Часть пятая

На другой день в деревенской церкви Малиновки с десяти часов начали звонить в большой колокол, к обедне.

В доме была суета. Закладывали коляску, старомодную карету. Кучера оделись в синие новые кафтаны, намазали головы коровьим маслом и с утра напились пьяны. Дворовые женщины и девицы пестрели праздничными, разноцветными ситцевыми платьями, платками, косынками, ленточками. От горничных за десять шагов несло гвоздичной помадой.

Егорка явился было неслыханным франтом, в подаренном ему Райским коротеньком пиджаке, клетчатых зеленых, почти новых, панталонах и в купленных им самим — оранжевом галстухе и голубом жилете. Он, в этом наряде, нечаянно попался на глаза Татьяне Марковне.

— Это что! — строго крикнула она на него, — что за чучело, на кого ты похож? Долой! Василиса! Выдать им всем ливрейные фраки: и Сережке, и Степке, и Петрушке, и этому шуту! — говорила она, указывая на Егора. — Яков пусть черный фрак да белый галстух наденет. Чтобы и за столом служили, и вечером оставались в ливреях!

Весь дом смотрел парадно, только Улита в это утро глубже, нежели в другие дни, опускалась в свои холодники и подвалы и не успела надеть ничего, что делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрешнюю Улиту. Да повара почти с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин — и господам, и дворне, и приезжим людям из-за Волги.

Бабушка, отдав приказания с раннего утра, в восемь часов сделала свой туалет и вышла в залу, к гостье и будущей родне своей, в полном блеске старческой красоты, с сдержанным достоинством барыни и с кроткой улыбкой счастливой матери и радушной хозяйки.

Она надела на седые волосы маленький простой чепчик; на ней хорошо сидело привезенное ей Райским из Петербурга шелковое светло-коричневое платье. Шея закрывалась шемизеткой с широким воротничком из старого пожелтевшего кружева. На креслах в кабинете лежала турецкая большая шаль, готовая облечь ее, когда приедут гости к завтраку и обеду.

Теперь она собиралась ехать всем домом к обедне, и в ожидании, когда все домашние сойдутся, прохаживалась медленно по зале, сложив руки крестом на груди и почти не замечая домашней суеты, как входили и выходили люди, чистя ковры, приготовляя лампы, отирая зеркала, снимая чехлы с мебели.

Она подходила то к одному, то к другому окну, задумчиво смотрела на дорогу, потом с другой стороны в сад, с третьей на дворы. Командовали всей прислугой и распоряжались Василиса и Яков, а Савелий управлялся с дворней.

Мать Викентьева разоделась в платье gris de perle^[148] с отделкой из темных кружев. Викентьев прибегал уже, наряженный с осьми часов во фрак и белые перчатки. Ждали только появления Марфиньки.

И когда она появилась, радости и гордости Татьяны Марковны не было конца. Она сияла природной красотой, блеском здоровья, а в это утро еще лучами веселья от всеобщего участия, от множества — со всех сторон — знаков внимания, не только от бабушки, жениха, его матери, но в каждом лице из дворни светилось непритворное дружество, ласка к ней и луч радости по случаю ее праздника.

Бабушка уже успела побывать у нее в комнате, когда она только что встала с постели. Проснувшись и поглядев вокруг себя, Марфинька ахнула от изумления и внезапной радости.

Пока она спала, ей все стены ее двух комнаток чьи-то руки обвешали гирляндами из зелени и цветов. Она хотела надеть свою простенькую блузу, а наместо ее, на кресле подле кровати, нашла утреннее неглиже из кисеи и кружев с розовыми лентами.

Не успела она ахнуть, как на двух других креслах увидела два прелестные платья — розовое и голубое, на выбор, которое надеть.

— Ах! — сделала она и, вскочив с постели, надела новую блузу, не надев чулок, — некогда было — подошла к зеркалу и остолбенела: весь туалет был установлен подарками.

Она не знала, на что глядеть, что взять в руки. Бросится к платью, а там тянет к себе великолепный ящик розового дерева. Она открыла его, — там был полный дамский несессер, почти весь туалет, хрустальные, оправленные в серебро флаконы, гребенки, щетки и множество мелочей.

Она стала было рассматривать все вещи, но у ней дрожали руки. Она схватит один флакон, увидит другой, положит тот, возьмет третий, увидит гребенку, щетки в серебряной оправе — и всё с ее вензелем «М». «От будущей maman», — написано было на бумажке, наклеенной на ящик.

— Ах! — сделала она, растерявшись и захлопывая крышку.

Подле ящика лежало еще несколько футляров, футлярчиков. Она не знала, за который взяться, что смотреть. Взглянув мельком в зеркало и откинув небрежно назад густую косу, падавшую ей на глаза и мешавшую рассматривать подарки, она кончила тем, что забрала все футляры с туалета и села с ними в постель.

Она боялась открывать их, медлила, наконец открыла самый маленький.

Там — перстень с одним только изумрудом.

— Ах! — повторила она и, надев перстень, вытянула руку и любовалась им издали.

Открыла другой футляр побольше — там серьги. Она вдела их в уши и, сидя в постели, тянулась взглянуть на себя в зеркало. Потом открыла еще два футляра и нашла большие массивные браслеты в виде змеи кольцом с рубиновыми глазами, усеянной по местам сверкающими алмазами, и сейчас же надела их.

Наконец открыла самый большой футляр.

— Ах! — почти с ужасом, замирая, сделала она, увидя целую реку — двадцать один брильянт, по числу ее лет.

Там бумажка с словами: «К этому ко всему, — читала она, — имею честь присовокупить самый драгоценный подарок: лучшего моего друга — самого себя. Берегите его. Ваш ненаглядный Викентьев».

Она засмеялась, потом поглядела кругом, поцеловала записку, покраснела до ушей и, спрыгнув с постели, спрятала ее в свой шкапчик, где у нее хранились лакомства. И опять подбежала к туалету посмотреть, нет ли чего-нибудь еще, и нашла еще футлярчик.

Это был подарок Райского: часы, с эмалевой доской, с ее шифром, с цепочкой. Она взглянула на них большими глазами, потом окинула взглядом прочие подарки, поглядела по стенам, увешанным гирляндами и цветами — и вдруг опустилась на стул, закрыла глаза руками и залилась целым дождем горячих слез.

— Господи! — всхлипывая от счастья, говорила она, — за что они меня так любят все? Я никому ничего хорошего не сделала и не сделаю никогда!..

Так застала ее бабушка, неодетую, необутую, с перстнями на пальцах, в браслетах, в брильянтовых серьгах и обильных слезах. Она сначала испугалась, потом, узнав причину слез, обрадовалась и осыпала ее поцелуями.

— Это Бог тебя любит, дитя мое, — говорила она, лаская ее, — за то, что ты сама всех любишь, и всем, кто поглядит на тебя, становится тепло и хорошо на свете!..

— Ну пусть бы Николай Андреич: он жених, пусть maman его, — отвечала Марфинька, утирая слезы, — а брат Борис Павлович: что я ему!..

— То же, что всем! одна радость глядеть на тебя: скромна, чиста, добра, бабушке послушна… («Мот! из чего тратит на дорогие подарки: вот я ужо ему дам!» — в скобках вставила она.) Он урод, твой братец, только какой-то особенный урод!

— Точно угадал, бабушка; мне давно хотелось синенькие часики — вот этакие, с эмалью!..

— А что ж ты не спросишь бабушку, отчего она ничего не подарила?

Марфинька зажала ей рот поцелуем.

— Бабушка, любите меня всегда, коли хотите, чтоб я была счастлива…

— Любовь — любовью, а вот тебе мой всегдашний подарок! — говорила она, крестя ее. — А вот и еще, чтоб ты этого моего креста и после меня не забывала…

Она полезла в карман.

— Бабушка! Да ведь вы мне два платья подарили!.. А кто это зелени и цветов повесил?..

— Всё твой жених, с Полиной Карповной, вчера прислали… от тебя таили… Сегодня Василиса с Пашуткой убирали на заре… А платья — твое приданое: будет и еще не два. Вот тебе…

Она вынула футлярчик, достала оттуда золотой крест с четырьмя крупными брильянтами и надела ей на шею, потом простой гладкий браслет с надписью «От бабушки внучке», год и число.

Марфинька припала к руке бабушки и чуть было не расплакалась опять.

— Всё, что у бабушки есть, — а у ней кое-что есть — всё поровну разделю вам с Верочкой! Одевайся же скорей!

— Какая вы нынче красавица, бабушка! Братец правду говорит: Тит Никоныч непременно влюбится в вас…

— Полно тебе, болтунья! — полусердито сказала бабушка. — Поди к Верочке и узнай, что она? Чтобы к обедне не опоздала с нами! Я бы сама зашла к ней, да боюсь подниматься на лестницу…

— Я сейчас, сейчас… — сказала Марфинька, торопясь одеваться.

⇐ Предыдущая 41 42 43 44 454647 48 49 50 Следующая ⇒