистки – просто чудо.

МАНИЛОВА. Таких и в Москве нету.

ЧИЧИКОВ. Да что вы! Откуда!

МАНИЛОВА. Изумительные просто постановки премьерных спектаклей.

ЧИЧИКОВ. Огонь!

МАНИЛОВА. Вы ничего не кушаете, вы очень мало взяли.

Алкид и Фемистоклюс носились по комнате, бросались на Чичикова и щипали его. Тот с улыбкой отбивался от них.

ЧИЧИКОВ. Покорнейше благодарю, я сыт, приятный разговор лучше всякого блюда. Я бы хотел поговорить с вами об одном очень нужном деле. Наедине-с.

МАНИЛОВ. В таком случае позвольте мне вас попросить в мой кабинет. Вот мой уголок. Пойдемте.

ЧИЧИКОВ. Пойдемте. Благодарствую за кушанье.

Вошли, так же задержавшись в дверях, в комнатку.

МАНИЛОВ. Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах. Здесь вам будет попокойнее.

ЧИЧИКОВ. Позвольте, я сяду на стуле.

МАНИЛОВ. Позвольте вам этого не позволить. Это кресло у меня уж ассигновано для гостя: ради или не ради, но должны сесть. Позвольте мне вас попотчевать трубочкою.

ЧИЧИКОВ. Нет, не курю.

МАНИЛОВ. Отчего?

ЧИЧИКОВ. Не сделал привычки, боюсь. Говорят, трубка сушит.

МАНИЛОВ. Позвольте мне вам заметить, что это предубеждение.

ЧИЧИКОВ. Это, точно, случается, в натуре находится много вещей, неизъяснимых даже для обширного ума. Но позвольте прежде одну просьбу … Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку?

МАНИЛОВ. Да уж давно. А лучше сказать - не припомню.

ЧИЧИКОВ. Как с того времени? Много у вас умерло крестьян?

МАНИЛОВ. А не могу знать. Я очень люблю русский народ и так переживаю, когда они умирают, что даже не считаю их. Зачем? Плакать потом? Впрочем, вот реестрик. Да, большая смертность. Их никто не считал. Совсем неизвестно, сколько умерло. А для каких причин вам это нужно?

ЧИЧИКОВ. Вы спрашиваете, для каких причин? Причины вот какие: я хотел бы купить крестьян …

МАНИЛОВ. Но позвольте спросить вас, как желаете вы купить крестьян, с землею, или просто на вывод, то есть - без земли?

ЧИЧИКОВ. Нет, я не то, чтобы совершенно крестьян. Я желаю иметь мертвых …

МАНИЛОВ. Как-с? Извините, я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово …

ЧИЧИКОВ. Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии, как живые.

Манилов выронил чубук с трубкою на пол. Ложки, лежавшие на столе вдруг зашевелись и поехали крутиться. Манилов пораженно смотрел на них.

Итак, я бы желал знать, можете ли вы мне таковых, не живых в действительности, но живых относительно законной формы, передать, уступить, или как вам заблагорассудится лучше? Мне кажется, вы затрудняетесь?..

МАНИЛОВ. Я?.. Нет, я не то. Но я не могу достичь… извините… я, конечно, не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении. Не имею высокого искусства выражаться… Может быть, здесь… в этом, вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто другое… Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?

ЧИЧИКОВ. Нет, нет, я разумею предмет таков, как есть, то есть, те души, которые точно уже умерли.

И снова ходуном на столе заплясали ложки. Манилов совершенно растерялся.

Итак, если нет препятствий, то с Богом - можно бы приступить к совершению купчей крепости.

МАНИЛОВ. Как, на мертвые души купчую?

ЧИЧИКОВ. А, нет! Мы напишем, что они живые, так, как стоит действительно в ревизской сказке и будет зачудительно. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов. Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения?

МАНИЛОВ. О! Помилуйте, ничуть. Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие, или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, так не будет ли эта негоция не соответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?

ЧИЧИКОВ. Подобное предприятие, или негоция, никак не будет не соответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России. Наоборот. Казна получит даже выгоду, ибо получит законные пошлины.

МАНИЛОВ. Так вы полагаете?..

ЧИЧИКОВ. Я полагаю, что это будет хорошо. Теперь остается условиться в цене…

МАНИЛОВ. Как в цене? Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то, с своей стороны, я предаю их вам безынтересно и купчую беру на себя.

ЧИЧИКОВ. Как?!

МАНИЛОВ. Я хотел бы доказать чем-нибудь сердечное влечение, магнетизм души, а умершие души в некотором роде совершенная дрянь.

ЧИЧИКОВ. Очень не дрянь. Если б вы знали, какую услугу оказали сей дрянью человеку без племени и роду! Просто зачудительную услугу!

Тут Чичиков отер платком выкатившуюся слезу. Манилов был совершенно растроган. Чичиков взял шляпу и стал откланиваться.

МАНИЛОВ. Как? Вы уж хотите ехать?

В это время вошла в кабинет Манилова.

Лизанька, Павел Иванович оставляет нас!

МАНИЛОВА. Потому что мы надоели Павлу Ивановичу.

ЧИЧИКОВ. Сударыня! Здесь, здесь, вот где, да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! И, поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами, если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.

МАНИЛОВ и МАНИЛОВА ВМЕСТЕ. А знаете, Павел Иванович, как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!.. Как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начать строить мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву, и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. Потом мы вместе приехали бы в какое-то общество, в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и государь, узнавши о такой нашей дружбе, пожаловал бы нас генералами.

МАНИЛОВА. А я бы была генеральшею.

ЧИЧИКОВ. Вы и есть генеральша. О! Это была бы райская жизнь! Прощайте, сударыня! Прощайте, почтеннейший друг! Не позабудьте просьбы!

МАНИЛОВ. О, будьте уверены!

Все вышли в столовую.

ЧИЧИКОВ. А я заеду к Собакевичу! Прощайте! Прощайте, миленькие малютки! Прощайте, мои крошки! Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли вы на свете. Но теперь, как приеду, непременно привезу какую-нибудь гадость. Тебе вот привезу саблю. Хочешь саблю?
ФЕМИСТОКЛЮС. Хочу. Зачудительно.

ЧИЧИКОВ (Алкиду). А тебе барабан. Не правда ли, тебе барабан?

АЛКИД. Парапан, парапан. Зачудительно. Дядя, а ты ведь дурак?

ЧИЧИКОВ. А я не дурак. Ух ты какой! Хорошо, я тебе привезу барабан. Такой славный барабан!.. Этак всё будет: туррр… ру… тра-та-та, та-та-та… Прощай, душенька! Прощай!

МАНИЛОВ. Право, останьтесь, Павел Иванович! Посмотрите, какие тучи.

ЧИЧИКОВ. Это маленькие тучки.

МАНИЛОВ. Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу?

ЧИЧИКОВ. Об этом хочу спросить вас. Ну, скажите, как проехать к Собакевичу?

МАНИЛОВ. Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру. Эй ты, козел? Нужно пропустить два поворота и поворотить на третий. Понял, гнида?

СЕЛИФАН. Потрафим, ваше благородие.

Манилов, Манилова и дети долго стояли на крыльце, провожая глазами удалявшуюся бричку, и когда она уже совершенно стала не видна, они всё еще стояли.

МАНИЛОВ. Редкостный идиот, скажи, душенька?

МАНИЛОВА. Да уж, давно таких придурков лагерных не видела. Жрет и жрет, а дети смотрят.

МАНИЛОВ. Не говори. И всё видят. Дети, дети, куды вас дети?

МАНИЛОВА. Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек яблочка. И вы, дети, разиньте рты, и вам положу! Чмоки-чмоки вам!

МАНИЛОВ. А я тебе сливочку. Чмоки!

МАНИЛОВА. А я тебе ягодку. Мы так любим друг друга. Чмоки!

МАНИЛОВ. Мы так любим друг друга. Да, дети? Чмоки-чмоки-чмоки!

МАНИЛОВА. Мы так любим друг друга. Чмоки-чмоки-чмоки!

АЛКИД. Парапан. Парапан. Парапан!

МАНИЛОВА (стукнула Алкида по голове). Как вы мне надоели, твари! Да иди уже в дом, идиот!

Картина третья
КОРОБОЧКА

Дорога, дорога, дорога … В бричке Чичиков.

ЧИЧИКОВ (смотрит в окошко). Русь, бойкая необгонимая тройка, куда несёшься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстает и остается позади. Остановился поражённый Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Эх, кони, кони, что за кони! Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ? Не даёт ответа. Эх! И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: «Чёрт побери всё!» - его ли душе не любить её? Её ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное? Вперёд, Россия! Вперёд, Селифан! Эх, жизнь! Эх, Россия, Родина моя! До чего же всё зачудительно! До чего же люблю я эти перелески и пригорки, этих великих русских людей! Да гони ты, Селифан, скотина эдакая, не любишь ты, что ли, быстрой езды?!

СЕЛИФАН. У, варвар, гони! Бонапарт ты проклятой!.. Эй вы, любезные!

ЧИЧИКОВ. Селифан!

СЕЛИФАН. Что, барин?

ЧИЧИКОВ. Погляди-ка, не видно ли деревни?

СЕЛИФАН. Нет, барин, нигде не видно!

ЧИЧИКОВ. Что, мошенник, по какой ты дороге едешь?

СЕЛИФАН. Да что ж, барин, делать, время-то такое, кнута не видишь, такая потьма!

ЧИЧИКОВ. Держи, держи, опрокинешь!

СЕЛИФАН. Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул. Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину.

Он слегка поворачивать бричку, поворачивал, поворачивал и наконец выворотил ее совершенно на бок. Чичиков и руками и ногами шлёпнулся в грязь.

Вишь ты, и перекинулась!

ЧИЧИКОВ. Селифан, да ты пьян, как сапожник!

СЕЛИФАН. Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным.

ЧИЧИКОВ. Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать!

СЕЛИФАН. Как милости вашей будет завгодно. Коли высечь, то и высечь, я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело? На то воля господская. Оно нужно посечь потому, что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки, почему ж не посечь?

Чичиков только сквозь густое покрывало лившего дождя что-то похожее на крышу. Свет мелькнул в одном окошке. Селифан принялся стучать, и скоро, отворив калитку, высунулась какая-то фигура, покрытая армяком.

Открывай, собака!

КОРОБОЧКА. Кто стучит? Чего расходились?

ЧИЧИКОВ. Приезжие, матушка, пусти переночевать!

Чичиков вошел. Комната была обвешана старенькими полосатыми обоями.

КОРОБОЧКА. Да кто вы такой, батюшка, кто?!

ЧИЧИКОВ. Дворянин, матушка, дво-ря-нин.

КОРОБОЧКА. А фамилия как?

ЧИЧИКОВ. Чичиков, матушка, Чи-чи-ков. Ох, силы моей нету … Чмоки вам!

КОРОБОЧКА. Вишь ты, какой востроногий, приехал в какое время! Здесь тебе не постоялый двор: тут помещица живёт! Напугал как, а?! Чего надо, чего?!

ЧИЧИКОВ. Что ж делать, матушка: вишь, с дороги сбились. Не ночевать же в такое время в степи! Спасите, матушка! Чмоки-чмоки-чмоки!

Чичиков свалился в кресло, постанывая и потирая лодыжку, и принялся хихикать …

Вдруг!

… В совершенно заснувшем в отдалённых улицах и закоулках города дребезжал весьма странный экипаж. Собаки залаяли, и ворота, разинувшись наконец, проглотили, хотя с большим трудом, это неуклюжее дорожное произведение. Из экипажа вылезла барыня: эта барыня была помещица, коллежская секретарша Коробочка. Не разбирая дороги, бросилась она в комнаты, толкая прислугу. Вбежала в большую комнату, где у зеркала прихорашивалась, Анна Григорьевна, хозяйка дома.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да кто это?! Кучка грязи какая-то? Господи, уже поздний час!

КОРОБОЧКА. Ой, здравствуй-здравствуй, Анна Григорьевна! Это я, Настасья Петровна Коробочка, ой, ой, ой … Чмоки мои вам! Чмоки-чмоки-чмоки! Боки все изваляла в кибитке, пока к тебе добралась …

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да что ж вы в такую позднь, милая? Или в такую рань? Случилось что?

КОРОБОЧКА. Матушка моя, Анна Григорьевна, ты одна у меня городская родственница, хоть и троюродная кума, но образованная, и ты поможешь, разъяснишь, объяснишь, что к чему …

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да что случилось? Я уж спать ложусь, не до гостей!

КОРОБОЧКА. Да ведь как уехал он, так я пришла в такое, в такое пришла я беспокойство насчет могущего произойти со стороны его обмана …

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да кто, что? Да куда уехал, начните по порядку?

КОРОБОЧКА. Вот как уехал он, как уехал, так я, не поспавши три ночи сряду, решилась ехать в город, несмотря на то, что лошади не подкованы! И вот я тут, чтобы тут или там у вас узнать наверно, почем нынче ходят мёртвые души, и уж не промахнулась ли я, Боже сохрани, продав их, может быть, втридёшева. А?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Мёртвые души?

КОРОБОЧКА. Мёртвые души.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Кто покупал?

КОРОБОЧКА. Чичичиков некий такой. Пузастый такой. Знаешь его?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Чичичиков?

КОРОБОЧКА. Или Чичиков?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Чичиков?! Мёртвые души? Покупал?!

Хозяйка дома невероятно оживилась, предчувствуя развлечение.

Матушки! Матушки мои! Стойте! Нет! Да! Стойте! Нам надобно немедля Софью Ивановну для совета! Вот я её вызову! Палашка! Немедля гони к Софье Ивановне и скажи, что зову её срочно ко мне по пожарному делу!

ПАЛАШКА. Барыня, ночь на дворе!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Что я тебе сказала?! Немедля! Беги! Сядьте же! Сядьте, расскажите? Итак, мёртвые души! Что - мёртвые души, кто - мёртвые души, где - мёртвые души, ну, ну, ну!?

КОРОБОЧКА. Послушай только, Анна Григорьевна! Итак, вдруг в глухую полночь, когда всё уже спало в моём доме, раздаётся в мои ворота стук, опаснейший, какой только можно себе представить …

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Боже! Я боюсь, боюсь, боюсь, боюсь, боюсь! Это ведь совершенный роман господина Загоскина!

КОРОБОЧКА. И кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота!»

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Каков же после этого прелестник!

КОРОБОЧКА. Кто прелестник? Чичичиков твой прелестник?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ну да! Ну да! Про него весь город говорит! Да зачем же он к вам, к вам-то?! Вы, конечно, хорошо сохранились, Настасья Петровна, но разве вы так молоды и так хороши собою, чтобы в ночь стучаться в ваши ворота?

КОРОБОЧКА. Я старуха! Я старая старуха, матушка! Зачем ко мне ночью стучаться?! И с ножом к моему горлу – отдай мёртвые души мне! Отдай!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, прелести! Так он за старух принялся! Ну, хорош же после этого вкус наших дам, нашли в кого влюбиться!

КОРОБОЧКА. Что?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Не важно! Ну, дальше, дальше что?! Что ж он, стал требовать близости?!

КОРОБОЧКА. Да ведь нет, Анна Григорьевна, совсем не то, что ты полагаешь. Какая уже близость-то, прости Господи. Вообрази себе только то, что является вооруженный с ног до головы …

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Вооруженный?! Вроде Ринальда Ринальдина?!

КОРОБОЧКА. Хуже! И требует: «Продай, говорит, все души, которые умерли!».

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Какие души?!

КОРОБОЧКА. Я отвечаю ему очень резонно, говорю: «Я не могу продать, потому что они мёртвые». Я беззащитная и слабая-преслабая …

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Резонно, совершенно резонно! Ну и дальше?!

КОРОБОЧКА. Нет, говорит, они не мёртвые, это моё, говорит, дело знать, мёртвые ли они, или нет, они не мёртвые, не мёртвые, кричит, не мёртвые! Словом, скандальозу наделал ужасного. Ты представляешь, Анна Григорьевна, вся деревня сбежалась, ребёнки плачут, все кричит, никто никого не понимает, ну просто - оррьр, оррьр, оррьр!..

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Орррьр, оррьр, орррьр?!

КОРОБОЧКА. Вот именно-с! Оррьр, оррьр, оррьр!..

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Боже, вы себе представить не можете, как я перетревожилась. Палашка, скажи мне, я бледна? Ах, я услала её к Софье Ивановне! Я посмотрю в зеркало! Да, я бледна! Я должна, я должна, я обязана, я просто обязана рассказать это Софье Ивановне! Где же она?!

КОРОБОЧКА. Матушка моя, вы бледны-с.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да, я бледна-с! Тут не то что бледность, тут и медвежья болезнь некоторых наших дам возьмёт, как узнают! Ах, он прелестник! А ведь я ничего не могу и говорить, гляжу просто вам в глаза, как дура! Я думаю, что вы подумали, что я сумасшедшая? Ах, матушка, если б вы только могли себе представить, как я перетревожилась!

КОРОБОЧКА. Не знаешь, почем нынче дают мёртвых душ?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да что за ерунда такая? Это, однако ж, странно. Что бы такое могли значить эти мёртвые души? Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже во второй раз я все слышу про эти мёртвые души. А муж мой еще говорит, что Ноздрёв врёт. Нет, что-нибудь, верно же, есть.

КОРОБОЧКА. А представь, Анна Григорьевна, каково мое было положение. Если бы ты могла сколько-нибудь себе представить, как я вся перетревожилась. Так почём нынче в городе ходят мёртвые души?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да при чём тут ваши мёртвые души, Настасья Петровна?! Глупости! Воля ваша, здесь не мёртвые души, здесь скрывается что-то другое!

КОРОБОЧКА. Я, признаюсь, тоже думаю, что тут что-то другое, да вот боюсь – не продешевила ли я, а?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А что ж, вы полагаете, здесь скрывается?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Я поняла. Ну, слушайте же, что такое эти мёртвые души …

КОРОБОЧКА. Что?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Мёртвые души …

КОРОБОЧКА. Что, что?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Мёртвые души!..

КОРОБОЧКА. Ах, говори, ради Бога!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Это просто выдумано только для прикрытья, а дело вот в чем: он хочет увезти губернаторскую дочку!

… Коробочка раскрыла рот и замерла недвижно, будто после апоплексического удара …

… Чичиков лежал в кресле, постанывая и потирая лодыжку и хихикая …

КОРОБОЧКА. … Кругом воры и грабители. Так и норовят нас, бедных и сирых, прижучить и прихамаздать. Как вы сказали, батюшка? Как вас? Чичков? Чичкунов? Чачаков? Как вы сказали?

ЧИЧИКОВ. Чичиков, матушка, Чи-чи-ков.

КОРОБОЧКА. Чичиков? Вот ведь нынче какие фамилии идут на Руси, что только плюнешь, да перекрестишься. Да что ж это за фамилия такая: Чичичиков?!

ЧИЧИКОВ. Да Чичиков я, матушка, Чичиков!!! Эк тебя надирает …

КОРОБОЧКА. Да в какое это время вас Бог принёс, а?! Сумятица и вьюга такая…

ЧИЧИКОВ. С дороги бы следовало поесть чего-нибудь …

КОРОБОЧКА. И вот поесть-то ничего нету. Неурожаи, убытки, батюшка, такая беда – не высказать …

ЧИЧИКОВ. Не беспокойтесь ни о чём, кроме постели. Позвольте спросить, как ваше имя-с?

КОРОБОЧКА. Коллежская секретарша Настасья Петровна Коробочка.

ЧИЧИКОВ. Вы про мою бричку? Ох, не говорите. Коробчонка, самая что ни на есть коробчонка, право же - никуда не годится … Вот ведь точно, как в той сказочке-небыличке говорится: моя лягушонка в коробчонке едет-трясётся!

КОРОБОЧКА. Какая лягушонка?

ЧИЧИКОВ. Небыличка-сказочка такая.

КОРОБОЧКА. Отец? Фамилия у меня такая: Коробочка. Коллежская секретарша я - Настасья Петровна Коробочка.

ЧИЧИКОВ. Секретарша?

КОРОБОЧКА. Секретарша.

ЧИЧИКОВ. Ах, простите, я думал вы насчет того предмета, что мой Селифан в бричке, как в коробочке … А впрочем - пустое …

Помолчали. Настасья Петровна присела напротив и всё рассматривала Чичикова, не делая никаких усилий, чтоб помочь ему привести его грязное платье в порядок.

КОРОБОЧКА. Эй, Фетинья? Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Фетинья?! Тащи сюда перину! Да не ту, что в горнице, а ту, что в сенях, сбоку, за сундуком, да вытряхни ее получше! Какое-то время послал Бог: гром такой, что у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! Где ты так изволил засалиться?

Пришла Фетинья с периной. Принялась пугливо, с нестерпимой деревенской дуростью, смотреть исподтишка на Чичикова.

ФЕТИНЬЯ. Барыня, оне-с грязные-с.

ЧИЧИКОВ. Еще славу Богу, что только засалился, нужно благодарить Бога, что не отломал я себе совсем своих боков.

КОРОБОЧКА. Святители, какие страсти! Да не нужно ли чем потереть тебе спину?

ЧИЧИКОВ. Спасибо, спасибо. Не беспокойтесь, а прикажите только вашей девке повысушить и вычистить мое платье.

КОРОБОЧКА. Фетинья! Почисти барину платье!

Фетинья, взбивши перину с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате.

Да тихо ты, вот ведь напустила пуху! Ну и ручищи у тебя, как кулаки пудовые! Ты возьми давай ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнем, как делывали покойнику барину, а после перетри и выколоти хорошенько.

ФЕТИНЬЯ. Слушаю, барыня!

КОРОБОЧКА. Да ты поняла или нет?!

ФЕТИНЬЯ. Да что я, такая дура, чтоб не понять?

КОРОБОЧКА. Поговори мне! Делай, что велено!

Фетинья, постилая сверх перины простыню и кладя подушки, недовольно бормотала:

ФЕТИНЬЯ. Оне-с грязные-с, а туда же, куда добрые люди … Оне-с грязные-с.

ЧИЧИКОВ. Выпить бы чаю для сугрева, а, матушка?

КОРОБОЧКА. Давай, батюшка, спать, набок. Мы тут не привыкли ночами-то разгуливать. Я вот хоть и спать не хочу, а лежу вот, в потолок таращусь.

ЧИЧИКОВ. Отчего же-с?

КОРОБОЧКА. Мысли. Как воши – кусают.

ЧИЧИКОВ. Какие-с?

КОРОБОЧКА. Да вот как я жить буду и так далее. Кругом напасти. Да не нужно ли ещё чего тебе, батюшка? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал тебе на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал.

ЧИЧИКОВ. Какой покойник?

КОРОБОЧКА. Да муж мой, покойник, какой ещё-то покойник? Ну дак как насчёт пяток?

ЧИЧИКОВ. Благодарствую.

КОРОБОЧКА. Болею! Всё поясница болит, и нога, что повыше косточки, так вот и ломит. А вот на правом глазу, глянь-ка - катаракта … Травками надо, травками. Я-то смазывала свиным салом и скипидаром тоже смачивала.

ЧИЧИКОВ. Правильно. И скипидару не жалейте - пройдет. Мазайте и смачивайте.

КОРОБОЧКА. Мазала. Смачивала. И что толку? Не проходит.

ЧИЧИКОВ. А у вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ?

КОРОБОЧКА. Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, да беда, времена плохи, вот и в прошлый год был такой неурожай, что Боже ж ты меня сохрани.

ЧИЧИКОВ. Однако ж мужички у вас на вид дюжие, избёнки крепкие.

КОРОБОЧКА. Ведь вы, я чай, заседатель?

ЧИЧИКОВ. Нет, матушка, чай, не заседатель.

КОРОБОЧКА. А чай, кто?

ЧИЧИКОВ. А чай, никто. Так вот, ездим по своим делишкам. Павел Иванович Чичиков я.

КОРОБОЧКА. А-а, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я продала мёд купцам так дёшево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил.

ЧИЧИКОВ. А вот мёду и не купил бы.

КОРОБОЧКА. Что ж другое? Разве пеньку? Да ведь и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего.

ЧИЧИКОВ. Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали крестьяне?

КОРОБОЧКА. Ох, батюшка, осьмнадцать человек…

ЧИЧИКОВ. Да что вы говорите?! Какая жалость!

КОРОБОЧКА. Да! И умер такой всё славный народ, все - работники. После того, правда, народилось, да что в <

12 3 4 Следующая ⇒