На Мойке, 12

Они нам от Некрасова завещаны:
Анапестов трёхстопная унылость,
Истерики и слёзы русской женщины,
Любви непостоянство и постылость.

И снега неприкаянное крошево
На улицах, так скудно освещённых;
И ничего родного и хорошего
На лицах у прохожих полусонных.

Такое настроенье исторически –
Почти смиренье крысы в мышеловке…
И, кажется, троллейбусы нервически
Приходят ранним утром к остановке.

По-прежнему поэт живёт и кается
За каждый звук, растраченный впустую.
…Но лишь сейчас неврозом называется
Такая боль у сердца одесную.

Зима приходит, опоздав, куда
Её зовут с особенным волненьем.
Прозрачная сосулек борода
В руках растает сахарным печеньем.

Недолговечен снег, и за окном
Морщинистая липа очень скоро
С напудренным простится париком
Из гардероба старого актёра.

На улице всё реже белый цвет
И всё привычней нищенское платье.
Но что ж? Тем лаконичнее портрет,
Рождённый поэтической тетрадью.

Монаха аскетичней и скупей
Забыл январь о мантии богатой.
На серой плитке серых голубей
Собрание любуется закатом.

Но города изменятся черты –
Он к празднику вернётся от печали,
К зиме, к лучам Рождественской звезды,
Благословлявшей мир в его начале.

3. На Мойке, 12

Словно из старинного альбома
Жёлтый за колоннами фасад.
Белый снег у Пушкинского дома –
Поминальный и узорный плат.

Вьюга страшной каруселью кружит,
И не разорвать её оков.
Здесь на Мойке воцарилась стужа –
Смерть поэта видел град Петров.

Не Дантеса выстрелом убит он,
А придворной сплетнею, шутя…
В кабинет по лестнице Никита
Нёс поэта, как своё дитя.

И на узком кожаном диване
Дни его последние прошли
Посреди чудовищных страданий
И бессильной скорби Натали.

Но душа поэзии воскресла…
И бессмертной памятью живут
Красное «вольтеровское» кресло,
Пушкинские стихи на шкафу.