|
|||
Галина СТЕЦЕНКО (г. Москва, Россия)Стр 1 из 3Следующая ⇒ Галина СТЕЦЕНКО (г. Москва, Россия) Номинация «Малая проза» Подноминация «О жизни и любви»
Всегда рядом
Чего она боялась, то и произошло. Боялась, что с приходом в их диспансер нового главврача, жизнь её разделится на две половинки. Сейчас она вся в этих стенах: и работа, и семья, в давно привычном ритме. Работа никогда её не радовала, а за многие годы опостылела. Жалко несчастных нервно-психических больных, но уже глаза не поднимаются на них, сердце разрывается на части от невозможности вылечить их. Все дни здесь одинаковы, моросят, моросят неприятным дождём, сливаясь в огромную лужу — годы, десятилетия — стоячая вода. А вспоминаются как один бесконечно нудный день. Ни минуты она б не задержалась здесь, если б не палата без номера. Она в ответе за её обитателя. Раньше коллеги интересовались, кто он. Родственник? Знакомый? Уж очень она привязана к этой палате. Она отвечала, что приятельница просила её присмотреть за больным — сама не может его навещать. Потом все привыкли и уже не спрашивают. В его палату она забегала по несколько раз в день, чтобы обнять, подержаться за его руки, посидеть с ним рядом. Помолчать — разговоры не клеятся. О чем говорить? Об одном и том же. Как спалось? Сыт ли? Новый главврач не сразу начал преобразования. Собрал, как положено, коллектив, познакомился в целом. Стал персонально присматриваться к каждому. Пришёл и её черёд. Вызвал он её к себе в кабинет и напрямую выложил: — Пора вам, уважаемая Елизавета Петровна, на заслуженный отдых. Мы ценим ваш многолетний труд на одном месте на благо психиатрии, но надо понимать, что пора. У неё всё внутри оцепенело, язык стал тяжёлым. Ей хотелось упросить главврача оставить её поработать, ну хоть немного: — Да я ещё могу…— только и смогла выговорить. Он жалостливо смотрел на её пожелтевшее лицо, на абсолютно седую голову – ни один волосок не выдавал былого цвета. — Давайте откровенно. Вы врач высокой квалификации, никто с этим не спорит. Вы можете. Но не так, как это сделает полный сил молодой энергичный врач, согласитесь. Вы и дела ведёте по старинке, всё на бумажках пишете, в компьютер не вводите информацию. Ну, кто сейчас так работает? Пора, Елизавета Петровна, пора. До конца недели работайте, дела новому врачу передадите... Елизавета Петровна, опустив голову, смотрела на свои широкие стопы в растоптанных туфлях и не могла сдвинуться с места. Главврач заметил её замешательство и подбодрил: — Проводим вас, как положено, с букетом цветов, благодарственным письмом, подарком... Выйдя в коридор, Елизавета Петровна присела на диван. Плотно сомкнула губы и веки, сдерживая слёзы. Морщины на лице сбились в кучу. Кровь в жилах, казалось, застыла, отёкшие ноги стали как цементные и не поднимались. Немного посидев и придя в себя, она побрела по длинному давно крашеному коридору, залатанному линолеуму с потертым ромбическим рисунком, не замечая медработников и обиженных судьбой пациентов, перекачивая своё тело на отёкших как две тумбы ногах. В палату без номера. Открыла дверь. На кровати в серой больничной рубашке, запрокинув голову, сидел немолодой мужчина с двумя небольшими залысинами в коротких поседевших волосах. По широкому лбу, чуть выше соединённых на переносице густых бровей пролегли три глубоких колеи морщин. Андрюша смотрел в прямоугольник окна, на паутины голых веток берёз или просто вдаль, потому что из окна не видно территории двора. Она подсела к нему. Он не повернулся и не выразил никаких эмоций. Некоторое время они молчали. Трудно начать разговор. — Андрюша, — захлебнулась она подступившей к горлу волной. Кинулась к нему, крепко обняла, обсыпала поцелуями. Не отпускала из своих объятий, гладила его по голове и щекам. Он сидел, не двигаясь, принимая её поглаживания и поцелуи. Лишь повёл взглядом в её сторону, а брови не шелохнулись. — Что? — спросил он, понимая, что пришла она к нему не как обычно, а хочет сказать что-то. — Меня увольняют, — выдавила она из себя сквозь спазмы в горле. Он снял её руки со своих плеч: — А я? — Надо что-то придумать, — заёрзала она. — Что? — безнадежно спросил он. — Я буду думать, буду… — Что здесь можно придумать? За все годы ты в историю болезни столько всего напихала... Она встала с кровати: — Я подумаю, я подумаю... — направилась к выходу. Мысли суетились, и на коротком пути от его кровати до двери ей казалось единственно правильным и реально выполнимым решением — избавиться от истории болезни. Пусть папка потеряется и никогда не найдётся. Хорошо, что нет никаких записей в компьютере, а всё на бумаге. Она вошла в свой кабинет, достала из кармана халата ключик, открыла шкаф. Толстую папку сняла с полки. Чего только в ней нет! Столько выдумок в этой макулатуре! Назначения одни, другие, длительное лечение... Сама назначала и контролировала, чтобы он прятал таблетки и не выбрасывал в урны, чтобы ни одна медсестра не увидела… Она нервно листала историю болезни. Её не интересовала хронология и содержание записей. Она думала, как от них избавиться. Вдруг дверь кабинета резко распахнулась. Елизавета Петровна вздрогнула от — Вот знакомьтесь, Елизавета Петровна... Дальше она ничего не слышала. Понятно, кто она и зачем здесь. Преемница захлопнула мешавшую ей пройти к столу приоткрытую створку шкафа, выдернула ключик и зажала в ладони. У Елизаветы Петровны сердце ёкнуло. Что делать? Домой его с многолетней и не прогнозирующей выздоровление болезнью не выпишут. Признаться, как он сюда попал? Поверят ли? А если поверят, вдруг отдадут её под суд?.. Работать её не оставили. Где держат работника после семидесяти? В своё время её ценил бывший главврач, с которым много лет изо дня в день рука об руку шли, преодолевая трудности нелегкой работы. С ним она чувствовала себя как за каменной стеной: помогал, поддерживал, понимал. Предлагал ей создать семью, но она, одержимая любовью к Андрюше, не находила для него места в своём сердце. Он помог осуществить план спасения Андрюши, выделил для него отдельную палату. Ему она доверила свою тайну, и он хранил её до последних дней своих. После него был другой главврач — ничего и никого вокруг не видел, и Елизавета Петровна продолжала жить спокойно.
Последний рабочий день. Она волокла ноги в палату без номера. В коридоре пахло щами. Андрюша уже вернулся с обеда и сидел, по-прежнему глядя в бесконечное бледно-серое пространство. — Андрюшенька, я хотела твою историю болезни…Не вышло... Он глянул на неё безразлично полуоткрытыми глазами выцветшего голубого цвета: — Я не знаю, хочу я теперь туда или нет. Когда-то хотел — десять, пятнадцать лет назад. Упрашивал тебя отпустить меня отсюда. Помнишь? — Да, но… Тогда… перестройка всю страну крушила, у людей деньги отнимала… и мы остались без копейки… Все слонялись без работы... Ты представить себе не можешь, как выживали там, за забором диспансера… А здесь ты отдыхал, накормлен и казённой едой, и я всегда тебе свою еду приносила. Комнату тебе отдельную выхлопотала с холодильником. Есть шкаф с книгами… А дома мы бы до сих пор жили вдвоем в однокомнатной квартире… Он молчал. Он всё это уже не раз слышал, что она всё делала для его блага с самого детства, и тогда, много лет назад, когда он ещё надеялся обрести свободу. Медсестра захлопнула дверь. Он продолжил, сбавив тон: — Тогда не ушёл отсюда, а сейчас мне зачем? Что я могу? Я разучился вилкой есть и хлеб резать — здесь нож не дают. И кто меня там ждёт? Ни жены, ни детей. Одноклассники и соседи не узнают меня. И я никого и ничего не помню. Детство как в серой мути, что вижу в окне. Сохранилось только чувство — я всегда боялся потеряться. А ты всегда была рядом. Если меня о чём-то спрашивали, то всегда за меня отвечала ты. Ты всегда знала, что я хочу, как мне лучше... Да, всё затуманено, но я отчётливо вижу тот ужасный день. Я со сковородой в руке… твой истерический крик… ошеломлённые глаза соседей… менты… скорая помощь, которая увезла меня в другую жизнь навсегда. Я постоянно чувствую рукопожатие — в моей руке ручка сковороды... Я был чересчур послушным ребенком. Ты дала мне в руки сковороду, а я послушно её держал. Когда меня приехали забирать, я просто опешил, не понимал, что меня ожидает... Я же никого не убивал и даже не ударил ни разу… — Боялась, сынок…. — Ну, хватит, хватит, — сказал он сухо, слегка отталкивая её. Он давно не называл её мамой, с тех пор, как попал сюда. Такая у них договорённость с целью конспирации. Фамилии разные. Отец оставил ему свою фамилию на память, а вскоре после его рождения ушёл в другую семью и никогда не появлялся. — Иди уже. Тюрьма мне — за мое малодушие. Домой она вернулась с поникшим букетом роз, благодарственным письмом и чайным сервизом в упаковке. Поставила на столе две чайных пары, для себя и Андрюши. Как чай без него пить? Поздний долгожданный сыночек… Она с детства его оберегала. Нависала над песочницей, следила, чтобы никто из детей не отнимал у него игрушки. Ежедневно выясняла, не обижал ли его кто-нибудь из ребят в детском саду и в школе. А когда подрос, разве перестала она о нём переживать? С его взрослением становилось ещё страшнее отпустить его в сети к своевольной подруге, жене, и куда ужаснее — в армию. Как жить, не видя его? Она будет ездить к нему каждый день, на электричке, потом автобусом. И тяжёлые сумки, полные вкусной еды, дотащит, не подведут больные ноги. Она сходила в магазин за продуктами. Ей вдруг привиделось, что Андрюша с ней рядом за столом аппетитно уплетает приправленную специями курицу. Потом исчез. Ей стало невыносимо тоскливо: она здесь, а он там, за толстыми стенами из красного кирпича, обнесёнными забором и лесом, ест мерзкий супчик и котлеты из хлеба… Как его оттуда забрать? Она то видела его, не различая где — в снах, воспоминаниях, видениях – и радовалась, то страдала от разлуки и собиралась ехать к нему немедленно. Мысли роились и больно жалили её. От них она укрывалась ночью с головой и просыпалась в поту. Где её мальчик? Тишина кричала его голосом, пустота заполнялась его силуэтами… Утром она обнаружила: сырая курица на столе издавала зловонье, а соль в холодильнике... Скоро она поедет к Андрюше, вот только сумку соберёт. Охваченная радостью предвкушаемой встречи, она идёт в магазин. В отделе для малышей покупает матросский костюмчик — нарядит своего сыночка. Он бежит к своей мамочке по длинному коридору в сандаликах, падает, поднимается и плачет...
Подноминация «Юмор»
|
|||
|