Психоанализ огня 5 страница

Начало семени есть огонь - для донаучного разума это настолько истинно, что малейшая видимость может послужить тому подтверждением. Так, граф Ласепед полагает, что "семенная пыльца легко воспламеняющееся вещество... пыльца растения, называемого lycoperdon, является родом серы". Этот тезис химии поверхности и цвета без труда опровергнет объективная химия вещества.

Иногда огонь отождествляют с формальным началом индивидуализации. Алхимик, автор "Философского письма", опубликованною в приложении к "Космополиту" в 1723 году, пишет, что огонь, собственно говоря, представляет собой не тело, а мужское начало, оформляющее женского рода материю, каковой является вода. Элементарная вода "была холодна, влажна, мутна, нечиста и темна и в творении соответствовала женскому полу, тогда как огонь, бесчисленные искры которого подобны разнообразным особям мужского пола, обладал множеством красок, необходимых для порождения отдельных существ. . .

Можно назвать огонь формой, а воду - материей, смешавшимися в хаосе. И автор ссылается на Книгу Бытия. Сквозь темноту формы здесь проступает интуитивное представление, комично отразившееся в точных описаниях Робине. Таким образом, мы убеждаемся, что заблуждение становится более приемлемым, по мере том как оно утрачивает четкие контуры, скрадываемые флером бессознательного. Достаточно было бы продвинуться еще на шаг по этому пути, чтобы укрыться под сенью философских метафор. По нашему мнению, повторение тезиса об огне как начале пробуждает сексуальные ассоциации; это означает, что субстанция мыслится производящей, порождающей, что мы возвращаемся к озарениям алхимиков, к их рассуждениям о воде и земле как началах, оформляемых огнем, о веществе, зарождаемой серой. Но пока мы не стремимся точно определить это начало или детально описать различные фазы процесса оформления начал, мы обращаем в свою пользу и таинственность, и силу примитивного образа. И если для нас живительный огонь сердца сливается с огнем, одушевляющим мир, то возникает такое мощное, такое первозданное чувство единения со всеми вещами, что точный критический ум кажется обезоруженным. Но что следует думать о философии начала, которая хотела бы избежать точной критики, довольствуясь общим принципом, обнаруживающим в каждом конкретном случае свою обременен-

ность первичными изъянами и наивность, достойную грезы влюбленного?

III

В нашей предыдущей работе сделана попытка показать, что алхимия насквозь проникнута не знающей границ сексуальной фантазией, мечтами о богатстве и омоложении, о могуществе. Здесь мы собираемся доказать, что это сексуальное мечтание есть род мечтания у очага. Можно было бы даже утверждать, что алхимия просто-напросто переносит в реальность сексуальную направленность мечтания у очага. Далекая от описания объективных феноменов, она представляет собой попытку вписать в центр всех вещей человеческую любовь.

Эти психоаналитические особенности алхимии замаскированы благодаря тому, что она легко принимает абстрактный характер. В самом деле, она работает с закрытым огнем, с огнем, заключенным в печь. Образы, щедро расточаемые пламенем и увлекающие фантазию в свободный полет, в этом случае оказываются усеченными и обесцвеченными, мечта приобретает более определенные контуры. Итак, взглянем на алхимика в его подземной лаборатории, возле печи.

Уже неоднократно отмечалось, что печам и ре-

тортам нередко придавали форму явно сексуального характера. Некоторые авторы прямо на это указывают. Никола де Лок, "врач-спагирик Его Величества", в 1655 году писал: "Для беления, дигерирования, сгущения, как во время препарации и изготовления магистериев, [алхимики берут сосуд] в форме грудей или же тестикулов, с тем чтобы выработать в животном мужское и женское семя, и называют его пеликаном". Без сомнения, это символическое соответствие между различными алхимическими сосудами и частями человеческого тела, как мы показали в другой работе, имеет более общее значение. Но, быть может, именно в сексуальном аспекте такое соответствие особенно очевидно и убедительно. Огонь, закрытый в реторте сексуальной формы, заключен здесь в свой первоисточник: тогда он сохраняет полностью свою эффективность.

В алхимической технологии или, вернее, философии огня преобладают, кстати, вполне четкие сексуальные определения. Как пишет один анонимный автор конца 17 века", существует "три вида огня; природный, внеприродный и противоприродный. Природным является мужской огонь, главный агент, но, чтобы его получить, Мастеру необходимо приложить все свое старание, все свои знания, ибо он присутствует в металлах в столь вялом состоянии и

так глубоко сконцентрирован, что без упорного труда привести его в действие невозможно. Внеприродным является женский огонь,

универсальный растворитель, питающий тела и прикрывающий своими крыльями наготу Природы; получить его так же трудно, как и первый. Этот огонь принимает вид белого дыма, и очень часто случается, что, явившись в таком виде, он рассеивается по небрежности Мастера. Он почти неуловим, хотя вследствие физической сублимации может приобретать телесность, являясь во всем блеске. Противоестественный огонь - тот, что разлагает соединения и обладает наивысшей способностью к разъятию того, что Природа крепко связала. . . ". Надо ли подчеркивать, что признаком женственности наделяется дым - непостоянная подруга ветра, как сказал Жюль Ренар? Не приписываются ли признаки женственности любому явлению смутных очертаний в силу фундаментального принципа бессознательных сексуальных представлений: все скрытое принадлежит женской сути? Белая дама, странница долин, по ночам навещает алхимика - прекрасная, как туманная даль, быстрая, как сон, ускользающая, как любовь. На миг она заключает в объятия спящего, но один неосторожный вздох - и она испарилась... Так химику не удается реакция.

С точки зрения теплоты в разделении полов ясно проявляется дополнительность. Женское начало вещей - это начало поверхностно-облекающее, лоно, теплое убежище. Мужское начало - это начало центральное, источник силы, активной и стремительной, как искра, как волеизъявление. Женское тепло воз-

действует на вещи с внешней стороны. Мужской огонь воздействует на них изнутри, проникая в самое средоточие их существа. Таков глубинный смысл алхимической грезы. Впрочем, чтобы вполне понять сексуальное значение разновидностей огня в алхимии и то очевидное предпочтение, которое отдается мужскому огню, являющему свою активность н семени, следует вспомнить, что алхимия - наука исключительно мужская, наука холостяков, одиночек, посвященных, отказавшихся от единения с родом человеческим ради мужского сообщества. В алхимической фантазии отсутствует непосредственное женское влияние. Отсюда сильная поляризация этою учения об огне вследствие неудовлетворенных желаний.

Естественно, что интимный мужской огонь в размышлениях одинокого мужчины наделяется наибольшей силой. Именно ему, в частности, приписывают способность "отворять тела". Анонимный автор начала XVIII века совершенно ясно говорит ой этом значении огня, заключенного в веществе. "Искусство, подражая Природе, отворяет тело посредством огня, но гораздо более сильного, чем Огонь огня закрытых огней". Сверхогонь - это прообраз сверхчеловека. И наоборот: иррациональный образ сверхчеловека как воплощение мечты об исключительно субъективной силе - ни что иное, как сверхогонь.

Это "отворение" тел, овладение ими изнутри, тотальное обладание иногда предстает как откровенный половой акт, совершаемый, как говорят некоторые алхимики, Членом Огня. Подобные образы и

выражения, которыми изобилуют отдельные сочинения по алхимии, не оставляют никаких сомнений относительно смысла этого обладания.

Когда огонь выполняет неясные функции, неизменная прозрачность сексуальных образов достойна удивления. Действительно, устойчивость этих образов в некоторых областях, где прямая символизация остается затемненной, доказывает сексуальное происхождение представлений об огне. Чтобы понять это, достаточно прочесть в алхимических трактатах длинный рассказ о браке Огня и Земли. Этот брак можно интерпретировать в трех аспектах: в материальном значении, как его обычно трактует история химии; в поэтическом смысле, как принято в литературной критике; с точки зрения его первичнобессознательного смысла, как предлагаем трактовать его мы. Сопоставим все три толкования в одном конкретном пункте. Возьмем часто цитируемое алхимическое четверостишие:

Если твердое сумеешь растворить,

Растворенное летучим обратить,

Из летучего сухую пыль добудешь,

- Все печали ты навеки позабудешь.

Мы без труда найдем в химии примеры, иллюстрирующие феномен растворения земли и последующей ее возгонки путем дистилляции раствора. Если затем "подрезать крылья духа", если произвести сублимацию, то мы получим чистую соль, небо земляной смеси. Так обретет материальное воплощение брак земли и неба. Согласно красивому, хотя и тяжело-

весному выражению, это и есть "Ураногея, или заземленные Небеса".

Новалис перенесет ту же тему в мир любовных грез: "Кто знает, не обратится ли однажды наша любовь огненными крыльями и не унесемся ли мы в небесное отечество, не успев стать добычей старости и смерти". Но такое смутное стремление имеет свою противоположность: это открылось Басне у Новалиса, когда она "увидела сквозь расселину в скале... Персея с огромным железным щитом. Ножницы сами собой подлетели к щиту, и Басня стала просить Персея подрезать крылья Духу , затем, с помощью щита, увековечить память сестер и завершить великое деяние... [И вот] лен для пряжи кончился. Неживое вновь бездыханно. Настает царство живого, и отныне оно будет придавать форму неживому и пользоваться им. Внутреннее становится явным, а внешнее - тайным".

Поэзия этих строк - впрочем, странная, оставляющая равнодушным классический вкус - таит глубокий отпечаток сексуально окрашенного созерцания огня. Следуя за желанием, горение должно завершиться, огонь - иссякнуть, а судьбы - исполниться. Ради этого алхимик и поэт "подрезают" и усмиряют обжигающую игру света. Они отделяют небо от земли, пепел от сублимируемого, внешнее от внутренного. А когда минет час блаженства, Турмалин нежный Турмалин - "тщательно соберет пепел".

Итак, сексуальный образ огня по преимуществу

служит связующим звеном всех символов. Он объединяет материю и дух, порок и добродетель. Он идеализирует материальный опыт и материализует идеалистическое знание. По самой своей сути он является началом двойственности, и пусть она не лишена очарования, но ее необходимо постоянно выявлять, постоянно подвергать психоанализу, критикуя противников, занимающих противоположные позиции: и материалистов, и идеалистов. "Я оперирую", утверждает алхимик. - "Нет, ты грезишь". "Я грежу", - говорит Новалис. - "Нет, ты оперируешь". Причина столь глубокой двойственности заключается в том, что огонь находится в нас и вне нас, он невидим и ослепителен, он - дух и дым.

Поскольку огонь так обманчив, так двойствен, психоанализ объективного познания непременно следует начинать с психоанализа интуитивных представлений об огне. Мы близки к уверенности, что именно огонь является первым объектом, первым феноменом, над которым стал рефлектировать человеческий разум. Среди всех явлений первобытный человек выделяет огонь как достойный объект жажды познания именно потому, что огонь сопутствует любовной жажде. Конечно, не раз говорилось, что завоевание огня окончательно отделило человека от животных, но, видимо, осталось незамеченным, что в созерцании огня изначально складывалась судьба

разума, порождающего поэзию и науку. Homo faber это человек поверхности, его ум прикован к немногим известным предметам, к нескольким грубым геометрическим формам. Для него сфера не имеет центра, будучи попросту реализацией жеста, соединяющего две округленные ладони. Человек, мечтающий у очага, - это, напротив, человек углубления и становления. Или вернее, огонь преподает мечтателю урок глубины в становлении: пламя исходит изнутри ветвей. Отсюда интуитивная догадка Родена, без комментариев цитируемая Максом Шелером, вероятно, не обратившим внимания на ее отчетливо первобытный характер: "Всякая вещь есть лишь предел пламени, которому обязана она своим существованием". Глубокое прозрение Родена непонятно, если представлять себе лишь объективный огонь, огонь-разрушитель, не учитывая нашу концепцию интимного огня-созидателя, огня, в котором видится источник наших мыслей и грез, огня, отождествляемого с зародышем. Задумываясь над этой догадкой Родена, понимаешь, что он был в некотором роде скульптором глубины и, вопреки тому, что с необходимостью диктует ремесло, как бы распространял вовне внутренние качества, подобно прорастающей жизни, подобно огню.

Неудивительно поэтому, что изделия, в создании которых участвует огонь, так легко вызывают сексуальные ассоциации. Д'Аннунцио описывает, как Стелио, придя в мастерскую, рассматривает в печи

для отжига "переместившиеся туда непосредственно из стекловаренной печи сверкающие кубки. Невольники огня, здесь они еще были ему подвластны... Позже прекрасные хрупкие творения расставались с отцом, отрывались от него навсегда. Они остывали, превращались в холодные драгоценности, начинали жить новой жизнью в мире, исполняли прихоти любителей наслаждений, подвергались опасностям, отражали изменчивую игру света, в них ставили цветок или наполняли их пьянящим напитком". Таким образом, "высшее достоинство искусств, применяющих огонь", связано с тем, что эти произведения несут глубоко человечный отпечаток первозданной любви. Это творения отца. Формы, создаваемые огнем, как прекрасно сказал Поль Валери, рождены "потребностью ласкать" и тем отличаются от всех других.

Но психоанализ объективного познания должен пойти дальше и признать, что огонь есть первый фактор феномена. В самом деле, о мире феноменов, мире видимостей можно говорить лишь в том случае, если это мир изменчивый. Между тем в первобытном восприятии только изменения, вызванные огнем, глубоки, разительны, скоры, чудесны, необратимы. Смена дня и ночи, игра света и тени - изменения поверхностно-преходящие - не нарушают монотонности познания вещей. Как отмечено философами, факт чередования снимает вопрос о причинности. Если день - отец ночи и ее причина, то ночь - мать и

причина дня. Движение само по себе не вызывает рефлексии. Человеческий разум начинается не так, как урок физики. Падающий с дерева плод и текущий ручей не представляют для наивного разума никакой загадки. Созерцая ручей, первобытный человек не задумывался,

Как пастырь, зрелищем потока убаюкан.

Но вот изменения существенные: то, что лизнул огонь, приобретает новый вкус на губах человека. То, что опалил огонь, навсегда сохраняет полученную окраску. То, что огонь ласкал, любил, обожал, обрело воспоминания и утратило невинность. На арго "погорело" означает "погибло" - мы употребим это слово взамен грубого, нагруженном сексуальным значением. Огонь все изменяет. Когда хотят все изменить, призывают огонь. Первофеномен - это не только феномен пламени, живого, ослепительного, созерцаемого в час досуга; это еще и феномен, явленный посредством огня. Именно он отличается наибольшей чувствительностью и требует неусыпного присмотра. Огонь необходимо то раздувать, то ослаблять; нельзя пропустить точку огня, момент, когда вещество получает огненную печать, подобно тому как мгновение любви оставляет след в жизни человека. По словам Поля Валери, "огненные искусства" не позволяют "ни расслабиться, ни передохнуть, они не терпят сомнений, нерешительности или колебаний настроения. Это вынужденная, поистине драматичная рукопашная схватка человека с формой. Здесь главное средство - огонь - одновременно является опаснейшим противником. Угроза

заключена в требуемой этим агентом точности: чудесное преображение доверенного его усердию вещества жестко ограничено и строжайше обусловлено рядом физических или химических констант, соблюсти которые нелегко. Любое отклонение чревато роковыми последствиями: вещь будет загублена. Задремлет ли огонь или вспылит - его каприз обернется катастрофой. . . ".

Этот феномен, создаваемый огнем, в высшей степени чувствительный и в то же время прячущий печать огня глубоко в недрах вещества, должен получить имя: первый феномен, удостоенный внимания человека, есть пиромен. Рассмотрим теперь, каким образом пиромен, так глубоко понятый первобытным человеком, веками сбивал с толку ученых.

Глава V

Химия огня:

история одной мнимой проблемы

В этой главе мы, казалось бы, перемещаемся в иную область исследований; в действительности мы попытаемся проанализировать усилия, направленные на объективное познание феноменов, производимых огнем, - пироменов. Однако, на наш взгляд, проблема эта едва ли относится к истории науки, ибо чистота науки здесь замутнена именно в силу ценностных привнесений, действие которых описано в предыдущих главах. Таким образом, в конце концов нам придется излагать не что иное, как историю затруднений, накопившихся в науке под влиянием интуитивных представлений об огне - эпистемологических помех, преодолеть которые тем сложнее, чем более они психологически оправданы. Итак, несмотря на изменение угла зрения, речь пойдет по-прежнему о психоанализе, хотя, возможно, теперь он примет несколько иное направление и его объектами будут уже не поэт или мечтатель, а химики и биологи прошлых веков. Но как раз такой психоанализ позволяет уловить неразрывность связи между мыш-

лением и фантазией и показывает, что в этом союзе мысли и грез всегда именно мысль искажается и терпит поражение. Поэтому необходимо - и мы уже высказывали такое предложение в нашей предыдущей работе - провести психоанализ научного разума и понудить его к дискурсивному мышлению, которое, вместо того чтобы следовать за мечтой, преграждает ей путь, разрушает ее, налагает на нее запрет.

Нет нужды в долгих поисках доказательств того, что проблема огня с трудом поддается историческому обозрению. Г-н Дж. К. Грегори написал толковую, умную книгу, посвященную теориям горения от Гераклита до Лавуазье . Однако в его книге идеи связываются с такой стремительностью, что повествование о "науке" двадцати веков умещается на пятидесяти страницах. Вдобавок если мы осознаем, что благодаря Лавуазье эти теории обнаруживают свою объективную ложность, то неизбежно возникает сомнение относительно их интеллектуального характера. Бесполезно возражать, что аристотелевские теории не лишены правдоподобия, что они способны, с соответствующими модификациями, объяснять различные состояния научного знания, адаптироваться к философии разных периодов, - как бы то ни было, чтобы убедительно определить причины устойчивости и долговечности этих учений, недостаточно ссылаться на их значение для объективного объяснения. Необходимо идти вглубь, где мы соприкоснемся с ценностями бессознательного. Ими-то и обусловлена устойчивость некоторых принципов объяснения.

Под безболезненной пыткой психоанализа ученому придется сознаться в своих тайных побуждениях.

Возможно, огонь - это феномен, более всего занимавший химиков. Долгое время считалось, что разрешение загадки огня равнозначно разрешению центральной загадки Вселенной. Бургаве около 1720 года пишет следующее: "Если вы допускаете ошибку в описании природы Огня, ваша ошибка распространится на все отрасли физики - ведь во всем, что создает природа, главным агентом всегда является Огонь. . . " Спустя полвека Шееле напоминает, с одной стороны, о "бесчисленных трудностях, сопряженных с исследованием Огня. Страшно подумать о том, что прошли целые века, а новые знания о его истинных свойствах так и не удалось получить". С другой стороны, "некоторые люди впадают в противоположную крайность, столь облегченно трактуя природу и феномены Огня, что может показаться, будто все трудности устранены. Но разве не напрашивается в ответ множество возражений? Теплота то оказывается элементарным Огнем, то вдруг становится результатом Огня; там свет толкуется как наичистейший огонь и как элемент; тут он уже ока-

зывается рассеянным по всему земному пространству, а импульс элементарного Огня непосредственно сообщает ему движение; здесь же свет - это элемент, который можно связать с помощью acidum pingue и который высвобождается при расширении этой гипотетической кислоты, и т. д. ". Это верно подмененное Шееле раскачивание маятника весьма симптоматично для диалектики невежества. Выйдя из мрака ослепленным, оно готово принять за решение задачи сами ее условия. Раз огонь не выдает свою тайну, его принимают за первопричину мира, и тем все объясняется. Чем меньше знает донаучный разум, тем более крупную проблему он выбирает. Эту огромную проблему он умещает в тоненькую книжку. Сочинение маркизы дю Шатле объемом в 139 страниц трактует об Огне.

В донаучную эпоху, таким образом, представляется довольно трудным четко определить предмет исследования. В описаниях огня, как никакого другого феномена, самым тесным образом переплетаются анимистические и субстанциалистские концепции. Если в работе более общего характера нам удалось проанализировать эти концепции по отдельности, то здесь придется рассматривать их вперемешку. Мы получили возможность продвинуться в их анализе именно благодаря научным представлениям, позволившим постепенно выявить ошибки. Но огонь, в отличие от электричества, не нашел свою науку. Для донаучного разума он остался комплексным феноменом, принадлежащим одновременно и химии, и биологии. Так что мы вынуждены сохранить присущую это-

му понятию огня всеохватность, которая соответствует двойственности толкований,

колеблющихся между жизнью и веществом и стремящихся в этих бесконечных взаимоотражениях постичь феномены огня.

Огонь поможет нам проиллюстрировать тезисы, изложенные в книге "Формирование научного разума". В частности, наивное понимание огня наглядно показывает, какой тормоз для научного мышления представляют собой как субстанциализм, так и анимизм.

Прежде всего приведем примеры совершенно бездоказательных

субстанциалистских

утверждений. Отец Л. Кастель без малейшего сомнения принимает реалистический взгляд на огонь: "Черная краска в большинстве случаев бывает продуктом огня, и в телах, испытавших живое воздействие огня, всегда остается нечто едкое и жгучее. Как утверждают некоторые авторы, в извести, золе, угле, дыме остаются огненные частицы - причем это частицы самого настоящего огня". Это присутствие субстанции огня в красящем веществе ничем не подтверждается, но мы видим ход субстанциалистской мысли: то, что восприняло огонь, должно остаться жгучим, а значит, и едким.

Иной раз субстанциалистское утверждение предстает незамутненно-чистым, поистине свободным от каких бы то ни было доказательств и даже от каких-либо образов. Так, Дюкарла пишет: "Огненные частицы... выделяют тепло, потому что они сущест-

вуют; они существуют, потому что возникли... это действие прекращается лишь при отсутствии субъекта". Тавтологичный характер субстанциалистского определения здесь особенно очевиден. Шутка Мольера насчет того, что усыпительная сила опиума усыпляет, не мешает известному автору конца XVIII века написать, что теплотворное свойство теплоты оказывает согревающее действие.

Многие полагают, будто значимость огня так велика, что его владения не имеют границ. Бургаве, отказываясь делать какие бы то ни было предположения об огне, начинает все же с уверенного заявления, что "элементы огня встречаются повсюду; они обнаруживаются и в золоте, самом устойчивом среди известных тел, и в торричеллиевой пустоте". Для химика и философа, для ученого и мечтателя субстантификация огня столь естественна, что они одинаково легко связывают его как с пустотой, так и с наполненностью. Конечно, современная физика признает, что пустота пронизана множеством тепловых излучений, однако она не считает такое излучение

свойством

пустого

пространства. Если встряхнуть барометр, то пустота в нем осветится, но из этого научный разум не заключит, будто торричеллиева пустота содержала огонь в скрытом виде.

Субстанциализация огня примиряет противоположности: огонь якобы может быть живым и стремительным в рассеянных формах, потаенным и устойчивым

в концентрированных формах. Таким образом, достаточно сослаться на концентрацию субстанции, чтобы объяснить самые разные моменты. По мнению Карра , часто цитируемого в конце XVIII века, "в составе соломы и бумаги флогистон сильно разрежен, тогда как в каменном угле он присутствует в изобилии. Однако два первых вещества сразу же воспламеняются при контакте с огнем, а последнее долго не разгорается. Различный эффект в этих случаях можно объяснить, только признав, что, несмотря на большую разреженность флогистона в соломе и бумаге по сравнению с каменным углем, в составе двух первых веществ он находится в менее концентрированном, более рассеянном состоянии и вследствие этого более способен к быстрому распространению". Так простейший опыт, каким является быстрое воспламенение бумаги, со всем тщанием объясняется степенью субстанциальной концентрации флогистона. Следует подчеркнуть эту потребность объяснить мельчайшие подробности первичного опыта. Потребность в детальном объяснении весьма симптоматична для ненаучного разума, с его стремлением ничего не упустить и всесторонне осмыслить конкретный опыт. Таким образом, присущая огню живость ставит перед нами мнимые проблемы: ведь в детстве она так поразила наше воображение! Ассоциируя минутный пыл со "вспышкой пучка соломы", бессознатель-

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒