Заголовок 1 4 страница

В какой-то момент Рома отвлекся от Лизы на кустарник с цветами. Он сорвал один, как ему показалось, самый красивый цветок и уместил его за левым ушком девушки, от чего и без того милый и чудный образ стал еще милее и чуднее. Лиза расцвела, заулыбалась, стала прятать неловкий взгляд куда-то под ноги Роме, но в коне концов подняла голову и снова посмотрела на него, а глазки ее заблестели. Они оба в одно и то же время протянули друг другу руки и взялись за них. Потом стали медленно приближаться друг к другу (тянули друг друга к себе). Она хотела притянуть его, а он хотел притянуть ее. Но практически в самый чувственный и интимный момент Лиза сделала шаг назад. Она стала улыбаться и, казалось, мотала головой из стороны в сторону, как бы игриво говоря: «Нет…».

Лиза же и прервала затишье.

– Пойдем же куда-нибудь еще: найдем сокровище, посмотрим на морских черепах! – Она говорила и пятилась назад, увлекая Рому за собой.

– А мне кажется, что я уже нашел бесценное сокровище. – Говорил Рома улыбчиво, следуя за ней.

Лиза, конечно, была польщена и оказалась в неописуемом восторге после таких слов. Она рассмеялась и сказала:

– Но мы так и не нашли морских черепах… Пойдем!

И они пошли куда-то дальше, может быть, на другую сторону берега, где точно будут морские черепахи. И как же им было хорошо вместе, как они оба были рады, проводя время друг с другом. Пускай они познакомились всего лишь часы назад, но это ничего не значило. Они оба чувствовали себя счастливыми, уже позабыв, что когда-то переживали тоску, одиночество, холод. Рома чувствовал душевный покой и умиротворение, а Лиза снова чувствовала себя живым человеком, нужной и никем не гонимой.

Так прошли часы, ход которых был не замечен. Лиза первой спохватилась, что возможно уже пора просыпаться. А в это время на острове показался красный закат. Постепенно темнело. Парочка сидела на песке где-то на берегу у моря.

Лиза посмотрела на закат и сказала:

– Я чувствую, что светает. Пора просыпаться.

– Но может быть еще чуть-чуть?

– Ну уж нет, Роман Константинович. Вы мальчик уже взрослый, не в детском саду. Давайте, давайте. – Лиза встала и стала подгонять Рому встать с песка.

– Пять минут… – Сказал он, неохотно вставая.

– Если я буду долго держать тебя во сне, то ты никогда не проснешься и умрешь во сне, скажем, от голода!

– Тихая и мирная смерть во сне, а я был бы не против…

– Смешно. – Лиза, правда, слегка посмеялась после Роминых слов. – Но на самом деле это было бы долго. Ты готов?

– Да, вполне.

– Что ж… Тогда закрой глаза, попрощайся с пляжем и скажи доброе утро реальному миру!

После этого Роман, как положено, закрыл глаза. На какое-то время наступила тьма. Она длилась недолго, и скоро глаза что-то начало раздражать… Это был солнечный свет.

Рома неспешно открыл глаза и увидел потолок своей спальни. Он поднялся, сел на кровать, огляделся по сторонам. Рядом никого не было.

– Доброе утро, Лиза! – Как можно громче сказал Рома спросонья.

Но никого и ничего не было слышно. Он снова огляделся по сторонам. Потом посмотрел в окно и ненадолго задержал свое внимание на свисающих ветках деревьев за стеклом. Вдруг он ощутил какое-то движение с другой стороны, куда не доставал его взгляд.

– Доброе утро, Рома!

Молодой человек быстро повернулся в сторону выхода из комнаты, где в дверном проеме стоял призрак девушки, который мило улыбался и по-доброму смотрел ему в глаза. Так началось прекрасное утро нового дня.

Мечты сбываются?

Прошло много лет, много-много лет, прежде чем Роман впервые за долгое время проснулся не убитым, не выжатым лимоном, не ощущая разбитых надежд и ожиданий. Утро было действительно добрым по сравнению с последним. Конечно, до сегодняшнего момента оно не всегда было столь ужасным, как представлялось, но все-таки не самым приятным. Ему так и хотелось жить, хотелось петь, хотелось искренне улыбаться и даже сам его организм, его существо уже не хотело выражать тупую депрессию, которая настолько врезалась в него, вжилась таким образом, что отличить ее от среднестатистического состояния или легкой грусти было практически невозможно. Он всегда хотел засыпать и просыпаться с тем единственным и неповторимым человеком, которого любит, обожает, хочет видеть и чувствовать рядом с собой каждую минуту, каждую секунду, говорить: доброе утро и слышать доброе утро в ответ. Любовью это назвать Рома еще не решался, но сам факт исполнения его маленького желания, хоть и однократно, но был очень приятен.

Молодой человек уже сидел на краю кровати, свесив ноги на пол. Он был в том же халате и с немного растрепанными волосами.

Призрак подлетел ближе и сел рядом.

– Ну, как спалось? – Спросила Лиза нежным и умилительным голосом.

– Ох, просто чудесно! – Рома даже запрокидывал голову назад и подтягивался, когда говорил и чуть не ухнулся назад на кровать. – Несравнимо с предыдущими сновидениями и пробуждениями! Благодарю!

– Всегда пожалуйста, – говорила и доброжелательно улыбалась Лиза, – обращайся ко мне в любое время!

– Непременно! – Сказал он, так же улыбавшись и щуря глаза, толи спросонья, толи из-за отсутствия очков.

После короткого разговора Рома встал с кровати и заговорил снова.

– Пора начинать активную жизнедеятельность! – Говорил он себе в зеркало. – Сходить в душ, умыться, освежиться после вчерашнего, позавтракать, выпить чаю…

– Оу, – Лиза тут же рассеяно встала с кровати, – конечно, конечно. – Быстро проговорила она. – Я подожду тебя на кухне.

Лиза встала и планировала на кухню, а Рома стал в темпе заправлять кровать. Потом прибежал на кухню, поставил греться чайник, а после ушел принимать душ.

Пока он копошился в ванной, то из кухни, которая была довольно близко к душу, донесся шутливый голос Лизы:

– Не боишься, что я буду подсматривать? Все-таки я могу проходить и заглядывать сквозь стены! – Смеялась она.

– Если тебе так угодно! – Отшучивался Рома, добавив следом: – Я был бы даже не против!

– Каков шалопай! – В шутливой форме упрекала она.

Оба они в своих комнатах посмеялись. Каждый стали ждать друг друга: Рома спешно принимал душ, а Лиза планировала из стороны в сторону по кухне несколько минут. Им обоим не терпелось.

Когда Рома скоро собирался выходить из душа, то Лиза крикнула:

– Чайник!

– Да! Да! Уже бегу! – Было слышно его пыхтение в голосе от спешки.

– Я бы, конечно, выключила плиту сама, но, увы, взаимодействием с материальным я немного ограничена!

– А как жаль, как жаль! – Говоря это, Рома уже на полпути был у плиты.

Он резво вбежал в кухню, выключил плиту и развернулся к Лизе.

– С легким паром. – Говорила она, усаживаясь на стул.

– Благодарю.

Рома стал крутиться, суетиться: готовил чай.

– Тебе черный? Зеленый? Каркаде? С сахаром? С лимоном? С молоком? – Шутя и улыбаясь, интересовался Рома у гостьи.

– А если я предпочитаю кофе? – Важно и вальяжно ответила Лиза вопросом на вопрос.

– Что ж, тогда вам, мадам, сегодня улыбается удача. У меня как в Греции – все есть! Кофий в том числе.

Лиза стала хихикать, а после сказала:

– Я бы с удовольствием, но, увы, не могу. – И удрученно вздохнула.

– Эх, – тоже вздохнул Рома, – как жаль, как жаль…

– Но я все же составлю тебе компанию. Так что давай не будем унывать! – Лиза воодушевила и себя и Рому.

– Да-а, это уже замечательно.

Рома налил себе чай и сел за стол. Он стал пить и разговаривать с призраком. Беседа была очень приятной.

Лиза в ней как-то спросила:

– …Интересно получается, что ты сначала чай пьешь, а завтракаешь потом. – Она на секунду задумалась. – Как-то неправильно, что ли.

– Ах, это… – Рома оторвался от чая, поставил его, стал объяснять: – Это пошло еще со студенческих годов. Чаще всего утром так получалось, что единственное, что я успевал принять, так это чай. На большее мне или не хватало времени или я просто больше ничего не хотел.

– Вот от этого ты и есть такой худой! – Упрекала его Лиза. – Нельзя же так! Еще и с твоей работой. Поверь, я знаю, что это такое – это достаточно большой и тяжелый труд. – В ее голосе слышалось сочувствие к молодому человеку.

– Да еще и нервы как в учебе, в работе, так и вне этого.

– Понимаю, понимаю. В такой работе нужно быть терпеливым, стрессоустойчивым, сократить внешние раздражители…

– Да, тут я с тобой согласен… – Рома на секунду задумался, ушел куда-то в себя, а потом вернулся. – Жаль только, что от некоторых внешних раздражителей так просто не избавишься.

Лиза на короткое время прибегла к недоумению, а потом сообразила:

– Я хотела уже сказать, что не понимаю тебя, но я вспомнила. – И в этот момент она так проникновенно посмотрела на Рому. – Это как-то связано с одиночеством, о котором ты обмолвился вчера?

– Да, связано. – С этими словами Рома даже помрачнел и убрал веселость с лица.

– Ох, – Лиза сердобольно вздохнула, – я вижу, что ты даже помрачнел… – Она успела расстроиться.

– Да. Прости, если расстроил тебя.

– Ничего страшного…

– Я, кажется, обещал рассказать об этом в следующий раз, да?

– Да, вчера перед сном.

– Что ж, вот этот следующий раз и наступил. – Рома склонил голову над кружкой чая и стал вглядываться в черную жидкость, как будто пытаясь там найти какой‑то выход.

– Я вижу, что тебе тяжело или неприятно. Я не настаиваю…

– Да нет, все нормально. – Его лицо отчебучило неловкую улыбку. – К тому же я обещал, да и мне было бы неловко умалчивать о себе после твоих откровений.

– Хорошо, если все хорошо. Тогда я слушаю.

– Да, да… С чего бы начать… – Рома стал так задумчиво говорить и выражал свою задумчивость как в голосе, так и в жестах, в своей позе.

Немного все обдумав, он стал говорить как-то скованно, как бы тихо семеня частичками одной большой истории. Но вскоре Рома очень оживился и с каждой минутой набирал обороты. Он стал рассказывать ту саму историю о своей студенческой любви, которая тогда казалась ему единственной, истиной и неповторимой.

Откровения

Роман Константинович говорил практически то же, что уже было сказано, лишь добавляя отсутствовавшие ранее фрагменты, факты, замечания, что он вспоминал на ходу. Так, например, он чуть больше рассказал о последних встречах и разговорах с той самой девушкой. О том, как она всеми силами пыталась огородить его от себя и так непонятно из-за чего: то ли из-за страха перед будущим, перед чем‑то новым, перед переменами; то ли из-за неразберихи в самой себе; то ли по каким-либо иным причинам. Решительно ничего не было известно: ведь она редко открывалась и говорила только то, что нужно было знать тому или иному человеку. Так было не только по отношению к Роме, а ко всем людям вообще. По итогу она заявила, что так будет лучше: не встречаться и не общаться вовсе. Сам Роман то и дело по разным причинам склонялся к подобному тоже: от усталости, от шалящих нервов, от злости. Она говорила, мол: забудь, найди другую, что-нибудь, – но оставь все это. Даже говорила о том, что ей все это тоже тяжело дается. Но было ли на это похоже? Ответ: едва ли. Он никак не мог с этим справиться до сих пор. Об этом он и говорил Лизе.

Дальше он рассказал как в последний раз, уже точно прощаясь с той девушкой, пожелал, как Бродский, что если судьба снова захочет свести их вместе, то пусть это будет один из февральских дней и что он ставит на тридцать первое. Понятное дело, что тридцать первое так и не наступило. Та девушка, скорее всего, ничего не потеряла и этому не расстроилась.

Само собой Рома не упускал в самых ярких красках ведать о своих страданиях и переживаниях, о своих рассуждениях, о своих слезах. Стоит ли говорить, что слушательница то и дело удивлялась и ужасалась новым шокирующим ударам, которые хоть и ударяли не ее, но она так и чувствовала, как это в свое время могло ударить Романа. Лизе даже, признаться, было тяжело все это слушать. Подумать только: страдать из-за того, что ты не с тем человеком, которого так любишь, а потом страдать еще больше, когда встречаешься с тем самым человеком и сидишь с ним рядом, но понимаешь, что это лишь сладкое мгновение, липовый мед, который ты проглотишь, и он разложится в желудке на плесень.

Конечно, мученик не забыл и про самые светлые и радостные моменты в своей любовной биографии. Как он восторженно и с такой тоской вспоминал все встречи, все вечера проведенные с ней. А как он описывал ее, как она выглядела, как говорила, как ходила, как пела…. Он говорил о том, что она в прямом смысле сводила его с ума абсолютно всем: и душой и телом. Само собой он не опустил описание ее тела, ее форм. Не упустил он и откровенно интимных и местами даже пошлых подробностей, самыми безобидными из которых были страстные, сладкие поцелуи, совершающиеся втайне от всех в стенах того учебного учреждения, где они оба учились.

А Лиза все слушала и слушала, восторгаясь тому, как долго можно разговаривать лишь об одном человеке и чуть ли не боготворить его, возносить его, как единственный верный образ, которому не может быть подобия. Она, так или иначе, завидовала, но не понятно с чего вдруг. Все‑таки, как не крути, но такого отношения к себе, в какой‑то степени фанатичного и боготворящего, хотят многие. И если не все и не всегда, то хоть временами. А может это была ревность? Но кто знает, кто знает. В любом случае Лиза этого не показывала, а только внимательно слушала, что же ей еще поведает этот молодой человек, у которого оказывается такое большое и любящее сердце.

На конец Рома оставил эдакое наставление от своей любимой, которое гласило: «Учись быть один!». Конечно, слышать такое от любимого человека никому не хочется, а тем более в том смысле, какой она заложила. Но Рома такой участи не избежал. Данное наставление он воспринял абсолютно равнодушно и холодно: ведь учиться быть одному, на тот момент, уже не было нужно. Все потому, что, как уже было сказано, он всегда ощущал себя одиноким даже когда был рядом с любимой. Так, отсутствие внимания с ее стороны, без возможности дать и сделать для любимой то, что ты хочешь и чего она заслуживает, отрешенность от других людей в угоду времяпровождения с ней, а также отрешенность и пренебрежение, как осознанное, так и нет, по отношению к другим девушкам (да и к людям вообще) сделали свое дело: научили быть одному. Все это вселяло чувство одиночества, которое не отпускало молодого человека до сих пор. Или, по крайней мере, до тех пор, пока не появилась Лиза.

Кстати, прошло довольно много часов (много часов для подобной истории). Уже более часу дня.

Лиза была нокаутирована душераздирающей историей молодого человека. Она узнала Романа с другой стороны, которая была еще более приятной, чем другая. С одной стороны – человек хороший сам по себе: начитан, умен, воспитан, интеллигентен, обходителен, мил, красив, настоящий мужчина – джентльмен; а с другой стороны – тоже не менее приятный человек: трепетно и искренне любящий, с большим сердцем, не лишенный романтики, нежный, чувственный, – но, к сожалению, с такой трагичной судьбой. Лизе было искренне жаль Рому, и сочувствие ее не знало границ. Ей даже захотелось утешить его, приласкать. И это странно, но она чувствовала его горе, улавливала его на каком-то неведом уровне и непонятно от чего и как. А, казалось бы, призрак, но чувствует. Правильно тогда заметил Рома: что бездушной или бесчувственной (как угодно), но чем-то подобным Лизу окрестить никак нельзя. Она, быть может, будет даже чувственнее и в ней будет больше души и живого, чем в ином человеке. Опять же: Как в живом может быть столько мертвого, – а в мертвом может быть столько живого?

В этом вопросе можно уловить разочарование, разочарование в людях, в обществе. Нетрудно было бы найти себе друга, девушку, кого и что угодно – труднее всего найти человека. Были ли у Романа какие-то специфические интересы или он был такой пренебрежительный ко всем? Конечно, нет. Всего-то интересовался музыкой, книгами – искусством вообще. Интересовался изредка чем‑то историческим, чем-то научным, будь то статьи или, скажем, чьи-нибудь лекции. Любил ходить на концерты, в театры, в кино, просто гулять. Но все это было в одиночку. Может из-за того самого наставления и привычки, а может из-за того, что на самом деле Роман еще с детства был одиночкой сам по себе по своей натуре, а может и из-за окружающих его людей. Например, пример издалека: вся его учеба прошла в гордом одиночестве в окружении одногруппников, которые непонятно зачем пришли и чего вообще хотели от жизни. Там не было похоже на то, что дай Боже, но хотя бы половина из них интересовались учебой, искусством, наукой, историей – чем угодно. Конечно, добросовестные и порядочные, к которым определение пошлости по Чехову никак не подходило были, – но единицы. К сожалению, многих на самом деле в большей степени интересовали тусовки, алкоголь, распутная жизнь, насколько это было возможно в их возрасте, а кто-то просто был ленив или избалован. Может быть все потому, что почти все они были такими маленькими и юными по сравнению с Романом: ведь тогда он был старше даже многих четверокурсников. Но неужели все хотели жить так, как в том заключительном четверостишье у Горького:

А вы на земле проживете,
Как черви слепые живут:
Ни сказок про вас не расскажут,
Ни песен про вас не споют!

С другой стороны: когда им всем еще этим заниматься? Но какие педагоги выйдут из этих людей, а просто люди? В любом случае Рома был от всего этого не в восторге, да и сделать что‑либо он был тоже не в силах. Даже среди довольно взрослых людей попадались вот такие взрослые дети, и от этого-то он и чувствовал себя одиноким: из-за непонимания к окружающим (а иногда и окружающих к нему) и отсутствия того самого человека в жизни.

Спасительным (отчасти) кругом стала интеллигенция, в лице коллег по работе в музыкальной школе, педагогов в других учебных учреждениях, самых разных музыкантов (как певцов, так и инструменталистов), художников и литераторов. Но вот ведь незадача, опять не то. Роман даже периодически думал над тем, что он слишком много, как бы странно это не звучало, думает или попросту придирается и все перебирает, перебирает и воротит носом. Может и так, но так или иначе многие оставались для него просто специалистами своей области. Он хотел найти человека, которого бы не интересовали деньги, слава, власть, успех, популярность: ему хотелось чего-то простого, приземленного, которое, несмотря на это, стояло бы выше всего и было бы так возвышено. Главным для него стали две вещи – это искусство (а именно музыка) и любовь. Роман все воображал: «Искусство – ради искусства, любовь – ради любви!» Позже так вышло, что музыка немного отошла назад, а любовь наоборот. Рома когда‑то сказал, находясь в том самом диапазоне между отчаянием и надеждой: «Я дворцовому аду предпочту с милой рай в шалаше!» Кто‑то скажет, что зимой в шалаше холодно, но с любимой все теплее. Да только с любовью, увы, как известно, случилась такая досада: полюбил, а тебя нет, вот и мучайся. Прошлая любовь никуда не делась, а начать новое, не закончив старое, он не мог.

Как же все это вообще должно происходить? Эти встречи, а влюбленность, а любовь? У Романа было свое мнение на этот счет, которое, конечно, не было чем-то новым и специфическим. Он отдавал предпочтение случаю, случайности, любви с первого взгляда: в этом для него и была истина. Он не представлял, как можно искать любовь то там, то тут, а тем более хвататься за все без разбору и без искренних любовных, романтических, даже безумных чувств. Он верил в любовь, которая приходит внезапно и сражает наповал порой совершенно в неожиданном месте: так называемый «солнечный удар». О да, такой «солнечный удар», от которого ты можешь и безумно влюбиться до самой смерти, и постареть сразу лет на десять. Вот так и получается, что: то, что пришло, по голове ударило и не отпустило, от чего ты без преувеличений высоко, на седьмом небе от счастья – то есть истина. И как там уж получиться: хорошо или плохо – решительно неважно. А что же касается «любви без любви» и «стерпится – слюбится», то на это дело есть тьма других искусников – Роман Константинович был не из их числа.

Итак, молодой человек рассказал уже все, что можно и нельзя было рассказать: даже успел перейти из одной темы в другую, затронуть свои самые ранние и не очень года в жизни. Конечно, что-то уже забылось и кануло в лету, а что‑то было маленькими и незначительными кусочками, которые можно было не включать в картину.

Лучик света в темном царстве

Откровения закончились. Лиза, прослушав и выслушав все, поставила свои руки на стол, подперла ими голову и тяжело выдохнула, а затем, находясь в каком-то немного шокированном состоянии, сказала:

– Да уж, вот это история. Ни убавить, ни прибавить. Сколько же ты выстрадал, сколько вынес, а как сложилась твоя жизнь… Несправедливо, несправедливо!.. – Вдруг воскликнула она, как будто с кем-то ругаясь, наверное, с самой жизнью. – Мне так тебя жаль, бедняжка… И приласкать некому… – Она протягивала свои руки к рукам Ромы, чтобы утешить своим прохладным прикосновением. – Я искренне желаю тебе всего хорошего, мира и покоя, самого наилучшего исхода из этого горя! Я надеюсь… Нет! Я уверена, что любовь придет! Сама к тебе придет! Ты еще будешь любить! Ты еще будешь любимым!

У Романа заблестели глаза так, как если бы он собирался заплакать, но демонстрировать он этого не хотел, по крайней мере, не сейчас и не здесь.

Рома сказал:

– Как воодушевляюще и многообещающе звучит твоя речь, Лиза. Даже какое-то желание жить появилось. – Следом он выдохнул с облегчением. – Ох, с моих плеч, будто камень свалился… Спасибо.

– Всегда пожалуйста, Ромашка… – По-милому ласково и мечтательно заговорила Лиза, тяготея к человеку своим призрачным существом.

– Хм… – Рома промычал, улыбнулся и повторил протяжно: – Ромашка…

Оба они засмеялись и глаза их засверкали и заблестели. Искрами они стреляли друг в друга.

Вечер, кстати, был не за горами. Пока Рома рассказывал свою историю, открывал душу, раскрывал себя – он успел еще позавтракать (хотя время обеда уже давно прошло, и можно было устраивать полдник).

Разговор с Лизой переменился. Они оставили горькие и трагические истории (пока что) и уже говорили о каких-то житейских и повседневных вещах, вроде погоды, ужина на вечер или куда можно сходить окультуриться.

Как раз о погоде Рома и заговорил.

– …О, только посмотри!

Рома развернулся в сторону окна и посмотрел в него, где сыпались маленькие хлопья снега на голые и стройные деревья, а потом и на землю. Особенно по‑красивому маленькие хлопья смотрелись на фоне розового заката. Было в этом что-то магическое, волшебное, какая‑то загадка, тайна. Так и хотелось процитировать стихи Брюсова:

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.

Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне…
Звуке реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.

Лиза тоже обратила на это внимание.

– Да-а… действительно очень красиво! А как ложится снег на эти раскинувшиеся кисти… – Девушка замечталась на секунду, а потом необычайно чувственно выдала стихом:

Белая берёза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.

Роман понял, о чем идет речь и так же с чувством продолжил стихи:

На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.

В такт они оба улыбнулись.

– Сергей Есенин… – Лиза сказала так, будто говорит не о каком-то простом человеке, а о ком-то величественном, высоком, важном и при этом подняв голову вверх как бы к кому-то обращаясь, вопрошая у неба. (Впрочем, разве о Есенине можно говорить иначе?)

– Точно, он самый… – Не без мечтательности в ответ говорил Рома. – Один из моих любимых поэтов.

– О да! Здесь я с тобой заодно. Это мой любимый поэт в принципе. Его стихи о природе, ох… – Лиза даже закрыла глаза и легонько покачалась из стороны в сторону.

– Стихи о природе, пожалуй, лучшие, чем у кого-либо! Когда я читаю их, то образ в голове, в воображении складывается сам собой, словно художник, окрыленный вдохновением, пишет точную и самую лучшую картину, которую только можно написать! А какая музыка звучит у меня при этом в голове, какие чудные звуки! То пенье птиц, то журчанье ручейка, то дуновение ветра или хруст снега под ногами! Только представь! Невероятно!

– И правда! Точно! Ты описал все то, что я чувствовала и даже больше, но что не могла выразить словами! Такими словами! – Лиза была культурно шокирована. – Пожалуйста, прошу, прими: ты – гений!

– Да что ты. – Рома стал улыбаться и при этом отмахиваться. – Я говорю то, что думаю, что у меня в душе.

– Но все-таки как сказано, как сказано… – Непонятно кому сказала Лиза: то ли себе, то ли Роме.

– Однако стихи про любовь я люблю больше.

– Я даже не удивлена, Рома. В хорошем смысле этого слова. – Лиза улыбнулась. – А какое у тебя имя многоговорящее, подходящее: Роман. Эх… – И девушка, казалось, вздохнула так, как обычно вздыхают мечтательно влюбленные девицы.

Рома так же улыбнулся, а потом процитировал (все того же Есенина), меланхолично:

Ты меня не любишь, не жалеешь…

Лиза в этот момент посмотрела на него вызывающим взглядом, коварно коля:

– А хочешь, я буду тебя любить? Хочешь, я буду тебя жалеть? – и хоть говорила она тогда коварно и смотрела не то дерзко, не то вызывающе, но в ее зеленых огоньках откуда-то светилась надежда, которую она все же хотела скрыть от греха подальше.

– Оу… – Рома явно не ожидал такого и действительно не знал что ответить. – Так неожиданно… – он стал что-то смущенно и неловко теребить пальцами и даже, кажется, немного покраснел. – Хотя знаешь, если бы это все же была ты, то я был бы не против.

– В самом деле? – Лиза удивилась, хотя сама и хотела услышать такой ответ. – Почему же? – не понимая сама зачем, но она спрашивала. – Конечно, мне это лестно. Но разве в мире больше нет других женщин? Насколько нужно разочароваться и быть отчаянным настолько, чтобы влюбиться в призрака? Насколько нужно жаждать любви и гнаться за ней, чтобы в итоге прийти ко мне и, скорее всего, погибнуть? Ведь я заберу тебя с собой в могилу, если не в место хуже!

– Все равно. Это не важно. Будь, что будет, если случиться так. Я за любовь умереть готов, а за того, кого люблю, и кто меня всем сердцем любит – подавно! С того момента, когда я познакомился с тобой я периодически задаю сам себе один и тот же вопрос: «Как в живом может быть столько мертвого, – а в мертвом может быть столько живого?» Всем живым и пустым существам я предпочел бы тебя, Лиза! Ибо ты, будучи мертвой, кажешься живее всех живых!

– И правда безумец, – тут Лиза была сражена наповал, точно крупнокалиберной пушкой, ведь к своему удивлению она не ожидала такого искреннего отклика, который она все же хотела получить. – Но какой романтик, а сколько чувств…

– Любовь – безумие, а безумие – любовь. Если и любить, то только так. По крайней мере я иначе не могу, и с каждым новым разом я схожу с ума все больше. Может быть, что скоро меня не останется совсем.

– На что ты намекаешь, Рома? – Лиза вдруг чего-то испугалась.

– Ни на что такое из-за чего тебе стоило бы беспокоиться, Лиза. Скажем, что я вспомнил рассуждения одного молодого человека, который тоже, ожидаемо, погиб на этом поприще. По его мнению, как я понимаю, так все устроено: у каждого человека есть своя чаша терпения, своя мера, черта, через которую он не может переступить до какого-то определенного момента, пока, скажем, силы не закончатся и он не истощится в первую очередь морально, потом и физически – выжатый досуха лимон. Воображай! А потом, когда это произойдет, когда слез не останется, когда мышцы атрофируются и когда сухожилия на руках и ногах будут перерезаны, то, что тогда, куда деваться?! – было очень хорошо видно и слышно, что Рома завелся и сильно оживился (а как он говорил – страстно). – Там за чертой может быть все что угодно: самый невероятный исход, который только можно себе представить!

– И что же за исход ожидал того человека, к которому ты сейчас ссылался?

– Смерть, – Рома сказал, как отрезал.

– Боже, Рома, милый мой. Перестань, прошу… – Лиза была снова шокирована высказываниями молодого человека и снова была напугана. – Я-то думала, что призрак здесь я и, стало быть, страшной нужно быть мне, пугать тоже мне, а получается наоборот. Что же ты за человек?..

– Да. Выходит, что я страшный человек. В принципе я этого и не отрицал.

– Нет, что ты! Никакой ты не страшный и не ужасный!

– Это я так, образно, – Рома выдавил саркастическую улыбку.

– А как же желание жить, которое я в тебя вселила? Ты же сам об этом недавно говорил!

– Все хорошо, Лиза, – Рома снова улыбался, но уже без сарказма. – Желание жить все еще со мной! – с какой-то торжественностью, как тост прикрикнул он. – Ты делаешь меня живым, Лиза… Ох, Елизавета! Благодарю!

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒