Глава шестая

Глава шестая

В пекарне всю ночь приходилось быть на ногах. За смену он проделывал одиннадцать миль. Его ноги шагали по цементному полу, а руки свободно болтались в воздухе, и он почти никогда не уставал. В общем, если вспомнить, было не так уж плохо. Сновать всю ночь взад-вперед, работать как заведенный, но зато в конце недели получать восемнадцать долларов. Действительно, совсем неплохо, что и говорить.

Особенно доставалось в ночь на субботу, когда надо было отгрузить столько буханок хлеба, булочек, пирогов и тортов, чтобы заказчикам хватило до понедельника. Тут, как говорится, успевай поворачиваться. Но и это было не так уж страшно. Каждую пятницу с ночной биржи присылали еще одного чернорабочего. От ребят с биржи несло дезинфекцией, были они обтрепанные и какие-то пришибленные. И они знали — всякий, кто почует эту вонь, сразу поймет, что перед ним бродяга и лодырь, живущий на подачки благотворителей. Конечно, им это было не очень приятно. Все они были тише воды ниже травы, но если среди них попадался парень по-смекалистее, он работал за троих. А иные казались попросту придурками, не умели даже прочитать бланка заказа, прицепленного к корзине. Один из них прибыл из дремучих лесов Джорджии, где добывают скипидар. Он никогда не учился в школе. Однако самые ленивые были почти сплошь из Техаса.

Однажды с ночной биржи в пекарню прислали пуэрториканца по имени Хосе. В ночь с пятницы на субботу в отделе отгрузки всегда творилось что-то невообразимое: по проходам волокли ящики, корзины, поддоны, катили тележки, зычно перекликались ребята, погромыхивали ленточные транспортеры, сверху доносился скрежет печей, вращающихся на горячих несмазанных подставках. Словом, черт-те что. Очутившись впервые в такой обстановке, почти все новички терялись.

А Хосе не растерялся. Он спокойно осмотрелся, внимательно выслушал указания мастера и принялся за работу. Высокий и кареглазый, он был довольно красив, этот мексиканец, или пуэрториканец, или кто-то там еще. Что-то отличало его от других ребят с биржи, или, может, ему просто больше повезло в жизни?

В субботнюю ночную смену рабочие не ходили в кафе, а закусывали прямо в мужской умывальной. Там стояли скамьи и шкафчики, можно было присесть, наскоро съесть два-три сандвича и, не теряя времени, опять приняться за работу. Хосе не запасся никакой едой, и поэтому ребята стащили для него из холодильника бутылку молока и вдобавок дали ему булку. Он их сердечно поблагодарил. Уплетая булку и запивая ее молоком, он увлеченно рассказывал им, как прекрасна Калифорния. Прекраснее даже, чем его родное Пуэрто-Рико. Сказал, что скоро наступит весна и снова можно будет ночевать в парке. И что Калифорния — просто рай для всех, кому негде ночевать, потому что там, слава богу, не бывает холодов и, закутавшись в пальто, можно отлично выспаться в любом парке. И что если бы ему удалось получить постоянную работу в пекарне, тогда он смог бы привести себя в порядок. Не очень-то он любит ходить грязным и терпеть не может дезинфекции, а на бирже они вечно дезинфицируют воду. Беднякам, которые там толкутся, этот запах нипочем, а вот он, Хосе, прямо-таки не выносит его.

Он рассказал, что приехал в Калифорнию, чтобы устроиться в кино. Нет, он не собирался стать актером. Просто верил, что в таком огромном деле для предприимчивого парня вроде него найдется местечко. Мечтал поработать в лаборатории какой-нибудь студии. Спрашивал ребят, не подскажут ли, как поступить на такую работу.

А ребята смотрели на него и ухмылялись. Да знай они, как пристроиться на киностудию, — разве давным-давно не сделали бы этого, не ушли бы из этой вшивой пекарни? Нет, положительно никто не знал, как помочь Хосе попасть на студию.

Хосе пожал плечами. Очень жаль, сказал он. Когда он приехал в Нью-Йорк, счастье ему улыбнулось, но потом в него влюбилась очень богатая девушка и ему пришлось с того места убраться.

В тебя влюбилась богатая девушка, Хосе? Да неужто?

Да, представьте, влюбилась! Его взяли шофером в семью богача с Пятой авеню, и все шло как нельзя лучше, но Хосе приглянулся дочке этого богача, и между ними завязалась дружба. Дочка хотела изучить испанский язык, а Хосе стремился получше овладеть английским, и они стали учить друг друга. Вот тогда-то эта девица и влюбилась в него и захотела обвенчаться с ним. Поэтому ему пришлось покинуть Нью-Йорк и податься в Калифорнию.

Ребята, сидевшие в умывальной, выслушали, переглянулись и ничего не сказали, У каждого из тех, кого присылали с биржи, была своя история, всем когда-то везло, все что-то зарабатывали, а потом — бац! — случалась какая-нибудь неприятность, и они попадали на биржу. И ребята из пекарни давно поняли, что спорить с этими парнями бесполезно. Сколько бы их ни припирали к стенке неожиданными вопросами, сколько бы ни уличали во вранье, они твердили свое. Да и понятно. Для них эти россказни были единственным оправданием той жизни, до какой они докатились. И молодые рабочие привыкли молча выслушивать все, что им плели эти новички. Потому-то, когда Хосе закончил свой рассказ, они лишь ухмыльнулись и вернулись к работе.

Через неделю наступила пасха, — надо было выпекать горы сдобы. Пришлось взять рабочих с биржи, потому что своим ни за что не справиться было со ста двадцатью, а может, даже ста тридцатью тысячами куличей. И Джоди Симмонс предложил Хосе поработать у него неделю подряд, и Хосе согласился. Он так старался, так расторопно подносил корзины со сдобой, что когда уволили всем надоевшего забияку Ларри, Хосе назначили на его место.

Он был очень доволен и очень спокоен. Еще он радовался, что потеплело. Ночевал в парке и прямо-таки блаженствовал. Ведь это ничего не стоило, а Хосе копил деньги, чтобы слегка приодеться. Человек, который собирается работать на киностудии, должен быть прилично одет, сказал Хосе.

Как-то раз он явился в пекарню с письмом. Он был сильно озадачен, показал письмо ребятам и спросил, как ему быть. Все-таки странный народ эти американцы, сказал он, никогда толком не поймешь, что у них за обычаи. И вообще — как повел бы себя в подобных обстоятельствах джентльмен?

Ребята прочитали письмо. Оно было написано женской рукой на очень дорогой почтовой бумаге. В верхнем углу был вытиснен адрес: Пятая авеню, Нью-Йорк. Письмо прислала та самая девушка, о которой рассказывал Хосе. Она просила, чтобы он дал ей свой адрес, а то, мол, сколько можно писать до востребования. Сообщила, что теперь располагает некоторой суммой личных денег — немного более полумиллиона долларов, — и что как только узнает его точный адрес, сразу же приедет в Лос-Анджелес и они поженятся.

Это известие заставило ребят призадуматься. Видать, не такое уж трепло этот Хосе, девушка-то и вправду существует! Господи Иисусе, сказали ребята, не будь ты, Хосе, идиотом и женись на ней немедля. Пошли ей свой адрес, и пусть приезжает, чем скорее, тем лучше, и пускай прихватит все свои монеты, и сыграешь с ней свадьбу, а то еще передумает. Но Хосе покачал головой. Сказал, что, мол, нет, она-то не передумает, такая опасность ему не грозит — говорил же он, что она от него без ума. И он сам, конечно, не прочь жениться на девушке с деньгами, потому что женитьба на состоятельной юной леди — единственно разумное решение для молодого человека без средств. Но, добавил он, ему бы хотелось еще и любить девушку с деньгами, ту, на которой он со временем, быть может, женится. А вот эту девушку он, к стыду своему, не любит.

Ну и подумаешь, черт с ним, отвечали ему ребята, со временем полюбишь, разве это так уж трудно? Нет, горестно отвечал Хосе, не смогу я ее полюбить. Но не в том дело. Просто он хотел спросить, как ведут себя в подобных случаях американцы и как ему написать ей, чтобы объяснить все по-честному? Прилично ли американскому джентльмену объявить американской девушке, что он ее не любит? Впрочем, как ни напиши, — галантности не получится. Может, лучше попросить какого-нибудь товарища, скажем одного из рабочих пекарни, сообщить ей, что из-за несчастной любви к ней Хосе застрелился и — увы! — уже сожжен в крематории? Хосе был готов на что угодно, лишь бы ее не обидеть.

Тут все решили, что Хосе спятил, хотя вообще-то он не так уж глуп. Теперь, когда он рассказывал всякие диковинные истории о своем родном Пуэрто-Рико, ребята слушали его более внимательно, потому что если уж история про девушку-миллионершу оказалась чистой правдой, то и в рассказах о Пуэрто-Рико тоже, видимо, есть хоть доля истины. Очень чудной был этот Хосе! Но мало ли чудаков работало в пекарне? К ним давно привыкли, их ни о чем не расспрашивали, а принимали за тех, кем они представлялись. Никто не лез к ним в душу.

Спустя примерно месяц Хосе пришел на работу сам не свой.

Что случилось, Хосе? На тебе лица нет. Ты прямо как в воду опущенный. Хосе глубоко вздохнул и нахмурился. Затем сказал, что перед ним встала очень серьезная проблема. Какая еще такая проблема, Хосе? Да вот, говорит, весь день, как обычно, бегал в поисках работы и, наконец, нашел себе подходящее место.

Все сразу оживились: любой рабочий пекарни мечтал о работе получше, только никому не удавалось ее найти. Так где же тебе посчастливилось устроиться, Хосе? На киностудии, где же еще, ответил Хосе. Ведь за тем я и приехал в Калифорнию. Разве я не говорил вам, что собираюсь работать на киностудии?

Ребята молчали и глядели на Хосе во все глаза. Скажи это любой другой, не поверили бы ни одному слову, но это сказал Хосе, и, значит, это правда. Ну, что скажете, друзья? — спросил Хосе. А что они могли ему сказать? Какие-то там киностудии! Где они? В Китае или в Голливуде — для них это был один черт. Там, говорят, здорово платят, но попробуй-ка попади туда, если ты не чей-то племянник, или брат, или сват. А вот Хосе, этот тихоня, не побоялся пойти туда и — гляди-ка! — добился своего.

Как же ты получил эту работу, Хосе? А я попросился на нее, ответил он. Вот это да! — только и могли выговорить ребята из пекарни. Потом все уселись в кружок и опять принялись глазеть на него. Наконец, кто-то заговорил: ежели все так, то в чем же твоя проблема, Хосе, что тебя огорчает?

Хосе удивленно поднял глаза. Ведь это должно быть понятно каждому, сказал он. Я приехал в Калифорнию без гроша в кармане, задыхался на бирже от вонючей дезинфекции и вообще был очень несчастен. А потом Джоди Симмонс, этот добрый и любезный джентльмен, взял меня в пекарню, дал мне хорошую работу. Значит, как по-вашему, обязан я чем-то Джоди Симмонсу или нет? Конечно, обязан. Я его должник — и вдруг киностудия. Могу ли я бросить работу, которую мне дал Джоди Симмонс, и перейти на новую, не обидев моего благодетеля?

Ребята не на шутку разволновались. Все наперебой стали предлагать, что именно следует сказать Джоди Симмонсу при расчете. Один парень посоветовал заявить ему обо всем прямо — чего церемониться? Другой порекомендовал подойти к Симмонсу и вежливо послать его подальше вместе с его работой. Третий сказал — просто не выходи больше на работу, и Джоди Симмонс. сам все поймет. Были и другие предложения. Да их и не могло не быть — каждый из ребят годами только о том и думал, как бы бросить пекарню. Сколько таланта и фантазии вложили они в мечту о прощании с Джоди Симмонсом. И вдруг перед ними живой парень, который действительно собирается уйти. Понятно, что это касалось каждого.

Но выслушав все предложенные варианты, Хосе помотал головой и загрустил еще больше. Нет, сказал он, надо придумать что-нибудь получше. Уйти так, как ему советуют, было бы не по-джентльменски. Джоди Симмонс — его благодетель, а с благодетелями так себя не ведут. Даже если американцы в таких случаях и поступают по-своему, то ему все же придется последовать обычаям своего родного Пуэрто-Рико, а там так не делают, если, конечно, ты благородный человек.

Когда ты приступаешь к своей работе, Хосе? Сегодня утром приступил, сказал Хосе, и очень устал, а сейчас мне придется работать всю ночь, и утром я буду вовсе непригоден для той, другой работы, и так без конца. Вот в чем моя проблема, и я просто не знаю что делать. Хосе отработал ночь, а ребята все обдумывали, как же ему быть, и в конце концов задача стала казаться им такой же неразрешимой, как и самому Хосе. Они пытались придумать для него выход из тупика, что-то начинали предлагать, но тут же качали головой и говорили — нет, так дело не пойдет, и возвращались к работе, и все думали, думали. Конечно, этот Хосе чокнутый и рассуждает как кретин, но тем более надо помочь ему найти решение. Вся ночная смена только об этом и думала.

Наступило утро. Ребята разошлись по домам, завалились спать, а потом, вечером, снова пришли на работу и продолжали думать о Хосе. Пришел и он, заметно побледневший. Сказал, что очень устал, сказал, что ему удалось поспать не более сорока пяти минут и что если он немедленно не придумает чего-нибудь, то уж и не знает как быть. Ведь поступают же как-то американцы в подобных случаях! Но прошлой ночью ребята ему уже рассказали про все американские обычаи, и он отверг их начисто.

Поэтому он отработал и эту, вторую ночь, а когда утром вышел из пекарни и солнце осветило его лицо, он выглядел так, что, как говорят, краше в гроб кладут. Весь следующий день он работал на студии, а вечером, заявившись в пекарню, едва держался на ногах. Он сказал, очень вас прошу, пожалуйста, придумайте, как мне уйти с этой работы, ибо человеческие силы имеют предел, а мои уже на исходе — сегодня я не спал ни минуты, а человек обязательно должен спать, если хочет честно работать хоть бы на одном месте, не говоря уже о двух.

И тут Пинки Карсона осенила идея. Послушай, Хосе, сказал Пинки Карсон, вот что тебе надо сделать. Часа в два, когда сверху начнут поступать пироги, возьми-ка ты штук шесть или восемь и, проходя мимо окна конторки, прямо на глазах Джоди грохни их на пол. Тогда Джоди тут же уволит тебя, и все будет в порядке. Хосе на минуту задумался. Я не сторонник таких вещей, сказал он затем, но я дошел до точки, и если, по-твоему, это поможет, я попробую. Он еще немного подумал и добавил, что, в конце концов, сумеет заплатить за те пироги, которые попортит, — верно? Тут все стали кричать, что, конечно, если, мол, он окончательно рехнулся, то пусть платит.

Итак, в эту ночь, около двух или трех часов, Хосе взял шесть пирогов и занял исходную позицию прямо напротив окошка Джоди. Все ребята стояли поблизости, делали вид, будто работают, а на самом деле наблюдали за Хосе. Они ждали той минуты, когда Джоди Симмонс, сидевший за письменным столом, посмотрит в окошечко. Было условлено, что Пинки Карсон тут же подаст Хосе знак, и тот уронит пироги. Казалось, Джоди никогда еще так долго не отрывал глаз от своих бумаг. Но наконец он посмотрел в окошко, Пинки подмигнул Хосе, и пироги полетели на пол.

Словно гудящий шмель, Джоди вылетел из конторки. Ты соображаешь, что делаешь, ублюдок ты этакий! — заорал он. — Взял себе моду швырять пироги. Теперь придется тебе за них заплатить. Бедный Хосе стоял перед ним и буквально погибал от раскаяния. Он посмотрел своими большими глазами на Джоди Симмонса и сказал — мне крайне жаль, мистер Симмонс, что я загубил ваши пироги. Это вышло случайно, уверяю вас, такую оплошность мог допустить только никуда не годный работник, мне очень стыдно, и я, конечно же, возмещу ущерб, только простите меня, ради бога!

Джоди Симмонс хмуро глянул на Хосе, но затем его лицо вдруг расплылось в улыбке и он сказал, что ладно уж, Хосе, кто же, мол, не ошибается. Уплати стоимость пирогов, и точка. Ты, Хосе, сказал он, хороший, добросовестный рабочий, и не беда, коли разок дал промашку. Он сказал, побольше бы мне таких работников, как ты, Хосе, а теперь забудь про эту историю и работай дальше.

Хосе совсем растерялся, он дрожал и бессмысленно мотал головой, словно никак не мог поверить, что на него обрушилась очередная беда. Потом повернулся и обвел глазами ребят, затаивших дыхание. Он посмотрел на Пинки Карсона, как смотрит собака на обманувшего ее хозяина. Затем направился к ближайшему проходу и опять взялся за работу.

Через минуту к нему подошел Пинки Карсон. Видишь ли, Хосе, сказал он, идея моя сама по себе правильная, но мы ее не так провернули — надо было сделать все помасштабнее. Ради той твоей работы надо действовать посмелей. Сегодняшняя партия пирогов уже прошла, но не падай духом, Хосе, их пекут каждую ночь, и завтра мы дадим тебе поддон побольше, пирогов на сто восемьдесят. Ты выйдешь с ним на то же место, опрокинешь все это хозяйство на пол, и получится скандальчик — дай бог, лучше не надо. И тут уж не сомневайся, Хосе, — Джоди Симмонс уволит тебя как пить дать.

Хосе посмотрел на Пинки Карсона и сказал — все это, конечно, очень бесчестно, но сил моих уж больше нет, и завтра, когда пойдут пироги, мне придется это сделать. Затем неверными шагами он снова отправился работать.

На следующий день почти никто из ребят не мог уснуть, всем не терпелось увидеть, как Хосе опрокинет огромный поддон. Они пришли в пекарню загодя, до начала смены. Джоди Симмонс появлялся здесь обычно в десять вечера. Все думали — а вдруг и хозяин придет чуть пораньше, всем хотелось увидеть, какое у него будет лицо, когда перед его конторкой шмякнутся оземь целых сто восемьдесят пирогов. Но в конторке не было ни души. Только на письменном столе лежала большая, продолговатая коробка, видимо, с цветами. Ребята внимательно посмотрели на нее и пошли наверх переодеваться. Вскоре показался Хосе. Началась длинная, томительная смена.

Около десяти явился Джоди Симмонс. Ребята не спускали с него глаз — коробка на его столе всех заинтриговала. Войдя в конторку, Джоди, в свою очередь, уставился на картонку так, словно это была мина замедленного действия. Человек весьма твердого характера, он с большой подозрительностью относился к любым отклонениям от заведенного порядка. Наконец, отбросив опасения, он осторожно открыл картонку. На стол выпали десятка два роскошных роз «американская красотка». Джоди осторожно переворошил их — вероятно, искал записку, но ничего не нашел. Немного спустя в конторку зашел за накладными Руди и спросил, откуда, мол, у тебя цветы, Джоди. Тот глянул на них и сказал, что, видимо, кто-то решил его разыграть. Но он не сердится, розы первый сорт, и их можно преподнести жене. Он велел Руди сходить за банкой с водой, чтобы цветы не завяли. В течение всей ночи, когда бы ребята ни заглядывали в окно конторки Джоди, они видели его маленькую лысую голову как бы окаймленную венком из роз.

К двум часам поспели пироги. Пинки Кар-сон пошел наверх в кондитерский цех, где их укладывали на поддоны. В эту ночь выпекали пироги с яблоками, с ванильным кремом, с черникой и с персиками. Пинки Карсон выборочно проверял вес пирога, его внешний вид и плотность начинки. Смена работала с полным напряжением сил, чтобы отгрузить пироги, пока они еще не остыли. По мнению Пинки Карсона, лучше всего было бросить на пол пироги с черникой. Поэтому самые горячие он аккуратно выложил на поддон и спустил на грузоподъемнике вниз, где стоял Хосе.

Хосе дрожал как осиновый лист… Ребята, стоявшие около конторки, как и накануне, притворились, будто поглощены делом, в действительности же работали машинально. Пинки осторожно подтянул стойку с поддоном к окну конторки. Затем пригнулся и начал делать знаки Хосе. Как побитая собака, Хосе приблизился к стойке, положил руку на край поддона и примерился. Опрокинуть будет нетрудно — достаточно сильного толчка. С глазами, полными грусти, Хосе слегка привалился к поддону. Все ждали, когда Джоди Симмонс посмотрит сквозь стекло. Минуты казались часами. Наконец, Джоди поднял глаза, и Пинки дал сигнал. Хосе поднажал, и поддон с грохотом опрокинулся. Сто восемьдесят горячих пирогов с черникой плюхнулись на пол.

С минуту Джоди пребывал в полном оцепенении, не в силах оторваться от своего кресла. Казалось, он просто не может осмыслить случившееся. Потом, словно под действием мощного электрического удара, он не вскочил, потому что для этого надо было бы сначала отодвинуть кресло, а взлетел, будто обжег зад о раскаленную печь, и, дико закричав, вынесся из конторки.

Хосе оставался на месте и смотрел прямо на него. Он был куда выше Джоди и поневоле смотрел на него сверху вниз. Но на всем белом свете не было ничего печальнее его глаз. Джоди принялся орать, сволочь, мол, ты, мерзавец, вчера я тебя простил, а сегодня что ты наделал! Сто восемьдесят пирогов кошке под хвост! Понимаешь ли ты, сукин сын, что ты натворил?! А теперь с меня хватит, ты уволен и выметайся. Выметайся к чертовой матери, глаза бы мои на тебя не глядели, вшивый ублюдок, сволочь проклятая!

С минуту Хосе смотрел на Джоди, словно прощая ему все эти слова. Потом повернулся и медленно направился к умывальной. Ребята тут же поспешили за ним. Он был как в бреду. Впервые в жизни я совершил такой подлый поступок, никогда бы не поверил, что способен на такую гадость, бормотал Хосе. Правильно говорит мистер Симмонс. Он истинный джентльмен, он дал мне работу, когда я был в беде, а я отплатил ему неблагодарностью. Я действительно самая настоящая сволочь. Ничего другого про меня и не скажешь.

Послушай-ка, Хосе, а ты случайно не знаешь, откуда на столе Джоди взялись цветы? — спросил Руди. Хосе кивнул. Да, знаю, сказал он, но это, как у вас говорят, секрет. Я их купил сегодня днем и послал мистеру Симмонсу. Ну и балда же ты, сказал Руди, как же ему было догадаться, от кого они, если ты не приложил записки?

Об этом спорить не будем, сказал Хосе. Главное, что мистер Симмонс получил эти цветы. Цветы — это всегда красиво, а мистер Симмонс джентльмен, и они доставят ему удовольствие. А уж кто их послал — дело десятое. Лишь бы я сам знал, что красиво выразил ему свою признательность и попытался отблагодарить его за все хорошее, чем я ему обязан. И не имеет никакого значения, будет ли он знать об этом. Важно, что он получил мои розы, разве не так?

Хосе надел пальто и вышел из пекарни, больше его никто никогда не видел. На следующий день он не явился за жалованьем, а на имя Джоди Симмонса пришел почтовый перевод на девятнадцать долларов и восемьдесят семь центов. Этих денег, вместе с жалованьем, причитавшимся Хосе, хватило на покрытие стоимости пирогов…

…В тумане ему мерещился Хосе — то наплывал, то удалялся. И он заговорил с ним. Спросил, как ты теперь живешь, Хосе, что поделываешь? Ты скажи мне все начистоту, какая у тебя жизнь и чем кончилась твоя история с этой богатой девушкой. Только говори погромче, а то в последнее время я что-то стал хуже слышать. Громче, Хосе, громче. И подойди поближе, потому что мне трудно двигаться. Скоро поправлюсь, а пока что я, как видишь, еще в постели. Так как же идут твои дела, Хосе, рассказывай.

Хосе!

Погоди минутку, Хосе, только минутку. Извини, пожалуйста. Понимаешь ли, мне вдруг показалось, будто мы все снова в пекарне. Показалось, что все мы опять там. Но ведь это не так. Наверное, я задремал. Трудно объяснить. Еще минутка, и я проснусь… Вот и проснулся. Так уже лучше, намного лучше. Я не знаю, где ты, Хосе, но знаю, где я.

Я знаю, где я.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒