Подвал. Дядя Дадо

Подвал

Первое сентября, долгожданная школа, пожилая учительница Марьиванна с крошечным бардовым бантиком рта и тонкими, удивлёнными бровями, тридцать незнакомых мальчиков и девочек – всё это разом прервалось, не успев втянуть Марусю в новую школьную жизнь. Уже в начале следующей недели она должна была ехать в санаторий, в Ушково. Путёвку предложили прямо накануне заезда. Горящую, сказала бабушка, и они два дня провели в поликлинике, сдавая анализы и обходя врачей.

В этой суматохе Маруся почти не видела маму. У дяди Саши в Ленинграде оказалась сестра, и они ночевали там, иногда забегая вечерами. Потом Маруся уехала в санаторий, а когда через два месяца вернулась, мама и дядя Саша уже поселились в подвале на шестнадцатой линии, куда мама устроилась работать дворником.

Пока Маруся была в санатории, мама приезжала к ней всего один раз, и то ненадолго. Только расстроила Марусю, та проплакала до вечера и поняла, что никак не может жить без мамы. Раньше, когда мама уезжала в свою геофизпартию, Маруся поначалу тоже сильно плакала. Но мама была далеко, и постепенно боль от разлуки притуплялась, повседневная жизнь заслоняла любимый образ, и они с бабушкой просто ждали писем, и только под конец волновались, считая дни до её приезда. Теперь, когда мама окончательно вернулась и была где-то рядом, но не с Марусей, разлука с ней отзывалась постоянной ноющей болью. Ну, хорошо, пусть дядя Саша, она даже готова называть его папой, раз мама так хочет, лишь бы жить вместе. Ведь у них теперь есть жильё. Но оказалось, всё не так просто.

Дворникам полагалась комната, но её давали либо в подвалах, либо в обветшалых, идущих на снос домах без всяких удобств. Марусе об этом рассказала бабушка и добавила, что детям жить в подвале нельзя, особенно ей, Марусе с её ревматизмом. Но хоть в гости можно ходить? В гости можно, но только по выходным. И бабушка дала почитать рассказ Короленко «Дети подземелья». Это никак не повлияло на Марусину решимость быть рядом с мамой, она постоянно канючила, и вскоре ей разрешили поехать к маме и даже переночевать. Но только чтоб в воскресенье вечером вернулась!

Подвал Марусю поначалу напугал. Во-первых, запах. Пахло сыростью, гнилью и землёй. Как на кладбище. Во-вторых, длинный коридор с влажными облезлыми стенами, гулящими половицами и рукавами труб под потолком, проходя под которыми взрослым приходилось нагибаться, чтобы не стукнуться головой. В коридоре вечно была перегоревшая лампочка, и к туалету пробирались наощупь.

Но самым неприятным было окно комнаты. Расположенное почти под потолком, оно совсем не давало света, приходилось постоянно жечь электричество или сидеть в потёмках. К тому же оно было вровень с тротуаром, и Маруся видела только мелькание чужих ног. В сильные снегопады окошко полностью заваливало снегом, и перво-наперво шли его расчищать, а потом уже сам тротуар. Сама комната была малюсенькой, помещалась только кровать, узкий шкафчик, он же буфет, и тумба, служившая столом.

Марусе на ночь рядом с кроватью ставили раскладушку, а ей так хотелось спать с мамой! Но она сразу поняла, что дядя Саша ей своего места не уступит, и просить не стоит. Лежала без сна, ворочалась, чувствуя, что и они не спят, караулят её. Ну что ты там вздыхаешь, как кум Тыква? – нарочито беззаботно спрашивала мама, а дядя Саша глухо ворчал, и до Маруси доносилось: вот встала бы в пять часов, да снег покидала…

Она и встала вместе с ними, живо оделась и потребовала лопату. Ей нашли какой-то скребок на длинной ручке, и Маруся рьяно взялась колоть лёд на поребриках, но быстро устала и принялась лепить снежную бабу. А потом, когда мама отвозила её домой на сороковом трамвае, заснула, да так крепко, что её пришлось нести до лифта.

В следующие выходные она опять вскочила со звонком будильника и обрадовалась, обнаружив в углу комнаты небольшую лопатку, сделанную дядей Сашей специально для неё. Они вышли вместе и, пока мама готовила на керогазе суп, дядя Саша учил Марусю сгребать снег так, чтобы чистить до самого асфальта, не надрываясь. Лицо дяди Саши оживилось, он похлопывал Марусю по плечу и всё повторял: «Чё нам ревматизмы? Мы их в-жик, в-жик и нету!» Когда появилась мама, они уже шли в две лопаты, и снег только отлетал на мостовую. Тут мама, как маленькая, принялась кидаться снежками, а они вдвоём устроили ей ответный обстрел.

В тот раз возвращаться домой не хотелось, но Маруся мечтала поделиться обо всём с домашними. Так что рассталась с мамой спокойно, без слёз. Вечером, когда сели ужинать, Маруся принялась рассказывать: про личную лопату, которую ей сделал дядя Саша, про то, как она помогала и как в снежки играли. Тётя Женя нахваливала Марусю и всё подкладывала ей добавку, Оля тут же захотела бежать на улицу, играть в снежки. Только бабушка слушала с явным неодобрением, даже не доела и ушла в спальню, где долго сидела, не зажигая света.

Потом тётя Женя зашла к ней, и до Маруси доносились обрывки разговора, из которого она поняла: бабушка боится, что Марусю от них заберут. А когда бабушка вышла с заплаканными глазами, Маруся подошла к ней, прижалась лицом к переднику, пахнущему пирожками, и тихо заскулила: «Бабуль, я с тобой, с тобой…». Бабушка погладила её по голове, а потом до самой ночи рассказывала про блокаду, про сына Лёвушку и про маму, которая выжила, благодаря своему весёлому и деятельному характеру.

И тогда Маруся узнала, что бабушка вовсе не мамина мама, а только тёти Женина, что мама ей племянница, но бабушка растила её как дочь, потому что мамина мама умерла ещё до войны от туберкулёза, отца убило бомбой, а сёстры погибли от голода. Так они с бабушкой сидели, не зажигая света, сумерничали, и Маруся думала: вот у мамы теперь есть дядя Саша, у тёти Жени – Оля, а с кем останется бабушка, если я уеду? Нет, её нельзя бросать, Маруся ей нужна.

Теперь у неё было два дома: главный, с бабушкой, Олей и Тётей Женей, и новый: с мамой и дядей Сашей. Во втором доме жили соседи, с которыми Маруся постепенно познакомилась. Соседи были дружные, вместе справляли праздники, помогали, чем могли, и никогда не скандалили. Они и работали в одной конторе: кто дворником, кто слесарем или электриком, а Света из дальней комнаты – уборщицей в ЖЭКе. От неё узнавали о выдаче зарплаты, и потом, к вечеру, собирались на большой закопчённой от керогазов кухне, составляли столы и гуляли полночи.

Маруся раз застала это гулянье и поняла, что мама здесь – самая главная. Когда она брала в руки гитару, лица соседей застывали в предвкушении. Сначала она настраивала гитару, но делала это так красиво, что казалось, это уже музыка. Потом, оглядев «публику» предупреждающим взглядом, играла вступление, и слушатели, узнавая знакомую мелодию, заранее начинали аплодировать или подбадривать колкими словечками.

Да, мама была настоящей артисткой. Её так и звали «Артистка».

Не знаешь, Артистка дома? Да вроде лёд колет во дворе. Обычный разговор.

Потом мама пела, кто-то подхватывал, кто-то фальшивил, на него шикали, а к концу застолья все шумели, заглушая и маму, и гитару. Тогда она вставала из-за стола, забирала початую бутылку, и они с дядей Сашей уходили к себе, продолжать. А на следующее утро, как ни в чём не бывало, вставали по будильнику и шли убирать снег.

Ты только бабушке не говори про вчерашнее, просила мама, когда они ехали домой на трамвае, и добавляла: а то не отпустит в следующий раз. Но Маруся и сама понимала: про такое бабушке знать нельзя. И даже тёте Жене нельзя, и Оле не стоит рассказывать. Но для себя решила: никогда в день получки не оставаться у мамы.

Дядя Дадо

Маруся привыкла к дяде Саше, и хоть дружбы не получилось, но и ссор не было. Замкнутый он, неразговорчивый. Только временами на него нападал «стих», и он вдруг начинал учить Марусю, как вязать узлы, забивать гвозди или подшучивал беззлобно. Но больше молчал или говорил только по делу. А какие у них с Марусей дела?! После лопаты – никаких дел не было. Маруся продолжала помогать по утрам, но иногда не слышала будильника, и работать уходили без неё. А когда просыпалась, дядя Саша непременно говорил: «Соня-фасоня Питерская», и это почему-то было обидно.

Как-то раз, уже по весне, когда скалывали намёрзший за ночь лёд, Маруся пошла с дядей Сашей, а мама осталась дома: у неё с вечера болел живот, тошнило. Маруся колола лёд на тротуаре, а дядя Саша с тяжёлым ломом пошёл во двор, где у водосточной трубы скопилась большая наледь. Маруся колотила скребком, опустив голову, и внезапно поняла, что рядом кто-то стоит. Это был очень высокий и худой человек, смуглый, с бровями ровными и толстыми, как две пушистых гусеницы, в чёрном пальто и шляпе с полями. Он внимательно разглядывал Марусю, вроде как оценивал её работу.

Сердце вдруг забилось быстро-быстро, как у птенца, выпавшего из гнезда прошлым летом, и Маруся даже задохнулась от догадки. Она молча смотрела на мужчину, а он наклонил голову на бок, будто к чему-то прислушиваясь, и негромко спросил: «Вы Маруся?». Она кивнула, обомлев от этого «вы» и чуть заметного акцента. Папа к ней бы так не обратился. Но кто же это?

Мужчина наклонился и сказал: «А я вас сразу узнал, хоть вы тогда маленькая были. И меня не помните?». Маруся замотала головой, но тут же в памяти возникло: Дадо. И она произнесла это вслух. Мужчина страшно обрадовался: «Не забыли, такая кроха, а Дадо не забыли!». Потом достал из внутреннего кармана конверт и, протянув Марусе, сказал: «Передайте, пожалуйста, маме. Папа вас ждёт, просит приехать. Вы хотите увидеться с папой?». Маруся кивнула и тут же увидела, как из ворот арки вышел дядя Саша. Он остановился, вглядываясь, и вдруг побежал к ним, сжимая в руках лом. Маруся быстро спрятала конверт в валенок, а когда обернулась взглянуть ещё раз на Дадо, того и след простыл.

«Кто это был? Чего он хотел?» - издалека кричал дядя Саша, и Маруся видела, что он встревожен и даже напуган. Она что-то мямлила невразумительное: мол, спросил, как зовут, да где родители, но этим только всё портила, потому что дядя Саша в непонятном бешенстве схватил её за руку и потащил домой, ругая на ходу, что разговаривала с незнакомым. Дома он, чуть не задыхаясь, передал происшедшее маме, повторяя: её одну нельзя оставить, она же никого не боится! А мама внимательно смотрела на безучастную Марусю и нехотя кидала в ответ: ничего не случилось, чего ты завёлся?

Но дядя Саша именно завёлся, не уходил от темы и с подозрением следил за Марусей, как она снимает недавно купленную мамой шубку, скидывает валенки. И только потом отправился в дворницкую относить лом, который в запале притащил с собой. Маруся выскользнула следом, ей надо было забрать спрятанный на полке между входными дверями конверт. Когда она вернулась, мама уже стояла в дверях комнаты и поскорее забрала у Маруси письмо. Она быстро разорвала конверт, и глаза её забегали по строчкам.

Письмо, видимо, было коротким, и мама вполголоса спросила: кто передал? Маруся рассказала, как всё было. Дадоджон, - улыбнулась мама, её серые глаза мечтательно смотрели на что-то далёкое, а на щеках отчётливо проступили любимые ямочки. - Это брат твоего папы, они ведь очень похожи. - И, заслышав шаги в коридоре, мама спрятала письмо на груди.

Потом, когда Маруся в очередной раз рассматривала старые фотографии, она пыталась найти сходство между папой и дядей Дадо, но никакого сходства не было, только рост: оба были высокие. И глаза у папы серые, а у дяди Дадо карие, и волосы отличаются от папиных: прямые, почти чёрные, с длинными баками.

Мама, видимо, рассказала бабушке о письме, потому что Маруся слышала, стоя за дверью, их разговор. Она вообще взяла моду подслушивать, ей казалось, что вот-вот должна решиться мамина судьба, а, значит, и её, Марусина. Она слышала, как бабушка отговаривала маму ехать, а та упрямо твердила: рассчитаюсь и махну, на что бабушка отвечала: ты уже махнула, хватит, пожалуй, махаться, уже пора браться за ум. Но мама всё повторяла: рассчитаюсь и поеду, Маруське нужен отец, а бабушка, понизив голос, говорила что-то сердито, но Маруся уже не могла разобрать.

Потом они все вместе разглядывали мамины фотографии, привезённые из экспедиций. На них она была неизменно весёлая и либо в окружении группы геологов, либо одна, в красивой позе с фотокамерой в руках, или с гитарой у костра. Оказалось, на обороте фотографий были подписи, которых Маруся раньше не замечала. На одном снимке мама, перебирая струны гитары, что-то поёт, а на обороте, вероятно, слова этой песни: С милым гнездо не свила я, одна я…

Целый месяц все жили как на вулкане. Мама несколько раз оставалась ночевать, а утром, ещё до трамваев, шла пешком на шестнадцатую линию, на работу. Она так никуда и не поехала, не махнула, а потом они пришли вместе с дядей Сашей и объявили, что поженятся. Бабушка сделала вид, будто они явились просить у неё согласия, усадила дядю Сашу перед собой и говорила, как это ответственно, как он должен заботиться, а дядя Саша только повторял: да я за Любу… да я для неё…

Вот и всё, думала Маруся, больше она никогда не увидит папу. Он не позвонит в дверь, не появится в их старенькой квартире, где они вместе прожили три года, не будет шутить и усмехаться своей особой усмешкой, которая передалась Марусе по наследству. А потом она вспомнила, как дядя Дадо спросил: вы хотите увидеться с папой? Как она кивнула, соглашаясь, и папа наверняка уже об этом знает. А значит, надежда не потеряна.

⇐ Предыдущая 12