Amaranthe

Amaranthe

Утром Снейп проснулся от холода. Жаровня Гермионы погасла еще ночью, и комната быстро остыла. Поежившись, он хотел было потянуться за своей палочкой, которую оставил на полу у кровати – и понял, что не дотянется, не разбудив Гермиону. Ночью он перевернулся на спину, откинув левую руку на подушки, а под утро этой рукой завладела его жена и теперь спала с ней в обнимку, словно это был плюшевый мишка.

Вот тебе и «терпеть презрение».

Некоторое время он лежал, не двигаясь, пытаясь рассмотреть стоявшие на столе часы. Кажется, у него есть еще минут десять, прежде чем ему придется вставать и собираться на работу. Но, наверное, залеживаться все-таки не стоит. Он попытался как-нибудь незаметно вытащить свою руку из пальцев Гермионы, но та лишь крепче вцепилась в запястье и монотонным, глухим со сна голосом пробормотала:

– Еще пять минут.

И для верности подтянула его руку ближе к лицу, уткнувшись носом в тыльную сторону ладони.

Снейп моргнул. Он уже не раз и не два пробовал разложить все ее слова и действия по полочкам и вычислить, почему она так льнет к нему даже после того, как он вел себя с ней как отъявленный мерзавец. А уж вчера и подавно… И вот, пожалуйста – она опять спит, вцепившись в его руку. Цисси наверняка нашла бы что съязвить по этому поводу…

Через пару минут она выпустила его запястье, скользнула пальцами по внутреннему сгибу локтя, но вместо того, чтобы дать ему выбраться из кровати, придвинулась ближе и обхватила рукой за пояс. Снейп, в принципе уже привычный к такому положению вещей, понял, что его шансы попасть сегодня на работу вовремя стремительно приближаются к нулю. И из-за такого поведения он совершенно не понимал и не мог понять, что она думает по поводу вчерашнего. Когда она действительно злилась на него – было проще. Она могла хлопнуть дверью, уйти в свою комнату, перестать к нему прикасаться.

Но как характеризовать вот это?.. Или она делает это назло? Специально, чтобы он ломал голову, ища в ее действиях какое-то рациональное зерно?

Женщины.

– Мне надо вставать, – сказал он ей, впрочем, не делая ничего, чтобы это осуществить.

– Еще чуть-чуть, – пробормотала она ему в плечо, словно в полусне, но он уже раскусил ее. Судя по голосу, она проснулась пять минут назад, когда он попытался забрать у нее свою руку.

– Чего ты добиваешься? – негромко спросил он. Гермиона вздохнула, подняла голову и оперлась на локоть:

– Ты невыносим. Здесь холодно, а я просто хотела полежать с тобой немного, прежде чем вылезать на этот холод.

Он нахмурился, пытаясь разгадать, что кроется за этой вполне мирной интонацией. Она провела указательным пальцем по его бровям, разглаживая морщинки на переносице:

– Ты правда невыносим, Северус Снейп. Видит Мерлин, я не знаю, как я с тобой уживаюсь.

Он с подозрением уставился на нее:

– Я ошибаюсь, или мы сейчас будем говорить о вчерашнем?

– Ошибаешься, – она поднялась чуть повыше, опираясь локтем о его подушку. – Мы не будем говорить о вчерашнем. Мы будем говорить о том, как сделать так, чтобы этого больше не повторялось.

– Никак. Будешь тренироваться с Поттером под моим надзором. Мне… опасно продолжать, – буркнул он, отводя взгляд от ее лица. Она качнула головой:

– Это понятно. Я говорю о другом. О том, как сделать так, чтобы ты перестал тащить свое прошлое в настоящее. Оно тянет тебя на дно, Северус. И меня вместе с тобой.

– Я не могу избавиться от своего прошлого. Это часть меня. Это то, кто я есть.

– Нет. Это то, кем ты был. И кем больше не являешься.

– В самом деле? – с горечью произнес он. – А то, что было вчера?

– Не спорю, это было… малоприятно. Но не смертельно.

– Пока еще нет.

– Северус, – она взяла его за подбородок и повернула его лицо к себе. – Это уже случилось. Уже не изменить. Но можно изменить отношение к этому. И я вижу, что сам ты с этим справиться не в состоянии.

– Я знаю, – он смотрел ей в лицо, удивляясь, как у нее вообще хватает терпения разговаривать с ним таким тоном, и лежать рядом с ним, и прикасаться к нему после вчерашнего. Он был сам себе противен, до тошноты.

– А раз знаешь – давай что-то делать.

– Я не знаю, что делать, – помедлив, впервые за свою жизнь признался он, ощущая себя совершенно беспомощным. – Я не знаю, как перестать проваливаться туда. И я не хочу, чтобы ты видела меня таким. Не хочу, чтобы ты… терпела меня таким.

– Вот поэтому повторяю – давай что-то с этим делать.

– И что именно? Заклятие забвения?

– Это слишком радикально. И эффект непредсказуем. Не говоря уж о том, что наложить его выборочно вряд ли возможно.

– Никакие другие методы полной блокировки воспоминаний мне не известны.

– Может, нужна вовсе не блокировка, – задумчиво произнесла она. – Может, совсем наоборот… Нужно вытащить это все наружу, чтобы это перестало на тебя давить.

– То есть? – он поднял брови. – Рассказать все кому-то? Тебе? Нет.

– Ты пользовался окклуменцией, чтобы выбросить все это из головы? – вдруг спросила она.

– Окклуменция так не работает. С ее помощью можно очистить сознание от текущих мыслей, образов, эмоций. Чтобы это не отвлекало. Но долгосрочная память при этом не затрагивается. Я лишь ставлю блок, чтобы никто не мог проникнуть ко мне в голову и увидеть это.

– Гм…

– В любом случае, рассказывать о своем прошлом я не намерен. Достаточно того, что оно причиняет боль мне. Еще не хватало, чтобы и ты тащила это. И не вздумай говорить мне сейчас о сострадании, – бросил он, увидев, что она собралась возразить. – Я на это не пойду. Никогда.

Он отбросил одеяло и опустил ноги на пол, намереваясь встать. Гермиона поймала его за руку:

– Северус, стой. Это никогда не закончится, если ты и дальше будешь убегать от меня. Поговори со мной.

– Уже… поговорили, – еле сдерживая сарказм, ответил Снейп. – Отлично поговорили. Вчера, – он повернулся к ней и посмотрел ей в глаза. – И это был последний подобный разговор.

– Значит, тебе хочется и дальше оставаться закрытой шкатулкой, да? – прищурилась она. В голосе прорезались металлические нотки. – Только бы не расставаться со своей идиотской секретностью? Может, тебе это даже нравится? Еще бы… Самый крутой шпион Ордена Феникса, всегда такой загадочный, всегда молчаливый, все тебя боятся. Только знаешь, что я думаю?

– Прямо жду не дождусь услышать, – съязвил он. Но Гермиона этого словно и не заметила.

– Я думаю, что ты слишком долго жил, считая, что не заслуживаешь ничего, кроме боли. И что в этой жизни для тебя больше ничего и нет, раз ты не получил то, чего хотел больше всего на свете. Я права?

Он хотел было ответить в присущей ему резкой манере, но понял, что ответить ему нечего. Точнее, он мог бы выдать сейчас с десяток на редкость остроумных, пропитанных сарказмом фраз – и тем самым обидеть ее еще больше в дополнение ко вчерашнему.

Однако… Каким образом ей удалось так ловко поддеть его маску… и впервые за эти месяцы ткнуть в самое больное место?

Он сжал зубы и рывком поднялся с кровати:

– Я не буду говорить об этом. Не сейчас. Мне пора на работу.

– Северус…

– Я сказал – нет.

– И что дальше? – она села, подобрав под себя ноги, глядя на него снизу вверх.

– В смысле? – он повернулся к ней, складывая руки на груди и ежась от холода.

– Как ты себе представляешь дальнейшую жизнь? Ты будешь ходить на работу, приходить в семь, ужинать, закапываться в свой подвал и свои книги, да? По ночам заниматься со мной сексом, если не слишком устанешь за день. Может, водить меня куда-то на прогулки, когда поймают Кэрроу, и выставлять меня на балах у Малфоев.

– А чем это плохо?

– Наверное, ничем, – она повела бровями. – Но я не вижу в этой твоей жизни себя. Быть только грелкой в постели мне не хочется, уж прости.

Это заявление возмутило его до глубины души. Так возмутило, что он едва не задохнулся.

– Я никогда… никогда не относился к тебе так, – процедил он сквозь зубы, едва обретя дар речи.

– Да что ты? А, по-моему, именно так и относишься до сих пор. Ты всегда молчишь. Ты ничего не рассказываешь о себе и о том, что для тебя важно. Никогда не говоришь о том, что чувствуешь и о чем думаешь… и, нет, я не собираюсь пользоваться легилименцией, чтобы исподтишка читать твои мысли, потому что это подло – делать это без разрешения, нравится тебе это или нет. Мы бы вообще не разговаривали, если бы я не начинала разговор первой. Я понятия не имею, когда у тебя день рождения. Вообще не знаю, какая еда тебе нравится, а какая нет. Есть ли у тебя любимые книги. Где ты проводил отпуски и бывали ли они у тебя вообще. Как ты попал в Хогварц и как возглавил Слизерин.

– Разве это так важно? – изумился он, понимая, что она приперла его к стенке. – Разве это обязательно, чтобы жить под одной крышей?

– Жить тоже можно по-разному. Как два сожителя, более-менее привыкших друг к другу. Или как два равноправных партнера. Северус, я могу перечислять до бесконечности, но факт остается фактом – ты не впускаешь меня в свою жизнь.

– Вчера ты уже видела некую часть моей жизни, – рыкнул он, начиная злиться. – Понравилось?

Гермиона и ухом не повела:

– Это не твоя жизнь. Когда-то, возможно, была твоей. Но не сейчас. Ты сам-то знаешь, кто ты? И какой ты? И каким мог бы быть?

– Я не стану говорить об этом. Только не с тобой.

Она всплеснула руками и сложила их на коленях:

– Что и требовалось доказать. Тебе просто все равно. Тебя все устраивает и так. Ступай на работу, Северус. Там наверняка есть вещи поинтересней меня. Тебя ведь моя жизнь тоже не слишком интересует. Во всяком случае, помимо того, что я являюсь надоедливым объектом, мешающим твоему уединению, и ты вынужден со мной возиться и охранять меня, когда мог бы заниматься чем-то более… значимым.

Она выбралась из постели, взяла со стола свою палочку и пошла к двери. Снейп, уже понимая, что если она сейчас выйдет за эту дверь, он потеряет последний шанс хоть на какую-то жизнь, поймал ее за руку:

– Гермиона, подожди…

Она остановилась, глядя на него.

– Гермиона, – он чуть крепче сжал ее пальцы, – это все не так. Мне не все равно. Я… просто не хочу, чтобы ты видела, каким я был.

– Я уже видела. И неоднократно. Чего ты боишься?

– Ты видела далеко не все. Можно сказать, ты не видела почти ничего.

– Чего ты боишься? – повторила она. Он зажмурился:

– Я не могу говорить с тобой об этом.

– Чего ты боишься? – в третий раз произнесла она, не сводя с него глаз.

– Что ты больше никогда не захочешь прикасаться ко мне, если узнаешь, – выдохнул он и умолк.

Сердце тяжело ухнуло куда-то вниз, оставив в груди лишь пустоту.

Как же больно. Больно, больно, больно. И унизительно. Словно вывернулся перед ней наизнанку и ждал ужасного приговора.

Но приговора не последовало. Гермиона обняла его за шею и шепнула на ухо:

– У меня был миллион поводов перестать. И самое худшее я уже и так знаю. Ты думаешь, меня что-то может остановить, если я знаю самое худшее?

Он обхватил ее обеими руками, крепче прижимаясь к ней всем телом:

– Я все равно не хочу об этом говорить. Я… придумаю, как с этим справиться. Но только не так.

– Ладно, – она скользнула губами по его щеке, – заставлять тебя я не имею права в любом случае. Но если вдруг ты передумаешь… Ты, кажется, собирался на работу.

На работу ему уже минуты… две как не хотелось. Но он заставил себя оторваться от нее. Гермиона погладила его по плечам:

– Придумай нам с Гарри новый способ тренироваться. Только без «бича».

– Прости… я не хотел…

– Я знаю. Наверное. Но один раз я тебя все-таки пробила, – ухмыльнулась она. – И до помпона ты так и не добрался.

*****

Весь день Северус никак не мог сосредоточиться. Мысли неотступно вертелись вокруг вчерашнего происшествия и сегодняшних слов Гермионы о том, что он не впускает ее в свою жизнь. Его неприятно поразил тот факт, что она была убеждена в его полном равнодушии к ее жизни и интересам. А заодно и то, что она считала, будто он рассматривает ее исключительно в качестве досадной обузы и… как она сказала?... грелки в постели. Вот это было особенно обидно. Он все прокручивал и прокручивал в голове события последних двух-трех месяцев – и не понимал, что заставило ее так думать. Ну, да, они не общались на какие-то личные темы – чаще всего их диалоги касались вопросов по изучаемым ею предметам или его исследований в области зельеделия. И, да, он никогда не говорил о каких-либо чувствах, если не считать того вечера, когда он пришел к ней в комнату мириться. Иногда он, конечно, забывался и рассказывал что-то из своего прошлого… и замечал, что она слушает эти истории с живейшим интересом. Словно пытается сложить кусочки головоломки. Заглянуть под его маску.

Как раз то, о чем он не преминул сообщить ей вчера. Северус вспоминал свои слова – и ненавидел себя еще сильнее.

Как, как прекратить эти бесконечные потоки яда, если они давно стали его неотъемлемой частью? Он с удовольствием приберегал бы их для Поттера или кого-то еще. Но в самый неподходящий момент они все равно прорывались и обрушивались на Гермиону. Наверное, она все-таки права – он невыносим, и жить с ним невозможно. И, тем не менее, она продолжала упрямо ковырять эту стену, которую он так старательно возводил вокруг себя, чтобы никого не пропустить внутрь.

Жить тоже можно по-разному. Как два сожителя, более-менее привыкших друг к другу. Или как два равноправных партнера.

Далось ей это партнерство… Попробуй-ка переступить через себя и позволить кому-то увидеть то, что творилось у него на душе! Он никогда и никому не позволял подобного. Да и не привык к такому. При его образе жизни заводить конфидента было сродни самоубийству. Подобный человек – всегда потенциальный предатель.

«Но ведь ты хочешь этого, признай, – прошелестел его извечный невидимый собеседник изнутри. – Ты хочешь, чтобы кто-то шел с тобой бок о бок и слышал то, что ты не можешь выразить словами. Разве было неприятно, когда тебя знала Лили? Когда она участвовала в твоей жизни? Когда она знала о тебе все? Разве это не признак того, что ей не все равно?»

Да, он и впрямь порой хотел этого. Ему нравилось, что Гермиона так чутко улавливала его настроение даже без слов и реагировала соответственно. Но сломать этот извечный страх, что кто-то узнает о нем больше, чем нужно, и использует это против него, было крайне непросто. Если вообще возможно. Он всегда списывал чьи-то попытки узнать его получше на праздное любопытство или же на желание выведать побольше, найти слабое место и ударить побольнее. Но к Гермионе ни один из этих вариантов не относился. Значит, ему все равно придется пробовать. И открываться. Он не хотел, чтобы она по-прежнему думала, что ему безразличны их отношения. И заодно понимал, что точно так же не знает о ней ничего, кроме совершенно очевидных вещей – что она невероятно умна, любит яркие цвета и какао, что ей нравится узнавать что-то новое и читать книги, что она кинестетик, и ей буквально все нужно потрогать руками. Все, включая его самого. И что ей нравится спать с ним в обнимку. И секс с ним, кажется, тоже нравится.

Маловато для доверительных отношений.

Придя домой, Снейп застал Гермиону за письменным столом в компании очередного длиннющего свитка. Ее усердие в написании тематических эссе поражало его еще в школе – она всегда ухитрялась сдать куда более подробную и длинную работу, чем все ее одноклассники, словно состязалась сама с собой. Причем, казалось, что ей это не составляет особого труда. Пока другие измеряли свои свитки и мучительно растягивали текст до положенных двух футов, она с легкостью катала вдвое больше. Меленьким почерком.

Он сам был в школе точно таким же. Даже писал так же мелко.

Снейп запер дверь, опустил защитный барьер, снял плащ и, подойдя к столу, заглянул через ее плечо:

– И кому же предназначается данный… опус?

– Это пробный вариант экзамена по арифмантике. Я достала экзаменационные вопросы за прошлый год. В этом году наверняка будут другие, но я просто хотела попробовать.

Снейп, сдвинув брови, прочел пару абзацев:

– Выглядит хорошо. Превосходная аналитическая выкладка.

Она оторвалась от пергамента и запрокинула голову, глядя на него:

– Ты меня похвалил? Надо же… какое событие.

– Похоже на то. Тебе еще много?

– Я могу закончить позже. Это не для сдачи.

После ужина он плеснул в свой бокал немного вина и уселся обратно за стол. Гермиона, уже собиравшаяся было заняться посудой, удивленно подняла брови:

– Мы еще не закончили?

– С ужином – закончили. Возьми свой какао или что там у тебя. Или вина?

– Нет, вина мне не хочется, – она, поколебавшись, налила себе какао и забралась с ногами на свой стул. – Что-то не так?

Снейп поразмыслил над этим вопросом несколько секунд. Определенно, у них все не так. Но с какой стороны начинать это распутывать, пока не представлял.

– Мой день рождения – 9 января, но я никогда его не отмечаю. Я люблю ростбиф и «пастуший пирог» и терпеть не могу шоколад. Любимых книг как таковых у меня нет – ты видела всю мою библиотеку, читать для развлечения я не склонен. В Хогварц я пришел работать в 1981 году. Слагхорн как раз ушел на пенсию, и Дамблдор назначил меня преподавателем зельеделия, а затем и деканом Слизерина. Все говорили тогда, что я явно где-то хорошо выслужился перед ним, поскольку в 21 год такие должности никто не получает, даже невзирая на таланты. Что еще… Я не помню, что еще ты спрашивала утром.

Гермиона с выражением крайней заинтересованности на лице заерзала на стуле:

– Любимый цвет, конечно же, черный?

Снейп оглядел себя и развел руки в стороны:

– Я не измеряю это категориями «любимый/нелюбимый». Это удобно, вот и все обоснование моего выбора.

– Твои родители еще живы?

– Про отца ничего не знаю – он был из магглов, ушел вскоре после того, как я начал учиться в Хогварце. Я никогда не искал его. И не собираюсь искать. Мать умерла двенадцать лет назад. Других родственников у меня нет.

– Чем ты вообще любишь заниматься, помимо работы?

«Обнимать тебя…»

– Смотря что считать работой, – он сделал глоток из своего бокала. – Если под работой ты имеешь в виду зельеделие, то я в принципе никогда не перестаю этим заниматься. Мне это интересно. Поэтому я занимаюсь этим и в свободное время. Все летние каникулы я проводил здесь.

– В своем подвале, – вздохнула она.

– Я ничего не добился бы в этой сфере, если бы не работал над этим постоянно.

– У тебя были друзья в школе? Ну, кроме… тех, что стали Пожирателями.

Он качнул головой:

– Нет. Если не считать Лили Эванс.

Гермиона чуть поджала губы. Он ждал, что она спросит про Лили. Но вместо этого она спросила:

– Как вышло, что ты стал с ними общаться? Или в школе они еще… не были такими?

Гм… Похоже, Поттер в самом деле не сказал об этой части истории ни слова. Даже удивительно.

Или все-таки сказал?

Снейп попытался было просканировать ее лицо, но вовремя вспомнил, о чем она говорила утром. Раньше ему казалось забавным, что она не скрывает от него свои мысли. Он считывал их просто развлечения ради. И был убежден, что раз она не закрывается – он имеет на это полное право. Пусть даже и в качестве наказания за недостаточно проявленное рвение в попытках закрыться.

Но не теперь.

И что он может ответить ей на этот вопрос? Что ему нужны были какие-то друзья? Или даже покровители? Что в школе он был настолько непопулярен, что никто, кроме Лили, не хотел с ним общаться? И что лишь его познания в черной магии в итоге и привлекли к нему этих уродов Мальсибера и Эйвери? Жалкое оправдание.

– Они… восхищались моими успехами, – неохотно ответил он. – В некоторых сферах. Поначалу я не поддерживал их развлечения. Считал их неоправданно жестокими. А потом стал списывать это на обычное хулиганство. В Хогварце всегда были хулиганы, издевавшиеся над более слабыми. И то, что все Пожиратели были из Слизерина, здесь ни при чем. Уверяю тебя, то, что творили мои однокурсники-гриффиндорцы, было ничуть не менее мерзким.

– Разве я что-то сказала? – она отставила чашку и обхватила руками колени. – Но, исходя из того, что я слышала, тогда ситуация была все-таки более серьезной. Никакого сравнения с нынешним уровнем хулиганства, будь то хоть Слизерин, хоть Гриффиндор.

– Это правда, – подтвердил Снейп. – Хотя, в некоторых случаях можно и поспорить… когда твой дражайший Поттер применил к Драко Малфою Сектумсемпру. И не вздумай его оправдывать.

– Я не оправдываю. Он и сам себя не оправдывал тогда. Я даже удивилась, что наказание было таким щадящим.

– Если бы директор мне позволил – было бы куда жестче, – фыркнул Снейп, гадливо скривившись. – Но, увы…

– И все-таки… Если ты даже тогда считал, что они ведут себя жестоко – почему продолжал общаться с ними?

Тот же вопрос ему в свое время задала Лили. И он не смог ей признаться. Не хватило духу. Он не мог сказать ей, что тогда его единственным желанием было быть кому-то нужным. И раз он не был нужен ей… что оставалось?

Интересно, что было бы, если бы тогда он все же сказал ей?

– Полагаю, ты сама знаешь ответ на свой вопрос, – сухо ответил он. – Я считал, что они – мои друзья. Мне говорили, что на самом деле их привлекают лишь мои познания в черной магии, но в какой-то момент меня перестала интересовать их мотивация. И я имел слабость… или недальновидность… поддаться их влиянию. На какое-то время.

– Но ты все же отказался от этих убеждений.

Снейп поморщился. Допил вино и поставил пустой бокал на стол перед собой:

– Отказался. И сделался шпионом Дамблдора. Услуга за услугу. Он спас меня от Азкабана, где я неминуемо оказался бы после падения Вольдеморта. Никто не стал бы со мной церемониться. А уж возиться – тем более. Но даже покровительство Дамблдора не могло заткнуть всех тех, кто считал, что я остаюсь верен Темному лорду. В мои намерения покончить с темным прошлым никто не верил. Я получил это, – он провел пальцами по внутренней стороне предплечья, где под одеждой скрывался Смертный знак, – не без причины. Я прекрасно понимал, что заслужил всеобщее недоверие. Но, по крайней мере, я получил несколько лет относительно спокойной жизни, пока в школе не появился твой приятель. Сплошная головная боль.

Он ждал, что она начнет возражать или защищать своего друга, но она промолчала. Лишь смотрела на него чуть более пристально, чем обычно. Затем потянулась через стол и взяла его за руку. Он мотнул головой:

– Не смей меня жалеть. Это был осознанный выбор. Пусть и ошибочный. Меня никто не обманывал. Я знал, на что иду. И винить во всем могу только себя. Еще вопросы будут?

– У меня миллион вопросов, – сказала она, выпуская его руку. – Но для первого раза, пожалуй, достаточно.

– Слава Мерлину, – он смерил ее оценивающим взглядом. Вспомнил, что сам никогда у нее ничего не спрашивал и ничем не интересовался. – А… когда у тебя день рождения?

– 19 сентября.

Он нахмурился:

– Ты ничего мне не сказала… Тебя… никто не поздравлял?

– Почему же, поздравляли. Просто ты ушел рано утром, вернулся поздно. Совы к тому времени уже улетели.

– Прости, я… должен был заметить, – чувствуя себя совершеннейшим чурбаном, пробормотал он. Он никогда не отмечал собственный день рождения и тем более не получал и сам не делал никаких подарков. Но детям в школе это нравилось, он часто видел, как его слизеринцы устраивают в общей гостиной какие-то празднества. Драко и вовсе отмечал свой день рождения с размахом. И горой подарков.

Что вообще дарят на день рождения?

– Не бери в голову, – она поднялась на ноги и снова тронула его руку. – Северус… Можно я попрошу тебя кое о чем?

– Что угодно.

– Перестань себя грызть. Возможно, иногда это и впрямь идет на пользу. Но не с таким завидным постоянством.

Снейп поднял на нее глаза. Хотел было переспросить, насколько это заметно и как она это вычислила. Но она прижала указательный палец к его губам, легонько прошлась пальцами по его щеке и отошла к раковине, чтобы помыть и убрать посуду. Он остался сидеть, глядя ей в спину. Ему хотелось обнять ее, но он не смел прикасаться к ней. Даже несмотря на то, что утром она не возражала и сама льнула к нему. Вчера она выкрикнула ему в лицо, что боится его. Эти слова до сих пор жутким эхом звенели в голове. Он не мог не заметить, что с каждым таким эпизодом его самоконтроль все ухудшается. И что бы она ни говорила о том, что он давно уже не тот, каким был в прошлом… что бы она ни говорила… он знал, что это неправда. Да, он сделал выбор, перейдя на сторону Дамблдора. Но какова была его мотивация? Он сделался шпионом не потому, что деяния Пожирателей стали ему отвратительны, о, нет. Он делал это только ради Лили. А когда она погибла, ему уже было все равно, кому служить. Вся разница в «до» и «после» была лишь в том, что он перестал творить зло по своей воле (ну, или воле Вольдеморта) и стал творить его просто потому, что избежать этого при выполнении приказов Дамблдора, якобы ради благого дела, было невозможно. Но по факту это было то же зло. Разве что чуть меньшее в объемах и чаще несшее разрушение только ему одному, а не окружающему миру. И его это более-менее устраивало, пока Дамблдор не сказал ему, что мальчишке, на защиту которого было положено столько усилий, все равно придется умереть. Дамблдор с самого начала так воспитывал парня, чтобы тот сам – сам! – отправился на смерть, по своей воле и едва ли не с песней. Ради всеобщего блага.

Предел цинизма. На такое не был способен даже он сам, считавший себя отъявленным циником.

Вот что ему стоило вчера уйти после этой злосчастной тренировки и сорваться на ком-то другом, кто был ему абсолютно безразличен? Или остаться в лесу и дать волю гневу там, где никто не мог попасть под горячую руку? Нет, он пришел домой и сорвался на той единственной живой душе, которая пыталась его понять. Похоже, пора опять устанавливать жесткие правила поведения. Такие же, какие он установил себе в мае, когда впустил ее в свой дом. Единственная проблема – как понять, что он вот-вот переступит черту? Когда его понесло вчера, он совершенно не чувствовал потребности остановиться. Он сознательно выбирал слова, которые ударят ее еще больнее. И только уйдя в свою комнату и немного успокоившись, он понял, что натворил. Снова.

Снейп негромко кашлянул, пытаясь привлечь ее внимание. Она, убрав вымытые тарелки в шкаф, повернулась к нему и вопросительно подняла брови.

– Гермиона, я хотел бы, чтобы ты сделала для меня кое-что.

– Что именно?

– Если ты заметишь, что я начинаю терять контроль… или говорю то, чего говорить не следует – говори мне об этом.

– Я не стану этого делать, Северус.

– Почему?

– Потому что в такие минуты ты все равно меня не услышишь. И если я начну что-то говорить в ответ – ты разозлишься еще больше. Мы это уже проходили.

– Кто-то должен останавливать меня. Я… теряю ощущение границ, – с усилием выговорил он.

– Остановить тебя может только один человек – ты сам.

– Гермиона, – он посмотрел ей в глаза, не моргая. – Пока я не пойму, как решить эту проблему, кто-то должен показывать мне, где граница. Я… опасен. Я каждый раз говорю себе, что не хочу причинять тебе боль – и каждый раз причиняю ее. И с каждым разом все больше.

– Когда я сказала тебе остановиться вчера – ты не услышал. Каждый раз бить тебя Сногсшибателем я не стану. И то, что ты хотя бы постфактум понимаешь, что сделал что-то не так – уже половина решения. Нужно найти другую половину… У нас есть какая-то большая колдовская библиотека? Больше, чем хогварцевская?

– Ну… при министерстве магии есть, – в некотором замешательстве ответил он, гадая, что она задумала. – Но чтобы туда попасть, нужно получить разрешение министра. Или же быть министерским работником.

Это, кажется, слегка обескуражило ее. Она призадумалась, постукивая указательным пальцем по своим губам. Затем тряхнула головой:

– Ладно. Ты еще будешь работать сегодня?

Снейп покачал головой. Работать ему откровенно не хотелось. Гудящий рой мыслей и непрекращающееся, гложущее чувство вины вряд ли позволят ему сейчас заснуть. Но предлагать ей какие-либо занятия, требовавшие ее присутствия в одном пространстве с ним, он не осмеливался. У него нет более прав на нее и на ее внимание. Во всяком случае, пока он не придумает, как справиться с этими припадками ярости.

Гермиона решила проблему за него. Взяв его за руку, она потянула его из-за стола на диван в гостиной. А затем вручила ему учебник по истории магии:

– У меня через неделю контрольный зачет. Ты не мог бы мне помочь?

– Каким образом? – все еще недоумевая, осведомился он, взвешивая книгу в руке.

– Читай мне вслух. У меня уже устали глаза читать. На слух я пока еще способна воспринимать информацию.

И, забравшись на диван с ногами, улеглась, пристроив голову у Снейпа на коленях.

Пожалуй, из всех возможных вариантов этот – самый невинный и приемлемый в данный момент, подумалось ему. Она не захотела более тесного контакта (и он не мог винить ее за это), но и прогнать от себя не прогнала. Он открыл книгу по закладке и, прочистив горло, начал читать.

Читал он часа два, неторопливо, подобрав как раз такой ритм, чтобы у нее было время вдуматься в услышанное. Иногда она останавливала его и просила прочесть какой-то абзац еще раз. Сам он на прочитанном не фиксировался – если он и помнил все это из собственного курса обучения в Хогварце, то благополучно забыл сразу после экзамена. История магии никогда не входила в список его любимых предметов. Когда он дочитал до конца очередной главы, Гермиона, убрав голову с его колен, прижалась к нему, обвила рукой его шею и поцеловала в губы:

– Спасибо.

– Не за что, – ответил он, все еще ожидая какого-то подвоха. Или наказания. Или мести. Хоть какой-то реакции, которая вписывалась бы в привычные для него рамки поведения обиженной женщины. Отсутствие шаблонных моделей поведения всегда его настораживало. Гермиону же, кажется, подобные вещи вообще не заботили. Во всяком случае, сейчас. Она забрала книгу у него из рук, поставила ее на одну из своих полок в книжном стеллаже, убрала туда же все свои конспекты и свитки с письменного стола. Снейп, прикрыв глаза, слушал, как она шуршит своими пергаментами. Этот вынужденный урок истории едва не усыпил его. Кто и зачем ставит эту нудятину в учебную программу?

– Пойдем спать, – раздался ее голос у него над головой.

– Ты хоть слово запомнила из того, что я прочел? – спросил он, открывая глаза и глядя в ее склоненное над ним лицо. Она провела руками по его волосам:

– Хочешь, чтобы я пересказала?

– Нет… Я не выдержу выслушать это еще раз.

– Тогда пойдем спать. Я устала. А ты и так уже почти спишь.

Он хотел было ответить, что не настолько спит, или отпустить какой-нибудь похожий игривый комментарий, но вовремя прикусил язык. Хватит уже.

Будь умнее, Северус. Хотя бы раз. Имей хоть каплю благопристойности, пока она в самом деле не начала тебя ненавидеть.

Пока она за чем-то ходила в свою комнату, Снейп зажег огонь в их импровизированном обогревателе, прогрел постель заклинанием и, переодевшись в пижаму, улегся на своей половине кровати. Гермиона, вернувшись, оставила свою палочку на столе и забралась под одеяло. Он лежал спиной к ней, даже не рассчитывая на то, что она захочет от него какого-то внимания. Лучше не соблазняться. Но через пару минут она все-таки придвинулась к нему и, обняв его за пояс, уткнулась носом ему в спину:

– Спокойной ночи.

Ну, пусть хоть так, подумал он, находя ее руку под одеялом и опуская ладонь поверх ее запястья. Могло быть куда хуже. Он не был уверен, что сумел бы справиться с накатывавшей на него тьмой, если бы она опять ушла из его спальни.

– Спокойной ночи.

Северус слушал, как выравнивается и замедляется ее дыхание по мере того, как она засыпала. «Я этого не заслуживаю», – снова промелькнуло в голове. Он думал, что все было плохо в мае, когда она плакала по ночам в соседней комнате. Теперь же она не плачет, не прогоняет его и не уходит из его постели – а у него на душе так гадко, словно он совершил нечто ужасающее, раскаялся, но кто-то, кому он нанес эту обиду, так и не простил его. Да ведь и совершил… И что еще хуже – он и сам не мог простить себе этого. Этот эпизод был последней каплей. Облегчение не наступало.

И повториться это не должно. Если он сорвется еще раз… если он сорвется на ней…

Его жизнь можно считать законченной.

⇐ Предыдущая 37 38 39 40 414243 44 45 46 Следующая ⇒