Мамочка. После войны

Мамочка

Дома Олю называли Люся. Почему – никто нам никогда не объяснил. Может быть получилось от Олюся, может девочка сама выбрала себе это имя, но факт остается фактом: в семье и среди друзей, иначе как Люся нашу маму никто не звал. Я сама, когда была маленькой, всегда говорила, что мою маму зовут Люся! Об Ольге я и не слыхала.

Мамочкины рассказы о ее раннем детстве всегда очень добрые и полные прекрасных воспоминаний – как и мои о моем детстве. Маленькая Люся росла в счастливой атмосфере, ее папа работал и продвигался по службе, а мама обеспечивала домашний быт. Одним из очень ярких Люсиных детских воспоминаний был Мишка. Мишку принес откуда-то Люсин папа (игрушек в то время было не купить, где он нашел Мишку, осталось тайной). Люсе было всего два года, может чуть больше, и она буквально «под стол пешком ходила», то есть могла спокойно пройти под столом, и только встав на цыпочки, могла заглянуть выше поверхности стола. И вот там, на столе, Люся увидела что-то, завернутое в толстую и мятую коричневую бумагу. Что-то было далековато, не разглядеть, и Люся старательно вытянулась во весь свой двухлетний рост, налегая на цыпочки. И увидела: прямо на уровне ее глаз были ноги. Круглые желтые матерчатые ступни чьих-то ног! Люся смогла достать до ног, и потянула за одну ступню. И ей в руки свалился Мишка. Это был самый лучший Мишка в мире! По крайней мере, маленькая Люся была в этом уверена, и эта уверенность передалась и мне – я никогда не уставала слушать эту историю, и только страшно жалела, что Мишка не дожил до моего времени, он погиб в войну, когда сгорел дом, а с ним и все, что было внутри. Бумазейный коричневый Мишка выполнял в Люсином хозяйстве много ролей. Он был и поваром (готовил на маленькой плиточке, еще одной игрушке, которую кто-то принес Люсе), и гостем, который пробовал приготовленное, и пациентом доктора (доктором была сама Люся, эту роль она Мишке не доверяла!). Самой почетной ролью Мишки была роль Деда Мороза на Новый Год. Многое, из того, что происходило в те непростые времена, кажется нам диким, и одна из таких дикостей была в том, что на Новый Год нельзя было украшать ёлки. Как же Новый Год без ёлки? Новый Год тоже был запрещен - вместе с ёлками, он был объявлен буржуазным предрассудком. Праздновать можно было только революционные праздники: День Революции, Первое Мая, День Парижской Комунны (который пришелся как раз на Люсин день рождения, 18 марта!)

Так вот, несмотря на запрет, Люсин папа всегда приносил домой ёлку на Новый Год, и всегда был настоящий праздник! Ёлку украшали, чем могли – спичечными коробками, ватным «снегом», орехами и яблоками, завернутыми в фольгу от шоколадок (Люсина мама собирала эти обертки весь год). И, наконец, под ёлкой усаживался Дед Мороз – Мишка, одетый в красное пальто, скроенное из маминой старой кофты, и с белой длинной бородой из ваты. Маленькая Люся знала, что это Мишка, не настоящий Дед Мороз, но ей очень нравилось это переодевание и игра. Тем более, что настоящий Дед Мороз приходил почему-то всегда ночью, когда она спала, и оставлял подарки для Люси под ёлкой, возле переодетого Мишки. Подарки были немудреные, но ужасно значимые, новогодние – то коробка с карандашами, цветными, вкусно пахнущими новым деревом, то книжка с картинками, по которым можно рассказывать истории снова и снова, то большая шоколадка, от которой разрешалось отламывать и съедать только по маленькому квадратику в день – на Новый Год по два.

Люся, наша мамочка, всегда умела ценить маленькие радости в жизни. И нас научила. И я не могу без слез вспоминать ее Мишку, которого никогда не видела, но который стал такой же частью моей жизни, как был и ее. И ёлку, которую притаскивал Люсин папа, мой дедушка, несмотря на запреты властей. И книжки... Как же я благодарна мамочке за ее рассказы о детстве! Именно они незаметно и ненавязчиво учили меня и воспитывали мою душу.

Из родни со стороны Люсиной мамы, Анны, оставались Михаил (дядя Миша, Люсин крёстный), Катя и Нина. Еще я помню упоминание о брате Иване, но и Люся и Анна не любили о нем говорить. Вроде Иван украл у них деньги и исчез. Я его никогда не видела.

Катя вышла замуж за Ивана Ждана, и у них было двое детей, Инна и Геня, оба моложе Люси на несколько лет. Люся любила двоюродных сестру и брата, они были очень близки, проводили много времени вместе. Инна очень любила сладкое, и всегда таскала сахар из сахарницы, за что и получала от мамы. А Люся была к сладкому равнодушна, предпочитала лучше кислые щи! У нее была своя маленькая мисочка (потом из нее ела кошка) для щей.

Жили Жданы в собственном доме на улице Радошковской, возле озера. Теперь на месте их дома гостиница Беларусь. Но я еще очень хорошо помню их дом, мы часто ходили к ним в гости, когда я была маленькая. Помню сад, где росли георгины, помню комнату с комодом и трюмо. На трюмо стояли коробочки, шкатулочки, баночки – все очень старые – которые я любила открывать и нюхать. Они все пахли «стариной», так я себе говорила, так представляла запах этой самой «старины», о которой постоянно новорила моя бабушка, Анна.

Люся ходила в детский сад. Как она сама признавалась, девочкой она была не очень «женственной», не «девчачей». Люсина мама считала почему-то, что ребенку полезно брить голову в детстве – для того, чтобы потом волосы росли густые и красивые. Со мной такое тоже проделывали, кстати. Так вот, Люся пришла в детский сад с бритой налысо головой. Но это не помешало ей снискать восхищение мужской половины детсадовской группы. Самый красивый и влиятельный мальчик Женя объявил для всех, что раньше самой красивой девочкой в группе была Марта, а теперь – Люся! И все признали Люстно превосходство. Сама Люся смотрела на такой выбор скептически: у Марты были кудри, украшенные шикарным шелковым бантом... какое уж тут сравнение... но благоразумно молчала! В детском саду у Люси появились первые настоящие друзья, которые прошли с ней всю жизнь. Аня Глахингауз (мы знали ее как тетю Аню Петрову), Имка Лямперт (дядя Има) ходили потом в одну с Люсей школу.

Если маленькая Люся оставалась дома, она легко находила занятие по душе. Люсино невероятно богатое воображение позволяло ей не скучать в обществе даже тех скудных игрушек, которыми она обладала. Мишка и плиточка, вот с чем играла Люся, придумывая самые невероятные истории! Когда маме нужно было уйти, Люся оставалась дома одна, и играла, сидя на кровати – так ей указывала мама, считая, что это безопаснее для ребенка, чем разгуливание по дому. И Люся послушно сидела с Мишкой и плиточкой на кровати, пока ни возвращалась мама.

Люся рано научилась читать, и книги стали ее новой реальностью. Папа приносил чудесные книжки, часто совсем старинные, некоторые еще с буквой «ять». Новыми друзьями Люси стали Том Сойер и Гек Финн, капитан Немо и Маленький Лорд Фонклерой, Джейн Эйр и Оливер Твист. Любимыми книжками стали приключения. Оттуда и пошла Люсина любовь к новым странам, ее тяга к путешествиям, ее интерес с географии.

Во время Сталинских репрессий Филиппа арестовали. Я не помню, какой это был год. Мне все время хочется, если я что-то забываю, обратиться в мамочке, спросить, уточнить... никак на привыкну, что ее нет... и спросить не у кого... Можно только полагаться на собственную память и укорять себя за то, что не записывала ничего раньше, когда мамочка было со мной. Ну что ж, буду писать, что и как помню. Так вот, Люсиного папу арестовали. Обвинения ему никакого не выдвинули, но продержали в тюрьме несколько месяцев. Сидел Филипп в здании на Володарского, где теперь КГБ, в подвальном помещении. Люся показывала мне окно вровень с тротуаром, через которое они с мамой могли заглядывать в этот подвал. Люсин папа и другие заключенные, по Люсиным словам, разгуливали по комнате в нижнем белье, так как там сильно топили и было жарко, а одежду арестантам не выдавали. Люся знала, что ее папа арестован, но знала и то, что об этом нельзя никому говорить. Спрашивать маму она тоже не хотела, потому что мама расстраивалась. Так и получалось, что Люся хранила неприятную тайну все время, пока ее папа сидел.

К счастью, после нескольких месяцев тюрьмы, Филиппа выпустили. Как арестовали, так и выпустили, без объяснений. Никто и не искал объяснений, все были просто счастливы! Люся играла во дворе, когда увидела своего папу. Филипп шел к дому, помахивая сеточкой, к которой лежал арбуз. Это был такой необыкновенный арбуз!

Когда Люсе было семь лет, ее папа и мама уехали в Москву, где Филипп поступил в Академию. Анна не хотела отпускать мужа надолго одного в столицу, а тащить за собой ребенка (которому к тому же пора было идти в школу) она тоже сочла неправильным. Поэтому Люсю отвезли в Лихвин, к дяде Мише (брату Анны). В семье дяди Миши и его жены тети Поли было три дочки: Антонина (Тоня), Сусанна (Сана) и Лина. Тоня и Сана были старше Люси и не очень-то привечали ее, а Линочка была младше, и с ней Люся подружилась.

Лихвин был типичным провинциальным русским городком, с одноэтажными домами, деревянными тротуарами и таким же провинциальным мышлением жителей. Люся привыкала к жизни в семье дяди с трудом. Весь уклад их быта был для нее чужим. Начать с того, что тетя Поля не готовила еду. Продуктов в доме было полно (дядя Миша занимал какой-то ответственный пост, и жили они в полном достатке), но ели в основном в сухомятку. Можно было в любое время прийти на кухню, отрезать кусок булки, намазать маслом, а сверху положить кусок колбасы – или даже посыпать сахаром – невиданное роскошество для дисциплинированной Люси. Тетя Поля также не заморачивалась уборкой, и в доме был беспорядок и грязь. Но самое главное, что тетя не следила за гигиеной детей. Все девочки оказались покрытыми вшами. Бедная Люся не знала раньше такой напасти, а здесь все относились к мерзким насекомым совершенно спокойно. Тетя Поля время от времени давила взрослых особей, прямо на нижьем белье. Зимой она вывешивала рубашки и белье на мороз, в надежде избавиться от нечести. Еще в доме было клопы, которых травили дустом. Люся говорила, что дуст стал просто избавлением от мерзких кровососов – до его изобретения спасения от клопов не было.

В школе Люся тоже вначале не пришлась ко двору. Все-таки Минск, в сравнении с Лихвиным, был столицей, где царили более прогрессивные нравы. А в российской провинции время застыло где-то на середине 19 века. Люся была экипирована мамой для привычной жизни в Минске. Но когда она пришла в первый день в школу, то сразу стала предметом всеобщего внимания и насмешек. У Люси было хорошенькое школьное платье, нормальной для девочки ее возраста длины, то есть прикрывающее колени. Все остальные девочки в школе были облачены в бесформенные юбки до щиколотки, черного цвета. Люсины открытые ноги явно не вписывались в общую картину. Еще у Люси была шапочка с помпоном. Очень милая шапочка, которую привез ей папа, и которой она очень гордилась. Но – о ужас – девочки не носили шапочек, они даже не знали, что это такое. На головах у всех девочек были платки. Люся никогда раньше платка не носила... Вначале она пыталась сделать свою шапочку менее приметной, обстригая помпон все больше и больше, пока он совсем не сошел на нет. Но это не помогло, и Люся чувствовала себя очень несчастной. В конце концов, тетя Поля выделила ей старую Санину юбку и платок, и Люся стала «как все».

Постепенно Люся привыкла к жизни в Лихвине. В школе у нее вскоре появились подружки, с уроками она справлялась легко и учиться ей нравилось. Училась Люся так хорошо, что ее даже на несколько недель отправили в детсадовскую группу, заменять учительницу, которая заболела. Семилетней Люсе доверили заниматься с 4-5 летними малышами, и она прекрасно справилась! Самым трудным, как рассказывала Люся, было делить хлеб. На каждый класс выдавали по несколько буханок хлеба, и его надо было порезать и разделить на всех поровну. Нож был огромный, тупой и неудобный. До этого, Люся никогда не держала в руках нож, мама бы ей никогда не позволила, ведь можно порезаться! Но здесь никого не интересовало, как она будет резать хлеб, и нужно было браться за дело, ведь все ждали свою долю. Самым лакомым куском считались горбушки, а их на каждой буханке всего две... Как тут быть? Люся вела учет горбушкам, и каждый день наделяла лакомым кусочком кого-то другого.

Уж чему Люся научила малышей за время отсутствия их учительницы, остается неясным, но все были довольны, а сама Люся немного потеряла оттого, что не посещала свои уроки.

В школе существовал драмкружок, и Люся с радостью участвовала в спектаклях. Постановки были в основном на революционную тему – например, Кулак и Батрак, где Люся играла батрака. Этот спектакль имел огромный успех, и театральную группу даже приглашали выступать в других школах и перед колхозниками. Весь реквизит и актеры помещались на телеги и ехали по нескольку десятков верст до нужного места. Зимой передвигались на санях по льду, по реке. Лихвин расположен на слиянии Оки и Волги, река там могучая, и зимой превращалась в санный путь.

Люся реку полюбила. Летом она проводила много времени, копаясь в песке на высоком берегу, откапывая замечательные окаменелые раковины – аммониты. Мамочка всегда любила мне рассказывать о том богатстве, которое открывалось ей в ту далекую пору. И никто не интересовался, никто не собирал аммонитов... эх, меня бы туда! Люся часто убегала на реку и играла там в одиночестве, придумывая разные удивительные истории, и тут же воплощая их в «жизнь». Иногда Люсю сопровождала Линочка, младшая из дяди Мишиных девочек. Старшие, Сана и Тоня, были уже большие, «барышни», и их интересовали наряды и мальчики, а не игры с малышней. Мамочка часто рассказывала о Линочке и их дружбе. Но мы Линочку никогда не видели, и мало что о ней знали. Сана вышла замуж и уехала в Алма Аты. Ее сын, Дима Хлебов, жил в Минске, учился в Политехническом институте, и был влюблен в нашу Танюшку. Он был неплохой парень, но пил ужасно. Позже, после окончания института, он уехал в Москву, это все, что я о нем знаю. Тоня жила в Москве, мы часто с ней виделись, когда бывали в Москве. Но как-то не очень тесно, не очень по-дружески, как мне кажется, не «по-родственному» были мы связаны. Может оттого, что наша бабушка, Анна, не любила ни Сану ни Антонину. Хотя они обе приезжали в Минск и у нас останавливались. Что с ними потом произошло, я не знаю.

Однако, я забегаю вперед! Мы остановились на Лихвине. Можно сказать, что жизнь в Лихвине оказалась для Люси первым серьезным испытанием. И она еге с честью выдержала!

Мама забрала Люсю домой, в Минск, и они ехали на поезде. Такое замечательное приключение! Люся была полна прекрасных впечатлений, особенно потому, что у нее появилась новая красавица-кукла. Сделана кукла была из тряпья, но у нее была фарфоровая голова и настоящие волосы из пакли. Подарок на прощание от тети Поли. Люся носилась по вагону поезда, крепко держа куклу, и стараясь повернуться так, чтобы все соседи по вагону могли оценить красоту. Ну, и конечно же, добром это не кончилось... Поезд резко дернул, вагон наклонился, и Люся, потеряв равновесие, растянулась в проходе. Больно содралась коленка, локтю тоже досталось, но не это главное. Главное то, что – о ужас – новая красавица, которая даже еще не успела получить имени, замечательная фарфороволицая кукла погибла... От удара о край сидения фарфоровая голова треснула на множество осколков, склеить которые было невозможно. Да, что тут скажешь, очень сильное потрясение для Люси. Мама ругалась, повторяя: я тебе говорила! Было пролито много слез, и дорога домой была испорчена.

Про школьные годы в Минске мамочка рассказывала много и с удовольствием. Видно было, что школу свою она любила, и друзья, которые вошли в ее жизнь в те годы, остались с ней на всю жизнь. Люсю отдали в Школу номер 1, по улице Красноормейской. Здание находилось через дорогу от старой Ленинской Библиотеки. Сейчас там тоже школа, по-моему, номер 4. Директором школы был Афиноген Николаевич Станкевич, он же преподавал математику. Об этом человеке мамочка рассказывала всегда с восторгом. Могу только сказать, что ученикам 1 школы сказочно повезло с таким педагогом.

Училась Люся хорошо, с удовольствием. Любимыми были литература и история, и – главное из главных – география. Хотя, как дети приобретали нужные знания, понять трудно: в ту пору в школах ввели так называемый бригадный метод. Класс был поделен на бригады, которые соревновались между собой в оценках. В какой бригаде больше отличных оценок, та и побеждала. Поэтому, не только разрешалось, но и поощрялось, подсказывать друг другу, писать контрольные и диктанты так, чтобы все могли получить хорошую оценку. Кто-то силен в математике, кто-то лучше пишет, кто-то разбирается в физике, и т.д. Главное – сплоченность и взаимовыручка!

Хорошо, что в Люсином классе в основном все хорошо учились, и бригадный метод не отбил охоту получать настоящие знания. Однако, далеко не все могли похвастаться примерным поведением. Пример, который мы все любим приводить до сих пор, Има Лямперт (Имка, дядя Има). Большего хулигана трудно было себе вообразить, и до того, как стать Люсиным одноклассником, Имка успел поучиться во всех русских школах Минска – откуда был выгнан за свое поведение. Вскоре стало понятно, почему Имка не смог ужиться с предыдущими школьными коллективами. На уроке (не помню, каком) было шумно, дети не очень-то прислушивались к словам учителя, который не был у них в фаворе. Учитель периодически возвышал голос, пытаясь докричаться до учеников, и неожиданно замолчал. Мгновенно стих и гул голосов, и в наступившей тишине раздался громкий голос Имы Лямперта : «Ты кончил? Ну так спусти воду!» Разумеется, Имка не рассчитывал на соло, он собирался влить свой голос в хор своих сотоварищей... Можно представить реакцию учителя! Только благодаря директору Афиногену Николаевичу, который был очень либерально настроен к своим питомцам, и еще тому, что в городе не осталось больше школ, куда можно было бы перевести хулигана, Имка остался в люсиной школе. И стал одним их самых близких друзей. А его фраза быстро стала крылатой, и даже переходила из поколения в поколение.

У Люси, кроме Ани Глахингаус, которая пришла из одного с Люсей детсада, в классе сложилась очень крепкая дружба с Бетей Решец (тетя Бетя) и Вандой Цитович (тетя Ванда), которых, как и тетю Аню мы знали с рождения. Люся рассказывала еще об одной своей очень дорогой подруге – Госе. К сожалению, о Госе ничего не было известно после войны. Скорее всего, она погибла во время оккупации Минска. Люся показывала мне место, где стоял дом Госи, это теперь на территории Парка Горького, не горке, недалеко от кафе.

Семьи Люсиных друзей были в основном бедные – еврейская беднота, так Люся их характеризовала. Анин папа был сапожник, их семья жила в подвале в доме на Комсомольской. Дом этот сохранился, только был переделан и отреставрирован. Сохранился и Имкин дом, тоже по Комсомольской, недалеко от Победы. Он очень характерный, с внешними ступеньками, ведущими на второй этаж.

Я очень люблю историю и том, как Аня поддержала Люсю: дело в том, что дома у Люси снова появились вши (на этот раз в волосах). Уж как ее мама не доглядела, трудно сказать... но в то время, наверное, у многих детей появлялась эта нечисть. Самым простым способом избавиться от насекомых было побрить голову. Но как же школа? Ведь уже большая девочка (Люсе было, по моему, лет 12-13)! А мазать голову керосином тоже не большая радость, будешь благоухать на всю школу, это все равно, что взять плакат: У меня вши! Люся страдала, и тут Аня предложила, а давай побреемся вместе! Придем в школу обе с бритыми головами, никто и не подумает ничего! Как, удивилась Люся, ты согласна побрить голову просто за компанию со мной? Да, весело согласилась Анюта. И девчонки назавтра пришли в школу с лысыми головами! Такая непосредственная, добрая, верная дружба – на всю жизнь.

В школе сложились и не только дружеские отношения. В старших классах стали появляться парочки влюбленных. Ванда влюбилась в Гришку Пильмана (его я никогда не видела, но слышала много), Исай Чарный встречался с Ритой (обоих Исая и Риту, и их сына Лёника мы знали хорошо, они часто приходили в гости), Имка завел отношения с девочкой из другого класса, что ему долго припоминалось в последствии (позже Има и Бетя поженились, и их мы знали с самого раннего детства как очень близких друзей семьи). За Люсей очень серьезно ухаживал мальчик Яня, но Люся не ответила взаимностью. Позже Яня женился на еще одной их однокласснице, Бебке, и они уехали в Москву. Бебка работала в Кукольном Театре Образцова, и доставала нам билеты, когда мы с Люсей приезжали в Москву. И водила нас за кулисы, показывала кукол!

Ванда Цитович родила сына Борю перед самой войной, но Гришка Пильман повел себя отвратительно (эту историю мы тоже слышали множество раз). Он не женился на Ванде, более того, его семья не хотела даже признавать Борю. Хорошо, что Ванда смогла уехать из Минска и увезти мальчика. После войны они вернулись в Минск. Бориса Цитовича и его семью мы тоже, конечно, знаем ( его сын Славик учился не геофаке, я преподавала ему английский).

У Бети с Имкой детей не было. Имка очень увлекался горными лыжами ( в то время спорт немногих), часто ездил в горы, на Кавказ в основном, и приезжал оттуда с прекрасным бронзовым загаром!

Вот меня унесло с родственников на друзей! Но эти люди были очень важными в жизни наших родителей, а значит и наших, они были ближе и роднее, чем многие родственники, и их хочется оставить в памяти.

Люсин папа был известным строителем. Он, и его брат Герасим, строили известные здания в Минске: Дом Правительства, Университет, Педагогический Институт. До войны, на здании географического факультета БГУ (самого старого здания университетского комплекса; раньше рядом стоял еще один корпус, но его снесли, когда строили метро) висела доска, на которой было написано, что корпус строил Ф.В. Якушко. Люся очень гордилась своим папой!

Кроме Минска, Филипп строил множество объектов по всему Союзу. Я все не помню, но помню Кричевский цементный завод, Санаторий Беларусь в Сочи. В Сочи Люся проводила летние каникулы. Плавала как рыба в теплом море! Благодать... В Минске, Филипп и Герасим построили коттедж для своих семей. Это был один из первых коттеджей в городе. Стоял он на горке, примерно там, где теперь скверик возле Лечкомисии (с видом на речку и теперешний Парк Горького), оградой отделенный от проезжей части. Коттедж был очень красивый, Люся о нем часто рассказывала, всегда с любовью. Их семья жила на втором этаже (была наружная лестница с отдельным входом), а дядя Геня (Герасим) с семьей – на первом.

У дяди Гени интересная история. Он женился очень молодым, сразу после училища, которое окончил вместе с братом Филиппом. Молодой парень, Герасим, хотел, конечно, остаться работать в Минске. Но шансов на это было мало, поэтому он быстро женился на женщине, которая была его старше лет на 15. Люся рассказывала, что дядя Геня по-своему любил жену, всегда о ней заботился. Но через некоторое время, в Герасима появилась дама сердца. Жениться на ней он не мог, так как не хотел оставлять свою жену, которая столько для него сделала. Я не знаю, как звали даму сердца Герасима, знаю только, что Анна, Люсина мама, ее не жаловала, не принимала в доме и всячески презирала. Ну как же, любовница... Но это любовница родила Герасиму двух девочек, Нонну и Аллу. Их обеих мы все хорошо знаем. Они Люсины двоюродные сестры, но из-за большой разницы в возрасте, Нонна и Алла называли Люсю на «вы» и по имени отчеству.

Вот в коттедже над Свислочью и прошли Люсины школьные годы, о которых она так любила вспоминать и всегда рассказывала так, что хотелось прямо сейчас перенестись к этому дому с лужайкой, кустами сирени и теплыми ступеньками лестницы. Люсина мама сделала за домом грядки для каких-то овощей. И еще, у них был кролик – огромный рыжий крол – который гоцал по грядкам и залезал в палисадники к соседям. Крола так все и звали, «Якушкин Кролик»!

После школы у Люси даже не возникало сомнений, куда идти учиться – конечно на геофак! Люся подала документы и успешно сдала экзамены в МГУ, но учиться в Москве не захотела. Она привыкла жить дома, заниматься в своей комнате, жить в удобстве. Жизнь в общежитии ее не привлекала. Так Люся перевелась в БГУ, на географический факультет, с которым оказалась связана вся ее последующая жизнь. О своей жизни на геофаке лучше Люси никто не расскажет, и слава Богу, что есть ее книжка Моя Судьба Географический Факультет, последняя Люсина книжка, ее памятник.

Но для нашей семьи геофак важен еще и потому, что именно там, на первой лекции, Люся впервые увидела того, кто стал впоследствии ее другом, ее любовью на всю жизнь, ее мужем – а нашим папкой. Толю Лавыша.

Папка

Об этой встрече мы тоже много наслышаны! И немудрено... Люся Якушко была очень прилежной студенткой, на лекцию явилась с намерением слушать лектора и вести конспект. И каково же было ее негодование, когда буквально за минуту до преподавателя в аудиторию «ввалились» (ее слова) два молодых человека, вальяжно, со смехом и разговорами прошествовали вверх по ступенькам (аудитория была поточная, большая, амфитеатром) и устроились на последней парте. Один из новоприбывших, со светло-русым чубом, лихо зачесанным назад, но все время норовившим упасть на высокий, загорелый лоб, открыто оценивающе оглядел аудиторию своими пронзительно синими глазищами из-под длиннющих ресниц (совсем неприличных на лице особы мужского пола), останавливаясь посекундно на каждой девушке, но ни на одной не дольше.

«Вот задавака!» Подумала прилежная девочка Люся, «Терпеть не могу таких!»

Лекция между тем началась, и Люся перестала думать о синеглазом «задаваке». Отношения у них складывались вначале напряженные. Толик Лавыш был постарше Люси и ее школьных друзей, отслужил армию, и на геофак пришел просто так, никаким особым интересом к географии не отличаясь. В Люсину компанию умненьких образованных интеллектуалов, «простого» Толика не принимали. Одноклассники вроде Имки и Исая только презрительно фыркали при его появлении. Однако недолго продолжалась эта неприязнь. Вскоре Толик стал неотъемлемой частью Люсиной компании, снискав расположение (а частенько и обожание со стороны девчат) за свой легкий характер, превосходное чувство юмора, за галантные манеры (!) и всегда уважительное отношение к девушкам. А там и любовь пришла!

Толик Лавыш родился в 1913 году, в Минске, в семье железнодорожника Иосифа Игнатьевича Лавыша. Отец Иосифа был священнослужителем – факт, который всячески скрывался впоследствии. Понятно, почему. Я мало могу рассказать о папкином отце. Помню, из немногочисленных папкиных рассказов, что Иосиф Игнатьевич был строг, не водил компаний, любил работать руками, часто мастерил что-нибудь в слесарной мастерской. И еще, у него было слабое здоровье. Он часто болел, и, когда Толику было всего 19 лет, умер от пневмонии. Толик остался с мамой и сестричкой Ларисой.

В школе Толик прилежностью не отличался, но учился хорошо за счет природных способностей и умению быстро схватывать материал на уроке. Хулиганил! Тот еще был парень! ))) Маме приходилось ходить в школу, разбираться с учителями, ну и потом, соответственно, Толик получал «в кости»! Любимая фраза, которую и нам приходилось частенько слышать. Мама Толика, Елизавета Иосифовна Яцкевич, была особенной женщиной. Очень красивая (осталась одна фотография, мы ее все знаем), способная к рисованию, музыке, пению, она растила детей одна, и зарабатывала шитьем, была замечательная портниха. Кроме того, Елизавета обладала особым даром (прямо колдунья в чем-то!) лечить от испуга, заговаривать, останавливать наложением рук кровь, и к ней приходили отовсюду за помощью.

Жили Толик с мамой и Ларисой в районе железной дороги (папа ведь работал на «чугунке», вот семья и осталась жить на насиженном месте), на улице Слонимской. Папка возил меня на эту улицу, когда я еще была маленькой. Позже, там все перестроили, посносили старые дома, и мы больше туда не ездили. Может еще потому, что тот район навевал тяжелые воспоминания. Соседями по Слонимской были в основном рабочие, люди разных национальностей. И все дружили – и беларусы, и поляки, и евреи, и русские... Ну и говор стоял совершенно вавилонский! Этакая смесь нескольких языков, и все друг друга понимали. У Толика была способность к языкам, кроме того, он был прирожденным артистом (вот откуда у Кости его актерский талант!). Нахватанными в детстве польско-еврейско-беларускими фразами и анекдотами, наш папка мог расцветить любое сборище, развеселить любых гостей, и мы обожали его в этой естественной для него роли!

У Елизаветы была сестра Серафима (Сима), единственная родственница нашего папки, которую мы знали. Тетя Сима, или «тетка», как ее ласково все называли, была нашей любимейшей тетенькой! Добрее и ласковее ее, я никого не знаю. Мы все ее обожали! Ну и тетка в нас души не чаяла.

После смерти папы, Толик начал зарабатывать, работая в мастерской у дяди Миши, брата мамы. Там Толик приобрел навыки механика, которые ему очень пригодились впоследствии. Научился Толик и особому искусству – чинить пишущие машинки. В то время пишущие машинки были редкостью, стоили дорого, а ломались часто. Кроме починки, Толик вскоре научился собирать новые машинки из старых деталей, а также заменять латинский шрифт (много машинок было привезено из-за границы, и шрифт на них был латинский) на русский.

До 16 лет, Толик был тощим, невысоким, часто болел простудами, и мама лечила его травами. Все изменилось, когда он начал заниматься спортом. Папка часто рассказывал, как буквально за одно лето, он стал из худышки «шпендрика» плечистым спортивным парнем. А все дядька и его турник. Толик стал регулярно заниматься на турнике, его интерес к спортивной гимнастике рос, и он занимался ежедневно до «седьмого пота», а дядька хвалил и поощрял эти занятия. В 16 лет Анатолий превратился в того красавца-атлета, которого мы привыкли видеть не фотографиях и знали всю нашу жизнь.

Потом Анатолий отслужил в армии, о чем тоже часто рассказывал. Особенно я любила рассказы о его коне, Каштане! Каштан был настоящим другом, умным и выносливым, преданным и способным к учению. А Толик всегда отличался умением находить общий язык с животными, наверное потому, что искренне к ним относился, признавал их право на самостоятельность, и поэтому никогда не действовал с позиций силы. Лакомый кусочек, ласковое слово, похвала –и терпение! Я не была знакома с Каштаном, но все наши собаки стали артистами под руководством нашего папки (конечно, более или менее способными, это уж зависело от породы), и с удовольствием выступали перед публикой. У Толика был очень красивый почерк (наша Танюха унаследовала, больше никто!), и его сделали в армии писарем. Нужно было переписывать документы, заполнять книги и т.д.

После армии Толик возобновил свою работу в мастерской, но позже решил, под давлением все того же дядьки, попробовать поступить в университет. Ну, а что произошло там, мы уже знаем!

Лучшим другом Толика, прошедшим рядом всю жизнь был Данила Мицкевич, сын Якуба Коласа. Дядя Даник – для нас. Дружили они с 19 лет, вместе «шкодили», вместе ходили на танцы, ну и вообще, были не разлей вода. «Шкода» могла заключаться, например, в переносе телефонной будки на середину дороги, или перекатывании огромного валуна к воротам какой-нибудь неприятной личности (неприятной с их точки зрения). Или, вот мне запомнилась такая «шкода»: за одну ночь «шкодники» разобрали Мерседес какого-то важного чина (неприятного, разумеется) и снова собрали на крыше одноэтажного дома (вот где пригодились Толикины ловкие руки и умение обращаться с техникой!). Представьте изумление и ужас владельца! J

Во время учебы в университете, Толик часто бывал у Люси дома, подружился с ее папой, не очень подружился с мамой ;) – в основном потому, что был, по ее мнению, «не парой» ее умнице-красавице дочери. Ну, а у Люси было другое мнение. Толик стал ее другом, ее единственным возлюбленным на всю жизнь. И как же нам повезло, что Толик решил попробовать «зайти на геофак»! Это было первой удачей в их – а значит и наших – жизнях.

Война

Весной 1941 года Люся и Толя окончили второй курс. В июне, сдав экзамены, они поехали на практику на Кавказ. Студенты геофака ездили на так называемую «дальнюю практику» по Советскому Союзу, каждый год отправляясь в разные интересные уголки, куда и не попали бы иначе может никогда. После окончания практики, все Люсины сокурсники уехали, а Люся осталась в Сочи, в санатории Беларусь, который, как мы знаем, построил ее папа, и где Люсю хорошо знали. Люся должна была вернуться в Москву через две недели. В Москве же она договорилась встретиться с Толиком, который собирался пожить в Москве до ее возвращения.

Люся часто рассказывала о первом дне войны. Сначала никто ничего не понял. Никаких точных сведений не было. Ходили слухи, что на границе произошли какие-то военные действия. Но о том, что началась настоящая война никто не говорил – и не рискнул бы, даже, если бы знал наверняка. За такие слухи можно было легко попасть в НКВД. Но слухи ползали, неприятные, тревожные, и Люся решила податься домой. Ее мама и папа оставались в Минске.

Люся купила билет на поезд до Москвы. Но билет билетом, а порядка на вокзале не было. Народу на перроне было слишком много, понятно было, что все в поезд не влезут. Но лезли. Толкались, ругались, дрались, брали вагоны приступом. И тут уже впервые послышалось слово «война». Очень страшно было. Совсем девочка, 20 лет всего, наша Люсенька одна-одинешенька в Сочи, за сотни километров от родных, ни денег, ни вещей – одно летнее платьице, и то, что надето на себе. Ужас даже представить.

Кое как, с помощью добрых людей, буквально затащивших Люсю в вагон через окно, она уехала этим поездом. Поезд был последним, который отправили на Москву. После этого путь был закрыт. Не уедь Люся в тот день, вся ее дальнейшая жизнь сложилась бы иначе. Вот и вторая удача.

Люся приехала в Москву, где ее ждала еще большая неразбериха, чем в Сочи. На вокзале царила паника. Поезда пока еще ходили, но не по расписанию, непонятно было, куда и откуда, люди толкались, судорожно ухватив свои пожитки, лезли в вагоны, ни о каком порядке не было и речи. В силу вступил закон стаи.

Было очень страшно, одиноко, брало отчаяние: что делать дальше? Люся решила ехать дальше – домой, в Минск. На удивление, билет в кассе ей продали. Значит, поезд пойдет, обрадовалась Люся. Поезд на Минск стоял у перрона, и Люся довольно спокойно вошла в вагон и даже нашла свое место. Не очень много людей садились в этот поезд, по крайней мере, давки за места не было. Довольная, Люся огляделась. Все складывалось отлично, теперь можно и расслабиться, скоро она будет дома, а там и мама, и папа.

В вагон зашел кондуктор, он проверял у пассажиров билеты, пробивая их компостером. Люся тоже протянула ему билет. Кондуктор, пожилой дяденька в форме, взял Люсин билет, и, почему-то не пробивая его, держал в руке, глядя на Люсю. И какой-то странный был у него взгляд. Люся, испугавшись, что с билетом что-то не в порядке, взглянула на кондуктора снизу вверх, и глаза у нее были, наверное, такие перепуганные, такие несчастные, такие детские, что кондуктор решился. Наклонившись к самому Люсиному уху, так, чтобы никто вокруг не слышал, он прошептал: Уходи отсюда, девочка! Не могу смотреть, как ты пропадаешь, у самого такая дочка дома. Поезд до Минска не дойдет, бомбят.

Страшные слова, невероятные, кто он такой, этот кондуктор, чтобы его слушать! Другие же люди сидят себе спокойно, в Минск едут... Но Люся как-то сразу поверила странному дяденьке. Ей стало холодно, затряслись руки... как это, бомбят? Как же все? Как же поезд с пассажирами? Почему тогда их никто не предупреждает, что ехать нельзя? Она привстала с сидения, вопросы уже готовы были сорваться с губ, но кондуктор только глянул ей в глаза последний раз, и сделал рукой жест по направлению к выходу. И пошел дальше по проходу, проверяя билеты у пассажиров, едущих в Минск. Минск, который уже вторые сутки бомбили вражеские самолеты. Который уже горел, с которым уже не было связи. Но нельзя было об этом заявить в открытую, как же, анти правительственная пропаганда! Раз партия и правительство не сообщили народу о бомбежках Минска и других городов, значит и нет ничего такого! В<

⇐ Предыдущая 123 Следующая ⇒