Наша квартира

Мы

После войны наша семья жила в большой квартире на Проспекте (тогда Проспекте Сталина), в красном доме, во дворе которого теперь находится 23 школа, раньше был магазин Антиквар. Не помню, сколько комнат было в квартире, но жили там Филипп с Анной, и Люся с Толей. И туда же привезли после рождения Танюшку.

Моя старшая сестра была удивительным ребенком. Прелестная красавица, с огромными ореховыми глазами. По рассказам бабушки Ани, на Танюшку заглядывались люди на улице, так она была хороша! А о прекрасном, легком характере я могу судить по рассказам самой Танюши. Она любила свою семью, но никогда не цеплялась за мамочкин подол, всегда с интересом относилась к вариантам, которые позволяли расширить ее познавательный кругозор – шла в гости к соседям и с радостью оставалась гостить (а чего домой спешить, домой всегда успеется, а вот у соседей еще не все разведано!). Мне нравится рассказ о том, как моя сестра в пятилетнем возрасте ходила на елку (ходить на елку, означало в нашем детстве посещать Новогодние детские праздники, которые устраивались в театре, цирке, а также в учреждениях, где работали родители. Билет надо было купить, и на эти деньги ребенку давали подарок – набор конфет и печенья, иногда с парой мандаринок или яблоком.), куда ее повела мамочка. Рядом с огромной елкой, на сцене, помещался Дед Мороз и Снегурочка, представлявшие довольно жалкое зрелище в своих костюмах и жутком гриме. Дед Мороз приглашал детишек на сцену, где они должны были исполнить какой-нибудь номер: рассказать стишок, спеть песенку, станцевать, и т.д. Детки шли к страшилищу, и, выдав свой номер, получали от него подарок, какую-нибудь игрушку, что было, конечно привлекательным для послевоенной малышни. И вот, к ужасу нашей мамочки, ее дочурка Танюшка, смело отправляется прямо в логово Деда Мороза! Без страха и сомнения, идет малютка по длинному проходу среди людей, сама, без помощи взбирается по ступенькам на сцену, и подходит к Деду... Мамочка в страхе зажмуривается, представляя, как Танюшка смотрит вблизи в краснощекое (от потребляемого алкоголя) бородатое лицо, и закатывается в плаче... ужас... L Но тут Дед громко объявляет, что девочка Таня сейчас расскажет стихотворение Мужичок-с-Ноготок, и девочка Таня делает именно это! С выражением рассказывает она достаточно трудный стих, и срывает горячие и заслуженные аплодисменты зала и поощрение Деда Мороза! Вот такая моя сестра! J

Еще я люблю рассказ о Лэмеле, или о том, как моя сестра чуть не опозорила семью (но я считаю, что ее вины в том нет, чему учат дома, то ребенок и выдает на людях!). Дело в том, что наш папочка прирожденный актер. Его номера, когда он рассказывает анекдоты или даже просто истории, заслуживают премий. Часто, он рассказывал смешные истории, стишки, пел песенки, которые не предназначались для посторонних ушей. Но ребенку никто ничего не объяснял... Еще такой момент: опять же, частенько, анекдоты были на еврейскую тему. Это не значило, что над евреями в нашей семье смеялись – большинство наших друзей было евреями! Но просто так получалось, что самые остроумные, ироничные шутки были именно с еврейским уклоном. И наш папочка так точно подражал еврейскому акценту, что звучало совершенно естественно. Стишок-поучительная история про Лэмеле быстро осела в Танюшиной памяти. В гостях у соседей, где деток поощряли за их выступления (соседи было, как понятно, евреями), Танюша вызвалась рассказать стишок. Мамочка с папкой ничего не подозревали, спокойно сидели за столом и беседовали с хозяевами и другими гостями. Танюшка залезла на стул – уж выступать, так выступать – и красиво и громко продекламировала следующее:

Как-то раз наш Лэмеле прибежал домой. Уй, спросила мама, что это с тобой? У тебя до крови расцарапан лоб! Ты своими шалостями вгонишь маму у в гроб! Отвечает Лэмеле, шапку теребя: Это я до крови искусал себя... Уй, способный мальчик! Удивилась мать. Как же ты зубами – лоб сумел достать?! Ну, достал, как видишь, Лэмеле в ответ. Для такого случая, влез на табурет!

Я точно не помню, чем завершился тот вечер, но то, что он был памятным, знаю точно – иначе как бы я, не только слышала о сногсшебательном успехе моей сестры, но и запомнила знаменитое стихотворение?! ;) Кстати, я с упоением рассказывала его (только в узком кругу, на этот раз), но долго не понимала смысла! Только через какое-то время, бабушка объяснила мне, что Лэмеле, на самом деле, не кусал себя... это было шутка! Он просто свалился с табуретки, а маме придумал историю, чтобы не ругалась. Интересно, а Танюшка понимала, когда рассказывала?

Мне очень нравились истории, в которых участвовала моя старшая сестричка. Вот, например, часто слышала я о ее любви к пиву – любви, которая с возрастом исчезла. Наш папка очень гордился дочуркой, и часто брал ее с собой на прогулки и даже встречи с друзьями. Усадив Танюшу на плечи, он мог отправиться в чисто мужскую компанию, например, пить пиво. Представьте, вокруг взрослые дяди, все пьют что-то красивое и пахучее, едят рыбу, при этом громко разговаривают и смеются – конечно же, ребенку тоже хочется попробовать! И ей давали попробовать! И ей нравилось! Ну, не то, чтобы пить по-настоящему, но губы обмакнуть, и даже сделать глоток-другой... Класс!

Бабушку нашу распирала гордость за внучку. Она важно выгуливала Танюшку по Проспекту, слушая похвалы других бабушек и мам, которые щедро сыпались на Танюшкину голову. Мамочка брала Танюшу гулять подальше, туда, где сейчас площадь Якуба Коласа. После войны, эта площадь была засеяна рожью. Людям нечего было есть, и они устраивали огороды и даже засевали целые большие площади, огораживая свои посевы спинками от железных кроватей. Мамочка говорила, что никогда не видела столько железных спинок от кроватей! Большая часть Минска была деревянной, дома и все внутри сгорело, а железные кровати уцелели. Вот им была дана вторая жизнь в виде оград на несанкционированных огородах.

Рожь, на импровизированном поле, была выше ростом, чем маленькая Танюша, кроме того, вся эта масса колыхалась и шелестела... словом была непонятной и... страшной! Танюша покрепче ухватилась за мамочкину руку, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать. «Не бойся, маленькая», успокоила ее мамочка, «это рожь!» Звучало ново и как-то совсем не приятно... И очень соответствовало этому, шевелящемуся, шуршащему, шепчущему на своем языке – ррроооожжжжжжж... Вот тут Танюшка и заревела! А реветь она умела (об этом я тоже наслышана!)... Ну, а тут и причина подходящая: «Боюсь лОзы!» Так это звучало в ее исполнении. После этого случая, поле стали обходить стороной. J

Мне в детстве рассказывали много таких случаев про Танюшку, и я мгновенно перенимала ее интересы – и страхи. «лОзы», правда, мне не довелось испугаться, но вот пауков я научилась бояться еще до того, как столкнулась с ними по настоящему. Пауков, а вернее даже, паутины, Танюшка начала бояться достаточно в юном возрасте. Ее внимание привлек обрывок паутины, колыхавшийся на ветерке. Она просто не могла оторвать от него глаз, и в конце концов решила, что пора выразить свое недовольство. Был устроен большой рев, который сопровождался невразумительными словами. Наконец, бедной бабушке удалось кое-как успокоить внучку, после чего она прислушалась, что же все-таки так расстроило ребенка. «СивелИкается! СивелИкается!» Повторяла Танюшка, тыча пальцем в шевелящуюся под ветром паутину. Конечно, страшно! Ну, а хозяин шевеликающейся паутины показался позже, и дополнил впечатление. До сих пор, пауки – самое жуткое существо для нас обеих!

Меня Танюша любила. Я была долгожданная младшая сестричка, которую ей обещали, и с которой у нее были связаны свои представления. Которые не всегда отвечали реальности... Мамочка рассказывала, как они с Танюшей возили меня гулять – «в свет» вывозили ;) Одевали красиво, усаживали в коляске, под спинку подушку, и поехали. Но не проходило и 10 минут, как от их потуг ничего не оставалось! Я умудрялась съехать внутрь коляски, с головой поникшей на грудь, при этом шапочка наползала на глаза, так, что их становилось не видно. И вся моя фигура в коляске представляла жалкое зрелище – ну чем тут гордиться?

Я свою старшую сестру обожала. Мне во всем хотелось быть «как Танюша». Часто я свою любовь проявляла странным способом. Помню хотя была совсем маленькая, не больше трех лет, как я укусила Танюшу за большой палец... L Была зима, не моей сестре была белая кроличья шубка (как сейчас вижу, и даже ощущаю этот пушистый мех), и мы гуляли с ней во дворе. Она катала меня на саночках. Мне вдруг совершенно необходимо стало показать ей, как я ее люблю! Ну тааак сильно, ну просто – уууух как! Почему-то для этого я выбрала странный способ – кусаться... или просто поцелуй перешел в что-то более серьезное... Но факт остается, я попыталась укусить Танюшкину шубку. До сих пор помню мерзкий мокрый мех во рту... брррр... Ну, раз шуба не кусаема, попробуем что-нибудь еще, например – палец! И я кусанула Танюшу за большой палец. Дальше было неприятно. Она плакала, я тоже, бабушка ругалась... и все спрашивали: почему я это сделала? Это же моя сестра, она меня любит, гуляет со мной! Зачем же я, паршивка такая, кусанула ее? И я не могла ничего ответить. Я не могла, не понимала, я и сейчас плохо понимаю, но помню то чувство, и это была какая-то особенная нежность, любовь, и я не могла ее выразить по-другому. Ведь мне было только три года.

Короче, если говорить о детях, то нашей семье повезло со старшим ребенком. Татьяна родилась сразу после войны, когда всего не хватало, когда купить вещичку для ребенка было просто счастьем, не говоря о продуктах. И тем не менее, благодаря, я думаю, тому, что вся семья была сплоченной, все друг другу помогали, каждый старался подставить плечо, чтобы другому не было так тяжело, растить ребенка оказалось приятным делом. По крайней мере, все, что я слышала от родных о том куске времени, было каким-то цветным и веселым. А ведь еще Сталин жил, еще репрессии вовсю проходили, еще столько страшного вокруг творилось! Но нашу семью, слава Богу, эти ужасы миновали, и у моей сестрички было хорошее радостное детство. Наша мамочка всегда много работала. В то время она писала диссертацию. Ей приходилось много путешествовать по Беларуси, собирать материал для работы. Но она могла со спокойной душой отправляться в свои экспедиции: дома оставалась бабушка Аня, которая смотрела за ребенком и обеспечивала порядок. Танюшка была не только очаровательной и милой девочкой. Она была послушной, не особенно часто болела, и с удовольствием проводила время с бабушкой и дедушкой, пока родители трудились.

Мамочка рассказывала, как она странствовала по Беларуси, часто совсем в одиночку. Она добиралась до нужного района на поезде, а потом приходилось идти пешком. На ночлег устраивалась в деревнях или на хуторах, и всегда ее пускали добрые люди – кормили картошкой с молоком и укладывали спать, часто на сеновале. Хлеба у деревенских часто не было, и Люся всегда возила с собой краюшку, так что поделиться и ей было чем! Страшно было иногда, ведь по лесам прятались остатки партизан, которые не спешили выходить из подполья, а иногда и немцы, отставшие от своих и потерявшиеся в непроходимых чащах. Самая большая опасность была – собаки. По лесам бегали стаи одичавших собак. Чем они кормились, можно только догадываться... Скорее всего, в их меню входила и человечина, ведь мертвых тел оставалось повсюду множество, а похоронить их было некому да и некогда. Собаки эти были хуже волков, потому что не боялись людей, знали человеческие хитрости и уловки, избегали облав и капканов.

Но наша мамочка несмотря на все опасности и трудности, исходила Минскую область и собрала материал для диссертации, которую защитила с блеском!

На лето бабушка с дедушкой и маленькой Танюшкой выезжали на дачу в Городище. Не помню, работал ли еще дедушка в то время. Знаю, что он вышел на пенсию рано, и причиной было ухудшившееся зрение. Ему пришлось делать операцию на одном глазу (скорее всего, это была катаракта, но что-то не очень хорошо прошло, хотя оперировали его в Москве, в глазном центре), и работать он больше не мог. Дедушка носил очки, в которых одна линза была намного больше другой, толстая и какая-то многослойная. Читал он в этих очках прекрасно, писал тоже без проблем. Чем и пользовалась моя сестра, беззастенчиво эксплуатируя дедушку для выполнения домашних заданий по математике! ;) Про Городище я знаю только по рассказам, хотя мне там довелось провести пару летних сезонов. Но я не помню ничего.

Меня, как мамочка мне рассказывала, решили завести, когда Танюшке уже было 6 лет. «И зачем вам был второй ребенок», удивлялась я. «Ведь оба заняты на любимой работе, дома все хорошо, дочка растет, зачем еще одного?» Мамочка говорила, что ей очень захотелось маленького. Захотелось снова испытать это удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, которое дает крошечное существо – такое родное, самое-самое твое. В начале 50-х стала налаживаться жизнь, стали появляться в магазинах вещи для детей, и ей страшно хотелось купить вот такие малюсенькие башмачки! И носочки. И шапочку... Словом, меня решено было завести. Правда, никто не ожидал «меня», ожидали сына по имени Иван. И не то, чтобы мне были не рады, или огорчены, что я это я, но историю с сынком, который получился дочкой, я слышала с самого рождения, и с радостью играла в такую семейную игру: отзывалась на «Ивашку» и «Ванюшку», нисколько не возражая, а даже гордясь, что я – хоть и не настоящий, а все-таки Иван!

В детский сад нас не отдавали, ни Танюшку, ни меня. Мы росли дома, под присмотром бабушки и дедушки. Из других родственников я помню тётю Симу, тётю Катю и ее дочку Инну, мужа Инны Колю (для меня тётя Инна и дядя Коля), дядю Ефрема (племянника дедушки Филиппа), тётю Муру (из Москвы) – она приезжала к нам летом довольно часто. Сестра бабушки, Нина, жила в Брянске, и ее я совсем мало знала, видела всего несколько раз. Они с бабушкой не поддерживали дружеских отношений. У Нины было двое детей – сын Игорь и дочь Светлана. Игоря мы все хорошо знали, а вот Светлана не была в числе близких (не знаю, почему). Игорь был женат, и я немного помню его первую жену Элю (красавицу, я с нее писала свою Элеонору!) и сына Юрочку (он был младше меня года на три, и меня заставляли с ним играть...). Игорь потом развелся и женился повторно. Его жена, Тамара, была очень близким человеком. Жили они в Жодино, и мы часто встречались с Тамарой. Двое детей – дочь Наташа и сын Витя, тоже нам всем хорошо знакомы.

Большинство родственников или их детей, поступали на учебу в БПИ или на геофак БГУ с помощью папки и мамочки. Так, Игорь закончил БПИ, его сестра геофак, дочь Наташа – тоже геофак.

Второй племянник дедушки Филиппа, Женя, жил долгое время в Азербайджане (он был в армии), и я с ним и его семьей познакомилась только тогда, когда они вернулись в Минск в конце 60х. Дядю Женю мы очень любили (это был любимый мамочкин двоюродный брат). Он был просто необыкновенно добрый и бескорыстный человек. Это Женя нам помог получить наши две квартиры на Богдановича (он работал в горисполкоме). Ефрем, старший из братьев, тоже был близким человеком. Он часто приходил к нам в гости, большей частью с подарками – свежей рыбой! Ефрем жил в доме, где магазин Океан, и всегда знал, если привозили свежую рыбу (это была редкость, свежая рыба, за ней нужно было стоять часами в очереди). Он занимал очередь заранее, и в результате всегда оказывался счастливым обладателем парочки живых карпов. Нам обязательно доставался хотя бы один. Эти карпы потом плавали в ванне... из-за меня, конечно... я пыталась их превратить в домашних рыб, бросала им хлеб и меняла воду. Так несколько дней ванной нельзя было пользоваться.

Ефрем рано умер. Детей у него не было. Женины двое детей – Наташа и Володя – нам всем хорошо известны. А вот их детей (у Наташи сын, Артем, а у Володи двое, но я их никогда не видела) мы не знаем.

Из детства я лучше помню не столько родственников, сколько друзей мамочки и папки. Это, конечно, школьные Люсины друзья (Бетя, Имка, Ванда, Рита, Исай, Аня), папкины друзья Бедрицкие (Жора и Мария), Никифор Алехнович, мамочкины студенты Ира, Лаура, Саша Хомич, позже Валерка Калечиц.

Наша квартира

Квартиру на Проспекте, где я родилась, я помню только из посещений бабушки и дедушки, которые там жили некоторое время после того, как мы с родителями уже переехали в дом во дворе БПИ. Папка после окончания института был оставлен на кафедре, но он не стал заниматься наукой. Некоторое время он работал ассистентом, но потом пошел на административную работу. Папку «продвигал» директор института Михал Висильч (так его все называли) Дорошевич. Он очень хорошо относился в молодому Лавышу, всячески его поддерживал и помогал. И не ошибся! Наш папка оказался очень способным администратором, и долгие годы, когда он был в руководстве Политеха, институт стоял по значимости на одной ступеньке с Университетом. Дорошевич выделил для нашей семьи двухкомнатную квартиру в доме номер 8 по улице Академической. Там было три жилых дома для сотрудников, и получить квартиру в одном из домов было очень престижно. Мы жили на третьем этаже. Я плохо помню ту квартиру: помню балкон, с которого я сбрасывала игрушки своим подружкам, ожидавшим внизу; помню комнату, где мы спали с мамочкой и Танюшкой (у меня была железная кровать с шариками, которые я все время откручивала).

Зато я очень хорошо помню нашу Главную Квартиру! Когда мне было пять лет, нам дали другую квартиру, в соседнем доме – Академическая 6, кв 14. Это был наш новый адрес. Средний дом, средний подъезд, третий этаж. Квартира была четырехкомнатная, огромная, с высокими потолками, с тремя балконами, с большой кухней, где была ниша (для прислуги!). Бабушка с дедушкой переехали жить с нами. Насчет прислуги я не шучу. Многие семьи, жившие в наших домах, брали к себе в дом домработниц. Или нянек, кто как называл этих молодых девчонок из деревни, которые рады были пойти в служанки, чтобы жить в городе. У нас такие домработницы поселялись в кухонной нише, где стояла раскладушка и шкаф, и которая отгораживалась занавеской от собственно кухни. Командовала домработницами, разумеется, бабушка! Ей нравилось чувствовать себя «пани». Бабушка была вечно недовольна прислугой, и девчонки часто менялись. Я совсем не помню их. Одна из них что-то украла (бабушкино кольцо, кажется) и исчезла.

Последней из домработниц была Таня Соколова. Не знаю, откуда она взялась, кто ее порекомендовал (без рекомендации бы не взяли), но она у нас жила долго. Таня была хорошей. Она терпеливо сносила бабушкину пилежку, делала то, что ей поручали, часто играла со мной, делала для меня кукол из носков. А потом Таня научилась вязать (в ту пору мало кто умел вязать, как-то не модно это было) и вязала нам всем шикарные кофты! Позже, папка помог Тане устроиться на работу на радио завод (завод Горизонт потом он стал называться). Там ей дали общежитие, и она стала полноправным членом общества! ;) Еще позже, Тане дали квартиру на Зеленом Луге (я была у нее в гостях).

Вот в квартире 14 дома номер 6 по Академической улице (позже, году в 67, наш адрес изменился, мы стали называться Якуба Колоса 22, корпус 2. ) прошло мое детство. Я эту квартиру люблю, и чем старше становлюсь, тем лучше помню. Часто снится, причем иногда во сне разыгрывается целая история... Потом, проснувшись, вспоминаю, как бежала по лестнице, как хлопала дверь подъезда, как жутко поскрипывала дверь в подвал – темный, конечно, как с чердака доносились странные шаги и голоса, и нужно было зачем-то обязательно туда залезть, на чердак...

Чердак и правда был над нашей квартирой. Туда вел люк, обычно запиравшийся на висячий замок, к которому была приставлена лестница. Мы часто лазили по лестнице, но на чердак залезать было строжайше запрещено! На чердаке сушили белье, там были натянуты веревки для сушки. И еще через чердак лазили на крышу зимой, чтобы сбросить снег, иначе он таял и стекал с крыши – а потом замерзал в сосульки. Иногда сосульки вырастали огромные, тяжелые... Их отбивали железными ломами, и они грохались на землю, и разбивались на тысячи малюсеньких льдинок – как зеркала Снежной Королевы.

А подвал был очень даже полезным помещением. За каждой квартирой был закреплен свой «сарай», то есть помещение в подвале. В 50-х годах еще не было газовых колонок в ванной, и топить надо было брикетом. В ванной стояла громадная черная колонка, в которую, как в печку, кидали куски брикета (это был такой уголь, как я понимаю, твердый и довольно крохкий, в форме кирпичей). Брикет горел жарким пламенем, и вода в колонке быстро нагревалась. Тогда можно было набрать воды в ванную и мыться. Ванну обычно принимали раз в неделю. У меня были длинные волосы, мыть их было целое событие – ведь не было никаких шампуней и кондиционеров. Бабушка споласкивала мои волосы уксусным раствором, чтобы они были мягче и послушнее, но они все равно путались, и расчесываться было больно. Я свои волосы ненавидела... А ведь такие красивые были...

Газ был в баллонах, которые привозили на специальных машинах. Когда газ в баллоне заканчивался, он начинал гореть не синим пламенем, как обычно, а оранжевым. Это значило, что пора звонить, заказывать новый баллон. Рабочие таскали тяжеленные баллоны на высокие этажи (лифтов не было в наших домах), и как-то это было нормально... подумаешь, притащили на третий этаж баллон... Пустые баллоны забирали.

Все эти мелочи вспоминаются сейчас как какая-то экзотика! Как же было жить без горячей воды? Грели на плите. Кстати, плита тоже появилась в мою бытность, только я совсем маленькая была, почти не помню. До газовых баллонов, пользовались керосинками и керогазами (в чем разница, не знаю – оба агрегата работали на керосине), которые гудели (да, как у Ильфа с Петровым!) и дико воняли керосином. Когда установили в ванной газовую колонку (провели газ по трубам, баллоны больше не были нужны, ура!), стало возможно пользоваться горячей водой и для мытья посуды. Вот это была благодать! Не то, чтобы я мыла посуду, ни Боже мой, бабушка не подпускала «ребенка» к кухне до 16 лет, но я видела, какое облегчение испытали те, кто занимался мойкой и уборкой. Это вам не чугунок нагреть и «цыркаться» (папино выражение!) в миске с мыльной водой!

Жили не только без горячей воды, но и без холодильника. Как? Покупали, готовили на один день, такие продукты, как масло, хранили в холодной подсоленной воде. Зимой было хорошо – выставил на балкон, или вывесил за окно – и беды не знаешь! Все окна были увешаны авоськами с продуктами. Все было свежее, нельзя было наготовить впрок. Мясо и молоко нам приносили домой. Молочница приходила каждый день, с огромным бидоном, привязанным за спиной, и с литровой эмалированной кружкой, которой она отмеряла молоко. От нее хорошо пахло, свеже, молочно, как-то сладко. Молоко кипятили, и заставляли нас пить кипяченое... а это гадость редкостная. Во-первых, молоко всегда подгорало при кипячении, и в доме воцарялся запах горелого молока... Очень неприятный, если кто не знает, поверьте... А во-вторых – но это даже хуже запаха – пенка. Кипяченое молоко мгновенно покрывалось плёночкой, пенкой, как мы ее называли, которая лезла в рот, налипала на губы, противно застревала на языке, и отделаться от нее не было никакой возможности. Мы ненавидели кипяченое молоко, но сырое нам пить не давали.

Мясо, телятину, свежую, молодую, или, как говорили, молочную, приносили весной, когда рождались телята. Мы-то, конечно, не ассоциировали мясо и маленьких теляток, которых видели в деревне, а то стали бы вегетарианцами, наверное. А так, смотрели, как бабушка выбирает куски мяса (а она всегда перебирала и торговалась подолгу): где-то помягче, где-то с косточкой, потом несет покупку в кухню и начинает готовить. Вкусные были котлетки, голубцы, и – особенно – пельмени! Для них покупалось два мяса, говядина и свинина. И мы готовили пельмени все вместе, обычно в воскресное утро. А потом варили и ели их, и это были самые вкусные пельмени на свете! В самом деле!

Было у нас четыре комнаты: большая комната – там спала мамочка, смежная с большой – папкин кабинет (хотя скорее, это был мамочкин кабинет, там стоял ее стол, кресло, там были шкафы с книгами, и там она работала, но спал там папка), комната бабушки и дедушки, и наша с Танюшей комната (наша комната выходила на другую сторону по сравнению с остальными), и еще кухня. У нас было солнце с полудня и до вечера, а во всех остальных комнатах солнце приходило рано, но потом уходило). У нас в комнате был балкон. Еще один балкон, побольше, был в большой комнате, и еще один, маленький, полукруглый, в кабинете.

В большой комнате стоял посередине большой круглый стол, и вокруг него вкруг – стулья. Стол был накрыт плюшевой скатертью. (Она сохранилась, сейчас лежит на столе в квартире 205) Эта скатерть была какая-то особенная, уютная. Глядя на плюшевый стол под абажуром, сразу чувствовал себя дома. Комната была огромной, слева у стены стояло пианино, на котором нас с Танюшей учили играть. Она даже закончила музыкальную школу, ну а я недоучилась. Ленивая была, и не нравилась мне та музыка, которую меня заставляли играть. Ладно, не обо мне речь... Над пианино висела большая картина – натюрморт. Не могу сказать, откуда она взялась, может трофейная вещь. Трофейных вещей у нас было довольно много: диван, 2 кресла, письменный стол, скатерть, картина, вазочка для фруктов, какие-то ложки и вилки. Вазочка, ложка и вилка остались. Стол и кресло стоят в Люсиной комнате.

Еще в большой комнате жили растения, фикус и лимон, который вырастили из косточки. Фикус все время вымахивал до потолка, и его приходилось обрезать. Тогда он рос в стороны, пока новые побеги не достигали снова потолка, и снова не обрезались. В конце концов, фикус отдали в Политех, где он размахнулся во всю свою мощь. Я тогда не знала, что фикусы, это вовсе не комнатные растения, что в живой природе они могут расти как обычные деревья, и могут достигать огромных размеров – только в Калифорнии увидела толстенное дерево с корнями, ветвящимися по земле, и сначала не узнала... а потом обрадовалась ему как старому знакомому! Ну, а дома у нас фикус требовал ухода, нужно было протирать мокрой тряпочкой его восковые листья. Лимон тоже рос вверх довольно быстро, и его тоже подрезали, может поэтому лимончиков на дереве не выросло ни разу.

В кабинете, папка спал на тахте, придвинутой к стене, с которой спускался большой толстый ковер. Получилось очень уютно, потому что холодная стенка была закрыта, и между ней и тахтой не было даже зазора. Я страшно любила валяться на этой тахте, задирать ноги на стену, и вообще, делать там свое логово. Еще в кабинете стоял мамочкин стол и кресло – ее рабочее место, а на столе – пишущая машинка и черная настольная лампа. Когда мы переехали в квартиру 14, мамочка уже была кандидатом наук, очень много писала, руководила студенческими и аспирантскими работами, так что за столом в кабинете она проводила много времени. Два книжных шкафа были набиты книгами, в основном мамочкиными научными, но и художественными тоже.

В углу, возле балкона, стоял комодик, на котором жил приемник (еще одна трофейная вещь, совсем забыла про него!). Шикарный, настоящий ламповый приемник (он есть, но не знаю, можно ли его слушать), на котором мы «ловили» разные далекие голоса. Нужно было очень аккуратно крутить ручку настройки, чтобы словить хорошую музыку, и я могла часами сидеть, медленно вращая черный диск ручки, пробиваясь сквозь завывания и треск, сквозь незнакомую речь чужих станций и писк азбуки Морзе, чтобы вдруг – ура, поймала! На приемнике стоял патефон (позже его сменил проигрыватель для долгоиграющих пластинок), на котором мы слушали пластинки, маленькие, на одну песню с каждой стороны. Там были любимые Утесов, Бернес, «Клавка» Шульженко, которые мы, конечно, знали наизусть. Позже, уже на долгоиграющем проигрывателе, слушали много классики. Тогда мамочка приучила меня к прекрасной музыке Грига (сейчас могу напеть начало первого Концерта!), заставив полюбить скрипку, к которой я от малолетства относилась с пренебрежением. Еще на комодике была китайская лампа, в виде дракона, который держал во рту фонарик. Сам дракон был деревянный, покрашенный в черный цвет и лакированный. Фонарик был шелковый, с кистями, очень красивый. Сейчас от лампы остался только дракон и проволочный каркас от фонарика, а шелк весь истлел... Но я его восстановлю! Еще на приемнике (на лицевой стороне) сидели китайские птички, сделанные из чего-то вроде плюша – очень изящные, разноцветные, это были райские птички, с ними можно было иногда играть, но не часто. Откуда пришли эти удивительные вещи, я не знаю.

В кабинете часто сидели при свете настольной лампы и читали вслух. И мамочка и папка были замечательными исполнителями (по другому и не назовешь) книжных отрывков. Мамочка привила нам любовь к Паустовскому, Пушкину, Гоголю, а папка оживлял для нас своих любимых Зощенко и Бабеля. Я часто болела, и меня лечили... Ставили горчичники, банки, засовывали мои бедные ножки L в горячую воду с горчицей... И я терпела все эти издевательства, только бы подольше послушать истории, которые читали мамочка или папка. Они старались выбрать что-нибудь смешное, чтобы отвлечь меня от мук лечения. И я хохотала, забывая про горящие в горчице ноги, над приключениями Джорджа, Джерома, Харриса и Монморенси, когда мамочка, сама давясь от смеха, читала очередную главу Трое в Одной Лодке. Иногда это был смех сквозь слезы, когда мы читали рассказы О Генри. Папка всегда был несравненен в рассказах Зощенко, читая про злоключения Миньки и Лельки. Тут уж я смеялась до слез! У нас не было телевизора (купили только в 1968 году), но как же весело мы проводили время! Разве можно сравнить... да ни с чем нельзя сравнить. Просто было именно так, как должно быть в детстве, чтобы оно осталось с нами навсегда.

От входной двери квартиры шел длинный коридор. Он был такой широкий, что мы свободно разместили в нем книжный шкаф, а напротив столик с телефоном и зеркало-трюмо (да, то самое, что и сейчас стоит в квартире 205!). Возле входной двери стоял сундук (он и сейчас жив, стоит на балконе) – предмет моих тайных придумок, в котором хранились разные старые вещи: бабушкины пальто, пропахшие нафталином (от моли), чернобурка с наполовину вылезшей шерстью (когда-то была красивая), с настоящей мордочкой и лапками (я ее очень любила, но мне ее редко давали, а то бы совсем облысела), какая-то еще одежда, и наконец – она, кукла Акулька! Это была старая кукла для чайника (teapot warmer, как я теперь понимаю), с огромной юбкой из какого-то толстого материала, с глиняной головой в платке, с лицом, на котором присутствовал явный избыток макияжа! ;) Вот эту Акульку мне выдавали по особенным дням, и я всегда с нетерпением ждала, когда же наконец мне позволят подержать, это кукольное тельце, толстую простеганную юбку, вдохнуть нафталинный дух, и бережно утащить свою долгожданную добычу к себе в комнату, где можно будет немного поиграть. Редко давали мне куклу не потому, что боялись, что испорчу. Наоборот, бабушке не нравилось, что кукла была старой, пыльной, «негигиеничной», и ничего, кроме вреда, не могла мне причинить.

Наша комната, как мы ее называли, была справа от входной двери, с балконом на юго-запад. Солнце приходило к нам после обеда, и светило до самого вечера. Светлая, веселая, добрая была комната. Когда я была маленькой, мамочка спала с нами, но, когда я пошла в школу, мы с Танюшкой остались единственными владельцами комнаты. У нас было по письменному столу у каждой (мой и сейчас жив) по обе стороны балконной двери. Танюша спала на раскладушке, а мне каждый вечер раскладывали раздвижное кресло-кровать (утром приходилось его снова складывать) поперек комнаты. Когда я ложилась спать, мне было видно зеркало шкафа, стоявшего у противоположной стены. И вот тут мои фантазии уносили меня в зазеркалье. Я совершенно точно знала, что за зеркалом находится страна, где живут маленькие человечки (я их себе очень хорошо представляла и рисовала), которые выходят из-за зеркала ночью, а утром возвращаются в свою волшебную страну. Сколько раз я заглядывала в щелочку между зеркалом и дверцей шкафа, пытаясь разглядеть хоть какую-нибудь деталь зазеркальной страны. Удивительный мир, существовавший в моем воображении.

И все же большую часть времени, когда я еще не ходила в школу, я проводила в комнате, где жили дедушка с бабушкой. У них в комнате всегда пахло сигаретным дымом, и мне это нравилось! Вообще, курили в доме много. Курил папка, курили дедушка и бабушка, курили все мужчины, приходящие в дом – курить было нормой. У дедушки с бабушкой был друг, Александр Иванович Савельев, который приходил к ним довольно часто, и с которым они играли в преферанс. Бывало, что игра продолжалась всю ночь! Наутро в комнате было не видно ничего – как туман в Лондоне ;) – такой дымище! Сизый и какой-то обволакивающий, плотный, настырный, он не хотел выходить в форточку, а висел под потолком, прятался по углам, залезал за шкаф и под кровать. В углу справа стояло трехстворчатое трюмо, в котором можно было видеть свое изображение с трех сторон (мне очень нравилось это трюмо), и дым клубился, то появляясь, то исчезая в зеркалах, как будто дразня: а ну- ка, попробуй, выгони меня!

В левом углу стояло огромное (трофейное) кресло, в котором я помещалась вся целиком. Рядом, вдоль стены, диван (тоже трофейный), спальное место бабушки. Дедушка спал на кровати, большой пружинной конструкции, покрытой периной, а сверху еще белым покрывалом. Лежать на покрывале, дедушке было строго запрещено, поэтому он, когда хотел отдохнуть днем, лежал на диване. Отдыхать дедушка любил ;) Он вообще был спокойным и очень добрым. Мы с ним были большие друзья! Я залезала в свое любимое кресло, и слушала... удивительные истории, которые мастерил дедушка из своего воображения и слов. Главным героем историй был Кот-в-Сапогах. Кот этот был дедушкиным старым другом, и поэтому частенько присылал посылки с разными вкусностями – в основном апельсинами, бананами, финиками – зимой, и яблоками, грушами, арбузами – осенью. Дедушка отправлялся за посылкой от Кота помахивая пустой сеткой-авоськой, и возвращался с поклажей, и можно было видеть через крупные ячейки авоськи, что же прислал Кот на этот раз. Апельсины и бананы приходили крайне редко, зато финики (дедушка называл их фиги-финики) были в посылках частенько! Мы сидели в дедушкиной комнате, уплетали сладкие финики, и я путешествовала вместе с Котом-в-Сапогах по всему свету.

Дедушка научил меня читать, и в пять лет я уже сносно читала свои детские книжки, хотя все равно предпочитала слушать любимые Волшебник Изумрудного Города, Буратино, Чипполино, Незнайка, Карлсон, Приключения Голубой Стрелы, стихи и сказки Маршака, Доктор Айболит (да и весь Чуковский, как же без него!), Старик Хоттабыч... (все не буду называть, их много!) в дедушкином исполнении. Научил меня дедушка и играть в шашки, а потом и в шахматы. И я играла хорошо! Теперь вот забыла все... Книжки я любила больше, чем игрушки (их у меня было немного). И еще я очень любила раскрашивать и рисовать. У меня были цветные карандаши (Искусство, фабрики Сако и Ванцетти), и я могла часами рисовать или раскрашивать книжки-раскраски. Карандаши быстро тупились, и дедушка мне их точил, или «чинил», как он говорил, половинкой лезвия от бритвы для бритья. Он держал тоненькое острейшее лезвие в двух пальцах, и мастерски оттачивал карандашики до булавочной остроты.

Бабушка занималась домом. Уборка, готовка, магазины, это все было на ней. Плюс мы с сестричкой! Нас бабушка обожала, баловала, все нам прощала, а вот деду часто доставалось. Почему-то бабушка вечно ворчала на дедушку, называла его дармоедом за то, что он любил полежать на диванчике с книжечкой. Еще бабушка любила припомнить, что дед-то у нас из прос

⇐ Предыдущая 1 23