Глава тринадцатая.

Глава тринадцатая.

Они встречались мельком: он, увидев ее во дворе, скользнет по ней взглядом, или она, заметив ее, поклонится со всем почтением, а потом уйдет. И все это на виду у дворни, у отца. Старик молчал и хмыкал. Иногда капитану начинало казаться, что тот что-то затевает, и это «что-то» ой как не понравится всем остальным!

Когда положенное время отпуска миновало, Соджун вернулся на службу. Теперь каждый день он следовал за паланкином отца, провожая того во дворец, а уже потом ехал в магистрат. Едва господа уезжали, за ворота выкатывалась телега, груженная навозом. Елень держала вожжи и направляла лошадь. Так и проходил день за днем.

Отец назначил ответный визит семьи невесты, но сына, как на грех, отправили на пять дней на полевые учения. В день отъезда старик вынужден был отправиться во дворец раньше времени, поэтому не мог проводить своего отпрыска. Соджун помогал сесть в паланкин и кивал, слушая наставления. Но вот грозный политик уселся и посмотрел в последний раз на сына, стоящего с понурой головой.

— Что поделать? — проворчал он. — Служба есть служба. Но как только вернешься, пригласим Имхи с родителями к нам.

Соджун вздохнул и промолчал.

Свадьба для него была костью в горле. Все чаще он вспоминал странный разговор в тот вечер, когда втроем они прятали сокровища в старом доме матери.

Дом матери давно стоял заброшенным: дедушка умер лет семь-восемь назад. Отец забрал к себе оставшихся слуг, а дом заколотили. Конюшня, домик для слуг, старая гончарная мастерская и сам господский дом — вот и все богатство участка. Ветер елозил по двору неприбранную листву с позапрошлых зим, а здесь ему было где разгуляться! Находящийся на краю обрыва, откуда открывался великолепный вид на горы и лес, расстилающийся далеко внизу, он влюблял в себя с первого взгляда. Просторно, свежо, свободно! А как весной здесь пахло цветущими персиками и хурмой!

Соджун любил сюда приходить ребенком, любил тихого деда, с которым они играли в бадук или просто смотрели на горы, плачущие под тягучую мелодию дождя. Дождь все шел и шел, повисая тяжелыми каплями на темных жестких листьях старой хурмы, но, закутавшись в дедову куртку, мальчик не хотел уходить в тепло дома. Здесь, рядом с дедом, ему было теплее, чем у самой жаркой печи. Потом дед доставал старую треснувшуюся свирель и подпевал дождю. Такой музыки Соджун больше никогда не слышал.

А иной раз бывало мальчик заставал деда в ремесленной. Еще ребенком он понял: гончарное дело — не ремесло, а таинство! Гончарный круг крутится, а под морщинистыми руками рождается кувшин или ваза. Размеренный шелест круга, мягкая, податливая глина в умелых руках. Пахнет землей и дождем, и солнце, заглядывавшее через открытую дверь, ослепляет и заставляет жмуриться, но Соджун не уходит. Он не может оторвать взгляда от дедовских рук, творящих волшебство. Он тоже умеет лепить из глины, но именно лепить, а не творить. Вот дед — настоящий волшебник! Сколько удивительных воспоминаний хранит этот дом!

Капитан всегда относился к Елень по-особенному. Она ему нравилась всю жизнь, и он сам вряд ли мог назвать конкретную причину этого, но в ту удивительную ночь словно увидел другую сторону этой женщины.

Как только они ступили за ворота, Елень замерла, пораженная распахнувшимся видом. Она подошла к забору, стоящему на краю уступа и только тогда выдохнула. Свет луны серебрил все вокруг: и лес, и горы казались припорошенными серебром. Соджун подошел к женщине, глянул вниз и не увидел ничего особенного.

— Ах, сколько здесь свободы! — вдруг выдохнула она едва слышно.

— Красиво, госпожа, что и говорить, — засмеялся Анпё, а потом тряхнул мешком, который так оттягивал плечо, — а этого богатства хватит и дом залатать, и сараи заново отстроить, да и жить припеваючи, не зная горя.

Елень опустила глаза и усмехнулась.

— Возможно, — неуверенно сказала она с такой пугающей грустью, что у Соджуна, стоящего рядом, невольно сжалось сердце.

Анпё вдруг стал рассказывать, как обустроить участок: тут лучше поставить чайный домик, а вот здесь стоит посадить розы, а там можно сделать навес, чтобы… Соджун слушал слугу и не слышал. Он по-новому оглядел участок, посмотрел на него, как хозяин, коим по сути и являлся. У него даже документы были на эту землю: дед перед смертью передать успел. Вот только… вот только как он уйдет из родного дома? Будь у него старший брат, Соджун бы не задумывался, но он единственный сын министра Ким, а значит уйти из дома — навлечь позор на всю семью. Отец не поймет. Да и вообще никто не поймет.

Вот только сейчас подсаживая старика в паланкин, он вспомнил счастливые лица Анпё и Елень. Им бы там точно жилось лучше.

Он уже собрал вещи, как в дверь тихонько поскреблись, и в комнату вошла Елень. Она принесла какие-то вещи и пару склянок. Соджун так не ожидал ее увидеть сейчас, что казался застигнутым врасплох. Заметив его растерянность, она потупилась и отвела глаза.

— Перед дорогой нужно сменить повязку, — пояснила она.

— Это не рана, а полраны, стоит ли о ней столько говорить? — усмехнулся капитан.

— Может и не стоит, но вам будет легче, если она не станет беспокоить вас.

— Она и так не беспокоит.

Но женщина подошла, положила на столик вещи и открыла одну из склянок, а потом посмотрела на Соджуна. Тот вздохнул и стал развязывать пояс ханбока.

Рука действительно уже совсем не беспокоила, хотя еще не совсем затянулась: пальцем он нашаривал чувствительную ямку. Когда по ней попадали учебным мечом или палкой, она тут же напоминала о себе — Соджуна это доводило до тихого бешенства. Он послушно сбросил ханбок и нижнюю рубашку. Елень долго и скрупулезно рассматривала рану. Выражение ее лица позабавило Соджуна, и он, не удержавшись, усмехнулся:

— Ну что там, доктор Фао[2]? Я здоров?

Елень вздохнула, и Соджун тут же помрачнел.

— Конечно, она почти зажила. Даже повязка не нужна, но это вот что? — и с этими словами женщина ткнула куда-то пальцем, боль на миг ослепила.

Соджун даже обомлел.

— А! Ничего страшного, просто синяк. Правда, размером с кулак. С ваш кулак, не мой. Был бы меч — была бы дырка.

— Госпожа…, — кое-как просипел капитан.

— Я не госпожа, господин, а раба. Раба, которая жива, пока живы вы.

Эти слова отрезвили Соджуна. Он посмотрел на ее измученное лицо и сделал то, что не мог себе позволить сделать раньше. То, о чем даже не помышлял, потому как это было где-то за чертой трезвого восприятия. Большие мужские руки легли на острые локти и притянули к себе женщину. Елень, не ожидавшая ничего подобного, шагнула — неуклюже, косолапо — и просто ткнулась носом в широкую грудь Соджуна. Он и не прижал ее к себе, а просто привлек и тяжело вздохнул. Елень, в первый миг желавшая вырваться, вдруг передумала. Под ухом она чувствовала, как учащенно бьется сердце этого молодого мужчины, и ей почему-то стало грустно: он уедет на долгие пять дней и хорошо, если старый хозяин забудет на эти дни о ее существовании, а если нет? Кто защитит?

Она все же отстранилась — он не стал удерживать, просто опустил руки. Ее вдруг охватило такое смущение, что она даже не смела поднять на него глаза, а тот стоял рядом и никак не помогал ей преодолеть это смущение. Он лишь вздохнул и наклонился за рубашкой. Елень краем глаза видела, как он одевается и молчала. Что сказать в дорогу господину, она не знала. Она знала, что говорить родному человеку, а вот господину…

— Не переживайте, там не будет сражений. Не будет врагов. Так… постреляем из луков, потренируемся в скачке. Я буду осторожен.

Елень бросила на него холодный взгляд и уже собиралась выскочить из комнаты, как вдруг вспомнила о своем сверстке, сунула в руки недоумевающему мужчине.

— Холодно, — бросила она и с этими словами выскочила за дверь.

Соджун развернул тряпицу. В грубый кусок мешковины были завернуты вязаные шерстяные носки и рукавицы. Колючая грубая шерсть кусала даже сквозь застарелые мозоли, но на душе стало светло и радостно. Капитан глянул на закрытую дверь и улыбнулся: еще не уехал, а уже захотелось вернуться.

[1]Сюй Да(1332—1385)— крупный китайский военный и государственный деятель начала империи Мин. Друг и близкий сподвижник Чжу Юаньчжана основателя и первого императора Мин.

[2] Девичья фамилия героини Фао. В Корее до сих пор жена оставляет себе девичью фамилию. Дети носят фамилию отца и записаны в реестр семьи по отцу. Жена в реестр мужа не входит, поэтому при разводе дети в 80% остаются с отцами. Но развод даже в современной Корее считается позором и является довольно редким явлением.

⇐ Предыдущая 12