Есть ли у животных культура? Гипотеза распределенного социального обучения

Адрес: http://polit.ru/article/2014/03/16/lecture_reznikova/

биология естественные и точные науки животные этология

http://www.polit.ru/article/2014/03/16/lecture_reznikova/print/

16 марта 2014, 09:06

Есть ли у животных культура? Гипотеза распределенного социального обучения

Мы публикуем стенограмму и видеозапись лекции доктора биологических наук, профессора, зав. Лаборатории поведенческой экологии сообществ Института систематики и экологии животных СО РАН; зав.кафедрой сравнительной психологии Новосибирского государственного университета Жанны Резниковой, прочитанной в рамках цикла «Публичные лекции "Полит.ру"» 21 ноября 2013 г..

Текст лекции

Я очень рада вас видеть, для меня большая честь выступать в такой замечательной и творческой обстановке и я постараюсь как можно интереснее рассказать о культуре у животных.

Вот на экране обложка моей книги, изданной в Кембридже, - «Animal Intelligence: From Individual to Social Cognition» - это, можно сказать, моя визитная карточка последние 6 лет. Уже книжка начинает устаревать, но мы с моим издателем готовим сейчас второе издание.

Начнем сразу с того, что мы понимаем под культурой у животных. В этологии это понятие вызывает много споров. Можно вспомнить часто цитируемые - и кому только ни приписываемые - слова из пьесы Йоста, идеолога Третьего Рейха. Они в подлиннике звучат так: «Когда я слышу слово «культура», я снимаю с предохранителя свой браунинг». Вот чтобы нам такого не делать, чтобы все было достаточно спокойно, я постараюсь сразу же начать с определений и соответствующих примеров.

Когда говорят о культуре у животных, то сразу же в памяти всплывают два классических примера, которые вы здесь видите.

Это синицы, которые проклевывают крышки бутылок и достают молоко (точнее, доставали раньше), и японские макаки, которые до сих пор моют бататы... Японцы поддерживают эту популяцию в таком состоянии, они постоянно привозят им бататы, и обезьяны так это до сих пор и продолжают делать.

Почему же синицы уже не расклевывают крышки бутылок, хотя бутылки до сих пор доставляют к дверям коттеджей? Это явление было обнаружено впервые в 1921-м году, в 1949-м Роберт Хайнд и Джеймс Фишер опубликовали статью уже с подробной картой того, как эта традиция распространилась по острову, а начиная с 2000-х синицы перестали это делать, потому что гомогенизированное обезжиренное молоко перестало их интересовать. Это один пример, который обычно приходит на память. И второй пример - это с японскими макаками, которые моют в морской воде бататы, поскольку им не нравится, что песок скрипит на зубах, и от мытья бататы еще и приобретают необычный солененький вкус.

На самом деле в современной терминологии и то, и другое - это не культура, а поведенческие традиции. Поведенческие традиции в когнитивной этологии - это распространение и укоренение какой-либо новой поведенческой модели в популяции. И вот, поскольку и в том, и в другом случае речь идет об одной поведенческой модели, мы имеем дело с поведенческими традициями. А культура – это целый блок таких традиций. Знаковой статьей в этой области была статья в 1999 году в журнале «Nature», она называется «Сhimpanzee culture», и ее авторы - это все звезды, все именитые фамилии в современной приматологии, - Джейн Гудолл, Вильям МакГрю и многие другие, а возглавляет этот коллектив Эндрю Вайтен, известный специалист по изучению социального обучения у приматов. У шимпанзе, обитающих в семи разных заповедниках, было найдено 39 разных моделей поведения, они касаются и употребления различных предметов, орудий, брачных танцев, или, например, использования листиков как зонтиков. Действительно, это же культура, то есть целый блок поведенческих традиций. Позднее у орангутанов коллективом под предводительством известного голландского приматолога Карела Ван Шайка было найдено 24 модели поведения.

Разница между культурой и поведенческой традицией вообще-то количественная, а сущность одна. Советский генетик Михаил Ефимович Лобашев в 60-х годах 20-го века называл это сигнальной наследственностью. Сигнальная наследственность по Лобашеву, - это передача поведенческих признаков из поколения в поколение негенетическим путем и укоренение соответствующих традиций в популяции. Кстати, интересно отметить, что Лобашев был прообразом Сани Григорьева – главного героя романа Вениамина Каверина «Два капитана», такой вот культурный факт.

Каким же образом какие-то появившиеся инновации укореняются в популяции или в сообществе животных в виде поведенческой традиции? То есть мы как себе представляем - появилась какая-то инновация, и дальше она должна не генетическим путем, а путем подражания, то есть, социального обучения, закрепиться и стать устойчивой, проявляемой традицией. Вспомним фильм «Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещен», там начальник пионерского лагеря говорит про мальчика: “Костя стал фехтоваться на палках - и все стали фехтоваться, даже девочки”. Мы примерно так себе и представляем передачу поведенческой традиции путем подражания. Я хочу показать несколько примеров из очень большого их числа. Некоторые из них появились буквально в последние дни, в частности, совсем недавно появилась статья про вот такого инноватора - самку гориллы, которая своему детенышу предлагает лестницу (стебель бамбука), чтобы он мог поближе к ней подобраться. Публикация эта удивительна тем, что гориллы вообще-то не гении орудийной деятельности. В неволе они используют орудия часто, потенциал у них большой, а в природе такое встречается редко. Еще одну такую ситуацию вы видите - горилла палкой измеряет глубину воды.

Еще одно недавнее наблюдение за орангутаном из недавно опубликованной книжки «Мыслители джунглей». Он копьем пытается добыть себе рыбу. Это довольно любопытный пример, потому что вообще таких наблюдений всего два, и оба касаются орангутанов, живущих на Борнео, тогда как все остальные наблюдения, касающиеся культурных традиций у этих обезьян, сделаны ранее Ван Шайком и его коллегами на Суматре. То есть те, которые на Борнео живут, вроде как раньше считались некультурными, а тут два таких инноватора. Одного мы видим здесь на картинке, а второй пример — это из исследований Анны Рассел, которая пронаблюдала и описала двух орангутанов. Орангутаны вообще редко действуют в коллективе, даже из двух особей, а тут она пронаблюдала двух, которые палками регулярно лупят по воде для того, чтобы вспугивать тамошних вкусных обитателей и потом ловить тех, кто пришел в состояние паники. Мы сразу задаемся вопросом: можем ли мы, как этот начальник лагеря в фильме, предположить, что все станут так делать? Это вопрос, на который мы сегодня попытаемся ответить, и он очень интригующий.

Посмотрим на еще двух инноваторов, теперь из класса птиц. Это зеленоспинная цапля. Впервые такое поведение было отмечено в 1986 году, и с тех пор разные свидетельства появляются о группировках цапель, которые ловят рыбу с помощью приманки. Причем это очень гибкое поведение: они бросают в воду разные палочки, веточки, перышки, чипсы (если обедали люди неподалеку) - и таким образом они привлекают рыбу, которую очень эффективно потом ловят. Можно провести аналогию с воронами, которые размачивают, например, сушки, бросая их в воду. И действительно, для многих птиц манера что-нибудь найденное опускать в воду является частью их видотипических репертуаров. А вот когда та же ворона берет эту сушку и относит ее на трамвайные рельсы, чтобы трамвай ее раскрошил, это уже можно считать инновацией. Вот на этой картинке мы как раз видим такой случай, когда вороны подстерегают поворачивавшие грузовики, довольно точно рассчитывают, как подложить орех, чтобы он не превратился в кашу, а чтобы он был именно расколот. И, бросив орех, спокойненько ждут, когда переключится светофор, чтобы грузовик расколол, потом остановился, и они могли воспользоваться результатом своих действий.

Здесь мы увидели несколько примеров инноваций, когда животные что-то новое придумывают, соображают, как сделать что-то, чтобы улучшить свою жизнь; мы, соответственно, задаемся вопросом, который я уже озвучивала, как это будет распространяться в популяции? Когда и как эта инновация станет поведенческой традицией?

Прежде, чем мы попытаемся на этот вопрос ответить, да и ответим ли, это еще не факт, я остановлюсь немного на этологических (поведенческих) механизмах укоренения традиций в популяции. Этологическим механизмом укоренения традиций является социальное обучение. Нужно сказать, что социальное обучение - это большая быстро развивающаяся область в когнитивной этологии. Вот я хочу показать симпозиум по социальному обучению, у которого я была организатором в 2009 г., он проходил в рамках регулярной международной этологической конференции. Здесь мы видим только часть зала, я просто хочу продемонстрировать, что эта тема собирает много заинтересованных лиц, здесь мы сразу можем увидеть присутствующих, можно сказать, классиков направления: Джозеп Колл, Элизабет Визальберги, Джефф Галеф и некоторые другие. Особенно отрадно, что много молодежи, это как раз является показателем быстрого развития области. Социальное обучение всегда присутствует как отдельная секция или как отдельный симпозиум на этологических и на когнитивных конференциях. Это область со своей достаточно устоявшейся терминологией и, в общем-то, со своей парадигмой.

Я не буду сейчас подробно рассказывать о достаточно дробной системе классификации различных форм социального обучения, остановлюсь только на нескольких основных. Самая простая форма социального обучения - это так называемое заразительное поведение, одним из хороших примеров является зевота. Само по себе это, конечно, известно достаточно давно, но вот то, что собаки, глядя на своего хозяина, тоже начинают зевать, стало известно совсем недавно. Когда птицы шумно взлетают, заражаясь возбуждением какого-нибудь члена стаи, - это тоже пример заразительного поведения.

Следующей ступенью является простая, но несколько загадочная форма социального обучения — социальное облегчение. Она интересна для нашей лаборатории. Я забыла сказать, почему этот симпозиум я организовывала, - потому что это одна из моих специализаций в области когнитивной этологии, мы занимаемся этим профессионально в нашей лаборатории. Нас очень интересует именно «социальное облегчение». Первоначально оно стало известно из психологии, из работы Зайонца, и очень быстро внедрилось в этологию. Формулируется это определение так: в присутствии сородичей реакции проявляются с большей легкостью. Причем, любые реакции. Это могут быть реакции из врожденного репертуара, как вот мы здесь видим у сурикатов, у них это врожденная форма поведения - тревожная стойка, которая проявляется у детенышей, которые только начали выходить из норы.

Я вам сейчас страшную вещь скажу, только вы не обижайтесь: синицы, которых я показывала, расклевывающие крышки молочных бутылок, культурная ли это традиция или гораздо проще - проявление социального облегчения? Этим вопросом в 80-е годы задался один из родоначальников направления социального обучения — Джефф Галеф. Он провел такой эксперимент , в котором синицам в клетках предоставлялись бутылки с крышками и с молоком, и вот в одном варианте, в соседней клетке на виду прыгала другая синица, которой ничего не предоставлялось, никакой бутылки, она просто прыгала, она являла присутствие себя как конспецифика, то есть сородича. А в другом варианте синица имела бутылку с крышкой и с молоком, но не видела конспецифика. Выборка была достаточно большая, и оказалось, что синицы из первой группы за 1,5 – 2 часа начинали расклевывать вот эту самую крышку с молоком. Галеф опубликовал статью, в которой говорится, что это никакая не культурная традиция, а продукт социального облегчения, так что, когда мы дойдем до нашей гипотезы распределенного социального обучения, нам будет легче принять эту точку зрения, потому что я предвижу, что у вас уже возникло много вопросов.

Следующая форма социального обучения – подражание. Мы сейчас видим пример того, как одна обезьянка, львиноголовый тамарин, наблюдает за действием другой и учится пользоваться этим гаджетом, чтобы достать приманку. Наш соотечественник, зоопсихолог Курт Эрнестович Фабри и его ученики в 70-е годы делали очень много подобных экспериментов, в которых они демонстрировали способность к подражанию у разных видов грызунов, Чем подражание отличается от точной имитации? Пример, который мы видим на этой картинке, - это картинка из очень обширной коллекции Томаса Зентала, известного специалиста по социальному обучению. Здесь мы видим точную имитацию, маленький мальчик точно копирует характерный жест мужчин, с которыми он идет. А подражание отличается от точной имитации тем, что не обязательно точно имитировать действия того, кому ты подражаешь, главное - примерно понимать, чего нужно достичь, и хотя бы приблизительно в этом русле действовать, достигать примерно такого же результата.

Вам, конечно, знакомо, как приматы используют язык жестов, который взят из языка жестов глухих людей, и в данном случае используется способность приматов к истинной имитации, точному повторению действий другого. Поскольку речь идет о целом крупном направлении, то есть, исследовании социального обучения, то здесь развилась своя парадигма и свои наиболее популярные методы. Я продемонстрирую один из самых популярных методов, который называется «Два способа - один результат».

Все три примера - из одной лаборатории Людвига Губера - это еще один известный специалист и тоже был участником нашего симпозиума, он сейчас возглавляет лабораторию когнитивной этологии в Венском ветеринарном университете, они только что проводили когнитивную конференцию, на которой я была со своими молодыми коллегами.

Каким образом выглядит этот метод - на картинках мы видим два разных способа, которым экспериментаторы обучают животных открывать так называемый искусственный фрукт (еще один термин). Вот эту коробочку обезьянка-мармозетка может открыть либо зубами , либо рукой, а вот попугаям кеа предлагается сложный искусственный фрукт: нужно вытащить спицу, открутить гаечку, приподнять рычажок - и только тогда коробочка откроется, а не просто, как Красная Шапочка, дерни за веревочку - и в зубы к волку.

Экспериментаторы делят животных на группы, они стараются, чтобы это были группы, естественные, ну, скажем, родственников или знакомых, и достаточно авторитетное животное (лидера) они выбирают из группы и обучают в одной группе одному способу открывания, в другой - второму. После чего они дают возможность наблюдать за действиями обученных лидеров членам их групп, и вот если члены первой группы повторяют действия своего лидера, а члены второй группы - действия своего лидера, то можно сказать, что у этих животных очень хорошо развито подражание, и это экспериментально доказано. Вот здесь у них собачка, которая открывает искусственный фрукт одним способом, а на другой картинке другая собачка по-другому открывает. Таким образом, мы видим пример экспериментальных методов, с помощью которых можно эффективно изучать процесс социального обучения у животных.

Обращаю ваше внимание, что в данном случае инноваторов экспериментаторы готовят сами. У нас пока продолжает стоять вопрос - как появляются инноваторы в природных сообществах, каково это - быть инноватором, каково достучаться до своих сородичей, чтобы объяснить им, что надо ловить рыбу копьем, если ты орангутан? Эти вопросы пока у нас ответов не имеют. Прежде, чем мы начнем частично отвечать на эти вопросы, я вам еще одну страшную вещь расскажу. А обучают ли животные своих детей? Скажем, Тинберген в 40-е годы считал, что обучают. В его замечательной книжке «Осы, птицы, люди» приводится пример, когда соколы обучают своих подросших птенцов сначала ловить из их когтей передаваемую добычу, потом родители отпускают добычу в воздухе и так далее.

В этом в 80-е годы усомнился известный зоолог Тим Кэйро (Tim Caro), и страшная история состоит в том, что он взял много кошек с котятами и много мышек и задался таким детским вопросом: обучают ли кошки своих котят ловить мышей? Оказывается, что если мы возьмем всю палитру изменчивости материнского поведения у этих животных, то мы столкнемся с такой ситуацией, когда этот диалог у нас расползается, и получатся, что это не диалог, а как бы два монолога. Это развитие поведения котят в своем темпе, и разворачивание врожденной программы поведения кошки в своем темпе. То есть мы можем столкнуться с такими вариантами, когда кошка приносит котятам уже живую бегающую мышку, а котята только закончили сосать молоко, их движения совершенно не скоординированы, но кошка никак не исправляет свои действия, ее программа немножко опережает, а у других немножко запаздывает. В целом все получается достаточно хорошо. Но когда на это смотришь пристальным взглядом экспериментатора, то возникает полное ощущение того, что речь идет не о диалоге, а о разворачивании двух параллельных поведенческих программ, и мы не можем сказать, что кошки обучают своих детей.

Эта история страшна еще и тем, что эксперты расценили эти эксперименты как неэтичные, и, насколько я знаю, Кэйро даже отлучили на какое-то время от публикаций в научных журналах. Он тогда уехал в Африку и занялся гепардами, и стал самым известным в мире специалистом по гепардам. Он проводил огромное количество наблюдений, фиксировал их, сопоставлял в уже известном ему ключе и пришел к тому же самому выводу, что у гепардов тоже не диалог между матерью и детенышем, а два, если можно так выразиться, монолога.

В поддержку его выводов еще один красноречивый пример: поведение скопы – рыбоядной хищной птицы. В работе 50-х годов поведение этих птиц описывалось как классический случай обучения птенцов родителями. Родители сначала на край гнезда приносят рыбу, потом выманивают птенцов подальше от гнезда, потом уже только на берегу водоема дают им рыбу, и наконец, выпускают из когтей над водой, чтобы подросшие птенцы ныряли. Чем же это не обучение? Однако, в конце 70-х годов почти одновременно с опытами Кэйро, птенцов скопы воспитали в изоляции, они вылупились, никогда не видели своих родителей, их воспитывали экспериментаторы. И что же? Птенцы реализовали свою врожденную программу, то есть они, выросши, так же искусно ныряли за рыбой, как и птенцы, воспитанные родителями. Возникает, естественно, вопрос - а зачем тогда это все? Каким образом эволюционный процесс вообще поддержал такие громоздкие модели поведения, не для того же, чтобы ввести нас в заблуждение и показать нам, как это все причудливо, а на самом деле это не так, как мы думаем, это не обучение. Как это часто бывает в эволюционирующих системах, и меня это просто завораживает, очень небольшого достигнутого преимущества достаточно для того, чтобы сложное поведение поддерживалось отбором. В данном случае такое преимущество действительно достигается, и притом небольшое. То есть достигается синхронизация поведения - у котят, птенцов, в выводках. Животные, которые воспитаны своими родителями, несколько более синхронно демонстрируют это поведение, в более синхронные сроки. Можно полагать, что этого небольшого преимущества достаточно для того, чтобы сложный параллельный монолог поддерживался отбором. Я здесь не гуру в последней инстанции, и не могу сказать, что вот именно так и есть, но, как мне кажется, это вполне достойная гипотеза.

Я продемонстрировала это не только для того, чтобы на этих примерах мы с вами обсудили противоречия, которые возникают в области социального обучения у животных, но еще и для того, чтобы познакомить вас с самой сложной формой социального обучения – это учительство.

Есть ли учительство у звериных и птичьих родителей и детей, мы сейчас точно не знаем. У этологов, изучающих социальное обучение, существует определение учительства, - это социальное обучение, при котором учитель намеренно передает навыки ученику и при этом затрачивает свои определенные жизненные ресурсы, то есть время и физические силы. Учитель непременно на этом пути учительства должен как-то пострадать, это такое как бы художественное объяснение, а строгое определение: учительство - это самая сложная форма социального обучения, которое основано на намеренной передаче навыков и на том, что учитель жертвует некоторыми своими ресурсами, передавая эти навыки другим.

Вот тут мы подходим к вопросу о том, как же распространяются поведенческие традиции в популяции. По всей видимости, учительство - это слишком громоздкий путь. Судите сами, уж даже если родители не обучают своих детей, или, по крайней мере, это под вопросом, то вряд ли мы такую сложную форму социального обучения примем как наиболее вероятную для укоренения поведенческих традиций.

Как же все-таки поведенческие традиции укореняются в популяциях? Я приведу два примера поведенческих традиций, основанных на самых свежих данных. Кстати, оба примера есть на сайте Полит.ру. Первый - это работа коллектива под предводительством уже знакомого нам Эндрю Вайтена, в которой изящный эксперимент описан - закрепление поведенческой традиции у зеленых мартышек-верветок. Мартышкам предлагали контейнеры с по-разному покрашенной кукурузой, в одном случае в розовый цвет, в другом – в синий. Цвета были выбраны не случайно, это цвета, в которые окрашены гениталии у этих животных, они гарантированно привлекают их внимание. И вот что они делали с этой крашеной кукурузой.

Я в детстве читала такое в одном детском рассказе, когда мальчику нужно было показать родителям, что такса тяжело больна, а на самом деле она была здорова, и он ей дал ее обычный суп, но очень сильно его посолил, и она, естественно, попробовала этот суп и от него отвернулась и стала тяжело вздыхать. А вот здесь экспериментаторы окрасили горьким соком алоэ приманку в одном из этих контейнеров. Для одной группы мартышек горьким соком полили розовые зерна, а для другой группы - синие зерна. И оказалось не только, что мартышки, подражая своим лидерам, очень быстро научились избегать контейнера с горькими зернами, но, что более интересно, те мартышки, которые мигрировали в группу с другой традицией, они переучились - это совершенно замечательный результат.

Второй пример - это как охотятся горбатые киты, и какой они новый способ изобрели: хлопать хвостом по воде для того, чтобы загонять рыбу, делать стаю более компактной для большего удобства охоты. Эта инновация быстро распространилась в популяции китов.

И в том, и в другом случае авторы говорят о культуре у животных, несколько забывая, что вот тот же Вайтен в свое время настаивал на определении культуры как не одной поведенческой традиции, а целого блока.

Это на самом деле терминологическое расхождение, я просто привожу эти два примера как показатель того, что существует довольно много работ по социальному обучению у животных, сделанных в естественных условиях, а не только в экспериментах, которые я демонстрировала только что. В естественных условиях эксперименты показывают, что в популяциях какие-то инновации могут достаточно быстро распространяться. То есть почему не предположить, как мы с самого начала и сделали, что какой-то один животный инноватор “предлагает” инновацию, через некоторое время у него появляются подражатели, и вот таким сигнальным путем, не генетическим, поведенческая традиция закрепляется в популяции. Тут и начинаются противоречия, и тут действительно приходит время тем, кто настроен достаточно по-боевому, снять с предохранителя свой браунинг. Перечислю эти противоречия.

Во-первых, инновации распространяются не среди готовой быстро их воспринять и претворить в жизнь аудитории: «Смотрите, как здорово! Вот можно, оказывается, копьем глушить рыбу, а мы и не догадывались!» - и все стали копьем глушить рыбу. На самом деле инновации у животных распространяются в вязкой среде носителей видотипического поведения, вот я к такой формулировке для себя пришла, по-моему, она достаточно поэтическая. Привожу пример, который мне кажется очень ярким. Мы здесь видим шимпанзе, которые раскалывают орех камнем, это очень замечательная поведенческая модель, ее впервые описала Джейн Гудолл, потом были очень многочисленные исследования на эту тему разных приматологов, но Джейн Гудолл сразу отметила, что есть 4 группировки в разных заповедниках Африки: шимпанзе, которые водятся в Таи и в Боссу, могут это делать, и их приматологи так и назвали - щелкунчики, две популяции щелкунчиков. А шимпанзе, которые обитают в Махале и Гомбе, это еще две точки, - они этого не делают. Почему? Мы можем сказать: ну как почему? Потому что в Махале и Гомбе не родились такие инноваторы, нет Эйнштейна среди этих двух популяций... Так вот есть же! Джейн Гудолл отметила уже почти 40 лет назад, что есть (точнее, 40 лет назад были) два подростка - шимпанзе, которые очень хорошо использовали камни. Они ими убивали ядовитых беспозвоночных, они ими колотили по орехам, и небезрезультатно. И вот Джейн Гудолл высказала предположение о том, что скоро эти инновации укоренятся в популяциях. Джейн, к счастью, жива и здорова, в хорошем настроении, но инновации не укоренились, никаких подражателей не нашлось, и по всей видимости, эти животные уже умерли к настоящему времени. Так и остались две популяции щелкунчиков и две популяции не-щелкунчиков. И это только один из некоторого количества примеров, которые можно бы было на эту тему привести. То есть очень часто инновации умирают с их носителями. Поэтому вопрос о том, а каково это - быть инноватором, имеет такой ответ: это тяжело.

Во-вторых, крамольная вещь, которую я не могу произносить в среде приматологов безболезненно для них и для себя. Это вот какая вещь: когда мы говорим об укоренившихся традициях, скажем, именно у приматов, то из этих, казалось бы, традиций проглядывают врожденные моторные стереотипы, слишком велика их роль.

Здесь мы видим обезьянку-капуцина, которая раскалывает камнем твердый орех. Капуцины всегда это делают одним и тем же движением, в одинаковой позе, всегда отбирают камни одного размера и одной формы, всегда двумя руками поднимают орудие над головой и опускают каким-то специфическим, неподражаемым движением. Этот моторный стереотип всегда один и тот же, а дополняется он разным сложным поведением. Капуцины даже прячут свои орудия, вопреки тому, что мы раньше думали о приматах, что они могут только сиюминутными какими-то стимулами оперировать. Но вот это всегда одно и то же движение.... Я сама наблюдала в одном из зоопарков (в Лилле) очень долго за капуцинами, завороженная их этими моторными стереотипами, которые совершенно вхолостую они, подняв с земли какую-то скорлупу кокосового ореха, демонстрируют.

Уже знакомая нам Элизабет Визальберги, для которой капуцины - основной предмет исследования, вот как для меня муравьи, написала очень интересую книжку «Complete Capuchin», то есть “Совершенный капуцин”. Она описывает случаи прекрасной сообразительности и гибкого поведения этих обезьянок, а наряду с этим она описывает то, что Вольфганг Келлер в своих работах, посвященных шимпанзе, называл плохими и хорошими ошибками. Примечательны эти случаи плохих ошибок, тупых совершенно, например, когда капуцинам дают арахис. Мы знаем, что это и не орехи на самом деле, а бобы, любой ребенок может раздавить скорлупку руками, да можно и зубом расколоть, так вот, капуцины мало того, что хотят расколоть камнем, хотя для них это пара пустяков - надкусить и достать ядро, но они еще к тому же колотят по этому бобу вареной картошкой. Визальберги и описала такие ситуации как случаи тупых ошибок. В данном случае меня что смущает - меня смущает очень большая роль вот этих моторных стереотипов, совершенно четко повторяющихся.

Вот, пожалуй, еще более яркий пример. Есть такой французский приматолог Жан Батист Лека, он недавно написал главу в книжке о культуре у приматов о 30-летней истории наблюдений за каменной культурой у японских макаков. Он описал несколько типов этих операций с камнями, и считает, что они передаются в форме традиций внутри сообществ, и передаются, видимо, от матерей к детям. Камни всегда используются для игры, но не утилитарно, то есть не для того, чтобы, скажем, орехи разбивать. Он наблюдал несколько группировок японских макаков, и в каждой такой группировке существует свой стереотип использования этих камней. То есть своя культура в каждой группе. Так вот, у меня другой взгляд на данный феномен - мне кажется, что в данном случае речь идет о неких моторных стереотипах, характерных для тех или иных популяций и не обязательно укореняемых с помощью культурных традиций. То есть в данном случае, конечно, социальное обучение играет определенную роль, но, с моей точки зрения, вспомогательную.

К чему я это веду? Я веду свои рассуждения по все более извилистой и все менее надежной тропе, потому что это уже область гипотез, но, во всяком случае, я веду к тому, что роль врожденной составляющей всегда нужно проверять экспериментально. В подтверждение хочу привести два примера. Есть такая интересная модель поведения у шимпанзе, которая называется «груминг рука об руку». Я уже чувствую, что перетрачиваю время, поэтому не буду вызывать из зала добровольца, тем более, задействовать любезность Бориса. Представьте себе, что я с кем-то возьмусь за руки, и мы друг у друга будем перебирать шерсть и искать подмышками, вот это и есть груминг рука об руку. Эта поведенческая модель вынесена на обложку книжки известного приматолога Вильяма МакГрю, которая называется «Культурный шимпанзе», то есть Вильям считает это безусловно культурной традицией, укоренившейся в тех или иных популяциях. После него это изучали довольно много другие исследователи. Так вот, известный приматолог Франс де Ваал наблюдал эту модель поведения у одной из самок в своей группе шимпанзе, которые у него воспитываются в большой вольере в зоопарке, и он как раз отмечал: эта самка демонстрирует груминг с кем-то еще, но у нее не находится последователей, наверное, стоит подождать. И вот ждут, год за годом, а последователей так и нет. Это как раз меня наводит на мысль о том, что речь идет о каких-то врожденных поведенческих стереотипах.

Не умаляя значения когнитивной составляющей, то есть, не умаляя значения социального обучения, которое, конечно, играет определенную, может, даже очень большую роль в укоренении поведенческих традиций, я хочу привлечь ваше внимание к тому, что, подчеркивая роль второй наследственности, как называл Лобашев сигнальную наследственность (а он же был генетик), мы забываем, как мне кажется, о первой. В основе поведенческих традиций могут лежать врожденные стереотипы, и мы, видимо, должны проверять роль врожденной составляющей экспериментально каждый раз, когда речь идет о культуре у животных, то есть не снимать с предохранителя браунинг, а проверять экспериментально - действительно ли это культура, а не врожденная составляющая?

Вот еще один пример, который мне кажется очень ярким. Новокаледонская ворона, о которой очень много мы говорим, читаем, цитируем, это совершенно замечательная птица, с прекрасными когнитивными возможностями, в лаборатории они демонстрируют вообще чудеса когнитивных способностей, решая с помощью орудий разные физические задачи. На YouTube, например, если использовать ключевые слова New Caledonian сrow tool use, то вы найдете много таких демонстраций, и увидите, насколько быстро, за какие-то секунды, ворона соображает, что из предлагаемой ей проволоки нужно согнуть крючок, да еще и выбрать проволоку определенной длины для того, чтобы со дна узкого стакана достать корзиночку с кусочками мяса. В Новой Каледонии практически 100% охват ворон, которые по всей территории занимаются тем, что очень эффективно вытаскивают личинок насекомых из-под коры с помощью разных орудий – это отщепленные края плотных листьев, разные палочки и даже согнутые крючки. На последней поведенческой конференции авторы этих исследований показывали совершенно замечательные фильмы, снятые с точки зрения личинки, то есть очень остроумно и просто они помещали этих личинок в прозрачные пробирки и снимали. Оказалось, что не просто так пассивно личинка ждет, пока в нее воткнут крючок, она изгибается и уходит, так что эта деятельность ворон получается гораздо более сложной, чем представлялось нам с самого начала.

Нужно сказать, что Хант и Грей, исследователи, которые начали это все это демонстрировать в 80-е годы, вообще-то настаивали на том, что это культура, что это первоначально какие-то инновации распространились по острову. Но вот в 2005 году появилась статья в Nature, в которой группа исследователей из Кембриджа исследовала птенцов. Я считаю, что их эксперименты поддерживают нашу гипотезу, о которой речь впереди. Они воспитали из яиц 4 птенцов новокаледонских ворон. Нужно заметить, что нам, с нашими муравьями, о которых опять же впереди, гораздо легче: мы можем 2-3 сотни муравьев воспитать без проблем, а вот воспитать маленького птенчика - это тяжелый труд. И вот им так повезло, что из 4-х воспитанных птенцов один, Корбу (его имя вошло в историю когнитивной этологии так же, как Уошо, первой “говорящей” обезьяны), он с самого начала, по принципу все и сразу, стал использовать палочки, веточки, отщеплять кромку листа и доставать личинок из предложенных ему различных щелей. Остальные 3 птенца как-то неуклюже оперировали этими предметами, но если хотя бы один… им могло так не повезти, но вот один из четырех демонстрировал все это сложное поведение почти во всей своей красе, это уже говорит об очень большой роли врожденной составляющей в поведенческой модели.

Наконец, я подвожу к последнему противоречию, которое опирается на все предыдущие, указанные только что. Вот первая и вторая наследственности - с чем мы имеем дело? Мне кажется, что речь идет о недостаточном разграничении видотипических стереотипов и инноваций, то есть, о недостаточной оценке генетических факторов. Здесь я сопоставляю два примера, которые подтверждают, хотя бы косвенно, это положение о недооцененности “первой наследственности”. Вообще, у меня все получается косвенно, но что поделать - я же сразу сказала, что речь идет о гипотезе.

Рассмотрим опять эксперименты Вайтена, сравнительно недавние. Шимпанзе учатся другу друга использовать разные гаджеты и делают это достаточно легко. Это группа шимпанзе в природе, так же, как у Джейн Гудолл, они полуприрученные. И им дают различные приспособления, вот эти самые искусственные фрукты, всякие коробочки, из которых они, путем иногда достаточно сложных действий, могут достать приманку. И вот, поскольку Вайтен в своих экспериментах работал со взрослыми животными, то он защищает такое положение, что роль импринтинга, то есть запечатления, роль критического возраста, вне которого импринтинг уже невозможен, переоценивается. Совсем не обязательно, чтобы молодые животные учились у более старших, животные могут научиться достаточно легко и в зрелом возрасте, что следует из этого эксперимента. То есть одни животные учатся у других использовать разные приспособления уже во взрослом возрасте.

Я могу привести возражение, основанное на изучении гнездового поведения и некоторых других форм поведения у шимпанзе. Это результаты нашего соотечественника Леонида Фирсова, известного приматолога, которого не стало в 2006 г. Фирсов был потрясён в свое время тем, что шимпанзе, попавшие в лабораторию из природы, где они в молодом возрасте общались со своими родителями, и вообще что-то такое могли в природе еще поделать,

12 Следующая ⇒