Заголовок 1 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 11Следующая ⇒

– …Еще пандемия чертова…

– …Сплюнь! Хорошо, что последние месяцы с ней спокойнее стало…

– …Это да, но все равно, вон, маски оставили, пока…

– …Как думаешь, парень выживет?..

– …Да какой парень? Мужик это!..

– …Да ладно? Так сразу не скажешь…

Пятница. Первое декабря. Час дня. Психиатрическая больница.

– Владимир Фольфович. К нам поступление после реанимации, – говорила женщина с главным лечащим врачом.

– Кто?

– Мужчина. Роман Константинович Сердцев. Тридцать шесть лет. Холост. Педагог. Попытка самоубийства. Ранее нигде не наблюдался.

– Вены?

– Да.

– Ну, другие у нас не лежат… В каком состоянии?

– Ну… в удовлетворительном… – немного неуверенно сказала девушка.

– Ну, ходить, говорить, может?

– Да… только не хочет… И вялый немного…

– Ну, хотя бы жив, а остальное вылечим.

– Куда определять?

– Давайте… двенадцатое отделение… а палата номер шесть.

Вторник. Пятое декабря. Около четырех часов дня.

Двенадцатое отделение с достаточно длинным и широким коридором на шесть палат. В одном его конце есть ступени в женское деление, у которых сидит крупный охранник в форме и медицинской маске. Где‑то у стены в середине гармонично вписывается книжная полка в средний человеческий рост. Где-то на стене висит плазменный телевизор. Цвета преобладают пастельные: голубой и бежевый. Двери и окна белого цвета. На окнах стоят железные решетки. Мебель в отделении и палатах стоит симметрично по отношению друг к другу. Пастельное, кстати, тоже белое.

На другом конце отделения вахта и выход из него, где стоит столик, а за ним врач в халате и маске. Недалеко от него сидит еще один крупный охранник и тоже в форме и маске. За выходом из отделения приемная, где несколько медицинских кабинетов, уборная, умывальник, душ. Там же выход из приемной.

По отделению ходят двое плотных мужчин санитара в медицинских одеждах и масках, снуют туда-сюда еще несколько врачей в тех же халатах и масках, а охранники так же смирно сидят на своих местах и тоже в форме и масках.

Пациенты в коридоре отделения: в палатах днем сидеть нельзя – режим. Все, видно, удовлетворительно ухоженные, но кто-то в масках, а кто-то носил их стянутыми или перекошенными. Все в голубоватых полосатых пижамах и шлепках. Кто-то сидит на полу, а кто-то на скамьях и что-то делает. Кто-то смотрит телевизор, а кто-то общается с другими или разговаривает сам с собой. Обстановка, в целом, спокойная.

Среди всех выделялся один пациент: немого потерянный, худой, бледный, взъерошенный, со спущенной маской, небритый, с бинтами на руках. Пациент задумчиво сидел на стуле рядом с книжной полкой и что-то читал. Задумчивым казался от того, что пытался разглядеть буквы без своих очков. Этим пациентом был Роман Константинович Сердцев.

Сидел Роман за книгами каждый день и весь день, если не было приемов пищи, тихих часов, отбоев. Но они, конечно, были. Он практически ни с кем не разговаривал, но в этот самый день, примерно в пять часов, под вечер, у Романа появился собеседник.

С лестницы из женского деления уверенно спускался рослый и плотный мужчина со спущенной маской. Он был очень коротко подстрижен, с легкой щетиной, густыми бровями, кругловатым и интеллигентным лицом. Одет был в белый халат, из-под которого торчали темно-синие брюки. На ногах черные туфли. Это был главный лечащий врач. Именно там был его кабинет, как и комиссии, психологов, как и их личные уборные, и входы с выходами из здания. Он спускался на вахту, чтобы отнести небольшую кипу бумаг. И когда он проходил по коридору, то уже в который раз замечал одного и того же пациента за книгами. Он окинул книгу взглядом и увидел надпись: Ф.М. Достоевский «Преступление и наказание». Врач пошел дальше, а сам думал: «…Интересно…»

Возвращаясь обратно главный лечащий врач все-таки решился подойти к заинтересовавшему его пациенту.

– …Прошу прощения, я вас не отвлекаю? – деликатно басил врач, подойдя к пациенту и наклонившись.

Пациент не спеша поднял голову, посмотрел на врача и как-то безжизненно ответил:

– Немного… – сказал Роман баритоном, а потом опустил голову обратно.

Врач ненадолго задумался, а потом вежливо продолжил:

– Я не хотел вас отвлекать, просто… я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из пациентов читал Достоевского… или читал вообще. Меня это удивило, заинтересовало. Я вас давно замечаю…

– Может быть, им не нравится Достоевский… – холодно и отвлеченно отвечал Роман, а потом снова возвращался к чтению.

– Хм… – промычал врач. – А вам нравится?

– Хе-хе – ухмыльнулся Роман. – Глубокий гуманизм и тонкий психологический анализ не совсем для меня… но довольно интересно… – все еще смотря в книгу.

– Вот как… – заинтересованно проговорил врач.

– Угу… – промычал Роман, а потом как-то вовлекся в разговор: – Говорят, что те люди, кто могут осилить «Преступление и наказание», – то те смело могут идти в психологию – он после этого поднял голову и стал говорить с врачом, смотря на него. – Хотя я вот уже второй раз перечитываю, а психологом все еще не стал.

– Ну… Хе-хе… Каждому свое… Я его тоже читал, но не думаю, что стал психологом благодаря этому… А может и этому тоже.

– Значит, правду говорят. Все не просто так.

Врач и пациент улыбнулись друг другу.

– Как вас зовут? – спросил врач.

Роман встал, перекладывая книгу в левую руку, и сказал:

– Роман Константинович, – он протягивал руку врачу.

– Владимир Вольфович Воланд, – сказал врач, протягивая руку Роману.

Роман и Владимир пожали руки.

– Воланд, как у Булгакова? – шутя, спросил Роман.

– Ха! – ухмыльнулся Владимир. – Все так спрашивают. А вообще у меня отец немец.

– Хе-хе! – ухмыльнулся и Роман. – Я не мог не спросить, – а потом добавил: – Тогда я Сердцев.

– Хорошо! Хорошо…

Так началось знакомство пациента психиатрической больницы и главного лечащего врача.

– У меня есть предложение, Роман Константинович. У меня тут скучно, делать особо нечего. Работа делается, но эти бумаги скука смертная… Составите мне товарищескую компанию в кабинете? Поговорим о чем-нибудь, обсудим… У меня есть кофе, – Владимир многозначительно улыбнулся, тихонько добавив: – а еще коньяк… – и снова улыбнулся.

– Коньяк не буду, Владимир Вольфович, – Рома улыбнулся. – Чай, если можно. А поговорить… Я уже чуть ли не неделю ни с кем не разговаривал. Я устал… Предложение принимаю.

– Отлично! У меня и чай найдется! Пойдемте! – радостно заговорил Владимир. – За мной, на верх.

Роман, перед тем как иди за Владимиром, положил книгу обратно в полку, а потом стал подниматься в кабинет. Некоторые смотрели на них с легким недоумением.

По пути они еще перекинулись парочкой предложений.

– …Что-то помню про Сердцева… Вены, да?.. – идя по коридору, спросил Владимир, не обращая внимания на некоторую бестактность в вопросе.

– …Ну как видите… – довольно спокойно отвечал Роман, следуя за врачом.

– …Такой человек как вы, должно быть, сделали это неспроста? Я бы в такое не поверил…

– …Хотите послушать мою историю?..

– …Если расскажете, то с удовольствием… – говорил Владимир, подходя к своему кабинету.

Владимир достал из кармана ключ, стал открывать дверь с табличкой, на которой было четко и внушительно написано: «Владимир Вольфович Воланд». Когда открыл дверь, то пропустил Романа вперед.

– …Проходите. Садитесь перед столом… – сказал Владимир.

– …Спасибо… – благодарил Роман.

Так роман пришел в кабинет к главному лечащему врачу психиатрической больницы и стал рассказывать свою историю…

Давай поговорим

Роман Константинович, уже без маски, сидел на кожаном кресле в небольшом уютном кабинете Владимира Вольфовича, который тоже убрал маску. Кабинет был обставлен по-деловому. Вся мебель была элегантного коричневого цвета. Кресла, стулья и маленький диванчик в нем были кожаными. На двух стенка висели полки с всякими папками и тетрадями. Отдельно стояла небольшая полка с разной литературой: романы, пособия, учебники. Стол стоял перед окном, за которым и сидели двое. Так как было темно, то комнату освещал небольшой светильник, стоявший на краю стола. Там же на столе стояли две пустые чашки из-под чая, электрический чайник, пиала с конфетами, несколько фантиков, телефон.

Напротив Романа с локтями на столе сидел Владимир Вольфович. Вид его был малость озадачен.

К тому моменту, когда Роман кончил рассказывать свою историю, то прошло уже около четырех часов. Он рассказал абсолютно все и в подробностях. Теперь у них начиналась рефлексия.

– М-да… – промычал Владимир в кресле. – Вам, Роман Константинович, с такими историями только романы писать.

– И все же это не роман… – сказал Роман задумчиво и с какой-то тоской или грустью.

– Не роман, но какая фантастическая история!.. Или нет, скорее мистическая, – с восторгом и интересом говорил Владимир.

– Думаете, что это мистика? – недоверчиво и уверенно спрашивал Роман.

– А вы думаете иначе? – готовясь разубеждать, парировал Владимир.

– Да, думаю… Я уверен. Практически… – тут Рома засомневался, и уверенность его немного спала.

– Ну, Роман Константинович, я же вам уже говорил. Да и вы сами говорили, думали, что все это неправда, что вы сошли с ума.

– Я не знаю… Меня не покидает странное чувство… Я все еще думаю о ней, что она ждет меня… Она приходила ко мне во сне два раза за все это время…

– Чувство, я полагаю, тоски, одиночества, отрешенности?

– Да…

– Ну, Роман Константинович, уверяю вас, что это курс таблеток, которые вам назначили. У многих подобных лекарств есть побочные эффекты – ваш не исключение.

– Но я это чувствовал и раньше, и до Лизы… А сейчас как будто хуже стало…

– Это вы наговариваете. Или приукрашиваете. Вот у вас в истории все как расписано – вот так вы и сейчас красите. Я, так понимаю, что вы натура впечатлительная, к тому же ранимая, явно творческая: как музыкально, так и, не побоюсь сказать, литературно…

Роман начал просто сидеть и слушать, то ли из интереса, то ли из недопонимания, что с ним вообще происходит.

– …Знаете, что я вам еще скажу? Вот вы упоминали… как его… Желткова, Вертера, других персонажей. Ассоциировали себя с ними и не просто ассоциировали, а даже сливались с ними, если не подражали. Так делать не стоит хотя бы потому, что это может привести к очень печальным и, не дай Бог, трагическим последствиям. Я вам, как психолог, крайне не советую страдать подобным. Кажется, в психологической практике есть эффект Вертера. Но! Где Вертер, а где вы, Роман Константинович! Даже если забыть о том, что Вертер – это литературный персонаж. Возьмем его в качестве обычного юного и сентиментального молодого человека. Сделайте акцент на юном! И конечно, на том, что он был человек творческий и жил только чувствами. Ну, что ж тут сделать? Ну да, впечатлительный юноша. Только не нужно перенимать такие радикальные свойства архетипа. К тому же самоубийство. Для эмоционально неустойчивых людей это, как можете увидеть по рукам, не очень… А ваш номер с пулей на присоске в голове! Не-е-ет, ну это просто что-то с чем-то! Красиво, оригинально! Не смешно, но комично! И взяли вы его, конечно, оттуда же: из Вертера Гете. Вы понимаете, к чему я клоню, на что намекаю?..

Роман, скованно, сидел в мягком кресле, практически не смотря на Владимира, а только пытаться внимать, что же ему пытается донести врач.

– Думаете?.. Ну, вижу, вижу, что хоть как-то рефлексируете. Может быть, ваша Лиза – это защитный барьер, который вышел из-под вашего контроля. Или отдушина, утешение. Я вам, конечно, сочувствую, что с той девушкой из колледжа у вас ничего не сложилось. М-м… Когда это было?

– Шестнадцать лет назад…

– Тем более! Время прошло! Живите уже настоящим. Честно, но для меня даже немного удивительно, что какая‑то девушка так давно смогла оставить на вашей душе такую рану, нанести такую психологическую травму, что вы даже спустя столько лет это вспоминаете, думаете над этим, горем убиваетесь, еще и до психических расстройств себя доводите. Сказал бы, что у вас шизофрения, – но вот сейчас вы нормальный сидите, говорите, с головой у вас, объективно, очень даже все в порядке, память хорошая. Просто вы оступились. И… Ну… Ну бывают осечки у всех. Но мы вам, конечно, поможем. Это вон тем многим-многим несчастным за дверью уже ничем не помочь: можем только содержать их здесь. А вы, Роман Константинович, не такой. И это хорошо! Не будьте таким.

Тут у Романа все же прорезался голос, когда он вспоминал о той неназванной женщине.

– Я ту девушку любил безумно… И сейчас люблю. Я не могу забыть ее. Я… Это та самая любовь – истинная, которая бывает один раз в жизни. Я… Я на самом деле любил ее давным-давно и всю жизнь, но не зная о ней. В ней все было: моя душа, мое сердце, моя музыка – вся моя жизнь. Да что там… Даже сейчас вся моя жизнь в ее руках… Убила ли она меня или я сам себя убил?.. – вопрос был задан никому.

– Ну, Роман Константинович. Я понимаю, что любовь: верная, вечная, нежная, романтичная, сквозь время, что вы были практически взращены на любовных романах и стихах, – но не все же ими упиваться. Вокруг вас реальная жизнь! Ну… Ну прошла мимо нее ваша безумная любовь, о которой действительно только мечтают многие женщины. Ну… Ну не повезло вам влюбиться в такую роковую женщину – так бывает. И я влюблялся… Не так, конечно, но было! Сходился – расходился. Все равно потом появилась в моей жизни женщина, которую полюбил я, и которая полюбила меня. Ждем сейчас первенца. Народ вот говорит, что свое не убудет – так и ваше еще не пришло. Да уникумом нужно быть, чтобы без твари по паре остаться! За, может быть, такие резкие слова – извините. Но, думаю, что популярно объясняю.

Роман снова был в ступоре.

– Вот скажите, Роман Константинович, сколько ей было лет?

– Восемнадцать…

– Ну вот! А вам, я так понимаю, тогда было на несколько лет больше. Возраст в этом деле играет роль. К тому же женщины – это такие непредсказуемые существа: никто не знает, что твориться в их головах. Я могу вас заверить, что в силу своего возраста, малого опыта и такого же ума – ей было просто не дано понять всей тонкости той любви, о которой вы говорили. Кто бы что ни говорил, но одного сердца в любви не достаточно. Может быть, что от этого всякое горе и происходит.

– Может быть…

– Эх, Роман Константинович… Пускай та девушка останется вашей безумной, полной страстей историей о былой любви. Будете потом рассказывать кому-нибудь. Может кого-то это бы вдохновило на творчество: музыкантов, поэтов, прозаиков. Вас…

– Да, как же… – Роман сделал усмешку.

– И я сейчас без сарказма! Так что про ту девушку вы забудьте. Сказал бы, что заклинаю, но я всего лишь врач, а не колдун. Так что просто забудьте.

– Все в вашей власти, ваша светлость, – с долькой язвительности проговорил Роман.

– Ха-ха! – искренне посмеялся Владимир. – Ну что вы, уж вот так. А вообще хорошо, что шутите: смех продлевает жизнь. Может, вы так и поправитесь.

– Может… – задумчиво проговорил Роман, а потом обратился к Владимиру, посмотрев на него: – Допустим, что я… забыл ту девушку. Но… Лиза?..

– Вы же не ожидаете того, что я скажу вам, что она действительно была?

Роман промолчал.

– Ну, давайте поговорим и об этом. Я это сравниваю с тем, как многие дети придумывают себе в детстве воображаемого друга, чтобы было с кем поделиться чувствами, мыслями, поиграть. Кто-то делает друзей по своему образу и подобию, а кто-то нет. Вы, я так понимаю, постарались сделать по своему образу и подобию: с тем, что хотели бы видеть и слышать. Благо, что фантазия, воображение позволяет. Хотя может и не благо… Все равно этого вам не отнять. Что-то еще… – Владимир озадачено почесал бритый затылок. – А ну да… Еще одиночество. Вы разве настолько одиноки? Хотя я так понял, что это из детства. Вы тогда правильно сказали. Тут нечего добавить. Но вы же не нелюдимый, людей не боитесь, не так уж сильно замкнуты. Ну… если не сейчас, а вообще. А вот склонный к депрессии – это да. К тому же флегматик плюс меланхолик, даже к психологу ходить не надо. Достаточно сумбурный коктейль получается. Вам бы круг по интересам найти… Что-то такое. Ну, бывают в искусстве и корыстные и тщеславные люди: кто из-за денег идет, кто из-за славы, себя потешить. Но! Наверняка есть и такие люди как вы, для которых искусство не пустой звук. Люди, которые высекают из книг, картин, музыки не деньги, не материальное, как вы выражались, а новые идеи, мысли, взгляды, догматы. Это же вы сказали, что искусство – ради искусства. Вам бы, не знаю, с природой уединиться, или такого же тонкого, чувственного человека с ума сходящего от искусства. Какого-нибудь творческого… С ума сходящего, конечно, в хорошем смысле. Ничего такого не подумайте… И еще, Роман Константинович: не уходите так в себя – не кончайте плохо. Что-то еще… Конечно! Все воображаемые друзья обычно бывают лет до десяти, если не до меньшего возраста. А вам сколько лет?

– Тридцать шесть… – немного неуверенно проговорил Роман.

– Вот именно! К слову, достаточно юно выглядите, как и ведете. Правда, не без взрослых и рациональных вещей… Но все-таки! Все-таки вы ведете себя часто инфантильно. Хотя и не только в этом дело. Вы – творческие, эмоциональные, сентиментальные, таких высоких и тонких материй люди – сложные люди. Сложные скорее не головой, хоть и не без этой доли, а сложные душой. Я даже начинаю задумываться, что вам не голову нужно лечить, а душу. Хотя вы бы сказали, что не душу, а сердце. Думаю, что вам не психиатр нужен – вам психолог нужен. Я осмелюсь сказать, что вы не псих, нет: вы просто отчаянный человек. Я постепенно больше склоняюсь к тому, что здесь вы никому не нужны, в хорошем смысле слова. Так что – наша клиника не для вас.

Владимир после слов как-то тяжеловато вздохнул и налил в свою чашку остывшую воду из чайника, чтобы промочить горло.

– Горло что-то пересохло, – Владимир сделал несколько глотков воды.

– Да, понимаю, понимаю… Так много говорить… Я думал, что только я так могу…

– Ну, Роман Константинович. Ну вы как будто жизни и людей в ней не знаете, – с улыбкой говорил Владимир.

– Да знаю, вроде…

– Да вы не сомневайтесь! – подбадривал Романа Владимир. – Знаете!

– Хм… – Роман многозначительно задумался.

– О чем задумались?

– Не поверите.

– А вы скажите, – по-доброму ухмылялся Владимир.

– Как я до такой жизни вообще докатился… – Роман быстро, почти ударяя себя, закрыл лицо руками, а потом спустил их вниз, при этом говоря так все предложение.

– Значит, сомневаться в Лизе начали?

– Не знаю… Я знаю только то, что ничего не знаю.

– Сократ… – с улыбкой проговорил Владимир. – Ну, вообще на свой взгляд я могу сказать так: как вы до такой жизни докатились. Замыкаться в себе не надо и не надо страдать одиночеством. Вы тогда правильно сказали, что человеку нужен человек, – но никак не призрак. Следуйте этому. А по поводу ваших, так скажем, видений, вот что: из‑за душевной травмы психика дала сбой, вы сам по себе такой человек, то есть эмоционально нестабильный; какое‑то время вовсе сидели в полной изоляции, как и многие из нас; а потом, наверное, просто вышли в люди – и все поплыло.

– Но все равно: призрак, Лиза, поцелуи, разговоры… Я сам себя спрашивал: не сошел ли я с ума? Почему я сам до такого додумался? Или не додумался…

– Ну да, что-то такое вы говорили. Но так это еще проще: вы просто не отдавали себе отчет. Под сдвигом, так сказать, не совсем рационально мыслили. Вот и было в вас какое-то отрицание той навязываемой вам, воспалившемся мозгом от сердца, реальности. А еще может быть, что какая‑то часть вас хотела вас сохранить, оставить вам рассудок, оставить вас в живых… Инстинкт самосохранения, знаете, никто не отменял. Ну, вот ваша Лиза хотела вас отговорить: это оно и было. Квартиру еще оставили открытой… Это или тот же организм, или вы хотели, чтобы вас спасли. Хотели?

– Я, так или иначе, как всякий нуждающийся, желал спасения. Значит, хотел… Даже здесь я пропал… – внезапно выронил Роман.

– Нет, нет! Что вы! Все будет хорошо! Не переживайте, – попытался Владимир воодушевить Романа.

– Что я наделал? Зачем? – Роман обращался к Владимиру. – Как нужно безрассудно любить, чтобы забить себя в угол и оставить там сходить с ума… – здесь Роман стал то и дело смотреть по сторонам, когда говорил. – Эта женщина… Она хорошая на самом деле. Я верю, я знаю, я чувствую. Не бывает откровенно плохих людей, а если такие есть, – то единицы. Хотя дело не в том, что плоха она или нет. Дело во мне. Моей вины здесь не меньше. Куда я потратил свое время? На что? – Роман поднял руки и стал говорить и смотреть на них. – А это? Я же музыкант. Мои руки – хлеб. Да что там музыкант – я педагог. До чего я себя довел… – Роман опустил руки и удрученно откинулся назад на кресло.

– Ну, знаете: педагоги тоже люди.

– Знаю, знаю… – говорил Роман отрешенно. – Я всегда так думал. И на лекциях так говорили…

– Ну, вот и хорошо, – говорил Владимир. – Как, кстати, ваши руки?

– Чувствую слабость в руках, они болят: напоминают о том дне… Не хочу на них смотреть… Врачи говорили, что сухожилия были повреждены, но не бесповоротно. Через какое-то время руки придут в норму. Потом смогу играть.

– Это хорошо.

– Да-а… Вот это действительно хорошо… – Роман немного, но воодушевился.

У Владимира снова пересохло в горле, и он снова решил попить. Выпил.

Роман тем временем снова задумался.

– Снова думаете, Роман Константинович? – спросил Владимир.

– Да, – и, не дожидаясь, когда Владимир спросит, сказал: – Думаю о том, что мне теперь делать и куда идти…

– Хм… – промычал Владимир. – Это вопрос хороший…

– Как я в школу пойду?

– Ну, в школу еще рано. Даже я не соглашусь допустить вас. Вы пока отлежитесь.

– Да… похоже, придется… – обреченно говорил Роман. – Режим, правда, ужасен. Свободы, полета в действиях не хватает… А еще очки хочу – без них ничего не вижу. Все в маленьких расплывающихся пятнах.

– Ну, режим – так это так положено. А зрение, у вас, какое?

– Минус два.

– Минус два… – повторил зачем-то Владимир сам себе. – Но зрение зрением. Только отлежаться, думаю, вам можно дома.

– Дома? – Роман сильно удивился. – Вы шутите?

– Никак нет. Хе-хе, – шутя, говорил Владимир. – Я же говорил, что ваше место не здесь.

– А как? Где? А как домой? Квартира, наверное, в ужасном состоянии…

– Ну, на счет этого я сильно сомневаюсь. Никто бы не оставил пол в квартире залитый кровью. Представьте вонь и всю мерзость вообще, а если зараза заведется, а еще что-нибудь? Нет. Может соседи порядок навели как смогли, врачи подсуетились, может полиция помогла… Просто так там бы ничего не оставили – это факт.

– Да… Может, вы правы… Я там еще записок оставил… – тут Роман немного сконфузился.

– А-а-а… Записки – видели.

– И записки? Вам их передали?

– Ну да. Сначала их забрала полиция, – а потом передали нам. Сказали, мол, это ваш случай – разбирайтесь.

– И… где они?

– Лежат у меня в полиэтиленовом пакете, как положено. Хотите забрать себе? – с легкой иронией спросил Владимир.

– Знаете… Нет. К черту их. Выбросите. Сожгите. Я и так все хорошо помню. Черновики мне не нужны.

– О-о! Хе-хе! Сожгите! Это ли не Гоголь в вас говорит? – посмеивался Владимир. – «Черновики», – выделял это слово. – А для чего писали?

– Писал… Писал чтобы оставить что-нибудь после себя. Похоже, зря писал. Вышел фарс. Перформанс не удался…

– Хе-хе. Я же говорю, что есть в вас что-то от литературы. Вон как травите, какие слова подбираете. Задумайтесь над романом…

– Тогда я напишу, с красной строки «Все умерли». А внизу напишу «Конец». Будет концептуальная проза.

– Ха-ха-ха! – очень искренне расхохотался Владимир. – А как ваш монолог вспомню, а вашу пулю, а про нож счастливый из «Ромео и Джульетта»! Хе-хе…

– Да… Ха… – ухмыльнулся Роман. – Это тот же фарс и неудавшийся перформанс.

Беседа, впрочем, давненько стала приобретать какой‑то дружелюбный, товарищеский, солидарный характер.

Владимир Вольфович при короткой паузе решил съесть одну из конфет в пиале.

Рома снова сидел, думал, но выглядел уже чуть более серьезным и собранным.

– …За работу все-таки переживаю. Думаю. Я ее терять не хочу – нравится она, люблю. Зря я так… И школа хорошая, и дети хорошие…

– А люди, коллеги?

– Ну… Они тоже весьма-весьма…

– Эх, Роман Константинович… – вздохнул Владимир и многозначительно помотал головой. – Ну, там уже ваше начальство будет решать. Там, конечно, все знают. Ну, по крайней мере, про попытку самоубийства и нас. Детали знают немногие.

– Потом пойду на ковер объясняться.

– Ну а что делать: самоубийство дело такое.

Оба они перекинулись смешками.

Потом Владимир Вольфович вспомнил, что существует время и посмотрел на часы.

– Надо же! Сколько мы с вами проговорили, – удивлялся Владимир. – Уже больше десяти часов вечера! Вы сами не устали?

– Нет, я бы еще чай выпил – по-простому сказал Роман.

– Хе-хе… – ухмыльнулся Владимир.

– А меня там, на вахте, не хватятся, если не уже?

– Ну, видели же, что я вас забрал. До сих пор, наверное, думают, что мы с вами терапией занимаемся.

– М-да…

– Угу… Вот… Значит… – Владимир, задумчиво сидя в кресле, стал обдумывать, что делать с Романом. – Давайте так поступим: идите сегодня в палату, проспитесь, – а завтра, где-нибудь утром после завтрака, я вас приглашу снова. И вот еще, – стал говорить чуть тише, – про все то, что я сказал – не забывайте, но среди пациентов и других врачей – не распространяйтесь. Пускай наши разговоры останутся в этом кабинете. Лишние сочувствующие не нужны. Ферштейн? – очень по-немецки говорил он.

– Я, я. Натюрлих, – карикатурно говорил Роман в кресле.

– Ха-ха! – Владимир искренне посмеялся. – Шутите, значит, – хорошо! Вы мне нравитесь, Роман Константинович. Как я уже говорил: ваше место не здесь. Я вам помогу. Верьте мне, а главное себе – верьте, что вы не сумасшедший, а просто отчаялись, где-то оступились, – дружелюбно сказал Владимир, а потом встал с кресла и добавил: – Доброй ночи, Роман Константинович, – и протянул руку Роману.

Роман встал с кресла и протянул руку Владимиру, говоря:

– Данке шон, Владимир Вольфович, – сказал Роман с той же карикатурой, но посерьезнее, пожимая Владимиру руку. – И вам доброй ночи.

– Ха-ха! Пока не за что. До завтра.

Потом оба закончили с рукопожатиями и разошлись по своим делам: Владимир поехал домой, а Роман пошел в свою палату.

Когда Роман спускался по ступенькам вниз, идя в палату, то проходил мимо охранника. Тот с настороженностью посмотрел на него, а он с неловкостью. Так Роман просто прошел мимо, стараясь не думать об охраннике, который провожал его тем же взглядом.

Когда же Роман проходил мимо вахты, то наткнулся на вахтера. Та посмотрела на него неодобрительно. Стала ругаться полушепотом.

– …Так, вы, откуда…

Рома так же отвечал полушепотом.

– …От Владимира Вольфовича…

– …Вы че там делали так долго?..

– …Терапия…

– …Терапия?!..

Роман неловко стоял, молча хлопая глазами, выслушивая.

– …Вы пропустили прием лекарств…

– …Виноват…

– …Еще бы не был виноват… Вот, сюда… – вахтерша указала на свой стол, куда поставила маленький стаканчик с таблеткой внутри и емкость с водой. – …Пейте…

Роман послушно подошел и выпил таблетку. Сглотнул.

– …Рот открывайте… Проглотили?.. – вахтерша начала в этот момент смотреть на рот Романа.

Роман так же послушно открыл рот, куда заглянула вахтерша.

– …Ага… Идите в палату – отбой…

Роман с долей язвительности поклонился и стал уходить.

– …Ты еще поязви, артист погорелого театра!.. – ругалась полушепотом вахтерша.

Так Роман вернулся к себе в палату, где уже было темно, и лег на не самую удобную койку. Потом нагнулся под кровать и выплюнул туда полурастворившуюся в воде и слюне таблетку. Потом растер шлепком, чтобы все впиталось и не было следов. Про себя подумал: «…Я не псих… Может так будет лучше…»

Роман устроился на кровати как можно удобней, но все равно ощущал дискомфорт. Когда все в клинике замолкало, то атмосфера становилась давящая. Большего дискомфорта нагоняли другие пациенты: кто-то, храпел, кто-то издавал мешающие спать звуки, кто-то качался на койке как ребенок, от чего койка ходила ходуном и неприятно поскрипывала.

Но, тем не менее, Роман лег и сразу попытался уснуть. Он повернулся набок и закрыл глаза. Потом стал рефлексировать над всем тем, что сказал ему Владимир Вольфович. Через какое-то время он уснул.

Прости. Прощай. Привет.

– Подъем! – громко крикнул санитар и постучал по двери.

Среда. Время было ровно восемь утра. Роман Константинович проснулся вместе со всеми как раз от крика санитара. Он встал, обулся и стал заправлять кровать. Потом шел умываться, а немного погодя завтракал.

Пока в обычном порядке для клиники проходило утро, Роман все еще вспоминал, обдумывал все то, что говорил ему Владимир. Вместе с этим он вспоминал и сон, который снился ночью. Там к нему приходил призрак умершей женщины. Она едва ли была похожа на Лизу. Этот призрак сладким, но крайне пугающим голосом взывал к Роману: звал за собой и спрашивал, когда он придет. Говорил призрак и о том, как тоскует по Роману. Сам же он бегал от этого призрака по каким-то тесным лабиринтам, в которых толком не было света. Ее голос становился все громче, но самое страшное для Романа началось позже. Призрак в итоге догнал или перегнал Рому, когда тот вписывался в один из следующих поворотов. Он завернул за угол, и на секунду появилась белая вспышка, которая ослепила его. Сразу же после нее перед Ромой появилось ужасное лицо мертвой женщины крупным планом. Оно и так выглядело подобно трупу, но потом быстро начало разлагаться прямо у Ромы на глазах: стали выпадать окровавленные желтые и черные зубы, клоки волос, кусочками отслаивалась кожа с плотью, а потом начали вытекать глаза. Скоро лицо призрака оголилось до черепа, в котором остался только язык в слюнях и крови. Потом беззубые челюсти раскрылись еще больше, из которых грудным ужасающим басом доносились слова: «…Где ты, любимый?..», «…Мое сердце так тоскует!..», «…Я так скучаю!..». Потом язык пытался облобызать губы, лицо Ромы, пока тот кричал в ужасе. В какой-то момент ему показалось, что этому не будет конца. Но неожиданно вокруг раздался громкий крик: «…Подъем!..» – это был тот самый санитар.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒