Свидание в СИ-5
Свидание в СИ-5
40 дней ждет милашка бумажки:
Надо в трубку за 40 минут
Всё вдышать моему Ивашке,
И приходит за 40 минут
Насмотреться за 40 секунд
Озорная розетка для зэка,
От суда в никуда автозака,
Наискрить, пока зэка ведут.
Ты дыши-ка, пока я тут,
Всю вдыши меня, 40 минут
У тебя, и не выдыши вдруг
Вспять ни жалкой слезливой минуты,
40 дней будь немым и надутым,
А проткнут — напугали, проткнут! —
Вдуть на место могу за визит
Все, что вдруг из тебя просквозит.
Я цела, из меня не глотнут
Ни глотка ни тебя, ни меня —
И тебя у меня полон пруд,
И тебе ничего не грозит,
У меня целых 40 минут,
40 дней — и добуду бумажку,
Улыбнется твоя западня,
Привечать суетливо меня
Будет вся зубенцами звеня.
***
У нас в городке есть свой маленький Шрёдингер — Мы зовем его по-домашнему Шишкой. Каждый день Шишка ловит кого-то из нас в коробку И закрывает непроницаемой крышкой, Выбирает режим, крутит цилиндр, минимум — год, максимум — век, И с поворотом замка одновременно Жив и мертв внутри нее становится человек.
Машины стирально-диффузионной гениален и прост секрет: Часть испытуемых линяет — другая перенимает цвет, Внешне становятся неразличимы, Внутренне так же однородны, Как каша, приготовленная на приемке девчушкою беспородной Из сигарет, печенья, лука и кухонного топора. Шишкина коробка — временная дыра, свалка из нажитого добра И зла — дни жизни, дачки с воли, Надежды, боли, фотки невест, пайки казенные идут в общак, И становится каждый Одновременно трус и смельчак, Прощён и проклят, здоров и болен, Молод и стар, отчаян и хладнокровен, Невиновен, невиноват, виноват, виновен.
Вбухана куча имперских денег В наш уездный мини-коллапсар. С плачем ночами ворует и прячет крышку Шишка-неврастеник, Чтобы не смог поутру опять нафаршировать коробку Шишка-комиссар, Но в 8:00 всегда оказывается на месте крышка С запиской от Шишки-чекиста: «Я слежу за тобой, глупышка».
***
Полжизни с тех пор, как строчил экс-муж
В ментуру, суля тюрьму. Я всех поименно знаю чинуш,
Как всю побубонно чуму.
И вот сегодня отцу такая звоню поутру своему,
А он мне с ходу: «Заеду щас, Собирайся на суд бегом», — Я: «Ок». Одеваюсь вмиг, Забыв спросить — подожди, старик,
Какой еще суд? По ком?
Опять? Какой еще суд? По ком?
Опять? И время вспять,
Какой еще суд.
Мы едем туда прямиком.
И шутим с сестрой в зале ожидания, Что для меня уже суд как суп, Пора переехать поближе к зданию Или устроиться работать там — Судака в столовке поджаривать судьям и следакам, Юнику — судака-четвертака, Шишке — судака-чудака, Сиду Вишесу — судака заслуг (адвокатам по цене судака вареный лук), Толстому Абдулу можно будет строго
Стучать судаком по попке, Или облачиться в черную мантию
И стучать молотком по лбу, Или в мини-юбку
И в канцелярии клеить лаком колготки, Или в маску Гая Фокса
И просто заложить в строении бомбу.
Оказалось, всего лишь суд по разделу квартиры
И приехали мы заранее, Зашла я и говорю —
На разделку квартиры нам, Кирзачи улыбаются,
Демонстрируют
Детскую радость узнавания, Знают уже хорошо и меня,
И кому я была жена,
И нынешнему мужу
Не раз уже надевали-снимали наручники, Краснеют, шутят, кокетничают, мол, разделка у мяса бывает, А у квартиры — раздел!
О, бессмысленные розовощекие разлучники. Встроенное приложение в мозгу тему некстати всегда развивает — «Раздел ее у квартиры / плиты / кровати / балкона / окна, Разделка была задира / не ты / в халате / законна / сложна».
***
Кладёт под язык и ложится спать — Их становится будто две: Той тесна, а другой широка кровать, Эта голая на траве, А другая бритая наголо, Этой холодно — той тепло.
Через час одну пепелит пожар, А другая не может спать, С верхних нар свисает малыш Эльдар, Он стишок написал опять: «Девятнадцать мне, я уж год в тюрьме, Пусть хоть кто-то увидит меня во сне».
Из картонки гитара, из горла риф, Из приемника шансонье, Учит мальчика пальцы ставить на гриф, Погружается в забытье, И как будто их двое — один во тьме, А другой на песчаном лежит холме,
И зубами от холода тот стучит, И целует письмо, и в ответ молчит, А другой бросает того в огонь, Остается один, и ее ладонь, Этот холм, тишина и она — и все, Он целует, целует ее лицо.
***
Так не хочется становиться той, которая С печали нотой смотрит на 20-летних, С недоумением на 15-летних, С облегчением на 10-летних (Они же бесплатно играют с твоим ребенком), С жадностью маэстро на 5-летних, С восторгом служения на новорождённых И невидящим взглядом на измождённых 30-летних. Особенно в свете собственных старых себе обещаний, Данных, когда побаивалась 20-летних, С раздражением узнавала себя в 15-летних, Избегала занудных 10- — 5-летних, особенно новорождённых, Старательно дружила с 30-летними, В свете торжественных прошлых себе обетов Оставаться во что бы то ни стало Этой, Сохраняющей эксклюзивность ощущений, Чуждой для вульгарных житейских обобщений. Хорошо, что
(По словам Дины по одному грустному поводу, а она всегда возникает внезапно, чтобы сказать подобное)
Происходящее снаружи — это всего лишь верхушка, Случается только то, чего подсознательно хочется (Если верить ей, то по мне, очевидно, плачет психушка), Так вот, если хочется, значит получится смотреть удивленно и видеть чудо Даже там, например, где стоит и курит твой бывший, (На днях твой новый семейный очаг разбомбивший), Смотреть и видеть, как хорошо и немыслимо — руки и ноги, Родился, был маленьким, вырос, живой, без розетки И даже отцом стал разумной, воспитанной детки, Значит, получится горе любое в фантасмагорию И плоскогорье любое во взморье, аномалию (в вакханалию?) Превращать, если хочется, например, и так далее.
|