Гордынька»

«Гордынька»

— Расскажите про опыт кризиса и обретения богообщения. Был ли момент, когда вы пожалели, что выбрали этот путь?

— Здесь, в Долматово, я оказался в 1995 году именно для того, чтобы на свободе служить строго по уставу, до буквы. На Страстной Седмице мы приходили в храм с утра, а выходили в четыре дня, отслужив Утреню, Часы с Евангелием и Литургию Преждеосвященных Даров. Было очень хорошо. Так продолжалось несколько лет, потом для меня это внутренне потеряло смысл. Мне было лет тридцать с небольшим. Никаких внешних признаков кризиса не наблюдалось. Я продолжал жить в монастыре, соблюдал устав, ел за общей трапезой. И меня не оставляло чувство, хотя оно и умалялось нередко, что Господь меня ведет, и что надо терпеть.

— Что терпеть?

— Я искренне, всей душой хотел служить Церкви, как и многие люди моего поколения, принявшие монашество в конце 80-х – начале 90-х. Мы отказались от семьи и от того, чтобы создать собственную семью.

Но в какой-то момент все встали перед вопросом: неужели Бог уготовал для нас как высшую жизнь, как среду богообщения, только и исключительное вот это внешнее храмовое богослужение?

Я любил и продолжаю любить богослужение, хотя сейчас мы и служим в сокращенном виде. Но в Священном Писании говорится о том, «чтобы Христу верою вселиться в сердца ваши», а не о том, что нужно круглосуточно пребывать в храме.

Естественно, я стал выпадать из православной субкультуры, из православной идеологии. С духовником у нас разладилось на этой почве.

— Он просто не знал, что с вами делать.

— Разумеется. Как справляться с тем, что человек хочет дистанцироваться от богослужений? Духовников, увы, не учат, что делать в таких случаях. Поэтому они так и говорят всю жизнь про искушение, «гордыньку», и что только в храме можно спастись.

— Вы стали себя вытаскивать за волосы сами?

— Господь такую тактику избрал со мной в жизни, что Он мне в нужное время дает нужные книги. В 80-е годы мне в руки попало Евангелие, и у меня с первого момента было ощущение, что здесь изложена абсолютная истина. Крестился я через лет восемь–десять после знакомства с Евангелием и многократного прочтения его целиком. А после крещения мне каким-то чудесным образом в руки было вручено «Добротолюбие». Это было удивительное стечение обстоятельств. 1989 год, я работал в театре, только-только получил зарплату, пошел в церковь, но не туда, куда обычно, а в другую. И там в притворе мужичок из-под полы продавал томики «Добротолюбия». Зарплаты как раз хватило.

Потом, в нулевые годы, когда у меня случился кризис — хотя никакой это не кризис, а закономерный этап развития — мне в руки попали Арндт, Вайгель и, конечно, Терстеген.

— Сложные тексты, нужен хороший немецкий.

— Как-то я переводил Баха и несколько подучился. Там вся лексика пиетистская.

«Надо сваливать из-за литавр»

— Как вы выбрали свой путь?

— Я ничего не выбирал. Господь позвал, Господь повел. Это как раз самые тонкие повседневные двусторонние связи, которые мало-помалу выявляются и зреют. Но я точно помню, когда мне все стало окончательно ясно. Мы были на гастролях в городе Лилле, исполняли Чайковского, я сидел на сцене за своими литаврами — и вдруг понял: надо сваливать из-за литавр.

— Это не стало драмой — например, если бы у вас была невеста?

— Я дружил с одной девушкой, но это не зашло так далеко, чтобы стать драмой. Она ждала, но никаких взаимных обещаний не было. Естественно, если бы события развивались житейским порядком, я бы вступил в брак.

— Как это приняли родители?

— Сложно, но что я мог сделать? Это не зависело от меня. Я в данном случае понимаю Кальвина, который говорит о предопределении. У меня не было выбора, мне сказали: «Давай». Я достаточно резко ушел из консерватории, и все мои друзья на год пропали. Затем, уже через много лет, с кем-то отношения возобновились и даже стали близкими. Для меня все это было поучительно, потому что я увидел очень большую поверхностность многих житейских отношений.

— Вы с возрастом стали мягче или жестче?

— Я научился отказывать. Я с 1995 года настоятельствую на подворье, здесь часто работают социально неблагополучные люди. Много лет мне было непонятно, где та грань, за которой сострадание переходит в потакание наркомании или пьянству.

Например, у нас был рабочий, хороший парень, но наркоман. Он деградировал и деградировал, пришлось с ним расстаться. Недавно он пришел и устроил спектакль. Бухался на колени, кричал: «Христом Богом молю, батюшка, вы не можете имя Христово попрать. Возьмите меня обратно». Такие люди — хорошие артисты и психологи, давят на твое чувство вины. Их послушаешь: они прекрасные, замечательные, весь мир против них, квартиру жена оттяпала, паспорт украли. Такие слова тебе в уши вложат, что их прогнать — это все равно, что Христа прогнать. Но нет, я такого человека не возьму, с ним уже все пройдено, а мне нужно думать и об общем благе. В этом смысле я точно стал жестче.

Но Бог дал, что сейчас я гораздо меньше осуждаю людей, чем при начале моей церковной жизни. Тогда все для меня были недостаточно благочестивы — священники, архиереи. Я никому не прощал ни малейшей «церковной» слабости. Слава Богу, это отошло, а снисхождения и жалости прибавилось.

https://www.pravmir.ru/ya-vyros-mne-tugo-mne-zhmet-igumen-petr-meshherinov-o-pravoslavnyh-kotorye-vse-rezhe-hodyat-v-hram/?fbclid=IwAR21ePrA8QF7xPnLszDQnVt9UYfDYdG35VUxogJU_q9NtVQAQie0AC0zk-s

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 56