оно едино, оно не может быть текучим и подвижным - оно неподвижно.

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 2

оно едино, оно не может быть текучим и подвижным - оно неподвижно.

И, самое главное, открывается нам оно не через глаза,

не через уши, не через осязание или обоняние,

а оно открывается нам только одним образом: только через наш разум.

Поэтому нужно очень внимательно относиться именно к своему разуму и не

позволять ему оказаться затемненным чувственными восприятиями.

Вот такое противопоставление бытия и сущего, оно задало философское напряжение,

что привело к постановке целого целого ряда вопросов.

И, пожалуй, самым важным открытием Парменида после обнаружения

проблемы бытия. Это было открытие тождества бытия и мышления.

Парменид формулирует это примерно следующим образом: одно и то же — мысль и

то, о чем мысль.

Кажется это странным.

Ну, предположим: Я мыслю яблоко.

Я хотел бы съесть яблоко.

Но я же не могу съесть свою мысль о яблоке.

Поэтому мысль о яблоке и яблоко — это, конечно, разные вещи.

Надо понять, что имел в виду Парменид, говоря про тождество бытия и мышления.

В каком-то смысле мышление может быть только мышлением бытия.

Для Парменида вот что важно: мышление, настоящее, рациональное мышление,

при помощи разума, не затемненное чувствами,

оно открывает нам чистое бытие, и ничего, кроме бытия.

Нельзя мыслить то, чего нет.

Ну, правда, попробуйте мыслить небытие, чистое небытие, ничто.

То есть не какую-то вещь даже, а просто небытие,

отсутствие чего бы то ни было.

Как вы будете его мыслить?

Оно не может стать предметом для вашей мысли,

вы не можете приписать никаких качеств этому...

это даже объектом ведь не назовешь, да?

Небытию нельзя приписать качеств, нельзя сказать, что это предмет какой-то.

Поэтому схватить его мыслью не получается.

Все, что может наша мысль схватить, может быть только принадлежащим бытию.

Ученик Парменида Зенон Элейский, он ту же самую мысль

пытался раскрыть с другой стороны, я бы сказал, методом от противного.

Если Парменид провозглашает, что бытие едино, неподвижно,

вечно, то Зенон предлагает нам попробовать от обратного: а если мы представим себе,

что бытие множественно, что бытие подвижно, что оно делимо или преходяще?

К чему мы придем? Просто напросто давайте попробуем.

Руководствуясь такими рассуждениями, Зенон сформулировал около 40

так называемых апорий, то есть, буквально - «безвыходных рассуждений».

Давайте на секундочку призадумаемся, что такое апория?

Буквально это тупик, безвыходность.

Но что в этой безвыходности есть?

Ведь мы пришли в этот тупик каким-то путем, по какой-то дороге,

и этот тупик не просто место, где мы остановились и тупо стоим смотрим.

Скорее, это вызов, это вопрос, это констатация того,

что наша дорога завела нас куда-то не туда.

Это приглашение остановиться и немножко поразмыслить над правильностью

выбранного пути.

Вот именно в этом ключе,

как я считаю, необходимо относиться к рассуждениям Зенона.

Первое самая известная апория Зенона называется «Ахиллес и черепаха».

Ну, суть ее, я думаю, что вам достаточно хорошо знакома.

Коротко перескажу.

Представим себе,

что быстроногий Ахиллес состязается в беге с медлительной черепахой.

У черепахи есть некоторая фора, она стартует немножко впереди.

Вопрос: догонит ли Ахиллес черепаху?

Спросим себя.

Для того чтобы догнать черепаху, не должен ли Ахиллес вначале оказаться в той точке,

откуда черепаха стартовала?

Да. Должен.

Противоположное немыслимо.

А пока он в эту точку будет перемещаться, черепаха разве не уползет вперед,

в какую-то следующую точку?

Да, конечно, уползет.

Теперь из этого состояния, чтобы Ахиллес догнал черепаху,

разве он не должен сначала переместиться в точку, где она на данный момент находится?

Должен.

А за это время черепаха уползет еще дальше.

Сколько раз так можно повторить?

Бесконечно.

Оказывается, что даже несмотря на то, что расстояние между ними будет сокращаться,

мы не можем помыслить, как Ахиллес догоняет черепаху.

Это очень странно,

потому что в реальной жизни при помощи своих глаз мы постоянно видим,

как один предмет догоняет другой, как предметы движутся относительно друг друга.

А Зенон показывает нам, что,

оказывается, невозможно в строгом смысле помыслить относительное движение.

Ахиллес не догонит черепаху.

Вот представить это можно, вообразить это можно,

а строго это помыслить мы не способны.

Вторая апория.

Называется она «Дихотомия», то есть, буквально - «деление пополам».

Она о том, что невозможно помыслить начало и конец движения.

Почему? Представим,

что человеку нужно переместиться из точки А в точку В.

Для того чтобы пройти весь отрезок, нужно пройти вначале половину пути,

ага, но чтобы пройти половину, надо еще пройти перед этим половину половины,

но и это еще не все, потому что до того он должен пройти половину половины половины.

Сколько раз мы можем так отступать от заданной физической точки?

Бесконечное количество раз, и фактически окажется, что любой,

даже очень маленький отрезок будет состоять из бесконечного числа половинок

половинок половинок половинок и так далее.

А, значит, движение не только никогда не закончится, но, похоже,

оно никогда и не начнется.

Таким образом, данная апория показывает,

что мы не можем помыслить начало и конец движения.

Ну, и еще одна, самая, пожалуй, красивая апория называется «Стрела».

Она о том, что мы не можем помыслить сам процесс движения.

Представим себе летящую стрелу.

Зенон спрашивает: равна ли стрела себе самой?

Ну, конечно, равна.

Она в каждый момент времени занимает в пространстве место, строго равное ее

габаритам, от начала и до конца.

Она не больше и не меньше.

Может ли она передвигаться вперед, переползая, удлиняясь спереди,

укорачиваясь сзади?

Нет, она всегда равна себе.

А теперь зададим три четких вопроса.

Вот стрела в данный момент занимает место от сих до сих.

Там, где ее еще нет, она летит?

Очевидно, там она лететь не может.

Там, где ее уже нет, она летит?

Ответ тоже отрицательный.

А там, где она сейчас находится?

Внимание, тут она летит?

Что мы здесь видим?

Мы видим, что она здесь находится.

Видим, что занимает место.

Но мы не видим здесь полета, потому что это место строго от одной точки до другой,

то есть самого полета мы не видим ни здесь, ни там, ни тут.

Мы не способны помыслить, оказывается, сам процесс движения.

Летящая стрела покоится.

На самом деле к рассуждениям Зенона следует

относиться с большим вниманием и уважением.

Не стоит их упрощать.

Подведем некоторые итоги.

Вопрос о бытии, проблема бытия, проблема эта была, пожалуй,

самой первой философской проблемой,

которую вообще поставило перед собой европейское человечество.

И отделение существующего от того, что делает его существующим,

от бытия, было колоссальным шагом вперед.

И здесь же мы находим, пожалуй,

первое философское открытие в истории человечества.

Это открытие тождества бытия и мышления.

Хоть и трудно понять его правильно, но, тем не менее,

это одно из самых первых философских открытий, которое впоследствии

неоднократно воспроизводилось различными философами на новом и новом уровне.

Обсуждая Парменида и Зенона, мы видим опасность упрощенного

понимания принципа тождества бытия и мышления и Зеноновских апорий.

Кажется, что современная наука, математика, например,

давно преодолела тот способ мышления, в рамках которого был закупорен Зенон.

Однако на самом деле важно,

что рассуждения Зенона, равно как и рассуждения Парменида,

всегда можно воспроизвести уже и для новой математики, и для новой науки.

И в каком-то смысле они по-прежнему сохраняют свою силу и по-прежнему цепляют

нас, заставляют нас спрашивать, что такое бытие, сущность и существование.

2. Понятие бытия,

так блестяще сформулированное Парменидом, не могло оставаться неразработанным.

И вот уже у Аристотеля мы находим учение о десяти родах бытия, то есть о категориях.

Список этих категорий показывает примерную карту того, как устроено бытие.

Показывает границы бытия и одновременно границы нашего мышления.

Этот список, он еще полнее и четче показывает,

иллюстрирует тезис Парменида о тождестве мышления и бытия.

Действительно, что мы можем помыслить и осмысленно сказать о бытии?

Мы можем назвать какое-то бытие.

Например, этот кот или этот стол.

Мы можем сказать что-то о количестве — свойство, которое предполагают меру.

Например, два кота, три стола.

Мы можем сказать, что-то о качестве — это свойство,

которое не предполагает меру, например, рыжий кот или деревянный стол.

Можем сказать что-то об отношении, например, кот находится на столе.

Стол больше кота.

Можем упомянуть расположение в пространстве и времени.

Например, кот левее или правее стола,

кот перед столом, или за столом — это пространственные отношения.

Можем говорить о времени.

На этом столе вчера был кот.

Можем говорить о состоянии, или о ситуации, о взаимном расположении частей.

Например, кот сердитый, стол старый.

Можем говорить об обладании.

Например, этот стол принадлежит мне.

Я обладаю этим столом.

Этот кот принадлежит мне, и так далее.

Можем говорить о действии и претерпевании, наконец,

что выражается у нас глаголами активного и пассивного залога.

Например, я разбил стол.

Стол оказался разбит мной.

И вот, если верить Аристотелю,

этим перечнем исчерпываются все возможности сказать что-либо о бытии.

Помыслить бытие.

Одновременно вы видите, как точно совпадают границы бытия,

эти десять категорий, с границами грамматических категорий.

То есть границы бытия и границы мышления одновременно у Аристотеля оказываются и

границами языка.

Сконцентрируемся теперь на трех первых категориях.

Сущее и его свойства.

Что мы здесь видим в первую очередь?

Мы видим, что свойства у предметов очень сильно отличаются.

Есть такие свойства, без которых предмет невозможно помыслить.

Они неотъемлемы от предмета.

Например, неотъемлемым свойством стола является наличие у него протяженности

в пространстве, наличия у него размеров, наличия у него длины, ширины и высоты,

а также наличия цвета, массы, и так далее, что еще можно добавить.

Неотъемлемым существенным свойством любого четного числа является кратность двум.

Неотъемлемым свойством квадрата является равенство сторон, и так далее.

А бывают свойства акцидентальные.

То есть случайные, привходящие,

которые могут присутствовать у предмета, а могут и отсутствовать.

Предмет легко можно помыслить и без них.

Например, квадрат может быть зеленого цвета или красного,

но к самому квадрату это не имеет никакого отношения, не затрагивает его сущности.

А что же такое сущность, таким образом?

Сущностью можно называть такую полную совокупность существенных свойств

предмета, которая может выступать фактически заменителем этого предмета,

в которой предмет полностью свернут, полностью содержится.

Разговор о том, что у каждого предмета есть его сущность,

для философии очень важен.

Вспомним, что говорил нам Пифагор вообще про философию.

Он говорит: «Философия — это всматривание в окружающее нас сущее.

Философия — это наука о сущем, как таковом».

То есть наука, которая раскрывает нам сквозь явления,

какую-то глубже лежащую сущность вещей.

Поэтому сейчас, введя категорию сущего и его сущности,

мы задали одновременно то движение мысли,

которое характерно будет для многих философов европейских на протяжении веков.

Стремление постигать сущность предметов,

а не ограничиваться только лишь их явлениями и их поверхностью.

Отсюда еще одно важное для онтологии понятие – понятие субстанции.

Субстанцией называется такое сущее, которое существует само по себе,

а не в чем-то другом и не через что-то другое.

Вот например прическа.

Прическу никак нельзя назвать субстанцией, потому что прическа является прической

и существует только на человеке, точнее на его волосах.

Она реализуется на волосах.

Невозможно представить прическу без волос.

Или дыра.

Вот дырка от бублика.

Можете представить дырку от бублика без бублика?

Дырка существует только внутри бублика, через него, а не сама по себе.

Таким образом, это очень важное деление позволяет нам

сразу ограничить круг наших философских поисков.

Похоже, нас как философов интересует вовсе не всякое сущее,

а прежде всего субстанция: такие предметы,

существование которых завязано на себе самом.

Со временем термин «субстанция» обрел даже более глубокий смысл и стал означать

фундаментальную «первооснову», «предельное основание бытия».

То есть все сильнее и сильнее философы нагружали этот термин новыми и

новыми смыслами.

В конце концов, если мы вот так вот радикально поставим вопрос о том,

сколько же в мире субстанций, то у нас будет три варианта ответа.

Первый вариант ответа мы находили еще у Парменида,

а позже мы находим его у Джордано Бруно или у Спинозы — он называется монизм.

Монизм утверждает, что существует только одна субстанция.

В каком-то принципиальном смысле мир един, его множественность — это нечто кажущееся.

Дуализм, который мы находим, например, у Декарта,

утверждает, что есть две субстанции.

Декарт, например, считал, что есть мыслящая субстанция — это мой разум,

а есть протяженная субстанция — это весь окружающий мир.

Ну и наконец, третье направление.

Называется оно плюрализм и утверждает, что в мире существует множество субстанций,

потенциально может быть даже бесконечное количество субстанций.

Пример реализации такой стратегии мы находим в учении Лейбница,

в его учении о монадах, мельчайших частичках бытия,

природа которых непонятна: то ли материальна, то ли идеальна, - это не важно,

но из них складывается все остальное.

Важно, что их очень много.

И именно в их отношениях, в отношениях между монадами, и складывается тот мир,

который мы видим вокруг себя.

Теперь, дав беглый обзор того,

как устроено сущее, мы переходим к очень важному вопросу.

Сущее.

Оно открывается нам только в опыте, мы можем узнать о нем только ознакомившись,

или какие-то виды сущего мы можем вывести чисто логически.

То есть — по-другому спрошу то же самое: можем ли мы существование

каких-то предметов вывести напрямую из понятия об этих предметах,

прямо из их сущности? Здесь наиболее показательным является кейс,

реализованный в средневековой философии.

Знаменитое онтологическое доказательство Ансельма Кентерберийского.

Оно посвящено доказательству бытия Бога, а называется онтологическим,

потому что по сути развертывается с опорой на понятие бытия.

Примерно схема рассуждения такова у Ансельма.

Представьте себе художника и его картину, еще до того как он картину нарисовал,

картина есть в его разуме, то есть картина может существовать только в разуме,

а может в разуме и в действительности.

И вот спросим себя: какое существование больше, полнее?

Разумеется то, которое и в разуме и в действительности.

Это некоторая иллюстрация к очень важному понятию «больше».

А теперь Ансельм спрашивает: «Что такое Бог?» Бог — это то,

более чего нельзя ничего помыслить.

Вот такое вот нейтральное определение,

которое не связано ни с какой конкретной религиозной традицией.

Я думаю, что многие религии согласятся с таким определением Бога.

То, более чего нельзя ничего помыслить.

Дальше Ансельм очень просто рассуждает.

Если то, более чего нельзя ничего помыслить, существует только в одном

разуме, то есть только лишь мыслится, а в реальности его нет, значит его еще можно

помыслить существующим и в реальности, то есть еще немножечко большим.

Но мы вступаем в противоречие.

Ведь по определению - это то, более чего уже нельзя ничего помыслить.

Раз мы пришли к противоречию, то получается, что объект, который мы ищем,

тот, больше которого нельзя ничего помыслить, не может быть только в уме.

Он должен быть еще и в действительности.

Так красиво и элегантно Ансельм доказывает бытие Бога.

Хотя уже его современники, и тем более его далекие потомки много

вариантов критики предложили к этому рассуждению.

Кажется, что-то важное схватил Ансельм в этом рассуждении,

какую-то важную связку между сущностью и существованием,

но слишком поспешный и наивный переход от сущности к существованию, конечно,

приводит нас к грубой и глубочайшей путанице.

Например, Гаунилон из Мармутье привел аналогичное

рассуждение про наипрекраснейший остров.

Он говорит: "Представьте себе самый совершенный остров.

Остров, который обладает всеми совершенствами,

которые только могут быть у острова.

Пока он мыслится нами только лишь в нашей голове, он будет не самым совершенством.

Остров, который реально существует, это нечто большее, чем остров,

который только лишь нами мыслится, а если мы его определили как самый совершенный из

островов, то по аналогии с рассуждением Ансельма мы должны прийти к выводу,

что этот идеальный остров существует".

Но нетрудно понять, что таким же образом можно доказать существование чего угодно —

наипрекраснейшего совершеннейшего студента, президента, и тому подобное.

Более глубокую критику этого рассуждения реализует

Иммануил Кант и позже Готлоб Фреге.

Они говорят примерно об одном и том же: «Существование нельзя вывести из

понятия о предмете».

Почему?

Потому что в понятии только свойства предмета скомпонованы,

а существование — это не свойство.

Как говорил Кант: «Существование не является реальным предикатом».

Его нельзя приписать объекту и думать,

что содержание понятия объекта от этого как-то увеличилось.

«Сто действительных талеров в моем кармане не содержат в себе ни на йоту больше того,

чем сто возможных талеров», — говорил Кант.

Если Кант и Фреге правы, и существование — это не реальный предикат,

тогда мы, по крайней мере, ограничили себя от важной путаницы.

Мы теперь не будем из высказываний типа «круглый квадрат кругл» делать вывод,

что круглый квадрат существует.

Потому что от этого философы очень сильно переживали.

Американский философ Уиллард Куайн даже называл такой способ рассуждения

«бородой Платона», или «бородой Парменида».

Опираясь на мысль Парменида о том, что нельзя мыслить небытие,

Куайн боялся, что любое высказывание о чем-то несуществующем, о круглых квадратах

или о золотых горах, заставляет нас поверить в существование этих объектов.

На самом деле, вот так вот отделив существование от остальных свойств,

мы показываем, что это не так.

Таким образом, что можем мы теперь сказать?

Сущность и существование — два важнейших понятия в философской онтологии,

учении о бытии.

Связь их между собой — одна из важнейших проблем онтологии.

Категория сущности связана с мыслимостью,

а категория существования связана с действительностью.

И конечно, границы мыслимого и границы существующего должны совпадать.

Но из этого еще не следует,

что мы в каких-то частных случаях так уж легко можем вывести одно из другого.

⇐ Предыдущая 12