М.Р. Гинзбург 5 страница

Идея использовать геометрическую прогрессию возникла из описанной практики. Идея использовать деньги как средство прекращения симптома также принадлежит Эриксону. Однажды к нему пришел мужчина с просьбой помочь сыну, который не мог мочиться в общественной уборной, когда там кто-нибудь находился. Сын страдал этим всю жизнь, и, когда он учился в колледже, ему приходилось детально планировать каждый поход в туалет, чтобы там никого не оказалось. Но ему через месяц предстояла служба в военно-морском флоте. На корабле уединение такого рода практически невозможно. Поэтому отец попросил Эриксона вылечить сына. Сам отец был алкоголиком и, по рассказам его жены, довольно злобным человеком. По отношению к Эриксону отец также вел себя грубо и агрессивно, несмотря на то, что обращался к нему с просьбой. Эриксон сказал, что вылечит сына лишь при одном условии: отец должен был внести залог в 3 тысячи долларов, которые Эриксон может потратить в свое удовольствие, если отец возьмет в рот хоть каплю спиртного. Эриксон мог вернуть деньги, оставить их себе, истратить на отпуск, то есть сделать все, что его душе угодно. После тяжких раздумий отец согласился, потому что очень хотел, чтобы сын вылечился.

Эриксон за тридцать дней вылечил парня, а отец не взял в рот ни капли. Мать поведала Эриксону, что с тех пор, как муж бросил пить, он превратился во вполне разумного человека. На Рождество отец позвонил Эриксону и сказал:

— Мне хочется выпить кружечку пива, но платить за нее три тысячи... Может как-то можно договориться об одной кружке?

— Кружка большая? — спросил Эриксон.

— Я так и думал, что вы об этом спросите.

Они сошлись на одном стакане, и Эриксон милостиво разрешил ему выпивать по стакану пива не только на Рождество, но и на Новый Год.

3. УСЫ ВАШЕЙ МАТУШКИ

Терапевт, доктор Вималапати Исмаил, заканчивала последний год психиатрической резидентуры в Университете Говарда. Это была представительная женщина в цветном сари, родом с Цейлона, мать шестерых взрослых детей. Однажды к ней на прием пришла тоненькая, подавленная женщина, мисс Симпкинс, которая недавно бросила работу. Мисс Симпкинс потеряла интерес не только к работе, но и ко всему на свете. Доктор Исмаил спокойно слушала стройную, привлекательную молодую темнокожую женщину. Прием проходил в кабинете с односторонним зеркалом, за которым сидел научный руководитель доктора Исмаил. Клиентка рассказала, что бросила хорошее место секретаря-администратора и сейчас сидит дома на пособие по безработице. Она не чувствует тяги ни к работе, ни к общественной жизни. В течение нескольких лет у нее был друг — водитель такси. Он почти не зарабатывал, потому что крайне редко садился за баранку, так как мисс Симпкинс содержала его на свою неплохую зарплату. На вопрос, кого еще она содержит, мисс Симпкинс упомянула большой дом, за который надо вносить плату. Много лет назад в неизвестном направлении ушел и не вернулся ее отец. Девять лет назад умерла мать, оставив ей дом и закладную на него. Только под давлением мисс Симпкинс призналась, что содержит и своего брата. Она сообщила об этом так, как будто такая мысль не сразу пришла ей в голову. Брату было двадцать девять лет, и он проводил время, сидя в гостиной и практически ничего не делая. В юности он учился в колледже, но затем бросил учебу и начал вести сидячую и праздную жизнь. Мисс Симпкинс не только содержала его и давала ему крышу над головой, но также готовила, ходила по магазинам и убирала их общий дом. Брат говорил мало и только тогда, когда к нему обращались. Мисс Симпкинс сказала, что он честный, всегда держит слово, очень милый, просто он ничего не делает.

Доктор Исмаил сосредоточилась на проблеме друга мисс Симпкинс. Он отказался прийти на прием, а через некоторое время исчез из жизни женщины, судя по всему, потому что она перестала работать и содержать его. Мисс Симпкинс, казалось, была обрадована этим фактом, и терапевт начала подозревать, что, может быть, причиной ухода с работы была усталость от бремени, взваленном женщиной на свои плечи. Вероятно, еще большее улучшение могло наступить, если бы мисс Симпкинс смогла освободиться от необходимости кормить брата, сидящего сиднем в гостиной. Терапевт попросила привести брата.

Когда брат с сестрой пришли, терапевт убедилась, что он действительно симпатичный парень. Брат был одет в рабочий комбинезон, звали его Оскар и сам он инициативы в разговоре не проявлял, только вежливо отвечал на задаваемые вопросы. Наибольшее впечатление производили его усы. Усы были большие, кустистые, тщательно ухоженные и закрывали нижнюю часть лица. Было очевидно, что Оскар заботился о них. За исключением усов, все остальное в парне было, скажем так, монотонно. На лице — скука и умиротворенность, голос — однообразный, жесты практически отсутствуют, одежда — поношенная и невыразительная.

Терапевт объяснила Оскару, что она попросила его прийти, потому что его сестра несчастна и ей требуется помощь. На вопрос, была ли раньше сестра веселой и деятельной, Оскар ответил утвердительно. На вопрос, изменилась ли она и не потеряла ли интерес к жизни, Оскар снова ответил утвердительно. Терапевт спросила, не желает ли он помочь своей сестре. После длительной паузы Оскар ответил, что это не в его силах.

Мисс Симпкинс, безнадежно махнув рукой, сказала, что брат всегда говорит, что это не в его силах. Она рассказала, что брюки, в которых он пришел, — его единственные брюки, а рубашка — тоже единственная. Когда ей приходится их стирать, брат сидит в одних трусах и ждет. Ботинки его выглядят неношенными лишь потому, что дома Оскар ходит босиком, а на улицу вообще не выходит.

— Как давно вы не покидали дом? — спросила терапевт.

Оскар, задумавшись, посмотрел на нее и наконец ответил, что довольно давно. Терапевт стала расспрашивать Оскара о смерти матери, но он ограничился сообщением, что это произошло давным-давно. Сестра уточнила, что это произошло девять лет назад, и рассказала удивительную историю. Без сомнения, Оскар был маминой гордостью и радостью. Он отлично учился в школе и поступил в колледж с намерением стать юристом. В колледже Оскар учился на отлично, надеясь поступить в лучшую юридическую школу, и еще подрабатывал, чтобы оплачивать расходы на учебу. Плюс вел активную общественную жизнь. Мать с сестрой безмерно гордились им. Оскару было больно видеть, как много приходилось работать его матери, чтобы прокормить их с сестрой. Он очень любил маму и планировал, добившись успеха, обеспечить маме безбедную жизнь до конца ее дней.

Но мама внезапно заболела и вскоре умерла. Вернувшись после похорон домой, Оскар сел на диван в гостиной и уставился перед собой. На следующий день он не пошел на занятия. Сестра и друзья решили, что это временное расстройство после перенесенного шока и, оплакав свою мать, Оскар вернется к нормальной жизни. Но он не вернулся. Он сидел безвылазно дома. Друзья пытались уговорить Оскара вернуться в колледж — напрасно. Через какое-то время друзья оставили его и занялись своими делами. Сестра пыталась уговорить брата двигаться, но когда это ни к чему не привело, она стала выходить из себя и ругаться с ним. Мисс Симпкинс говорила, что он должен работать и содержать себя сам. Оскар не двигался. Она испробовала все, что могло, по ее мнению, заставить брата шевелиться. В какой-то момент сестра записала Оскара к психиатру. На приемах он говорил о матери абсолютно буднично и утверждал, что ему не хочется ничего делать. Устав возить брата на приемы и платить за безрезультатное лечение, сестра распрощалась с надеждой и на психиатрическую помощь. Оскар прекратил общение с психиатром.

Все эти годы мисс Симпкинс работала и содержала своего брата, не представляя, что еще можно предпринять. Он немного занимался уборкой в доме, но основную часть времени сидел в гостиной, как будто полностью уйдя в свои мысли. Оскар был очень вежлив и никак не походил на сумасшедшего. Просто он ничего не делал.

— И вот я без работы впервые за девять лет, и нам еле хватает на еду и выплаты по закладной, — печально говорила мисс Симпкинс. — А он продолжает ничего не делать. Мы потеряем дом.

— Что будет, если вы потеряете дом? — обернулась терапевт к Оскару.

— Это было бы очень плохо, — отозвался он.

Сестра грустно заметила, что тогда городские власти поместят его в специальное учреждение, чтобы была какая-то крыша над головой. Оскар согласился с тем, что это самый вероятный вариант.

— Я хочу помочь вашей сестре, — сказала терапевт.

— Я тоже хочу, но не могу, — отозвался Оскар.

Пока они разговаривали, сестра на глазах погружалась в депрессию. И терапевту, и ее руководителю стало очевидно, что большая часть потери ее интереса к жизни связана с этим парнем, просиживающим дома то, что представлялось раньше многообещающей жизнью.

Терапевт поговорила с Оскаром наедине и расспросила его о матери. Тот сказал, что любил ее, но смерть матери не стала для него таким уж ударом. Оскар скучал по ней, но не больше, чем любой другой сын, потерявший мать. Он просто не может ничего делать. Вероятно, если бы он начал делать что-нибудь, то смог бы продолжать делать это, но он просто не может ничего начать. Оскар согласился с тем, что будет либо голодать, либо его заберут в какое-нибудь заведение, если сестра не станет содержать его, но с этим он ничего не может поделать. Согласился и с тем, что бремя заботы о нем, вероятно, было одной из причин потери интереса к жизни у сестры. Оскар печально опустил глаза на свои пышные усы, когда определил ситуацию как патовую.

Составив план, терапевт снова вызвала мисс Симпкинс вместе с братом. Она спросила мисс Симпкинс, готова ли та вернуться на работу, если ее брат начнет трудиться. Мисс Симпкинс возразила, что ее брат никогда не будет работать. Однако после некоторого нажима согласилась, что, если брат действительно совершит невозможное, она либо вернется на старую работу, либо найдет новую и начнет снова интересоваться жизнью. “Но, — добавила мисс Симпкинс, — брат никогда не выйдет на работу”.

Терапевт обратила внимание Оскара на то, что сестра потеряла интерес к жизни и выпала из деятельного мира, когда почувствовала бремя от друга, сидящего у нее на шее и не собирающегося жениться на ней. Сестра потеряла стимул к жизни еще и потому, что в качестве награды за тяжелый труд имела лишь иждивенца в лице отменно здорового, но ничего не делающего брата. Теперь, когда приятель не обременяет сестру, следующий шаг — за Оскаром. Его сестра выйдет из своего заторможенного состояния и начнет жить полнокровно, если будет знать, что с братом все в порядке и он сам себя содержит.

— Уверен, что все именно так, — ответил Оскар, — но я ничего не могу поделать. — и он посмотрел на сестру своими большими глазами.

— Вы не могли заставить себя пойти на работу, — продолжала терапевт, — но я могу заставить вас это сделать. Я могу гарантировать, что вы пойдете работать. Однако вы должны согласиться сделать то, что я вам скажу, если вы все-таки не выйдете на работу.

— Сделать что? — спросил Оскар.

— Нечто такое, что заставит вас пойти работать, потому что вы не захотите это сделать. Однако сделать это вы можете с легкостью. Это займет всего лишь несколько минут и не доставит никаких проблем. Тем не менее вы скорее выйдете на работу, чем сделаете это.

— Ничто не заставит его работать, — сказала сестра.

— Это заставит, — подтвердила терапевт.

— Как-то не похоже, — продолжала сомневаться сестра. — Если это займет всего несколько минут, этого недостаточно, чтобы вытолкнуть его на работу.

— Я гарантирую, — уверенно повторила терапевт и торжественно оправила свое сари, как бы призывая в свидетели авторитет древнего Востока.

— Я должен согласиться, не зная с чем? — спросил Оскар, чуть ли не впервые произнеся предложение по собственной инициативе. Он выглядел озадаченным, и по мере того, как любопытство просыпалось в нем, лицо все более оживлялось.

— Вы должны согласиться сделать это, если не будете работать в понедельник, — сказала терапевт. — Я сообщу вам задание, когда мы останемся наедине, но вы сейчас должны согласиться выполнить его. Я уверена, что вы, с вашим образованием, можете достаточно легко устроиться на работу.

— Конечно, может, — вмешалась мисс Симпкинс. — У меня есть друзья, которые с удовольствием наймут его.

После недолгого обсуждения сестру попросили выйти из кабинета. Оставшись один на один с Оскаром, терапевт спросила:

— Готовы?

— Готов к чему? — спросил он.

— Готовы сделать то, что я вам скажу, если к следующему понедельнику не будете работать, — улыбнулась терапевт. — Вы сказали, что ничего не сможете сделать, но вы можете сказать мне “да”. И я знаю, если вы согласитесь, вы слово свое сдержите, потому что вы честный человек.

— Именно поэтому я и не хочу легко соглашаться, — возразил Оскар. — Вы можете заставить меня сделать что-то ужасное.

— Ничего ужаснее вашего нынешнего просиживания жизни, — парировала терапевт.

— Я бы хотел все-таки заранее знать, что мне предстоит делать, — продолжал сопротивляться Оскар.

— Нет. Вы должны согласиться в темную. И вы никогда не узнаете, что это, если не согласитесь.

Оскар погрузился в раздумье так надолго, что терапевт начала подозревать, не забыл ли он о ее существовании. Затем, как будто справившись с каким-то внутренним препятствием, он, наконец, произнес:

— Хорошо, если не буду работать в следующий понедельник, я согласен сделать то, что вы скажете. Что я должен сделать?

— Вы должны сбрить свои усы, — ответила доктор Исмаил.

Оскар ошеломленно уставился на нее. Он прикрыл рукой свою единственную ценность.

— Соглашение — между мной и вами, оно не для ушей вашей сестры, — уточнила доктор и, встав, указала ему на выход.

Когда сестра пришла через два дня на прием, то с изумлением рассказала, что Оскар каждый день уходит на поиски работы. Сегодня утром у брата интервью в фирме, куда его, по всей вероятности, возьмут. Она спросила, а что за условие так сильно изменило брата. Терапевт не раскрыла секрета. Вместо этого она напомнила мисс Симпкинс, что та обещала выйти на работу и вернуться к жизни, если брат начнет первым.

В следующий понедельник брат уже работал. К терапевту он больше не приходил. Сестра также вернулась на работу. Она продолжала ходить на прием еще в течение двух месяцев и снова обрела вкус к жизни. Мисс Симпкинс сообщала, что брат, похоже, оправился после смерти матери. Оскар сам себя обслуживает и содержит и вновь встречается с друзьями.

4. РЕБЕНОК, КОТОРЫЙ КАПРИЗНИЧАЛ

Проблема была известна в радиусе двух кварталов, потому что трехлетний мальчик вопил каждый раз, когда его выводили на улицу. Впрочем, вопил он и дома, если ему говорили, что нужно что-то делать или, наоборот, не делать. Частенько малыш бросался на пол и колошматил по нему кулаками, заходясь в крике. Подражая этому извергающемуся вулкану, его двухлетняя сестренка тоже взяла себе в привычку падать на пол и орать. Эти дети, казалось, вышли на свет Божий из ночных кошмаров какой-нибудь пары, боящейся иметь детей.

Отец с матерью принадлежали к рабочему классу и для визита к врачу приодели детей с особой тщательностью. Мальчик был в костюмчике и галстуке, а девочка — в нарядном платьице с оборками. Большая, полная мама носила парик и выглядела загнанной, борясь со своими ребятишками и двумя сумками, набитыми памперсами и бутылочками. Папа, маленький и худенький, был одет в костюм.

Во время первого интервью мальчик оповестил всех о своем прибытии истошным, непрекращающимся криком. Похоже, что управлять им можно было лишь с помощью физической силы. Кстати, малыш был знаменит не только по месту жительства, но и в клинике с больницей, которые посещала его мать. Врачи постоянно советовали ей, как бороться с криками сына. Ни один из советов не помог.

Когда Дженис Уайт, терапевт, позвала семью в терапевтический кабинет, мальчик немедленно рванул к письменному столу и схватил стоящий на нем телефон. Мама приказала: “Не трогай телефон”. Папа сказал: “Оставь телефон в покое”. Мальчик начал вопить как обычно, когда ему запрещали что-либо. В течение всего интервью дети носились по кабинету и время от времени кричали, что сильно мешало терапевту и родителям слышать друг друга. Однако без детей родители не могли быть проинтервьюированы, потому что мальчик начинал орать в полной панике, когда его уводили от родителей.

Терапевт спросила отца, какая проблема привела его сюда. Отец колебался и, казалось, хотел приуменьшить серьезность ситуации. Ему не нравится обсуждать проблемы, связанные с сыном, потому что он не согласен с женой, что таковые проблемы действительно существуют. “Не знаю, на мой взгляд, он просто немного разбалован, — заявил отец. — До малышки с ним было все в порядке. У него не было никаких проблем. Ну, орал часто. А сейчас он просто спорит. Ну, когда она (дочь) берет что-то из своих вещей, он тянется отобрать это. Или вот, говоришь ему, чтобы сел, так он падает на пол”.

Мать принесла с собой тетрадочку, в которой записала заранее, чтобы не забыть, все интересующие ее вопросы. Когда терапевт спросил ее о проблеме, она представила все в более суровом свете. Разговаривая с терапевтом, мать постоянно отвлекалась на детей, часто вставала и подходила то к одному, то к другому, приводя постепенно свой парик в полный беспорядок. Она считала, что совершенно неспособна решить проблему, несмотря на все усилия и советы специалистов. На вопрос, зачем она обращалась в клинику, мать рассказала: “Ему было восемь месяцев, когда я забеременела дочкой. Когда я родила, врачи мне сказали, чтобы я обращалась с ними обоими одинаково. Я имею в виду, что я его пыталась приучить к горшку. Когда появилась малышка, он больше не хотел сидеть на горшке. Я пыталась отучить его от бутылочки, но он хотел пить только из нее. Ну, я снова повела его в клинику...” Прервавшись на полуслове, потому что мальчик залез в ящик стола, мать встала и привела его за ручку к своему стулу. (Когда она села и продолжила рассказ, отец сказал мальчику, чтобы тот пересел на другой стул. Малыш завопил). Мама продолжала говорить, перекрикивая шум: “Ну, я привела его и сказала, что он хочет вести себя как малыш. И доктор мне объяснила, что это нормально, нужно разрешить ему ходить в памперсах и пить из бутылочки, а потом постепененько отучить его от этого. Вот это-то я и пытаюсь сделать. Это просто проблема. Он частично приучен к горшку, очень хорошо пользуется им, чтобы мочиться, а вот по-большому ни за что. Делает все еще под себя. Когда что-то не так, он начинает вопить, и бросаться вещами. А когда я беру его на улицу, люди в двух кварталах от нас знают, что он вышел погулять, так он орет”.

На вопрос, как она останавливает его истерику, мама ответила: “Говорю ему, кричу на него, требую, чтобы прекратил. Иногда он слушается, иногда нет. Иногда мне приходиться шлепнуть его. Он завел привычку плеваться, когда я ему что-нибудь говорю. И я ему говорю, что “это очень нехорошо, не делай так”. Она добавляет, что порой шлепает его по губам, когда мальчик не прекращает плеваться.

Родительский рассказ постоянно прерывался детьми, которые шумели, безобразничали и служили прекрасной иллюстрацией к их описанию. Терапевту приходилось разговаривать с родителями, перекрикивая шум и одновременно наблюдая за тем, как они общаются с детьми. Наблюдателям и руководителю, сидящим за односторонним зеркалом, тоже представилась хорошая возможность понаблюдать за семьей. Несмотря на то, что мама упомянула о шлепках по попке и губам, было очевидно, что такой род наказания употребляется в семье достаточно редко. Муж с женой не производили впечатление агрессивных родителей, во всяком случае не в той мере, которая требует вмешательства в защиту детей.

По мере того, как родители говорили, противоречия между ними становились все более и более очевидными. Отец считал, что все дело в соперничестве: “Знаете, он слушается меня сейчас намного больше, чем мать. У меня нет проблем, например, когда я в выходные дома. У меня нет проблем. У меня они не плачут. Они не орут. Сидят и играют. Когда надо спать днем, идут в двенадцать спать. Иногда в час, иногда в полпервого”. Пока отец рассказывал, мать тащила сына к своему стулу, и оба истошно орали. Как только она усадила мальчика, отец немедленно позвал его к себе, наперекор маминым словам.

Терапевт спросила мать, действительно ли та считает, что дети слушаются отца больше. Мама ответила утвердительно, потому что, как ей говорили, у отца голос ниже. По правде говоря, наблюдая за семьей, нельзя было сказать, что дети лучше слушаются отца или что у него ниже голос.

Чувствовалось, что мама пытается защитить свою способность воспитывать детей, и поэтому много говорит о том, как она пыталась следовать советам экспертов, но безрезультатно. Например, она рассказала, что посоветовали медсестры в больнице, когда Арнольд вот так капризничает: “Они сказали, чтобы не обращала внимания. Только сколько можно не обращать внимания? Я имею в виду, вы берете ребенка на улицу, двух детей, маленьких детей. И, я имею в виду, вы пытаетесь одного утихомирить, а другой, она, начинает капризничать. А иногда оба вместе капризничают. Я имею в виду, мне трудно, понимаете, о чем я? Я о том, что не очень-то хорошо себя чувствуешь, когда берешь детей погулять, а они так орут.

Еще мама описала их походы в магазин: “Мы каждый день гуляем и ходим в магазин, а он начинает кричать, когда я еще только к двери подхожу. А потом она (дочь) начинает выкаблучивать. А продавщица мне говорит, чтобы я не приводила их, если они так орут. И что я должна делать?” Дети подрались, и мать прикрикнула на них. “А доктор мне говорит, если он капризничает, просто уйти в другую комнату...” — и она беспомощно пожала плечами.

Обычно, когда у ребенка проблема, родители не соглашаются друг с другом в отношении некоторых аспектов проблемы. В данной семье мать с отцом не были согласны относительно существования самой проблемы. Терапевт, следуя установленному порядку первого интервью, попросила их обсудить проблему между собой.

— Джордж, как ты думаешь, у Арнольда есть проблема? — начала мать.

— Нет, — отрезал отец.

— А я так думаю, что да, — сказала мама. — Я считаю, у него есть проблема.

— Если так думаешь, пусть его проверят. Я не думаю, что с ним что-то не так. Как я тебе говорил пару месяцев назад? Ты должна дать ему шанс.

Мама ответила, что хочет дать ему шанс, но ведь вскорости ему надо будет идти в садик.

— С этими проблемами, как он капризничает и орет, они-то с ним не будут нянькаться. Я права?

— А ты не знаешь, будет ли он там так вести себя, — возразил отец. — Ты должна дать ребенку шанс.

Когда мама повторила, что хочет дать ему шанс, отец снова возразил:

— Нет, пока ты думаешь, что с ним что-то не так. Я не думаю, что ребенка надо за это лечить. Нельзя за это лечить, это просто обычное дело.

— Ну, пожалуйста, скажи, чтобы он прекратил, он же должен слушаться, — сказала мама, когда мальчик снова взорвался криком и ором.

— Ну, что может, то он и делает, — ответил папа. — Он всего лишь... да ему только-только три исполнилось.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — сказала мама.

— Ладно, у тебя — свое, у меня — свое.

— Да не в том дело, что у меня свое.

— Нет, у тебя — свое, так это твое дело.

На вопрос, “нормален” ли его сын, отец ответил:

— Ну, он нормальный, на меня похож. Просто у него привычка кричать и орать, и вопить.

— Это ненормально, — упрямо продолжала мама, — для ребенка его возраста вот так встать и орать, и вопить, — она повернулась к терапевту: — Я с детьми целый день дома. Все эти мелочи я же вижу, я дома с детьми, когда он на работе, понимаете меня? — она продолжает, что хочет дать своим детям шанс: — Чтобы я могла сказать, что свою часть работы я сделала. Понимаете, о чем я? Это мои единственные — единственные, которые у меня будут, — она начинает плакать (Ей ранее сделали истерактомию.). — Вы понимаете, как это тяжело, когда в семье мать с отцом видят все по-разному. Хорошо, я вижу, что у него проблема, а отец считает, что нет. Так что же нам делать?

Когда мама говорила, что с мальчиком что-то не так, отец реагировал так, как будто речь шла о нем самом. Он говорил о сыне так, как будто тот является представителем отца. В его словах сквозило убеждение, что проблема была у жены, а не у детей.

Хотя мать была уверена в существовании у мальчика проблемы, она уже не верила, что есть способ изменить ситуацию. Она была не в состоянии использовать множество полученных советов. Кроме того, ее физическое состояние было не из лучших. Мать шесть раз лежала в больнице, где ей провели серию операций, и скоро ей предстояла еще одна; поэтому рекомендации нужно было давать с учетом ее физических возможностей.

Обычно терапевт в таком случае обращается за помощью к родственникам, однако в данном случае такая помощь вряд ли могла быть получена. Семья отца жила в другом городе, а семья мамы состояла из ее матери и бабушки. Мать была “веселой вдовушкой” и не сидела с детьми, даже когда ее дочь лежала в больнице. Бабушка была очень старенькая и помогать могла лишь от случая к случаю.

В повседневном воспитательном процессе родители, похоже, вели себя с детьми непоследовательно и либо слишком бурно, либо недостаточно внимательно реагировали на их поведение. Ни отец, ни мать, судя по всему, не придерживались какой-либо системы поощрений и наказаний. Они постоянно противоречили друг другу в вопросах дисциплины детей, как будто пытаясь что-то доказать. В результате у невоспитанных, раздерганных детей не было единого руководства и руководителя.

Обычно перед лицом подобной проблемы терапевт предлагает родителям обучение определенным воспитательным принципам и приемам. Родители учатся у эксперта, как обращаться с детьми соответствующего возраста, причем акцент делается на последовательность действий и поддержку указаний друг друга. Может быть предложен способ, при котором родители применяют подкрепляющее расписание, призванное изменить поведение детей. Предполагается, что родители не знают, как правильно воспитывать детей, иначе у их детей не было бы таких проблем.

Можно по-разному видеть причины появления детских проблем. Детская психотерапия за время своего существования претерпела не один крутой поворот. Первоначально считалось, что проблема связана с внутренним миром ребенка, и терапевты проигрывали терапию в надежде изменить его мысли и чувства. Когда такой подход не принес желаемых результатов, специалисты пришли к выводу, что это мать неправильно обращается с ребенком, часто бывая непоследовательной и беспомощной, и что именно она является причиной проблемы ребенка. И тогда матери стали проходить терапию или обучаться воспитательным приемам и навыкам. Прошло время, и стал все более и более очевиден удивительный факт: эти матери часто были интеллигентными женщинами, без сомнения, прекрасно знавшими, как эффективно воспитывать детей. И проблема возникала именно тогда, когда они вели себя компетентно и правильно. Когда мама вела себя с детьми грамотно, что-то происходило с отцом. Он исчезал или впадал в депрессию, или каким-нибудь другим способом выпадал из общей картины. Отец участвовал в семейной жизни, только в том случае, когда у матери возникали трудности в воспитании детей. Это наблюдение дало начало гипотезе о том, что проблема ребенка отражала организационную проблему: ребенок, мать и отец так взаимодействовали, что проблема ребенка сохранялась. В 60-е годы всех членов семьи стали вызывать на интервью, чтобы найти способ изменить структуру семьи и порядок участия всех ее членов в семейном процессе, и таким образом решить проблему ребенка. Порядок действий, которому подчинялся семейный спектакль, можно свести к нескольким этапам (игнорируя при этом невероятную сложность детских проблем), выбрав при этом какую-то стартовую точку. Мы начнем наше рассмотрение с поведения проблемного ребенка. Как правило, ребенок плохо себя ведет, мать пытается справится с ним и делает это неумело. Тогда она жалуется отцу, отец вмешивается и сурово ставит ребенка на место, и тот начинает вести себя хорошо. Затем отец устраняется, ребенок снова плохо себя ведет, и мать снова не может с ним справиться. Она жалуется отцу, тот вмешивается, и все пошло по кругу. (Естественно, та же ситуация складывается, когда отец не справляется с ребенком и вмешивается мать, жестко ведет себя с ребенком и приводит того в норму; вопрос не в том, кто из родителей это делает, а в их участии в заведенном порядке действий. Взрослые, исполняющие роли в данной пьесе, могут и не быть родителями.)

Если мы рассматриваем ситуацию в терминах порядка взаимодействия в системе, а не в терминах недостатка знаний о воспитании, то задача терапии — изменить этот порядок таким образом, чтобы каждый член семьи вел себя по-другому и соответственно чувствовал себя по-другому. В данной семье, с орущими детьми, было решено провести экспериментальную терапию, которая будет тщательно избегать любого обучения родителей. Предположение, стоящее за подобной стратегией, состояло в том, что родители прекрасно разбирались в вопросах воспитания и что дети были вполне в состоянии вести себя нормально. Наблюдение за родителями показало, что и совсем необразованные в области психотерапии люди знают, как воспитывать детей, и могут обойтись без советов посторонних. Они, судя по всему, знают, что родитель должен поощрять и наказывать последовательно и что взрослые должны действовать в вопросах воспитания слаженно. Эти идеи несложны и присутствуют в нашей культуре практически в любом ее проявлении. Молодые родители учатся воспитывать детей в своих семьях, у друзей, читая журналы и смотря телевизор. Если родители обращаются с детьми неправильно, это еще не значит, что они глупые и пренебрежительно относятся к своим обязанностям. А также не является признаком того, что ими управляют бессознательные силы, возникшие в их детстве, следуя которым, родители повторяют ошибки, допущенные в их воспитании. Это просто-напросто означает, что определенный тип организации семейной структуры лишает людей возможности нормально функционировать. Люди не могут вырваться из замкнутого круга повторяющихся действий, если даже и стремятся к этому.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒