XVII БЕЛЫЙ ВОЖДЬ ПЛЕМЕНИ ВАЗИРИ

XVII БЕЛЫЙ ВОЖДЬ ПЛЕМЕНИ ВАЗИРИ

Когда взгляд черного мануема остановился на странной фигуре, стоящей перед ним в угрожающей позе, с ножом в руке, глаза его расширились от ужаса. Он забыл о ружье, которое держал в руке. Забыл, что можно позвать на помощь. Он думал только о том, как бы уйти от этого страшного белого дикаря, от этого гиганта, на массивных мышцах груди которого играл отблеск пламени.

Но не успел он повернуться, как Тарзан был уже возле него, и когда часовой хотел крикнуть, было уже поздно. Большая рука схватила его за Горло и свалила наземь; он боролся изо всех сил, но напрасно: с цепкой свирепостью бульдога ужасные пальцы сжимались все теснее вокруг его горла. Скоро человек-мануем затих.

Человек-обезьяна перебросил тело через плечо и, подобрав ружье часового, неслышно прошел улицей к дереву, благодаря которому так легко проникал внутрь селения. Там он спрятал тело высоко в густой листве, предварительно сняв с него сумку с патронами. Потом с ружьем в руке он продвинулся вперед на ветке, с которой хорошо мог видеть хижины. Тщательно взяв на прицел ульеобразную хижину, в которой помещался предводитель арабов, он нажал на курок, и почти сразу послышался ответный стон. Тарзан улыбнулся. Заряд попал в цель.

После выстрела минуту царило молчание, а потом арабы и мануемы высыпали из хижин как рой рассерженных ос, пожалуй, не столько рассерженных, сколько перепуганных. Напряжение предыдущего сказалось на нервах и белых и черных, и этот единственный выстрел заставил расстроенное воображение заработать, строя самые ужасные предположения.

Когда они заметили, что часовой исчез, страхи отнюдь не улеглись, и для того, чтобы придать себе мужества воинственными действиями, они быстро начали палить сквозь ограду, хотя неприятеля нигде не было видно. Тарзан воспользовался трескотней пальбы, чтобы выстрелить в толпу.

Никто не слышал его выстрела, но близстоящие видели, как один мануем упал наземь; наклонились над ним, но он был мертв. Тогда паника окончательно охватила мануемов, и арабы едва удерживали их от бегства без оглядки в джунгли.

Спустя некоторое время, они начали успокаиваться и подбодрились. Но передышка была непродолжительная. Только они решили, что больше нечего бояться, как Тарзан испустил боевой клич и, когда грабители обернулись на голос, человек-обезьяна, раскачав хорошенько тело убитого часового, вдруг бросил его через их головы.

С воплями ужаса разбежалась толпа в разные стороны, спасаясь от странного, незнакомого существа, которое собирается спрыгнуть на них. Их расстроенное воображение приняло падающее тело часового за какого-то огромного хищного зверя. Спасаясь, некоторые из черных полезли через ограду, другие выламывали колья в воротах и устремлялись через поляну в джунгли.

Несколько минут никто не оборачивался, чтобы взглянуть, что их испугало. Но Тарзан знал, что они не замедлят это сделать, и, убедившись в том, что это тело их же часового, испугаются еще больше, но проделают то, от чего ему может быть плохо. Поэтому он неслышно исчез и, поднявшись на верхний ярус, направился на юг, к лагерю Вазири.

В самом деле, вот один из арабов оглянулся и увидел, что то, что упало с дерева, лежит неподвижно на том самом месте, куда упало, посреди деревенской улицы. Он пополз к нему осторожно и разглядел, что это просто человек, еще миг — он был подле него и узнал в нем мануема, стоявшего на часах.

На его возглас скоро собрались его товарищи, и после оживленного разговора они сделали именно то, что предвидел Тарзан. Подняв ружья, они дали залп за залпом по дереву, откуда упало тело. Останься Тарзан там, он был бы, конечно, изрешечен пулями.

Заметив, что единственные знаки насилия на часовом — следы чьих-то гигантских пальцев на горле, арабы и мануемы пришли в еще большее смятение и отчаяние. Ясно, что они не могут быть в безопасности даже за запертыми воротами ночью. Чтобы враг мог проникнуть в их лагерь и убить часового голыми руками, это казалось уму непостижимым, и суеверные мануемы начинали приписывать свои несчастья сверхъестественным причинам. Белые же не могли дать никаких правдоподобных объяснений.

Несколько десятков человек металось по джунглям, другие ждали, что враг вот-вот возобновит хладнокровное истребление, и вся шайка головорезов в отчаянии, не ложась, караулила до рассвета.

Оставшихся в селении мануемов арабы несколько успокоили обещанием, что на рассвете все они покинут это место. Даже страх перед жестокими господами не мог заставить победить охвативший их ужас.

Вот почему на другой день утром, когда Тарзан и его товарищи вернулись, чтобы продолжить прежнюю тактику, они застали врага уже уходящим. Мануемы были нагружены краденой слоновой костью. Тарзан, глядя на это, усмехался: он был уверен, что они далеко ее не унесут. Но тут он увидел кое-что, встревожившее его: несколько человек мануемов зажигали факелы у потухающего костра, очевидно, они собирались поджечь селение.

Тарзан сидел на высоком дереве, в нескольких сотнях футов от частокола. Сделав рупор из рук, он громко закричал по-арабски: — Не поджигайте наших хижин, а то мы убьем вас! Не поджигайте наших хижин, а то мы убьем вас!

Повторил раз двенадцать. Мануемы колебались, потом один из них бросил свой факел в огонь. Другие собирались проделать то же самое, когда к ним подскочил араб с палкой и начал их избивать, показывая на хижины и, очевидно, приказывая их поджечь. Тогда Тарзан поднялся во весь рост на качающейся ветке, поднял на плечо одно из арабских ружей и, тщательно прицелившись, выстрелил. Араб, настаивавший на том, чтобы хижины были подожжены, упал замертво, а мануемы побросали факелы и бросились вон из селения. Они бежали без оглядки в джунгли, а прежние их господа, припав на одно колено, стреляли по ним.

Но как ни сердились арабы на неповиновение мануемов, они признали в конце концов, что разумнее отказаться от удовольствия поджечь селение, которое дважды так плохо приняло их. Про себя они клялись вернуться с такими силами, которые дали бы возможность смести с лица земли все на мили кругом, чтобы и следов пребывания человека не осталось.

Они напрасно всматривались в деревья, чтобы разглядеть человека, которому принадлежал голос, так напугавший мануемов. Они видели дымок над деревом после выстрела, свалившего араба, и дали несколько залпов по этому дереву, но не было видно, что залпы достигли цели.

Тарзан был слишком умен, чтобы попасть в такую ловушку, а потому — не успел замереть звук от выстрела, как человек-обезьяна соскочил вниз и перебежал к другому дереву, на расстоянии сотни ярдов. Отсюда он стал продолжать свои наблюдения. Сообразив, что можно доставить себе развлечение, он опять сложил руки в виде рупора и крикнул:

— Оставьте кость! Оставьте кость! Мертвым не нужна кость!

Кое-кто из мануемов, вздрогнув, опустил поклажу. Но этого алчность арабов уже не могла вынести. С громкими проклятиями и криками они схватились за ружья и взяли своих носильщиков на прицел, угрожая убить каждого, кто положит наземь свою ношу. Они могли отказаться от мысли поджечь селение, но бросить такое богатство — это выходило за пределы допустимого — лучше смерть.

Так выступили они из селения Вазири, нагрузив своих рабов таким количеством слоновой кости, какого хватило бы на выкуп многих царей. Они направлялись к северу, назад в свои дикие поселения, в дикой и малоизвестной стране, расположенной по ту сторону Конго, в глубине Великого Леса.

Они шли, и тут же рядом, по обе стороны дороги, двигался невидимый и неутомимый враг.

Под руководством Тарзана черные воины Вазири разместились с промежутками по обе стороны дороги в чаще кустарника. По мере того, как проходила колонна, то тяжелое копье, то острая стрела, пущенные верной рукой, пронизывали мануема или араба. Потом Вазири исчезал в чаще и перебегал вперед, чтобы занять новое место. Они били только наверняка, и только тогда, когда не боялись быть обнаруженными, поэтому стрел и копий выпускалось немного, с большими промежутками, но опасность, упорная и непрестанная, висела все время над колонной, которая продвигалась медленно из-за тяжелого груза, а паника не рассеивалась, паника от того, что только что упал пронзенный товарищ, паника от того, что неизвестно, чья следующая очередь и когда пробьет его час.

Десяток раз мануемы готовы были бросить свою ношу и, как испуганные зайцы, пуститься к северу со всех ног. И арабы с большим трудом, угрозами и убеждениями, удерживали их. Так проходили для грабителей в сплошном кошмаре дни за днями. На ночь арабы разбивали лагерь на какой-нибудь полянке у реки и делали грубую «бому». Но временами ночью пуля пролетала у них над головами, и один из часовых, которых они теперь ставили дюжинами, сваливался наземь. Все это было невыносимо, так они могли быть перебиты один за другим, не причинив ни малейшего урона врагу. И все-таки с алчностью, свойственной белому человеку, арабы никак не хотели расстаться с награбленным и поутру снова вынуждали деморализованных мануемов взваливать на себя ноши и выстраиваться в шеренгу.

Три дня шла колонна, и каждый час приносил с собой смертоносное копье или стрелу. Ночью лаяло невидимое ружье, и назначить человека часовым значило подписать ему смертный приговор.

Утром на четвертый день арабам пришлось застрелить двух своих рабов за неповиновение, а в это время из джунглей прозвучал ясный и сильный голос:

— Сегодня вы умрете, мануемы, если не откажетесь нести кость. Нападайте на своих жестоких господ! Бейте их! Ведь у вас есть ружья, почему вы не воспользуетесь ими? Убейте арабов, и мы не тронем вас. Мы возьмем вас к себе в деревню, накормим и выведем невредимыми из нашей страны. Положите кость и бросайтесь на своих господ — и мы поможем вам, иначе — умрете вы!

Когда умолк голос, караван замер. Арабы смотрели на своих рабов. Мануемы смотрели друг на друга, они только выжидали, чтобы кто-нибудь взял на себя инициативу. Оставалось человек тридцать арабов и около полутораста черных, все были вооружены, даже у носильщиков за спиной висели ружья.

Арабы сплотились тесней. Шейх приказал мануемам выступать и, отдавая приказание, поднял ружье, но в это самое время один из черных сбросил свою ношу и, вздернув ружье, выстрелил в упор в кучку белых. Вмиг весь лагерь превратился в толпу проклинающих и вопящих демонов, пускающих в ход ружья, ножи, револьверы. Арабы смело защищали свою жизнь, но свинцовый дождь, которым осыпали их собственные рабы, и тучи стрел и копий, которые сыпались из окружающих джунглей, делали исход ясным. Через десять минут после начала стычки ни одного араба не было в живых.

Когда стрельба прекратилась, Тарзан снова заговорил:

— Берите нашу кость и несите ее туда, откуда вы утащили ее. Мы не сделаем вам зла.

Мгновение мануемы заколебались. Не было охоты проделывать обратно три дня пути. Они посовещались шепотом и обратились к джунглям:

— Как мы можем знать, что вы не перебьете нас, если мы вернемся в селение?

— Вы слышали, что мы обещали не делать вам зла, если вы принесете обратно нашу кость, но вы не знаете, что мы можем убить вас всех до единого, если вы не послушаетесь нас. Разве не ясно, что скорее мы убьем вас, если вы рассердите нас, чем если вы исполните то, чего Мы требуем?

— Кто вы, что говорите языком нашего арабского господина? — спросил мануем-парламентер. — Покажитесь, и тогда мы дадим ответ.

Тарзан вышел из джунглей в нескольких шагах.

— Смотрите! — сказал он. Увидев, что он белый, они пришли в ужас, потому что им никогда не приходилось видеть белого дикаря, а его мощная мускулатура и исполинское сложение привели их в восторг.

— Можете верить мне, — сказал Тарзан. — Будете вы слушаться меня и не будете трогать моего народа, и мы не тронем вас. Отнесете вы обратно нашу кость или нам и дальше идти вслед за вами, как мы шли эти дни?

Напоминание об этих ужасных днях заставило мануемов решиться, и, подняв поклажу на плечи, они повернули к селению Вазири.

На третий день караван, вместе с воинами Вазири, вошел в ворота селения, приветствуемый оставшимися в живых жителями, которые вернулись, когда посланные Тарзана сообщили им, что грабители ушли.

Потребовался весь авторитет Тарзана, чтобы спасти мануемов от избиения и растерзания, но когда он объяснил, что дал слово не причинять им вреда, если они принесут обратно кость, когда он напомнил, что победой они обязаны ему, они уступили.

В эту ночь воины Вазири совещались, как им отпраздновать победу и выбрать нового вождя. Со времени смерти Вазири Тарзан руководил военными действиями, и временно предводительство было молча предоставлено ему. Не было времени выбрать нового вождя из их числа, да и с самого начала человек-обезьяна действовал так удачно, что страшно было передавать власть другому, чтобы успехи не сменились неудачами. В самом начале они убедились, как опасно отвергать советы белого дикаря по результатам атаки, затеянной старым Вазири, и потому им нетрудно было склониться перед авторитетом Тарзана.

Самые почтенные воины уселись в кружок вокруг огня, чтобы обсудить достоинства возможных преемников старого Вазири. Первым заговорил Бузули.

— Раз Вазири умер, не оставив сына, то я знаю среди нас только одного, кто, мы это уже испытали, может быть хорошим вождем. Он водил нас против ружей белого человека и дал нам победу без единой потери. Это белый человек, который командовал нами последние дни. И с этими словами Бузули вскочил на ноги и, подняв копье, согнув туловище, начал медленную пляску вокруг Тарзана, напевая в такт шагам: — Вазири, царь Вазири! Вазири, убийца арабов! Царь Вазири!

Один за другим воины выражали свое согласие на выбор Тарзана царем, вступая в торжественный танец. Прибежали женщины и расположились на земле, образуя второй круг, вокруг первого. Они били в там-там, ударяли в ладоши в такт шагам танцующих и подпевали воинам. В центре круга сидел Тарзан от обезьян.

— Вазири, царь Вазири, — подобно предшественнику, он должен был впредь называться по имени племени.

Все быстрей и быстрей плясали танцующие, все громче и громче звучали их дикие крики. Женщины поднялись и запели в унисон, во весь голос. Яростно размахивали воины копьями, а иногда приседали, ударяя щитами о плотно убитую землю деревенской улицы; все вместе давало картину невероятно примитивную и дикую, словно все это происходило на заре человечества, бесконечное число веков тому назад.

Возбуждение росло, и человек-обезьяна не выдержал: он вскочил на ноги и принял участие в диком обряде. В центре круга из блестящих черных тел он скакал и вопил, и потрясал тяжелым копьем с таким же точно безумным увлечением, как и его товарищи-дикари. Исчезли последние следы цивилизации — он был теперь примитивным человеком в полном смысле слова: наслаждался свободой неистовой дикой жизни, которую любил, радуясь как ребенок своему новому званию царя черных дикарей.

Ах, если бы Ольга де Куд видела его сейчас — узнала бы она в нем хорошо одетого, спокойного молодого человека с породистым лицом и безукоризненными манерами, который так привлекал ее к себе всего несколько месяцев тому назад. А Джэн Портер! Любила бы она дикого вождя диких воинов, который танцевал голый со своими голыми подданными? А д'Арно? Поверил бы д'Арно, что это тот самый человек, которого он ввел в полдюжины самых избранных клубов Парижа? Что бы ответили его коллеги, пэры из Палаты Лордов, если бы им сказали, показав на танцующего, увешанного металлическими украшениями гиганта с густой гривой: «Лорды, это Джон Клейтон, лорд Грейсток!».

Итак, Тарзан от обезьян стал настоящим царем между людьми. Медленно, но верно проделывал он эволюцию, через которую прошли его предки, — ведь и он начал с самых низов.

⇐ Предыдущая 39 40 41 42 434445 46 47 48 Следующая ⇒