А. М. Буровский, 33 страница

Петр Симеонович Могила старше Никиты Минова – 1597 года рождения. Он окончил Львовскую братскую школу, постригся в монахи в 1625 году, в 1627 стал архимандритом Киево-Печерского монастыря и митрополитом киевским и галичским в 1632–1647 годах.

В 1632 году он добился у польского короля Владислава IV признания независимой от униатов православной церкви и передачи ей ряда монастырей и церковных зданий. Написал, помимо прочего, и антикатолический трактат «Лифос» («Камень») на польском языке в 1644.

Петр Могила был националист и патриот, защищавший, как мог, свой народ. И кроме того – просветитель и умница, который утверждал православие просвещением и отлично умел воевать на поле противника.

А Никон чуть ли не хвастался своим невежеством.

И вот вам тоже своего рода традиция – реформы в Московии-Российской империи-СССР-Российской Федерации всегда идут как антинациональные!

Реформа проводилась таким образом, что не могла не нанести удар по национальным чувствам московитов. На первый взгляд, она содержит некие национальные идеи.

Например, Никон запретил строительство столпных храмов, пришедших из Италии, разрешил строить только крестово-купольные храмы, пришедшие из Византии. Поскольку в Византии к тому времени уже строились и столпные храмы, это очередная попытка быть большим православным и большим византийцем, чем патриарх Константинопольский.

В 1655 году Никон произнес проповедь против икон фряжского письма, проникавших на Московскую Русь с немецко-польского рынка и через новгородско-псковских мастеров. Целую кипу таких икон принесли из боярских домов. Никон называл владельца очередной иконы, Макарий Антиохийский высказывал свое суждение через переводчика – уже знакомого нам Лигирида, и Никон вдребезги разбивал икону об пол.

Уже говорилось, что греки, на которых опирался Никон, были не подлинными иерархами и богословами, а скорее сборищем аферистов. Невозможно отделаться от мысли, что на соборе 1667 года судили они не сопротивлявшихся реформам старообрядцев, а «посадили на скамью подсудимых всю русскую московскую историю».[129]

Писанное на Стоглавом соборе был объявлено нерассудной простотою и невежеством, и собор 1667 года ни много ни мало, как «разрушал тот собор не в собор, и тую клятву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть».

В другом месте собор 1667 года оговаривал невежество и безрассудство святителя Макария, почитаемого на Московской Руси, как святого.

Состоялся своего рода реванш греков за московскую религиозную самоуверенность и склонность к самопревозношению, причем руками довольно сомнительных греков.

Есть, право, много общего между Никоном и Петром I.

Их роднит… странная легкость разрыва с прошлым, эта неожиданная безбытность, умышленность и надуманность в действии. И Никон слушал греческих монахов и владык с такой же доверчивой торопливостью, с какой Петр слушал своих «европейских» советчиков.[130]

Так что, в отличие от малороссов, Никон и царь проводили пусть и полезную реформу совсем не так, как это делал Петр Могила. И в самом способе проведения реформ кроется важнейшая, может быть, из особенностей раскола. Причина, по которой реформы плавно перешли в раскол.

Всей мощью государства

Московский Собор 1656 года указал, что русские могут креститься и благословлять и двумя, и тремя перстами, «лишь бы только благословляющий и благословляемый имели в мысли, что это благословение исходит от Иисуса Христа».[131]Константинопольский патриарх Паисий специально указывал, что не следует придавать большого значения правилам «неважным и несущественным для веры, которые не касаются главных членов веры, а относятся к числу незначительных церковных порядков» и что «это не должно производить никакого разделения, если только сохраняется неизменно одна и та же вера».[132]

Собор 1666 года прошел без участия иноземцев. Начался с выступления царя перед боярами и служилыми людьми.

Шел поиск разумного компромисса, и примирение было почти достигнуто. Неясно только, что было делать с решениями Стоглавого собора 1551 года. Но спустя какие-то полгода собирается новый собор, с участием фиктивных восточных патриархов (так потом военные советы Петра будут «освящаться» присутствием фиктивных генералов и полковников-иностранцев, сбежавших из Австрии в чине кто сержанта, кто поручика). На соборе 1667 года сторонники старого обряда были объявлены не просто ослушниками, как на русских соборах 1654 и 1655 годов, а еретиками, отлучены от церкви и прокляты.

Греки посоветовали царю предать упорствующих «градским казням», то есть ввести ту же практику, что была в инквизиции: «передать светской власти».

Совет иноземцев пришелся царю по душе. Государство обрушилось на общество, требуя неукоснительного послушания. А для оправдания своего своеволия и жестокости государству служил авторитет иностранцев.

Общество сопротивлялось, как могло. «Соловецкое сидение» 1668–1676 – осада Соловецкого монастыря длилась долгие 8 лет. Московское восстание 1682 года; казнь Аввакума с его сторонниками в Пустозерске в том же 1682 – вот вехи войны правительства со своим (казалось бы) народом.

Суриковский портрет боярыни Феодосии Морозовой известен каждому. Менее известно, что Феодосия Морозова и ее сестра Ефимия Урусова погибли в земляной тюрьме (в яме) в Боровске вместе с женой стрелецкого полковника М. Г. Даниловой в 1675 году.

А ведь Феодосия Морозова была дочерью окольничего П. Ф. Соковнина, родственника Милославских, то есть человека, состоявшего в свойстве с царем. А замужем состояла за боярином Г. И. Морозовым, братом царского любимца Б. И. Морозова.

И даже эта женщина за «противление» царю и патриарху арестована в ночь на 16 ноября 1671, ее огромное состояние конфисковано, а сама она погибла после страшных мук.

Собор 1666/1667 гг., так старательно собиравшийся царем и его советчиками – греческими авантюристами, закрепил существование у нас старообрядчества не как оппозиции, которая могла бы постепенно и угаснуть, а как широкого народного движения. По разным данным, от четверти до трети московитов ушли в раскол (и нелегко их осудить).

Старообрядцы стали проповедовать уход от зла, совершаемого антихристом. Проповедь, очень хорошо ложившаяся на типично московский способ решать все проблемы, а точнее, способ избегать решения любых проблем.

Старообрядцы бежали в Сибирь, в Поволжье, в казацкие области на юге (атаманы Разина крестились двоеперстно), в Литву.

Сколько пользы той же Литве от этих энергичных людей!

В Сибири старообрядцы заселили и освоили Алтай. Они провели немало экспедиций по совсем «незнаемым» местам в поисках «сокровенного града Китежа», Беловодья. Много позже экспедиции государевых людей поведут проводники-старообрядцы.

Способом уйти от антихриста стали и огненные крещения. Только в 1675–1695 гг. известно 37 гарей, в которых сгорело 20 тысяч человек, а старообрядческие агитаторы грозились «пожечь всю Русь». «Пойдем в огонь, на том свете рубахи будут золотые, сапоги красные, меду и орехов и яблок довольно; пожжемся сами, а антихристу не поклонимся».

На чьей стороне прикажете быть тому, кто хочет добра своей родине? Чего желать своему народу? Изменений любой ценой или сохранения «древлего благочестия»?

А ни на чьей. Я охотно был бы на стороне «столичных» – от Никона до «чикагских мальчиков», если бы они не были такие самовлюбленные, не презирали бы до такой степени всех остальных и не были так привержены к грубейшим методам подавления и насилия. Я охотно был бы на стороне провинциалов, если бы они не были откровенно отсталыми и готовы к каким-то изменениям, к движению вперед.

А так… позвольте, я буду сторонником не Никона, не старообрядцев, а малороссов, у которых попросту не возникает такого рода проблем.

Миф о старообрядцах

И в Российской империи, и в СССР старообрядчество описывалось, как тупое нежелание понять очевиднейшие вещи, а сами старообрядцы в этих писаниях всегда выступали то ли маньяками, то ли сборищем идиотов.

Позволю себе привести одно только место из полузабытого романа М. Н. Загоскина, в котором главный положительный герой Левшин попадает в лапы к злым раскольникам.

Двое из них – типы совершенно жуткие и мрачные, но типажи фанатиков и фарисеев известны, третий же заслуживает отдельного описания:

На огромной и вдавленной в широкие плечи голове не было ни единого волоска; но зато необычайно длинная борода его, которая, покрывая всю грудь, опускалась ниже пояса, была предметом явного уважения и тайной зависти всех раскольников Брынского леса. Ученик знаменитого наставника черноболцев, Антипа Коровьи ножки, он сам был известен во всех скитах под именем Волосатого старца. Прямой и узкий лоб, его бездушные, оловянные глаза, бессмысленные взгляды и совершенное отсутствие выражения в этих пошлых чертах лица, безжизненного в высочайшей степени, – все носило на себе отпечаток и природной глупости, и совершенного невежества. Если б борода этого лысого старика была не длиннее обыкновенных бород, то, вероятно, он прожил бы незаметно свой век в толпе безграмотных раскольников, которые повинуются своим наставникам из-за того, что они говорят с ними языком, похожим на церковный язык, которым писаны все наши духовные книги.

Казалось, случай как будто нарочно свел вместе этих трех раскольников, чтобы олицетворить перед глазами Левшина три главных начала почти всякого раскола: безумный фанатизм, фарисейское лицемерие и глубокое, закоснелое невежество.[133]

Комментарии нужны? А ведь перед нами – только один из романов, сеющий неприязненное отношение к старообрядчеству. Вплоть до того, что становится неприятен всякий, объявляющий себя старообрядцем. За все время, отпущенное историей Российской империи, разве что Мамин-Сибиряк и Д. Л. Мордовцев не внесли своей лепты в говорение всевозможных гадостей.[134]

Отвращение, неприязнь, презрение к старообрядчеству формировались и в Российской империи, и продолжали формироваться в СССР.

Имеет смысл вспомнить и талантливый роман А. Н. Толстого «Петр Первый», в котором старообрядцы редко называются иначе, нежели «раскольники», и выступают как сборища садистов, мракобесов и изуверов. И то, что статья критика Латунского, «разоблачавшая» булгаковского Мастера, называлась «Воинствующий старообрядец».

Есть, конечно, и тут исключение – романы Черкасова.[135] Но не случайно же эти романы при советской власти издавались недостаточными тиражами и представляли собой библиографическую редкость.

При советской власти старообрядец был даже в меньшей степени «внутренним врагом», чем в Российской империи. Со времен же Алексея Михайловича и Петра I в империи из старообрядца активнейшим образом сформировался образ внутреннего врага, тупицы и негодяя.

Только в 1905 году, когда многое, всегда бывшее «нельзя», стало все-таки «можно», оказалось, что большая часть русских предпринимателей – старообрядцы. Самая активная, самая современная, самая предприимчивая часть национальной буржуазии – Милюковы, Гучковы, Прохоровы, Солдатенковы, Грачевы, Рябушинские, Третьяковы – все, как один, старообрядцы. В начале XX века 64% всего торгово-промышленного населения Российской империи имели предков-старообрядцев. В начале этого столетия только купцы-старообрядцы умели вести дела так, что вытесняли из торговли немцев, армян и евреев. Купцы же, сторонники официозного православия, как правило, проигрывали инородцам и иноземцам. «Волосяные старцы» в роли самой активной и предприимчивой части русского народа?! Как же так?!

Последствия

Пора ответить все же на вопрос: чего же хотел Никон? Не что он декларировал, а чего же он хотел на самом деле?

Фактически, если не принимать всерьез разного рода заверений, он хотел только одного – послушания и покорности. Происходил отбор тех, кто хотел открытости Руси, стремился к более современным формам религиозности – это несомненно. Но такой отбор действовал все же в основном на столичную верхушку, на интеллектуалов церковной организации.

А одновременно шел другой отбор, по другому признаку: отбор послушных.

Оруэлл считал, что все диктатуры всех времен очень отличались от тоталитарных режимов: они требовали принимать за истину одно и то же, а тоталитарные режимы постоянно требуют считать истиной то одно, то другое.

Плохо он знал русскую историю! Царь и патриарх в XVII веке делают именно это: требуют от населения страны начать верить во что-то другое, не так, не тем способом…

В итоге русские люди разделились не просто на старообрядцев и новообрядцев. Не в обряде тут дело. Ничуть не в меньшей степени русские люди разделились на послушных и непокорных.

Послушные были готовы отказаться от права участвовать в решении сложных бытийных и философских проблем; и от какой-то части социальной, даже хозяйственной самостоятельности. Сказали вышестоящие, что прежние книги – неверные? Значит, неверные. Велела правящая Церковь (а с ней и государство), креститься тремя перстами? Значит, ей виднее. Будет теперь ставить «сверху» священников в приходы (а не паства будет их избирать)? Значит, так надо. А мы что? Мы – люди маленькие. Наше дело – слушать, молиться, как приказано… и делать, как чиновники велят.

Непокорные отказываются понимать, почему за них должны принимать решения власти – будь то государственная администрация или церковная верхушка. Они намерены сами решать, что для них хорошо, а что – плохо. Старообрядцы весьма однозначно, весьма категорически отвергают любое навязывание им идей или образа жизни. Да, они отстаивают консервативные формы быта (в точности, как пуритане). Но это были их нормы быта. Они их сами устанавливали и сами намеревались ими распоряжаться.

При всей своей прогрессивности никонианство подчиняло Церковь государственной машине. Вплоть до того, что Петр, то ли в порыве холуйского энтузиазма, то ли со страху названный Великим, смог легко взять и отменить патриаршество. Дал монахам «Устав Святейшего Синода»: «Вот вам патриарх». Окончательно сделал священников видом государственных чиновников.

А потом была – и весьма закономерно – секуляризация церковных земель Екатериной, окончательное превращение духовенства не просто в неподатное, но вместе с тем и в служилое, тысячами нитей привязанное к государству сословие. Да и вообще насколько позволительно считать духовными лицами тех, кому вменялось в обязанность… донести, если на исповеди слышал о злоумышлении на государственную власть. В глазах очень многих людей никонианское духовенство было вовсе не духовенством, не совершенно особым сословием, а просто «такими чиновниками». Ну, в рясах они ходят. Вицмундиры у них, стало быть, такие. И для этого отношения были свои основания.

Весьма характерно, что позже, в XIX – начале XX века, русское дворянство и вообще образованные слои общества оказались поразительно мало привержены к православию.

Будет наивно изображать людей того времени поголовными атеистами. Но почему-то образованные русские люди или «впадали в ересь» (типа О. С. Булгакова или того же Л. Толстого), или начинали проявлять повышенный интерес к католицизму и все тому же протестантству. Остается предположить, что официальное русское православие не было в силах ответить на вопросы, более всего их волновавшие.

А старообрядчество, со всем его консерватизмом и, скажем мягко, нелюбовью к Западу, сохраняло одну из важнейших черт, сближавших Русь с остальной Европой, – независимую от государства Церковь. Церковь, которая не только была отдельным и самостоятельным источником власти, ограничивающим государственный произвол, но и была способна возглавить развитие культуры. Как в Европе эпохи Возрождения… Старообрядчество сохраняло, «консервировало» дониконианские нормы: общество, живущее и развивающееся в относительной независимости от государства; общество, сохраняющее контроль даже и над Церковью – хотя бы уже через выборы священника паствой. Никонианство было от начала до конца государственническим. Старообрядчество было построено на идее главенства общества над государством. А это очень характерная черта протестантизма.

Явление, которое стало называться старообрядчеством, отнюдь не представляло из себя чего-то единого. Чем-то сравнительно цельным выступала как раз официальная Церковь. В неофициальной, «непослушной», протестантизирующейся части Церкви общее число «согласий» (направлений, течений, движений) превышает три десятка.[136] Движение духоборов, зародившееся во второй половине XVIII века среди крестьян Тамбовской, Воронежской, Екатеринославской губерний, было настолько протестантским по духу, что возникли подозрения: а не проникло ли к крестьянам учение квакеров? И впрямь: неужели вонючие мужики могли сами до этого додуматься?! То есть английские-то могли. Они цивилизованные, им можно. Но… русские – да в черноземных губерниях?! Нет, тут без квакеров никак…

В той же Тамбовской губернии в конце XVIII века Семен Уклеин, примыкавший ранее к духоборам, основал молоканство (что, тоже беглый квакер? или пуританин, сбежавший от Кромвеля и слегка заблудившийся?). «Это же была кучка сектантов», – морщились священники в разговоре с автором статьи. Да нет, не кучка! В начале XX века молокан на Руси было порядка 1,2 миллиона. Это – после всех запретов, ссылок, преследований… При том, что духоборов и молокан официально, по закону, ограничивали в правах, высылали на Кубань и в Сибирь, а в 1889–1900 гг. принудили к переселению в Канаду.[137]

Свято место пусто не бывает. Не имея возможности развивать собственные культурную и религиозную традиции, россияне ударялись в баптизм, но упорно отстаивали свое право иметь религию неофициальную, негосударственную, свободную от средневековой иерархичности и допотопной обрядности. Беспоповцы говаривали, что у них «в религии царя нет»[138]и что им «что поп, что черт». Они считали, что каждый может (и чуть ли не должен) искать собственные пути к Богу. И нет посредников в общении между человеком и Высшей силой.

Но это ведь тоже – важнейшие, сущностные черты протестантизма… Результатом раскола стало улавливание самых активных элементов населения. Тех, чья деятельность сближала Русь с Европой не по форме, а по сути.

Результатом стало формирование мощных центров старообрядческой эмиграции, имевшей в Российской империи свою агентурную сеть и немалую поддержку в некоторых кругах. В местности Ветка в Литве возникает неофициальная столица старообрядцев.

В Московии принятие старообрядцев в Литве видится, как симпатия к старообрядчеству. Симпатия, сочувствие к гонимым – возможно.

Но есть ведь и принцип: «Я категорически против вашего мнения, но я отдам жизнь за то, чтобы вы имели право его свободно высказывать».

А есть и чисто хозяйственное дело: понимание полезности старообрядцев для хозяйственного развития.

Старообрядцы активнее, чем кажется, вмешивались в жизнь Российской империи, пока Литва не вошла в ее состав, – до 1795 года. Например, они активно поддерживали «Петра III» – то ли Пугачева, то ли не Пугачева… В числе всего прочего, старообрядцы похитили одно из четырех знамен голштинской гвардии Петра III, чтобы Пугачев легче мог бы выдавать себя за Петра III.

Глава 25

ПОЛЬША: СОБЛАЗН И ЖУПЕЛ РУССКОЙ ИСТОРИИ

И находились даже горячие умы, предрекавшие расцвет искусств под присмотром квартальных надзирателей.

М. Е. Салтыков-Щедрин

После 1613, тем более после 1634 года, когда Владислав окончательно отказался от московского трона, само слово «Литва» фактически становится синонимом слова «Польша».

Нет ведь никакой специальной политики Великого княжества Литовского; нет в нем ничего такого, чего не было бы в Польше, разве что кириллица и русский язык, все больше становящийся белорусским. Литва выступает только и исключительно как часть Польши, и все.

Конечно же, нет никаких «выходов из Литвы».

А Московия, что очень важно, продолжает с Речью Посполитой отчаянную конфронтацию. Частично – из-за претензий Владислава на московский престол, частично – из-за Украины. Ведь Московия продолжает считать себя царством всех русских, то есть и тех, кого мы сейчас называем украинцами и белорусами.

А после унии 1596 года на Украине все нарастала тенденция – присоединиться к Московии. Правда, не у всех и не везде.

Волынь и Галиция, ставшие коронными землями с XIV века, плевать хотели на все казацкие дела, и даже Православное братство во Львове под Москву уже не хочет. Территории, вошедшие в Польшу недавно, с 1569 года, еще выбирают. Православное простонародье на Левобережной Украине однозначно хочет «под Москву», а русская шляхта Украины практически полностью окатоличена и ополячена, и под Москвой не осталась даже после присоединения.

Единственно, чего не сделало польское правительство, так это не уравняло в правах католическое и православное население. С 1633 года православная церковь в коронных землях легализована, в смысле – официально дозволена, и часть приходов и зданий церквей ей возвращена.

Но равенства нет, и вопрос стоял только о том, когда именно произойдет взрыв. В современных польских школьных учебниках, кстати, о давлении на православных вообще ничего не говорится. Причины войны остаются загадочными, констатируется только, что

…украинцы объединились с татарами и русскими против поляков.[139]

Учебники не говорят правды, потому что не было единого акта объединения, и потому что само польское правительство и польская шляхта отталкивали от себя людей.

В 1638 ограничение числа реестровых казаков спустило механизм события, которое в советской историографии называлось всегда очень торжественно: «Освободительная война украинского народа 1648–1654 гг.».

Что можно сказать о войне, которая ведется под лозунгом: «Возьмите нас к себе в дворяне»? А именно таков был лозунг: казаки требовали расширить число реестровых казаков. Польское государство отказалось идти на поводу у шантажистов.

Где жили казаки, там не могло быть настоящего хозяйства, где паны правильно вели свое хозяйство – там неприемлем был бродячий образ жизни казаков… Казацкий элемент был отрицанием… принципа общества, отрицанием принципа государства…

– так считает украинский историк Пантелеймон Кулиш. Подчеркну – украинский историк.

Довольно много писалось и о том, что казаки не выиграли ни одного сражения, в котором не участвовали бы татары.

Татары отходят… вслед за ними бегут и казаки. Очень похоже, что кроме социальных причин, тут опять срабатывали четко прослеживаемые проблемы избыточного населения.

В запорожцы шел тот, чьи руки и чей рот оказывались «лишними» где бы то ни было, а это всегда вояки еще те… Вопрос был, собственно, только в том, как быстро удастся полякам задавить восстание. Единственной внешней силой, готовой помочь Украине, была Московская Русь.

В октябре 1653 года Земский собор в Москве высказался за присоединение Украины, и дело встало за официальными актами объединения.

Переяславская рада 8 января 1654 года в Российской империи и в СССР считалась исключительно важным событием, а Б. Хмельницкий – значительнейшим государственным деятелем. Настолько, что сам город переименовали в Переяслав-Хмельницкий. Наверное, это справедливо, если смотреть на все исключительно из Москвы: ведь если этому событию и придавать важное значение, то только как этапу роста будущей Российской империи.

После русско-польской войны 1654–1667 годов Польша по Андрусовскому перемирию признает присоединение к Московии всей Левобережной Украины и возвращает Смоленское и Черниговское государства. Правобережная, Западная Украина, осталась в составе Речи Посполитой.

Но в истории самой Украины все было вовсе не так однозначно. Сословиям на Украине предоставлялось самоуправление. Сохранялись права казаков на выбор гетмана, войсковой суд, наследование имений и земель. Но есть тут одна закавыка… Украинцы, как выясняется, очень развращены своим пребыванием в составе Речи Посполитой. Эти зловредные крамольники воображают, будто они – свободные подданные московского царя, и что соблюдение условий перемирия странами обязательно. А царь, естественно, считает их… кем? Ну конечно же, холопами! И не особенно затрудняет себя данными обещаниями.

Казацкая старшина в этих условиях раскалывается. Может быть, лучше уж остаться в составе Речи Посполитой?!

В 1657 году помирает Хмельницкий. Что характерно, памятники ставило ему правительство Российской империи, но никогда – сами украинцы.

В 1658 году новый гетман Иван Выговский заключает с Польшей договор о восстановлении ее прав на Украину.

Тогда, осознав, наконец, опасность потери Украины, Речь Посполитая готова включить в себя третий элемент федерации – Княжество Русское. Заметим – отнюдь не Великое княжество (да и не тянут на Великое княжество три украинских воеводства), но хоть что-то.

Против присоединения к Московии были и другие гетманы – Юрий Хмельницкий, Павло Тетеря, Петро Дорошенко. Одни – за воссоединение с Польшей. Самойлович хочет создать независимое украинское государство, но под Московию никто уже не хочет.

Но все решается уже без Украины. Проклятая судьба Западной Руси! Вечно она – между Польшей и Московией, и вечно ее судьбу решают другие! Попытка Петра Ивановича Мазепы создать независимую Украину в 1709 году – это уже последнее движение, последняя судорога политической агонии.

Разумеется, эти события не особенно способствуют взаимопониманию славянских стран, и без того оставляющего желать лучшего.

Единственный случай, когда Речь Посполитая и Московия выступают единым фронтом, это польско-турецкие войны, ведущиеся с 1620 по 1699 – почти все XVII столетие.

В Тридцатилетней же войне (1618–1648 гг.) Московия занимает позицию странную и в то же время объяснимую…

Тогда сложились две большие коалиции: католических континентальных держав – Испании, Речи Посполитой, Священной Римской империи германской нации. И антигабсбургской коалиции, в которой только Франция была католической державой. А Дания, Швеция и Голландия – соответственно, протестантскими.

Какая коалиция была ближе Московии – во всех отношениях? Тем более, что Швеция до 1617 года владела Новгородом, а еще почти столетие продолжала владеть Ижорской землей и устьем Невы?

Поэтому поддержку Московией коалиции Франции, Швеции, Голландии и Дании я назвал странной.

Но если помнить о маниакальной нелюбви к Речи Посполитой в Москве, поддержка становится объяснимой.

Не в последнюю очередь эта поддержка не дала полякам помочь Священной Римской империи и сделала Тридцатилетнюю войну такой затяжной и свирепой. Население Германии сократилось на треть, местами – наполовину. Шведы добились крупных военных успехов, а чуть позже, во время Северной войны 1655–1660, Речь Посполитая оказалась на грани завоевания Швецией и утраты самостоятельности. Эти события вошли в польскую историографию под мрачным названием «Потоп» и, конечно же, очень ослабили Речь Посполитую. По мнению большинства историков, польско-шведские войны и ослабили Речь Посполитую так, что в XVIII она не смогла больше существовать.

Второй причиной ослабления Польши было своеволие и дерзость шляхты.

XVII–XVIII века – это эпоха пана Ляша, приговоренного за «буйства» к «баниции», то есть изгнанию из Речи Посполитой 28 раз. Пан Ляш подшил приговорами бекешу, и, разгуливая по столице, вслух сожалел, что приговоров мало, остались неподшитые места.

В начале XVIII века Сапеги вели частную войну с Польшей. На них за «самоуправство» был объявлено «посполито рушенье». Сапеги проиграли войну, и повинились перед королем, но ведь какой масштаб! Какой цинизм! Какое бессмысленное расточение материальных ценностей, времени, сил и самих человеческих жизней…

Это эпоха магната Франца-Ксаверия Потоцкого, гайдуки которого высекли судей, выносивших ему приговор за «бесчинства». Разложили на пергаменте с текстом приговора и высекли, спустив штаны.

А сын Ксаверия, Феликс Щенсный-Потоцкий, имел неосторожность влюбиться в дочь небогатых шляхтичей, Гертруду Комаровскую. Родители были категорически против; они хотели женить Феликса на Юзефине Мнишек – из того самого семейства. «Зато» папа Юзефины был краковским кастеляном, и такой брак был бы «равным».

На семейном совете решено было похитить Гертруду и постричь ее в монахини (как видно, Потоцкие мыслили сходно с московскими князьями и царями). А может быть, получить у папы римского разрешения на расторжение брака…

Возможности такого рода были. Свиту Франца-Ксаверия Потоцкого составляло 30 шляхтичей во главе с мажордомом, князем Четвертинским, а частная армия состояла из двух полков – уланского и драгунского.

Тридцать гайдуков во главе со шляхтичем Загурским ночью напали на дом Комаровских, похитили Гертруду, и увезли ее, завернув в несколько перин. По одним данным, Загурский просто не рассчитал веса перин. По другим, похитители встретили по дороге крестьянский обоз и решили не рисковать. Во всяком случае, когда опасность миновала и перины сняли, беременная Гертруда была мертва. Труп бросили в пруд, а потом тайно похоронили.

Комаровские начали уголовный процесс, и, по одним сведениям, стоил Потоцким местечка Витков и трех селений в Белазском воеводстве. По другим, суд приговорил убийцу Гертруды к смерти. Франц-Ксаверий к тому времени помер, и его труп извлекли из могилы и повесили. По еще одной легенде, повесили не труп Ксаверия, а труп Загурского. Во всяком случае, Потоцкие откупились, и никого живого не повесили. А Феликса вскоре женили на Юзефине Мнишек, дочке краковского кастеляна.

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒