Часть III 5 страница

У него спутанные кудри цвета кофейной гущи и нос с горбинкой. Он красивый. С ним можно молчать без надобности что-то объяснять, с ним – обязательные ежедневные прогулки по весенним лужам.

«Ага, значит, ваша писательская душа утомилась от меня. Неудивительно! Музы не бывают лысыми и с банданой на голове». Он притягивает меня к себе, сажает на колени и целует в ухо. «Не говори ерунды. Ты наполнила смыслом мое настоящее. Я знаю, звучит банально, но на самом деле так и есть. Да и мне позволительно прибегать к штампу в разговорной речи, ведь я избегал их во всех своих книгах.

Знаешь, здесь, рядом с тобой, я понимаю, что приехал сюда не из-за книги. Скорее бежал от того, что было. Я опустился на свое эмоциональное дно, чтобы оттолкнуться изо всех сил – и вернуться на поверхность, где живительного солнечного света намного больше, чем там, в заводи целого океана отжившего опыта. Ты и есть солнце. Пусть и в бандане».

Смущенно опускаю голову и зарываюсь в его шею, где колючая щетина соседствует с нежной кожей: «Спасибо. На самом деле мы тоже к вам неравнодушны, но стесняемся сказать вслух».

Там, в Токио, он расстался с турчанкой по имени Зейнеп, которой посвятил свои первые три книги. Рассказывает об этом с горечью в голосе. Я не задаю вопросов, не заостряю внимания на непонятных мне деталях. Даже пару раз пытаюсь сменить тему. Не хочу, чтобы ему становилось больно, – я знаю, что это такое. Но Рэ все равно возвращается к своему рассказу. Значит, хочет, чтобы я знала. «Я так и не научился отпускать с улыбкой, хотя такие сцены удаются мне в книгах. В моей реальности одна сплошная тоска… была. До тебя».

Расстаться предложила она. Собрала чемоданы, уехала в Стамбул. Он говорит, что в последнее время это были отношения на грани. Такое изнуряющее состояние, когда двое притягиваются и отталкиваются одновременно. И что с этим делать – непонятно, так как постоянные стычки, непонимание и в то же время взаимное притяжение изводят. В итоге ушла она. «Ей хватило сил поставить точку… Дальше было бы только хуже. Мы бы потеряли уважение к тому хорошему, что было между нами. А это страшнее любого расставания».

Я пока прочла только первую его книгу. Зная его характер, хорошо понимаю, что он пишет о себе. И мне становится неловко от собственной мысли: наверное, многие писатели тоже используют свою личную жизнь – с легкостью пускаются в отношения, чтобы в результате написать об этом. А когда все уже написано – расстаются. Они, как генетики, ставят опыты на животных, чтобы выявить что-то новое. Неужели я такое же подопытное?..

Отгоняю от себя тревожные умозаключения, обнимаю его, закрываю глаза и думаю о том, что будет прямо сейчас. Все-таки мы встретились неспроста. Может, для того, чтобы вылечить друг друга от «вируса жалости к себе»? Или…

* * *

Вчера Рэ тайком от меня пошел в парикмахерскую, постригся и стал похож на Бродского времен ссылки в Норенской. Мне, ясное дело, это страшно нравится. На фоне моих «отростков» вьющиеся локоны Рэ смотрелись слишком контрастно, а теперь мы наравне – коротко стриженные и счастливые.

Я спрашиваю его: «Как тебя угораздило влюбиться в лысую? Еще никогда в истории лысина не была орудием соблазнения». Он ответил: «В первый раз я посмотрел на тебя снизу вверх. До волос дело не дошло, я остановился на веснушках. Они сразили меня наповал». Как странно, необъяснимо все, что касается любви.

Можно найти своего человека даже в неприятной ситуации – к примеру, в таком инциденте, что случился со мной.

Насколько все же непредсказуема любовь – никогда не знаешь, где и при каких обстоятельствах ее встретишь. Все решается где-то над тобой – и тебе ничего не остается как подчиниться этой вспышке, даже если интуиция твердит, что с этим человеком надолго не получится. Но любовь не всегда дается для продолжения. Она может прийти, научить тебя чему-то важному – и так же непредсказуемо уйти.

Но ни одна любовь не бывает бесследной – вот ее главная особенность. И она делает тебя только лучше, никогда – хуже. Я пишу, ты заглядываешь в дневник за моей спиной и хмыкаешь, целуя в плечо: «Жаль, я не понимаю языка, иначе успел бы прочесть хотя бы одно предложение. Ты пишешь о том, что было, или о том, что будет?»

Люблю вечера солнечного дня, ну как сегодня. Я смотрю на Рэ – на его лице красивые тени темно-желтого цвета. «К чему разделять время на «было», «есть» или «будет»? Одно исходит из другого, меняются лишь декорации и герои. В итоге все в любом случае сливается в одно целое. Да и происходит не зря – вне зависимости от того, плохое или хорошее. Все для чего-то».

Он говорит, что из меня получился бы писатель: «Ты красиво говоришь. И вот даже пишешь. Может, попробуешь?» Нет уж. У меня мысли скачут и мешаются, так ничего путного не изложишь. Сплошные сопливые синусоиды. Моя голова словно блендер: в нее, родимую, загрузили все радостные и печальные переживания, нажали на кнопку, и все измельчилось, перемешалось так, что уже не отличишь важное от не важного.

«Нет, Рэ. На нас двоих хватит одного писателя. Ты лучше иди дописывай главу. Завтра с утра в путь. Желтая деревня заждалась двух сумасшедших туристов!»

Лето. Лимонно-золотые дни, варенье из белой черешни, бесконечные улицы вкривь и вкось, кирпичные домики с окнами бирюзового цвета, бусы из красного перца сушатся на верандах.

Здесь будто начинается мир, тревоги вынесены за скобки, и я больше не боюсь смотреть в ночные зеркала. Там отныне нет для меня грозных тайн и призраков прошлого – рассадила их по местам, сдала в багаж и, дождавшись свистка состава, отправила под пасмурные своды.

Здесь так много солнца, что в дневное время от жары воздух дрожит у самой брусчатки. Только иногда припускает дождь, но он не страшен – капли большие, теплые, подогретые солнцем. Мой вечер здесь – это ласковый ветерок, белые стены нашего домика, бутылка «Пино Гриджио» и овощи с козьим сыром.

Я счастлива. И дело не в том, что все сложности разрешились. В какой-то мере все запуталось еще больше, но все равно стало легче. С каждым днем эта легкость увеличивается в размерах. Еще полгодика здесь, с ним рядом, – и я стану невесомой.

С утра до шести вечера Рэ пишет книгу, а я, передвигаясь на цыпочках, готовлю что-нибудь вкусненькое, потом иду гулять по улицам, засаженным персиковыми деревьями. Плоды почти созрели, скоро можно будет срывать, наслаждаться вкусом и бархатным ароматом.

Желтая деревня. Мы здесь. Вторая неделя поразительного спокойствия, когда не задумываешься о процессе жизни, а окунаешься в него с головой, не закрывая с непривычки глаза. Как же так, мы ведь привыкли к ежедневной борьбе, к отвоеванным мгновениям счастья. А здесь, вокруг нас с Рэ, даже не мгновения, а целые недели абсолютного счастья. Хоть нарезай ломтиками и подавай ароматным рахат-лукумом.

Вчера перед сном я размечталась: вот бы такое счастье надолго. Я хорошо понимаю, что есть еще и реальность со своими правилами. Но кто нам запрещает продлевать это счастье внутри? Там ведь мы хозяева – никаких часов, будильников, офисов, начальников. Продлевать это внутреннее счастье до тех пор, пока оно снова не сольется с реальностью. От лета до лета. И так всегда, назло холодам.

В Желтой деревне всегда шумно. Но шум не назойливый, в гармонии с течением дня. Здесь все на своих местах. Будто так, как должно быть, хоть мы никогда и не знаем точного расклада. Да здесь как-то и не думается об этом. Просто оглядываемся вокруг и понимаем, что суровость мира не испортила воду местных родников. Здесь слыхом не слыхивали о вывозе токсичных отходов в развивающиеся страны наперекор Базельской конвенции. Или о том, что глобальные темпы роста населения Земли за последние пятьдесят лет сократились вдвое.

Наслаждаясь оранжевой дыней, я наблюдаю за жизнью Желтой деревни. Порой спокойствие человека может заключаться в элементарном незнании.

Мы слишком во многое вникаем, слишком многое пытаемся оправдать и многому стремимся противостоять. Знание не всегда сила. Знание в любом случае утяжеляет, да и не каждый, получивший это знание, может направить его в нужное русло. Чаще мы просто перегружаем себя, наполняемся до предела лишней информацией, чувствуя себя якобы подготовленными к грядущим угрозам, а на деле становимся еще более уязвимыми, беззащитными. Порою нужно чего-то не знать или что-то пропустить, чтобы оставаться счастливым.

Я покупаю домашний лимонад из плодов шиповника у старичка в зеленой рубашке. Здешние пожилые мужчины почему-то носят исключительно зеленые рубашки. Пока он разводит сироп в газированной воде, я ради интереса спрашиваю его о конце света: «Говорят, он совсем скоро. Не боитесь?» Старичок улыбается, качает головой и цепляет на край стакана дольку лайма: «Девочка моя, намного важнее, не настал ли твой внутренний конец света. Света, который горит в тебе».

Мы многое усложняем. То, к чему можно отнестись проще, мы разбираем на части, подкрепляем опасениями, пропитываем эмоциями, а потом носимся с этим грузом, ищем, куда его сбросить или на кого взвалить. Но даже если мир сошел с ума, это еще не повод бросать поводья и оголтело нестись за всеми.

В детстве мама в порыве возмущения часто говорила мне: «Если все начнут прыгать из окон, ты тоже прыгнешь? Отвечай за себя в первую очередь». В Желтой деревне я поняла, как важно оберегать свое – то, что присуще именно мне, то хорошее, что кому-то может показаться глупым. Счастье – это совсем не то, чего мы ждем и получаем в редкие моменты. Счастье – это то в нас, что радуется этим моментам.

«Я не буду тебе врать, что до конца разлюбил Зейнеп. Знаешь, у мужчин так принято: если мы расстаемся с женщиной, которую любили, мы уже не признам этого вслух. Обходим стороной свои настоящие чувства и говорим только о том, какими мы были разными, и что для того, чтобы окончательно убедиться в этом, понадобилось несколько лет пожить вместе. Не что иное, как ложь, под которой глыба гордости.

В действительности, в глубине души, все иначе, не так эгоистично. Мы тоже тоскуем, тоже мечемся в постели от наплыва воспоминаний. Мы тоже, как и вы, женщины, ищем родное лицо в толпе. Чем отличается женская тоска от мужской? Мы предпочитаем забываться. На пару недель убегаем к “промежуточным” женщинам – они нас целуют, удовлетворяют, помогают забыться. Но в постели мы никогда не смотрим таким женщинам в лицо. Боимся увидеть в них черты той, которую любим по-настоящему. Той, в которой видели мать своих детей.

Я не верю, что любовь забывается. Ее невозможно отпустить. Она подобна голубю в клетке без дверцы – так навсегда и остается там.

В тебе. Однако со временем начинаешь иначе относиться к тому, что было.

Со временем этот голубь в клетке, вскормленный воспоминаниями, становится украшением твоего сада-сердца. Его посещают новые люди, кому-то из них ты показываешь красивую птицу прошлого, а кого-то не пускаешь дальше калитки. Но в итоге непременно найдется тот, кто полюбит тебя вместе с твоими воспоминаниями. И это нельзя назвать милосердием с его стороны. Просто у этого человека есть такой же сад. И такой же голубь в клетке без дверцы.

Буду честен с тобой: иногда мысленно я переношусь в прошлое. Не потому, что здесь, сегодня, рядом с тобой, мне чего-то не хватает. Ты – другое. Ты – мое осязаемое настоящее. А то, что осталось там, в прошлом, – это подводные течения океанов, которые исподволь меняют ландшафт, но никогда не исчезают. Уверен, у тебя так же.

Я переношусь в дни, когда мы с ней прощались на старом вокзале в центре одного города. Она в чем-то упрекала меня, я что-то ей объяснял со слезами на глазах – не помню уже, какие были слова, вопросы, оправдания. Помню одно: мне безумно хотелось поцеловать ее. В губы, в плечи, которые обгорели на первом июньском солнце. В самый разгар нашего спора она вдруг чуть приспустила рукав блузки и совершенно по-детски сказала: “Черт, посмотри, как я обгорела… Вся красная”. А я посмотрел на ее обожженное плечо и подумал, что вопреки желанию не посмею прижаться к нему губами, лицом. Я всегда носил щетину, которая так колола ее бархатистую кожу.

Почему мы расстались? Слова. Мы, оба эмоциональные и взрывные, столько всего наговорили друг другу, что в итоге не смогли переступить через это сказанное. Оба ведь гордые. Каждый раз, когда хотел позвонить и сказать, как сильно ее люблю, мой порыв останавливали те слова, которые она сказала мне. Я был воспитан в среде абсолютно патриархальной – если мужчина в чем-то не прав, то женщина должна промолчать. Это корни, это мое начало. Моя мама говорит: “Мудрая женщина сначала промолчит, но потом, когда мужчина успокоится, обязательно скажет свое слово и получит то, что хочет”.

Все так странно и изрядно глупо. Неужели слова значат больше, чем чувства? Неужели слова способны разрушить отношения двух любящих людей? Я пытался ее вернуть. В тот день, на вокзале, я говорил о том, как сильно люблю ее. На что она ответила: “Но я тебя уже не люблю. Пойми”. Мне ничего не оставалось, кроме как отпустить. Хотя знаю, что она соврала! Или я сам себя обманываю?..

В одной из прошлых книг я написал о расставании двух людей. Я написал о том, что у этой разлуки не было причины, с их любовью просто-напросто случилась жизнь. Точная формулировка, правда? “С ними случилась жизнь”. Такое часто бывает. Некогда одна дорога двух людей вдруг разделяется на две разные и обрастает высокими стенами. И никто ничего не может с этим поделать.

Любовь не одолеет течения жизни. Может, из-за того, что любовь и есть жизнь?»

Я слушаю его и понимаю, как сильно мы похожи. Мы не противоположности, которые, как известно, притягиваются. У нас две почти одинаковые истории, слившиеся в одну целую – новую. У нас одинаковые раны, упущения, противостояния. Я разглядываю сонное ночное небо, пытаясь отыскать там ответ: что же нас с Рэ объединило? Сходство взглядов, понятное дело, помогает, но на нем не построишь то, что каждое утро делает счастливой. Когда открываешь глаза, утыкаешься в его руки, теплые, сильные пальцы и понимаешь всю ценность этой награды: с тобой рядом тот, кого хочешь видеть всегда, независимо от того, в каком настроении проснулась. Чего же мы оба так рьяно искали и что наконец нашли друг в друге? Возможно, доверие. Себе, другому, жизненному процессу.

Правда, у моего жизненного процесса наметился приближающийся конец. Но Рэ я об этом не скажу. Пусть ничто не нарушает нашего спокойствия. Мы это заслужили.

* * *

Есть люди уютные, как дом. Обнимаешь их – и понимаешь: я дома. Ты именно такой. Долгое время в отношениях я чувствовала себя как детдомовская. Пришли, посмотрели, погладили по макушке, но выбрали другого. Или же взяли, но вдруг забыли на шумном перекрестке, как какую-то вещь.

А я вижу, как эти люди с моей надеждой в руках удаляются, теряются в толпе, и даже совсем не сержусь – привыкла оставаться одна. Потом, со временем, перестала уже и ждать, сама кружила в поисках того, кто не то чтобы принял ответственность за меня (не нужно такой щедрости, я сама справлюсь!), а просто был бы рядом. И находила, и любила, и даже счастье наконец пробовала на вкус. А потом теряла и терялась опять.

Рэ появился в моей жизни именно в такой момент, когда я чуть было не перестала верить. Теперь все хорошо. Мы в Желтой деревне. Пока он пишет книгу, я таскаю домой цветные ракушки, отполированные морем. Думаю, те, кто снимет этот домик вслед за нами, найдут еще много сокровищ, запрятанных в разных его уголках.

* * *

Из-за наступившей внутренней тишины я чаще молчу. Я хочу слушать тебя. Вечерние часы, когда солнце уже не так обжигает, мы проводим на веранде. Я сижу в плетеном подвесном кресле, а ты куришь, присев на перила. За тобой буро-оранжевый закат, напускающий на оливковые рощи загадочный желтый туман. Где-то вдали, у Безмолвной горы, юные пастухи гоняют стадо овец, взволнованно блеющих, жмущихся друг к другу. Рикардо из соседнего дома бранит свою любимую овчарку Дарин, которая с заходом солнца становится активнее, прыгает и заигрывает с пожилым хозяином. Рикардо сердится, когда собака мешает его занятию – вот уже двадцать пять лет он выпиливает на небольшом станке деревянные бруски одинаковой формы, а из них потом собирает мебель на продажу.

Рэ говорит, что скромная Желтая деревня своей деловитой и одновременно размеренной энергетикой напоминает огромный Бангкок. Здесь и там по улицам дети носятся босиком, а куры живут в абсолютной свободе, оставляя яйца где попало. «Такое впечатление, будто Овальный город и Желтая деревня – это два отдельных государства в противоположных концах света. Там, в городе, жизнь тоже яркая, громкая. Но при этом будто иносказательная, с философией, с подтекстом. А здесь – сплошной самотек и все так чистосердечно, открыто, просто и понятно. Север, скажи, тебе где лучше?»

Я хочу ему сказать – везде, только бы рядом с ним, но такой ответ кажется мне слишком банальным, и я только улыбаюсь. Когда знаешь кого-то довольно долго, слова перестают литься рекой, как в первые дни отношений. То, чем хочешь поделиться, часто не выражается словами. Замирает внутри. Не из-за обыденности или разочарований. Настолько проникаешься взглядами и интересами другого, что кажется – нечем больше делиться, все уже и так общее. Да и чувства будто не такие сильные – не вибрируют и не расшатываются, вырываясь искрами эмоций наружу. И тогда начинаешь говорить глазами, руками, прикосновениями. По-моему, лучшего проявления любви не существует.

«Я люблю оба этих места, Рэ. Для меня они одно целое… Но прожить я хотела бы здесь. С тобой». Он подходит ко мне, садится рядом, улыбается: «Не знаю, не знаю… А по-моему, ты просто очень любишь персики. Здесь их больше, и, что самое приятное, за них не нужно платить. Я угадал?»

Хорошо, что он есть. Самый милый.

«Мама говорит, что прежде я был не человеком, а Погодой. Воздушной и изменчивой субстанцией. Я родился весной, когда солнца было удивительно много, стояла жара. Первые дни я спал в комнате с открытым окном, моя кроватка стояла прямо под ним. И каждый раз, когда мама порывалась его закрыть, начинал истошно орать и успокаивался только тогда, когда рама возвращалась в прежнее положение.

Я и потом не позволял закрывать его даже в холодную погоду – бунтовал, пищал, одним словом – протестовал как умел. Когда кроватку переставили в родительскую спальню, отказывался от еды. Ее потом вернули на место. Вот так я и вырос под открытым окном, ни разу не заболев, представляешь?

Я должен был постоянно наблюдать за природой, отмечать ее изменения. Воздух бывает прозрачный и звонкий, а бывает влажный и тяжелый – знаешь отчего? Все эти перемены меня с детства увлекают. Мама даже опасалась, что я стану метеорологом, а это труд странный, для простых людей малопонятный, вроде гаданий.

Что это за профессия? Она хотела видеть меня адвокатом или дипломатом.

А я вырос и стал писателем. Мама сначала огорчалась, а теперь – гордится.

* * *

Нас было двое в этом мире. Она, молодой врач-педиатр, до позднего вечера бегала по вызовам, чтобы заработать денег. На нас двоих. Прибегала с работы, забирала меня у соседки – азербайджанки Рафиги, кормила, проверяла уроки и обязательно читала мне перед сном, даже когда я уже и сам мог читать. Чаще всего – Туве Янссон, ее тогда начали у нас переводить, и она была очень популярна. Больше всего я любил ее книгу “В конце ноября”. До сих пор помню свою самую любимую строчку: “Чтобы придать очертания большой мечте, нужны пространство и тишина”.

У нас с мамой была одна мечта на двоих. Маленький домик с садом из мандариновых деревьев. Мы даже репетировали нашу мечту. По воскресеньям, когда она была дома, рисовали на бумаге чертеж дома или возились с карликовыми мандариновыми деревцами, которые сажали в горшках. Если была зима, то опрыскивали кроны теплой водой. Если было лето, то выносили деревца на балкон. Они цвели белоснежными цветами с крошечными кувшинчиками посередине.

Я скучал, когда мама куда-то уезжала. Например, в ближайшие селения, когда ее вызывали к больным детям. Денег мать не брала, но зато ее щедро благодарили домашним белым маслом или курами, запеченными в глиняной жаровне. Когда скучал по маме – читал ее дневник. Знал, где она его прятала. Помню одну запись из него, видимо, сделанную по возвращении из очередной поездки: ”Ревес спит и еще не знает, что я приехала. А завтра мы проснемся рядом друг с другом. И он, конечно, раньше меня. И день будет шумным. Устала”.

Я счастлив, что успел купить ей домик с мандариновым садом.

* * *

Я всегда стремлюсь к тишине. Если вокруг разрушается то, что казалось вечным, а надежда вяло трепыхается на иссохшей земле, мне хочется только туда – в тишину. Не в ту гулкую тишину, которая придет со смертью. Искать такой тишины было бы то же, что прятать голову в песок, когда страхи толкают на побег подальше от самого себя. Я ищу другого – легкого чувства спокойствия, когда находишься в условиях, в которые поставила судьба, признаешь их добровольно и по собственному желанию, но при этом в любой миг можешь изменить орбиту. Например, оказаться у моря, сказать ему «привет, давно не виделись!», даже если волны еще не успели смыть твои недавние следы на песке.

Моя тишина ничего не отнимает, да и не награждает ничем экзотическим. Мне просто хорошо в этом состоянии безмолвия. Нет ни вопросительных, ни даже восклицательных знаков. Только запятые и точки – все, как обычно, имеет начало, продолжение и… конец. Как закономерное завершение витка, предвкушение нового начала и, конечно, продолжение всего хорошего.

Хочешь, скажу, когда была тишина, о которой я говорю? Ну, например, вчера. Мы просидели с тобой четыре часа на веранде, наблюдая, как движется вечернее солнце и по небу разносятся розовые вихри облаков. Сидели до тех пор, пока не замерзли, а когда замерзли, надели ветровки, заварили мандариновый чай и сидели еще, наслаждаясь звездной ночью. Казалось бы, обычная картинка летнего отдыха. Но сколько же в ней того, чем мы будем греться в заснеженные дни!»

Желтая деревня для меня, как мозаика, – складывается постепенно из разных кусочков улиц, дорог, переездов и, конечно же, людей. И чем больше красок в этой мозаике, тем глубже я в нее погружаюсь. Овальный город был репетицией невероятной красоты – той, что я встретила здесь. Желтая деревня, такая живая, естественная, совсем не похожа на Тоскану или Прованс, где все словно подкрашено для увлекающихся туристов и глянцевых страниц путеводителей.

В Желтой деревне нет ни бедных, ни богатых. Здесь одинаковые кирпичные домики, увитые виноградными лозами. Здесь для определения ценности ни с чем не сравнивают, не интересуются твоей национальностью. Здесь становится понятно, что дом там, где ты. Здесь у всех свое хозяйство, где все процессы подчинены законам природы – сливки густеют натуральным путем, фрукты наливаются в свое время от щедрого солнца и ласковых дождей.

В Желтой деревне меня не покидает ощущение, что последние годы я куда-то бежала второпях и только сейчас стала останавливаться. Шаги замедляются, и я наслаждаюсь окружающим миром – и почти африканским жарким ветром, и запахом горячих скал, и выцветшим небом с ленивыми облаками, и оладьями из шпината.

* * *

Вокруг так много света, людей, эмоций. Поток повседневных открытий и никаких разочарований. Может, они и есть, просто уже незаметны. Или, скорее, я их не замечаю, оцениваю беглым взглядом какие-то события, но разочарованиями уже не считаю. Так, небольшие колебания с неприятными вибрациями на пару секунд. Ну, как глазные капли: чуть пощиплет – и быстро отпустит. Так и с разочарованиями – я уже настолько хорошо закалилась, что не стану плакать над тем, что обязательно пройдет.

Многое, если не все, попробовано на вкус. Многое, если не все, испытано. Столько горького выпито, столько крепкого выкурено, столько людей меня оставили – и столько моей же рукой удалено из телефонной книжки. Теперь я живу чуть медленнее, но и отважнее – чего бояться, когда большинство страхов за плечами.

Таким количеством «уже» в жизни, с одной стороны, гордишься, с другой… Иногда, ночами у окна, я грущу об этом, потому что не выбирала себе этой дороги, этой войны и таких ее последствий. Моя война сама меня выбрала. Насильно надела на меня доспехи, коротко постригла (да что там – совсем лишила волос!) и толкнула в спину боевым порывом – иди, вперед, сражайся! И я сражаюсь. Никаких сожалений. Просто, как я уже сказала, временами грустно. Не больше.

Больших сожалений я себе уже не позволяю. Сейчас выбрала быть счастливой – улыбаться миру и не думать о том, кто ушел, и о тех, кого я пыталась удержать. Это привычка, хорошая привычка – каждый день стремиться быть счастливой. Полюбить нового человека, открыть ему свое сердце и отдавать то хорошее, что есть во мне. Карусель новых стремлений: я уже другая, меня не узнать, похудела, пью чай без сахара, выбираю удобные сандалии и яркие рубашки.

Но временами, незаметно для окружающих, все-таки схожу с этой карусели. Отбегаю подальше, смотрю со стороны на новую жизнь со мной в главной роли. И я хотела бы, чтобы тот, кто остался там, в прошлом, тоже ее увидел. Вот, посмотри, я не погибла без тебя, стала сильнее и осанку теперь держу не только на фотографиях. Ведь он был недоволен, что я горблюсь, что я не такая грациозная, как девушка его друга. Выпрямилась.

…И вот я смотрю на себя со стороны и плачу. Знаешь почему? Оплакиваю себя умершую – ту мягкосердечную девушку, растворяющуюся в любви. К кому-то, ко всему миру. Я оплакиваю отсутствие возможности стать прежней – такой же стеснительной, верной и… глупой. Теперь все новое.

Вытираю слезы рукавом – все это ни к чему. Я не скучаю по прошлому, просто оно мне дорого. Иногда. Очень и очень редко. И уж точно из-за этой временной слабости я не откажусь от себя теперешней. Да и нет никакой возможности возвращаться назад. Просто той, прежней, меня больше нет.

Ее нет нигде на земле. Значит, возвращаться не в кого. Некуда.

Я дышу. Я сейчас открыта всем ветрам, любящая, приятно встревоженная, отошедшая от борьбы с самой собой. Рэ работает над книгой, а я, потушив баклажаны со стручковой фасолью, спускаюсь к морю. В утреннее время берег пуст, лишь чайки, смешно переваливаясь, бегают по горячему песку от волны к волне, наслаждаются безлюдьем. Лазурная морская гладь до самого горизонта, и такое ощущение, что я всегда была здесь и что это единственное лето из всех возможных.

Сажусь на песок, укрываюсь от солнца под большой желтой шляпой, закрываю глаза и щиплю себя за ногу. Мне трудно поверить, что это происходит со мной. Мне трудно поверить, что еще полгода назад я покидала безжалостные больничные коридоры с диагнозом, больше похожим на приговор. Сейчас я чувствую себя так хорошо, что уже сомневаюсь в компетентности врачей, – может, нет никакой болезни, может, все это не про меня?..

Я будто вернулась в свое тело, на которое последние несколько лет смотрела со стороны безучастным взглядом. Такие перемены за столь короткий срок. А ведь совсем недавно пыталась жить с отключенным сердцем. Ну, это когда устаешь чувствовать – и плохое, и даже хорошее. Когда случается переизбыток абсолютно всего и кажется: еще чуть-чуть – и сердце остановится за ненадобностью. Тогда единственное решение – отключить его самостоятельно.

Будто отсоединяешь провода, и первое время так хорошо… Больше не суетишься в погоне за счастьем, не стремишься достичь побыстрее то одного, то другого, не торопишься получить, встретить, начать или завершить что-то. Не огорчаешься из-за задержек и отсрочек. Внутри все стихает, разглаживается, затухает. И ты, словно некогда теплый дом, холодеешь, пустеешь и только несешь в себе скорбную память о покинувших эти стены жильцах.

Так может продолжаться долго – месяцы, несколько лет. Но потом, когда звенящая пустота в тебе вытеснит все остальное, оставив только былые рефлексы, ты вдруг падаешь на пыльный пол, обнимаешь колени и плачешь. Плачешь навзрыд оттого, что больше не можешь так жить. Без чувств, без сердца, без переживаний, пусть и грустных. Включу сердце, пока не поздно! И пусть оно погибнет от разрыва тревог и сомнений, но я хочу слышать его удары. Ведь в каждом из них – я. Со всем, что было и будет.

Это все мое. Плохое или хорошее – не важно.

* * *

После обеда Рэ засел обсуждать по скайпу со своим редактором концепцию очередной книги, а я не хочу мешать, лучше погуляю по берегу. Сегодня невероятно жарко, дома сидеть невозможно, тянет к прохладе, свободному дыханию вне каменных стен. Я пребываю в гармонии с этим летом. Хотя долгое время не любила пору накаленной солнцем земли. Может, оттого, что в Городе непогод оно было редким гостем.

Летом на меня всегда резко обрушивалось огромное количество проблем, случалось обострение всего того, что постепенно накапливалось в течение года. И поэтому каждый раз с приближением июня меня охватывал страх. Старалась на три месяца максимально уйти в тень – никаких планов, мероприятий, поездок. В последнее время брала отпуск, уезжала к бабушке на дачу и старалась прожить совершенно неприметную жизнь.

Сейчас все иначе. Мы с летом ладим. Оно не душит меня неприятными событиями, а я больше не боюсь ничего начинать. У меня уже есть новое начало – Рэ, Пако и маленький мир с друзьями, садами из персиковых деревьев и морем до горизонта.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒