В.П. Даркевич. Часть III. Карнавал. Глава I Шуты. Из книги Даркевич В.П. Народная культура средневековья: светская праздничная жизнь в искусстве IX - XVI вв. - М.: Наука, - 1988. - с. 152 - 161.. Сноски опущены. Виола. В нем есть м

В.П. Даркевич

Часть III. "Карнавал"

Глава I "Шуты"

Из книги Даркевич В.П. Народная культура средневековья: светская праздничная жизнь в искусстве IX - XVI вв. - М.: Наука, - 1988. - с. 152 - 161.

Сноски опущены

Виола. В нем есть мозги, чтоб корчить дурака; А это дело требует смекалки: Он должен точно знать, над кем он шутит, Уметь расценивать людей и время И, словно дикий сокол, бить с налета По всякой встречной птице. Ремесло Не легче, чем занятья здравоумных. Есть мудрый смысл в дурачестве таком, А умный часто ходит дураком Шекспир, Двенадцатая ночь или что угодно

Психологический феномен средневековой культуры - «мудро безумствующий» шут-неотъемлемый персонаж праздника, его буффонный аккомпанемент. Фигура профессионального остроумца и сквернослова неотделима от площадной зрелищной стихии. Шуты и дураки были «постоянными, закрепленными в обычной (т. е. некарнавальной) жизни, носителями карнавального начала». Они полностью сживались со своеи комедийной «маской»; роль и бытие фигляра совпадали. В типе шута заключен универсальный комизм, распространяемый на асоциальность и невоздержанность самого плута (самопародия), на его одураченных жертв, высокие ритуалы и т. д.

Появление городского или придворного шута возбуждало противоречивые чувства, колеблющиеся между живой радостью и благоговейным страхом: ведь дураков и юродивых (блаженных, одержимых безумием) наделяли даром ясновидения и ведовства. Для людей средневековья шут (дурак) - не просто комическая фигура, но и носитель пророческого дара, например, в куртуазной романистике. Чуждый миру людей, он вступает в контакт с невидимым миром, с высшими силами (безумие - знак божественной одержимости).

Далекий от сострадания смех над шутом, порой жестокое издевательство над ним как бы нейтрализовали суеверный трепет перед этими опасными существами с их злословием или диковинными и бессвязными речами.

Хотя шуты оставались юридически бесправными (им запрещали въезд в города, третировали наравне с палачами), эти «лицедеи жизни» и «нарушители спокойствия» воплощали известную свободу действий и слова, свободу пародирования, стоявшую над общепринятыми обычаями и моральными нормами (прерогатива священных безумцев). Без всяких для себя последствий записной шут мог бросить вызов однозначной серьезности н официальной обрядности, нарушить привычный порядок вещей, спутать издавна установленные ценностные ориентации. Он «выворачивал наизнанку» реальность и, выбивая ее с проторенной жизненной колец, переводил в пародийный план. Розыгрыши шутов полны фантазии. Шутовское балагурство и срамословие превращали действительность в комедию, людей - в актеров на театральных подмостках.

Личина дурака, выставляющего себя на посмешище, или юродивого <не от мира сего», глупца Христа ради (аптиповедение последнего определяется Б. А. Успенским как «дидактическое») обеспечивала шуту неприкосновенность. Мотивируя свои действия непониманием и безумием - "божьей болезнью" он жестоко злословил, безнаказанно высмеивал .аконенное и священное. Как в духовной, так и в светской сферах злоязычный фигляр легко превращал самое святое и возвышенное в низменное. Под защитой дурацкого колпака смеховое слово и поведение пользовалось признанными привилегиями. Независимо от того, был ли буффон блестящим острословом или невменяемым тупицей, карликом или отвратительным уродом, он сохранял право на собственное «двуединое» существование.

Находясь в гуще жизни, шут - выступал и представителем «антимира», где подвергалось сомнению очевидное, а объекты испытывали парадоксальные перетасовки.

«Тут показалось странное существо - оно не то чтобы само бежало, по заставляло других бежать. Все расступались перед ним - не то что улица, целая площадь пустела. И орало во все горло:

- Меня обзывать безумцем, когда я стольких вразумляю? Меня - дураком, когда других учу понимать? Меня, меня - умалишенным, когда я помогаю обрести ум?

- Кто это? - спросил Критило.

И Угадчик ответил:

- Это шут придворный, правдолюб непритворный. Состоит при государе имя рек».

Несмотря па свою антиавторитарность и острапепность, шутовство не стояло вне официального мира: на дураков смотрели как на предмет комнатных забав в замках знати и домах состоятельных людей. «Дураки служат потехой величайшим властителям; иные без них ни трапезовать, ни прогуливаться, ни даже единого часа прожить не могут ... Глупые выходки шутов, их прибаутки, хохот, балагурство монархам всего больше по нраву. Примите в расчет и то немаловажное обстоятельство, что одни дураки бывают вполне искренни и правдивы». Случалось, что владетельные особы возводили придворных буффонов в ранг своих министров и советников.

Имровизации шута задавали тон представлению. Это та веселая нить, которая связывала остальные номера. Подобно современному цирквому клоуну, шут - одаренный актер-универсал: музыкант и музыкальный эксцентрик, акробат и дрессировщик. Репертуар потешника столь же многообразен, как неисчерпаемы виды глупости. Намекая на злободневные события, издеваясь над собой и окружающими, он один исполнял целые сценки. Шут завоевывал симпатии зрителя экстравагантной внешностью и костюмом, утрированными манерами и интонацией голоса, язвительными остротами и скабрезной жестикуляцией. Собрат античного мима, он владел искусством перевоплощения, умел выразить все, что угодно, телодвижениями и гримасами. На капители собора в Уэльсе урод в шутовском колпаке корчит рожу, распяливая пальцами рот (табл. 75, 1). Разинутый рот - «один из центральных узловых образов народно-праздничной системы». Гиперболизация его размеров - один из приемов создания гротескной фигуры вечно алчущего обжоры. К этому добавлялся комизм безобразия, отклонения от нормы: в амплуа шутов подвизались карлики (табл. 76, J), горбуны (табл. 27, 3). всевозможные калеки и уроды. Глупцы брили голову (лысые смешны). Во «Флориаиской псалтири» музицирует фигляр с могучим брюхом (табл. 75,2).

По основной метод все подмечавшего шута, «вечного соглядатая жизни»-это пародия как антитеза серьезному и "положительному". Концепции мира упорядоченного и рационального шут противопоставлял свое видение мира - хаотичного и абсурдного. Антиповедепие шута или скомороха внешне нередко аналогично сакрализованпому архаическому анти-поведению, но его ритуальные функции и первоначальный языческий смысл уже утрачены. Алогичные, лишенные здравого смысла действия выявляли смешные стороны предметов и явлений: фигляр высиживал куриные яйца; носил очки на капюшоне (табл. 27, 3); чтобы было светлее, появлялся с факелом средь бела дня (табл. 86, 3), возил на тачке быструю собаку (табл. 26, 5); выезжал на лошади, сидя на табуретке.

Комическому переосмыслению подчинена условность далеких от буквализма приемов. Паяц объединял вещи, в действительности не связанные, или употреблял их вопреки назначению (эксцентрическое музицирование), обыгрывал утрированный реквизит, добивался эффекта комедийной деталью: представал перед публикой совершенно голым, но в туфлях (табл. 75, 2); вместо плаща надевал дырявую корзину (табл. 47,3).

Шут высмеивал сословия и профессии, имитируя внешние черты их обычаев и церемониалов, например, травестировал «высокую» рыцарскую героику и этикетность (табл. 65,3). Во французском Легендарии шут вышучивает воина-стража: вместо меча он держит у плеча дубинку с гротескной мордой, а грудь прикрыл не щитом, а корзиной (табл. 76.7). На рисунке в бельгийском манускрипте конца XV в. шут-кавалерист, кроме дурацкого скипетра, вооружен воздуходувными мехами (эротический символ).

На гравюре по рисунку Брейгеля Старшего сгорбленный шут-паломник дополняет какофонию дребезжащими звуками варгана (табл. 27, 3). Его суму украшают раковины - атрибут Накова Компостельского, покровителя пилигримов.

12 3 4 5 Следующая ⇒