Психоанализ огня 8 страница

ужас, которая, вероятно, вознегодовала бы из-за того, что курильщик "загрязняет ее стихию" (Гофман), легко взлетает в голубые небеса, почитая для себя благом полное отсутствие аппетита.

Однако не стоит отождествлять подобную классификацию поэтических темпераментов с гипотезой более или менее материалистического

характера, целью которой было бы обнаружить в человеческом теле преобладающий материальный элемент. Мы говорим не о материи, но о направленности, не о субстанциальных корнях, но о склонностях, о том, что нас воодушевляет. А психологические склонности определяются первичными образами, картинами и впечатлениями, внушившими внезапный интерес к тому, что само по себе его лишено, - интерес к объекту. Воображение целиком фокусируется на этом сверхценном образе, и именно так, ведя нас сквозь тесные врата, оно позволяет нам, по словам Армана Птижана, "подняться над собой и обратить лицо к миру. " Осуществляемое воображением тотальное обращение, которое с изумительной проницательностью проанализировал Арман Птижан, как бы подготавливается предварительным переводом блока образов на язык любимого образа. Если верно наше представление об этой поляризации воображения, становится понятнее, почему такие, на первый взгляд, близкие личности, как Гофман и Эдгар По, обнаруживают в конечном счете глубочайшее несходство. И того и

другого в их сверхчеловеческой, нечеловеческой работе - работе гениев - основательно подкреплял всесильный алкоголь. Однако же их алкоголизм явно различного свойства. Гофмановский алкоголь пламенеет; он отмечен чисто качественным, чисто мужским знаком огня. Алкоголь Эдгара По топит, приносит забвение и смерть; он отмечен чисто количественным, женским знаком воды. Гений Эдгара По связан со Спящими, мертвыми водами, с прудом, в котором отражается дом Эшеров. Он прислушивается к "шуму бурного потока", наблюдает за тем, как "влажный, мглистый опиумный пар беззвучно, капля за каплей стекается... во вселенский дол", а "озеро словно осознанно вкушает сон" ("Спящая", пер. Малларме). У него горы и города "погружаются навеки в безбрежную морскую пучину". Вблизи мрачных топей, омутов, прудов, "где обитают вампиры, в любом из мест, овеянных дурной славой, в любом из угрюмейших уголков" встречают его "воспоминания под саваном былого - восставшие из гроба тени,

со вздохом уступающие дорогу прохожему" ("Страна сновидений"). Представляя вулкан, он видит его плавящимся, текучим, подобно реке: "Мое сердце, как вулкан, извергалось потоками лавы". Итак, элемент, который поляризует воображение Эдгара По, - это вода или мертвая, не знающая цветения земля, но никак не огонь. Мы получим еще и психоаналитическое тому подтверждение, прочитав превосходную работу г-жи Мари Бонапарт. Из нее мы узнаем, что огонь возникает здесь только затем,

чтобы вызвать противоположный элемент - воду (с. 350); что символ пламени выполняет лишь функцию отталкивания, как грубо сексуальный образ, заставляющий бить в набат (с. 232). Символика камина (с. 566, 597. 599) вырисовывается здесь как символика охладелого лона, куда убийцы заталкивают жертву, чтобы там ее замуровать. Действительно, Эдгар По - сын бродячих артистов - в детстве не знал домашнего очага, ребенком он очень рано пережил ужас, увидев свою мать, с улыбкой на молодом лице, застывшую в смертном сне. Даже вино его не согревало, не вселяло в него бодрость и радость. Ему не приходилось кружиться в хороводе веселых приятелей вокруг пылающего пунша, словно подражая пляске пламени. Ни один из комплексов, связанных с любовью к огню, не был для него источником сил и вдохновения. Лишь вода замыкала его горизонт, уходя в бесконечность, заполняя бездну его скорби, и следовало бы написать другую книгу, чтобы дать определение поэзии туманностей и свечений, поэзии смутного страха, которая приводит нас в трепет, пробуждая в душе отзвуки стонов Ночи.

Мы уяснили себе, что поэтический дух всецело отдается во власть излюбленного образа; что он преувеличивает все возможности, мыслит великое, уподобляя его малому, строит обобщения на основе яркого впечатления, в эфемерной силе видит образец всемогущества, в жженке - образец ада. Мы покажем теперь, что донаучный разум, следуя изна-

чальному импульсу, действует точно так же, непомерно преувеличивая возможности под влиянием бессознательного. В описаниях ужасных последствий алкоголя мы увидим такую нарочитость, что за описанными явлениями без труда прочтем морализаторские устремления их очевидцев. И если в XIX веке антиалкогольная пропаганда вращается вокруг темы эволюции, целиком возлагая на пьяницу ответственность за весь его род, то антиалкогольное движение XVIII века, как мы убедимся, развивается в русле тематики преобладавшего тогда субстанциализма. Желая осудить, всегда пускают в ход первое попавшееся оружие. В более общем плане, помимо обычного морализаторского наставления мы найдем здесь очередной пример инерции

сопротивления субстанциализма и анимизма у врат объективного познания.

Поскольку спирт в высочайшей степени наделен способностью к возгоранию, нетрудно вообразить, что особы, отличающиеся пристрастием к спиртным напиткам, как бы пропитываются горючими веществами. При этом не возникает вопроса о том, трансформируется ли спирт при его усвоении. Комплекс Гарпагона , который управляет культурой, равно как и материальной деятельностью, внушает веру в то, что из поглощаемого нами ничего не пропадает и все ценные вещества бережливо откладываются про запас: из жиров образуются жиры, из фосфатов кости, из крови - кровь, из спирта - спирт. В частности, бессознательное не может допустить, чтобы столь характерное и столь удивительное качество, как горючесть, оказалось полностью утра-

ченным. Отсюда делается вывод: тот, кто пьет спирт, способен гореть, подобно спирту. Это субстанциалистское убеждение устойчиво до такой степени, что в течение всего XVIII века над легковерным общественным сознанием тяготеют факты, которые, без сомнения, объясняются другими, более естественными и разнообразными причинами. Вот несколько случаев - те, что воспроизвел известный автор Соке, отведя им подобающее место в своем "Опыте о теплоте", опубликованном в 1801 году. Все эти примеры, заметим в скобках, относятся к эпохе Просвещения.

"В Копенгагенских протоколах можно прочесть, что в 1692 году одна женщина из народа, почти единственную пищу которой составляли неумеренно употребляемые спиртные напитки, была обнаружена однажды утром полностью сгоревшей, так что уцелели только суставы пальцев и череп...

Лондонский "Annual Register" за 1763 год (т. XVIII, с. 78) сообщает о случае с женщиной пятидесяти лет, закоренелой пьяницей, которая в течение полутора лет ежедневно выпивала пинту рома или водки и была найдена сгоревшей почти дотла в своей комнате, между камином и кроватью, причем одеяла и мебель получили незначительные повреждения, что заслуживает внимания". Последнее замечание ясно говорит о том, что интуицию удовлетворяет предположение о чисто внутреннем возгорании субстанции, которая каким-то образом умеет распознать свое излюбленное горючее.

"В "Методической энциклопедии" (ст. "Патологическая анатомия человека") рассказывается о жен-

щине лет пятидесяти, систематически злоупотреблявшей спиртными напитками, которая также сгорела за несколько часов. Приводя этот факт, Вик д'Азир не только не оспаривает его, но уверяет, что подобных фактов известно множество.

В "Записках Лондонского Королевского общества" упомянуто о весьма удивительном явлении... Шестидесятилетняя женщина однажды утром была обнаружена сгоревшей, после того как накануне вечером, по слухам, выпила большое количество спиртного. Мебель почти не пострадала, а огонь в камине был полностью погашен. Факт подтвердили многочисленные очевидцы...

Ле Ка в "Докладе о самопроизвольных пожарах" приводит несколько случаев такого рода возгорания людей". В "Опыте о возгораниях людей" Пьера-Эме Лэра перечислены другие примеры.

В книге под названием "Lumen novum Phosphoris accensum", изданной в Амстердаме, Иоганн Генрих Кохаузен рассказывает (с. 92), что "во времена королевы Боны Сфорца один дворянин, выпив изрядное количество водки, качал изрыгать пламя, в котором и сгорел"

В "Германских Эфемеридах" можно также прочесть: "В северных странах нередки случаи, когда у людей, обильно употребляющих крепкие напитки, из желудка вырывается пламя". "Семнадцать лет назад, - говорит автор, - три дворянина из Курляндии, чьи имена из приличия я не стану оглашать, соревновались в питье крепких напитков; двое из них умерли, загоревшись и задохнувшись пламенем, которое исторг их желудок".

Жаллабер, один из наиболее часто цитируемых авторов в области техники электрических феноменов, опираясь на подобные "факты", в 1749 году пытался объяснить способность человеческого тела продуцировать электрический огонь. Женщина, больная ревматизмом, в течение длительного времени ежедневно растиралась камфарным спиртом. Однажды утром ее обнаружили сгоревшей дотла, причем ни молнию, ни обычный огонь невозможно заподозрить в причастности к этому странному

происшествию. "Причину его можно усмотреть только в том, что самые свободные частицы серы в теле под воздействием трения пришли в движение и смешались с мельчайшими частицами камфарного спирта". Другой автор, Мортимер, предупреждает: "Я склонен считать, что подвергать себя электризации небезопасно для особ, регулярно злоупотребляющих спиртными напитками или привыкших растираться камфарным спиртом".

Концентрация алкогольного вещества в тканях тела считается настолько высокой, что это позволяет говорить о самопроизвольном возгорании, когда пьяница будто бы воспламеняется даже без помощи лучины. В 1766 году аббат Понсле, ученик Бюффона, пишет: "Тепло, как принцип жизни, дает начало функционированию животного организма и поддерживает его, но, достигнув температуры горения,

оно причиняет необъяснимые разрушения. Не имеем ли мы свидетельств о том, что некоторые пьяницы, чьи тела вследствие постоянного злоупотребления крепкими напитками чрезмерно пропитались горючими спиртами, внезапно сами собой воспламенялись и сгорали в этом стихийном пожаре. " Так возгорание вследствие алкоголизма оказывается всего лишь частным случаем ненормальной концентрации теплоты.

Отдельные авторы говорят даже о взрыве. Один изобретательный винокур, написавший "Химию вкуса и обоняния", в следующих выражениях предостерегает об опасных свойствах алкоголя: "Спирт не щадит ни мышцы, ни нервы, ни лимфу, ни кровь, он посте-

пенно воспламеняет их и внезапным взрывом губит того, кто осмелится дойти в излишестве до крайней стадии".

В XIX веке об этих самопроизвольных загораниях - страшных возмездиях алкоголикам - уже почти не упоминается. Они постепенно переходят в разряд метафор и становятся поводом к плоским шуткам относительно огненной физиономии пьяницы или его багрового носа, который будто бы вспыхнет, едва поднесешь к нему спичку. Впрочем, такие шутки всем понятны, и это доказывает, что донаучная мысль надолго оставила след в языке. Заметен ее след и в литературе. Бальзак осторожно вкладывает

относящуюся к ней реплику в уста мегеры. В "Кузене Понсе" несравненная торговка устрицами госпожа Сибо, коверкая на свой манер слова, говорит: "Не везло, стало быть, бедняге: ведь муженек-то ее допился до того, что сгорел от самоналивания".

А вот Эмиль Золя в одном из своих самых "научных" романов, "Докторе Паскале", подробно описывает самовозгорание человека: "Через дыру в одежде, размером не меньше монеты в сто су, виднелось голое бедро багрового оттенка, и там мерцал слабый синий огонек. Сперва Фелисите показалось, что горит белье - кальсоны, сорочка. Но теперь все сомнения рассеялись: она ясно видела обнаженное тело, и именно оттуда пробивался голубой язычок пламени, легкий, танцующий, совсем как блуждающий огонек в чаше, наполненной спиртом. Он был не выше пламени ночника, бесшумный и смирный, такой трепетный, что отклонялся в сторону при малейшем дуновении ветерка". Совершенно очевидно, что Золя переносит в мир фактов собственные грезы возле пуншевой чаши, собственный комплекс Гофмана. Тут раскрываются во всей своей наивности интуиции субстанциализма, охарактеризованные нами на предыдущих страницах. "Фелисите поняла, что дядюшка загорелся, словно губка, смоченная спиртом. За много лет он насквозь пропитался водкой, крепчайшей, самой горючей. Верно, он вот-вот заполыхает

весь целиком, с головы до пят". Как видно, живая плоть не желает, чтобы кануло в небытие такое количество спирта "три к шести" , поглощенное за минувшие годы. Отраднее представлять себе усвоение питательных веществ как экономную концентрацию, рачительное накопление драгоценного вещества...

Зайдя на следующий день к дядюшке Маккару, доктор Паскаль - совсем как в приведенных нами донаучных описаниях - видит лишь горстку мельчайшего пепла возле слегка обугленного стула. Золя сгущает краски: "От него не осталось ровно ничего - ни косточки, ни зуба, ни ногтя, ничего, кроме кучки серой пыли, которую грозил развеять сквозняк из приоткрытой двери". Здесь наконец обретает выход тайная жажда огненного апофеоза; романист слышит в самой глубине души зов тотального пожара; в его бессознательном угадываются несомненные признаки комплекса Эмпедокла: оказывается, дядюшка Маккар умер "царственно, как и подобает князю пьяниц; запылав самопроизвольно, он сгорел на костре собственного тела... на костре, который зажегся сам собой, как иванов огонь!" Где видел Золя огни Ивана Купалы, загорающиеся сами собой, подобно пылкой страсти? Можно ли с большей определенностью раскрыть свернутый смысл объективной метафоры, яснее показать, что именно в глубинах бессознательного вспыхивает жаркое пламя, сжигающее изнутри живую плоть?

Подобный рассказ, вымышленный во всех подробностях, особенно значим, ибо принадлежит писате-

лю-натуралисту, который скромно говорил: "Я всего лишь ученый". Возникает мысль, что представление Золя о науке опирается на самую наивную фантазию, а его теория наследственности попросту вытекает из интуитивного убеждения, будто прошлое запечатлевается в материальной форме, в чем, без сомнения, виден тот же убогий субстанциализм, тот же плоский реализм, как и в идее о концентрации ал-

коголя в теле, огня - в разгоряченном сердце.

Так мечтатели - новеллисты и медики, физики и романисты - идут от одних и тех же образов к одинаковым идеям, и все они благодаря комплексу Гофмана привязаны к первичному образу, к одному детскому впечатлению. В соответствии с личным темпераментом, следуя за своей "химерой", каждый обогащает созерцаемый объект либо с субъективной, либо с объективной стороны. В пламени, осеняющем жженку, одним видятся огненные создания, другим выплески вещества. Однако ценностное отношение свойственно всем мечтателям: они со всей страстностью ищут объяснение какому-то аспекту пламени, с сердечной преданностью "причащаются" явлению, которое, чаруя, обманывает их.

Глава VII

Идеализация огня: огонь и чистота

Макс Шелер показал, до каких преувеличений доходит теория сублимации, развиваемая классическим психоанализом. Она имеет те же идейные истоки, что и доктрина утилитаризма, лежащая в основе эволюционистских объяснений. "Натуралистическая мораль не может отличить ядро от оболочки. Мы видим, что те, кто жаждет святости, желая истолковать самим себе и всем остальным горячую любовь, влекущую их к духовному и божественному, обращаются к языку, неспособному выражать столь возвышенные чувства, заимствуют образы, аналогии и сравнения из области чисто чувственной любви, - и тогда неизменно говорится: здесь все сводится к скрытому, замаскированному или тонко сублимированному половому влечению" . И Макс Шелер посвящает проницательные строки критике того корневого питания, которое, как представляется, мешает под-

няться в небесную лазурь. Но если в поэзии, в частности у романтиков, сублимация действительно прочно связана со сферой страстей, то как раз в душах, борющихся со страстями, можно видеть пример сублимации иного типа - мы назвали бы ее диалектической, в отличие от постоянной сублимации, рассмотрением которой ограничивается классический психоанализ.

По поводу тезиса о диалектической сублимации нам возразят, что психическая энергия однородна, ограниченна и неотделима от ее нормальной биологической функции; что радикальная трансформация, оставляя некую незаполненность, пустоту, якобы влечет за собой расстройство первичной половой деятельности. Основой подобных интуитивно-материалистических представлений послужили, как нам кажется, неврозы - базовый материал классического психоанализа страстей. Мы же со своей стороны, применяя психоаналитический метод к процессам объективного познания, пришли к выводу, что подавление является деятельностью нормальной, полезной, более того, доставляющей радость. Научная мысль невозможна без подавления. Оно дает начало сосредоточенному, взвешенному абстрактному мышлению. Любая связная мысль строится на системе нерушимых и ясных запретов. Культура несет радость, которая по сути есть радость сопротивления. Правильное подавление динамично и полезно именно потому, что оно радостно.

Оправдывая подавление, мы предлагаем, таким образом, перевернуть привычное соотношение полез-

ного и приятного и подчеркиваем первенство удовольствия над необходимостью. На наш взгляд, подлинно анагогическое лечение заключается не в высвобождении подавленных стремлений, а в том, чтобы бессознательное подавление сменилось осознанным при поддержке неугасающей воли к оздоровлению. Такая трансформация наблюдается при исправлении объективной ошибки, или заблуждения разума. До психоанализа объективного познания научное заблуждение, будучи тесно связанным с философскими воззрениями, не поддается редукции: например, оно упорствует в истолковании свойств феноменов с субстанциалистской точки зрения, в соответствии с философией реализма. В результате же психоанализа объективного познания ошибка признана, но при этом она воспринимается как объект благополучно завершившейся полемики. Какое ликование несет с собой признание объективных ошибок! Признать свое заблуждение - значит как нельзя более убедительно воздать должное проницательности собственного разума. Это значит мысленно воскресить свой культурный запас, упрочить его, высветить с разных сторон. Это означает еще и проявить накопленную культуру, обнародовать, преподать ее. Тогда мы испытываем чисто духовное наслаждение.

Но насколько глубже это наслаждение, когда речь идет об объективном познании субъективного, когда в собственном сердце нам открывается общечеловеческое,

когда, подвергнув непредвзятому психоанализу наши знания о самих себе, мы приобщаем нравственные правила к законам психологии!

Тогда сжигавшее нас пламя вдруг обращается источником света. Страсть, внезапно настигшая нас, оказывается желанной. Любовь рождает семью. Огонь преобразуется в очаг. Нормализация, социализация, рационализация - в этих явлениях, обозначаемых столь тяжеловесными неологизмами, нередко усматривают признаки охлаждения чувств. Все это вызывает плоские насмешки у сторонников анархической, спонтанной любви, пышущей жаром первобытных инстинктов. Но тому, кто ищет одухотворенности, очищение приносит непостижимую радость, а сознание чистоты озаряет его непостижимым светом. Только через очищение нам дано диалектически осмыслить верность глубокой любви, не разрушая ее. Отвергая тяжелую массу вещества и огня, очищение чувства, однако, не сокращает, а расширяет спектр возможностей по сравнению с естественным влечением. Только в очищении любви приходит открытие нежной привязанности. Такая любовь индивидуализирует, позволяет сделать шаг от оригинальности к характеру. "Конечно, новая возлюбленная привлекает волшебным очарованием, - говорит Новалис. - Но страсть

к неизведанному, неожиданному крайне опасна и гибельна". В любви, как нигде, стремление к постоянству должно одержать верх над жаждой приключений.

У нас нет возможности подробно остановиться на положении о диалектической сублимации, черпаю-

щей радость в сознательном систематическом подавлении. Достаточно того, что мы сформулировали его в общем виде. Теперь рассмотрим его применительно к той конкретной проблеме, анализу которой посвящена эта книга. Кстати, простота данного частного исследования подтвердит, что проблема познания огня действительно относится к проблемам психологической структуры. Тогда наша работа предстанет своего рода образцом, предвосхищающим целый ряд смежных, пограничных между субъектом и объектом исследований: они могут быть предприняты, чтобы выявить глубинное влияние некоторого созерцательного опыта, имеющего объективную основу, на жизнь разума.

Если психологическая интерпретация проблемы огня естественно допускает подход с позиций диалектической сублимации, это объясняется тем, что представления о свойствах огня, как мы уже неоднократно отмечали, обременены множеством противоречий.

Перейдем сразу к основному пункту, где мы покажем, что возможны два полюса сублимации, и рассмотрим диалектику чистоты и нечистоты, в равной степени приписываемых огню.

Легко понять, что огонь иногда выступает в качестве символа греха и зла, - стоит лишь припомнить все сказанное о его сексуальном значении. Тогда всякая борьба с сексуальными побуждениями должна символически представляться как борьба с

огнем. Без особого труда можно было бы собрать такие тексты, где явно выражен или подразумевается демонический характер огня. Описания ада в литературе, гравюры и картины, изображающие дьявола с огненным языком, дают повод для недвусмысленного психоаналитического толкования.

Но перейдем к другому полюсу и посмотрим, каким образом огонь мог стать символом чистоты. С этой целью придется спуститься на уровень очевидных феноменальных качеств. В действительности такова дань выбранному нами для этой работы методу, который требует, чтобы мы подкрепляли все идеи объективными фактами. Мы не станем, в частности, затрагивать здесь теологическую проблему очищения огнем. Ее рассмотрение было бы уместно в достаточно обширном исследовании. Заметим только, что узел этой проблемы - в сближении метафоры с реальностью: подобен ли земному огню или отличен от него тот огонь, которым будет охвачен мир в час Страшного суда, и огонь преисподней? Положительные и отрицательные ответы содержатся в равном количестве текстов, ибо не существует догмата о том, что адский огонь материален и соприроден известному нам огню. Такое расхождение во мнениях, впрочем, способно выявить пышное цветение метафор вокруг первообраза огня. Все эти цветы богословского разума, украшения "брата нашего огня", заслуживают кропотливой классификации. Мы же, поставив своей целью определить объективные корни поэтических образов и нравственных представлений,

должны сосредоточиться на поисках ощутимых оснований того принципа, согласно которому огонь все очищает.

Возможно, к важнейшим причинам такой оценки огня относится его дезодорирующая способность. Во всяком случае, она дает одно из самых непосредственных доказательств очищения. Всевластное первичное свойство, запах навязывает нам свое присутствие либо исподтишка, либо с предельной назойливостью, поистине насильственно вторгаясь в наш интимный мир. Огонь все очищает, так как устраняет тошнотворные запахи. В данном случае вновь приятное первенствует над полезным, и для нас неприемлема интерпретация Фрэзера, который утверждает, что вареная пища укрепила силы мужчин племени: благодаря завоеванию кухонного очага приготовленная еда лучше усваивалась и мужчины стали достаточно сильны, чтобы покорить соседние племена. Этой реальной материальной силе, связанной с облегчением пищеварения, предшествовала, надо полагать, сила воображаемая, неотделимая от глубокого переживания блаженства, праздника бытия, от осознанного наслаждения. Вареное мясо прежде всего воплощение победы над разложением. Наряду с перебродившим напитком, это воплощение пиршественного начала, то есть начала первобытном общества.

Обладая дезодорирующим

действием,

огонь представляется носителем одной из наиболее таинственных, трудно определимых, а значит, самых удивительных ценностей. Именно эта ощутимая ценность составляет феноменологическую основу понятия о благотворной силе субстанции. Психология перво-

бытною человека должна уделить особое внимание его обонятельным впечатлениям.

Второе обоснование принципа очищения огнем, носящее в гораздо большей степени научный характер и потому гораздо менее убедительное с психологической точки зрения, заключается в том, что огонь отделяет одно вещество от другом и устраняет их нечистоту. Иначе говоря, испытание огнем дает веществу преимущество однородности, то есть чистоты. С плавлением и ковкой металлов связан определенный набор метафор, в совокупности тяготеющих к одному значению. И все же плавление и ковка, оставаясь в рамках опыта, доступного узкому кругу людей науки, и оказывая большое влияние на воображение начитанного эрудита, извлекающего уроки из редких явлений, практически не влияют на фантазию обыкновенного человека, склонную всегда возвращаться к первичному образу.

Наконец, с плавильным огнем следовало бы, несомненно, сопоставить тот огонь, с помощью которого земледелец очищает пашни. Такое очищение действительно считается глубоким. Огонь не только уничтожает сорняки, но и удобряет почву. Стоит вспомнить размышления Вергилия, до сих пор вызывающие живой отклик в крестьянской душе: "Нередко бывает полезно поджечь бесплодное поле и предать шипящему пламени пустое жнивье; пусть огонь одарит землю тайной силой и обогатит ее соками, пусть очистит ее и осушит ненужную влагу, пусть отворит ее поры и подземные протоки, снабжающие соками корни молодых растений, пусть укрепит поч-

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая ⇒