Болотов). Эйдельман).

(Болотов)

Это мнение нисколько не преувеличено: рекрут, напоминаю, уходил на двадцать пять лет, практически навсегда, родители с детьми и жены с мужьями прощались заранее, словно с покойниками…

Кроме барщины, ограниченной тремя днями в неделю, теперь запрещалось принуждать крепостных к работе и по воскресным и праздничным дням. Коцебу, немецкий писатель и русский разведчик, писал:

Народ был счастлив. Его никто не притеснял. Вельможи не смели обращаться с ним с обычною надменностью. Им было бы плохо, если бы до него дошло о какой-нибудь несправедливости; поэтому страх внушал им человеколюбие. Из 36 миллионов людей, по крайней мере, 33 имели повод благословлять Императора, хотя и не все сознавали это…

Свидетельство Коцебу тем более ценно, что он в свое время побывал в сибирской ссылке по приказу Павла, но сохранил объективность, России служил верно, пока не был убит во время выполнения деликатных поручений в Германии (разумеется, неким «восторженным студентом-одиночкой»).

Ему вторил прусский посланник Брюль:

Недовольны все, кроме городской черни и крестьян.

Декабрист Фонвизин вспоминал:

В это бедственное для русского дворянства время бесправное большинство народа на всем пространстве империи оставалось равнодушным к тому, что происходило в Петербурге – до него не касались жестокие меры, угрожавшие дворянству. Простой народ даже любил Павла…

Словом, указы и реформы Павла были, по выражению знаменитого Сперанского, «возможным началом целой системы улучшений крестьянского быта». Весьма похоже, что именно под влиянием идей Павла Сперанский и разрабатывал свои проекты реформ несколько лет спустя.

Основан университет в Дерпте. Открывается Павловский солдатский сиротский дом на тысячу мальчиков и двести пятьдесят девочек, значительно расширяется сеть солдатских школ. Для женщин – Институт ордена св. Екатерины и учреждения Ведомства императрицы Марии, Открыта Медико-хирургическая академия, учреждается для освоения русских владений в Америке Российско-Американская компания. Учреждается Лесной департамент и принимается Лесной устав. Восстанавливаются ликвидированные Екатериной Главная соляная контора, берг-коллегия,[22] мануфактур-коллегия.

Вовсе уж революционным прорывом было утверждение в сентябре 1800 года «Постановления о коммерц-коллегии» – фактически новом министерстве торговли и промышленности. Из двадцати трех членов коллегии тринадцать, по замыслу Павла, купцам предписывалось выбрать из своей среды. Впервые в русской истории купцы и заводчики, политически бесправные даже при миллионных капиталах и отстраненные от руля государственной машины, получали, по сути, места в правительстве. Это – прямое продолжение нововведений Петра III.

Александр I уже на пятый день своего царствования поторопился ликвидировать это отцовское решение: «…оставя в той коллегии членов, от короны определенных, всех прочих, из купечества на срочное время избранных, отпустить в их домы, и впредь подобные выборы прекратить». «Плешивый щеголь» свои действия мотивировал… заботой о самих купцах, которые, оторванные-де от привычной торговли, на выборных постах моментально, мол, придут в полное ничтожество и разорение… И еще много десятилетий спустя самодуры-городничие, списанные Гоголем с натуры, таскали купцов за бороды, вымогали взятки и сажали под арест. «Третье сословие» в России пребывало в самом жалком состоянии – деньги были, но не было возможности влиять на развитие страны. Вплоть до бесславного крушения сгнившей до самой сердцевины русской монархии купцы и промышленники, в противоположность развитым европейским странам, от управления государством были отстранены. Лишь после 1905 года двое-трое видных буржуа получили второстепенные правительственные должности. В то же самое время британские монархи возводили в дворянское достоинство своих торговцев, промышленников и финансистов. Именно в пренебрежении наследников Павла к отечественным Карнеги, Дюпонам и Вандербильтам и крылся корень зла, а не в мифических масонских происках и «большевистских кознях»…

Как и его отец, Павел издавал указы, переводившие старообрядцев в «твердое легальное состояние», и пытался наладить нормальные отношения между двумя ветвями христианства – православием и католичеством.

Естественно, что после таких реформ кое-кто судил по-своему. Друг Александра I, польский магнат и русский чиновник Адам Чарторыжский вспоминал:

Высшие классы общества, правящие сферы, генералы, офицеры, значительное чиновничество, словом, все то, что в России составляло мыслящую и правящую часть нации, было более-менее уверено, что Император не совсем нормален и подвержен безумным припадкам.

Мнением тех самых тридцати трех миллионов никто не только не интересовался: простому народу, как мы видим, вообще отказывали в праве считаться «мыслящей частью нации»… Кстати, именно потому, что шляхетные предки пана Адама сотни лет пестовали такие убеждения, Польшу и привело к краху ее буйное дворянство. Не зря так называемые польские восстания сплошь и рядом были чисто шляхетскими заварушками, а польское крестьянство от этих бунтишек часто отстранялось, а то и ловило мятежников для выдачи властям…

Дело тут, конечно, не в польском гоноре – русские вельможи точно так же считали только свое мнение хоть что-то да весящим. Если они считали, что император безумен – он безумен, и точка…

Потом к этим сомнительным медицинским упражнениям подключился и английский посол в Петербурге лорд Уинтворт, писавший в Лондон: «Император в полном смысле слова не в своем уме…»

Что же дало повод для столь безапелляционного заключения? Да исключительно то, что Павел решил сблизиться с Францией! С точки зрения Уинтворта это, конечно, форменное безумие. С нашей – как раз наоборот.

От тесных отношений с Англией России никогда не было практической пользы. Зато союз с Наполеоном открывал прямо-таки ошеломляющие перспективы. Почему-то принято вспоминать только планировавшийся Павлом удар по Индии и, конечно же, считать его очередной «безумной авантюрой». Между тем разрабатывался этот план совместно с Наполеоном – а Бонапарта можно упрекнуть в чем угодно, только не в увлечении утопиями. Как и генштабистов вермахта, позже разрабатывавших схожий удар.

При том, как тогда «обожали» в Индии белых английских сагибов, появление русских войск за Гиндукушем моментально стало бы тем самым фитилем, что взорвал бы под британской задницей нешуточную пороховую бочку…

Но ведь эти планы не ограничивались отправкой сорока тысяч русских казаков на Индию! Был разработан проект обширных изменений в Европе, которым занимался опять-таки не «безумный прожектер», а глава Коллегии иностранных дел граф Ростопчин. А участвовать в масштабнейшем переделе Европы должны были не только Россия и Франция.

Вот изложение проекта Ростопчина.

Следует заключить союз с Францией, Пруссией и Австрией, установить торговую блокаду Англии, разделить Турцию, забрать у нее Константинополь, Болгарию, Молдавию и Румынию – для России, а Боснию, Сербию и Валахию отдать Австрии, образовать Греческую республику под протекторатом союзных держав, но при расчете перехода греков под российский скипетр. Замечание Павла на полях проекта гласит, что можно, не дожидаясь «перехода» греков под русский скипетр, «и подвести». Пруссия берет себе Ганновер, Мюнстер и Падерборн, Франция – Египет.

Резолюция Павла: «Апробуя ваш план, желаю, чтобы вы приступили к исполнению оного. Дай бог, чтобы по сему было».

Это была вовсе не утопия! Павел и его дипломаты исходили из насквозь практических расчетов. Ради Боснии, Сербии и Валахии Австрия охотно поддержала бы Россию в ее приобретениях. Так же поступила бы Франция – ради Египта, и Пруссия – ради Ганновера и других областей, отводившихся ей по плану Ростопчина. Ни утопии, ни романтики, ни филантропии – все участники коалиции точно знают, что получат и что ради этого согласны отдать союзникам. А ведь были еще обширнейшие заморские колонии Англии, подлежащие дележу!

И кое-какие шаги уже были предприняты! Кроме союза с Францией, Павел заключил соглашение со Швецией, к которому примкнули Дания и Пруссия. Таким образом, против английского флота в Балтийском море создалась коалиция четырех флотов. Вся европейская история – и не только европейская – могла бы стать иной! Нет сомнений, что соединенными усилиями удалось бы разодрать Британскую империю в клочки…

Уже решено было перекрыть английскую торговлю с Китаем, для чего к китайским берегам собиралась отойти от Камчатки русская эскадра, чтобы потом совместно с французским флотом идти к берегам Индии, поддержать казачий корпус…

Англия успела нанести удар. Сами англичане никогда не страдали даже намеком на романтическое благородство в своей внешней политике. В 1801 году английская эскадра под командованием Нельсона устроила пиратский налет на столицу Дании Копенгаген – внезапно появившись на рейде, английские фрегаты открыли огонь по датским кораблям и городу. Обе страны вовсе не находились в состоянии войны, согласно нормам тогдашнего морского права поступок англичан был стопроцентным пиратством – не с точки зрения эмоций, а с позиции строгой юриспруденции. Однако британцы хотели устрашить датчан и дать им урок. И ни малейшего стыда не испытывали ни потом, ни впоследствии. Сохранилось циничное послание Нельсона датскому командованию:

Лорд Нельсон имеет указание пощадить Данию, если она не будет далее оказывать сопротивление, но если датская сторона будет продолжать вести огонь, лорд Нельсон будет вынужден сжечь все ее плавучие батареи, которые были им захвачены, не имея возможности спасти храбрых датчан, защищавших эти батареи…

Другими словами, пиратски напавший на Копенгаген Нельсон взял заложников и угрожал их перебить, если защитники столицы не сдадутся… За эту бойню, в которой погибли более двух тысяч человек, главным образом датчан, Нельсон после возвращения домой удостоился салюта из всех орудий Тауэра и титула виконта. Сам он рассчитывал получить еще и орден, но ордена ему все же не дали – как-никак меж Данией и Англией не было официально объявленного состояния войны, и приходилось соблюдать минимум приличий. Но все равно, титул и пушечный салют из всех орудий главной крепости страны в честь пирата – это, думается, дает некоторое представление об английской морали и английском рационализме… Попробуйте представить, что русская эскадра подошла бы даже не к Лондону – к Гуллю, скажем, и бомбардировала его, чтобы припугнуть англичан. Вопли о «русском варварстве» не стихали бы до сего дня.

Удар по Копенгагену был нешуточной оплеухой антибританской коалиции – но это ведь был не более чем первый удар в рассчитанном надолго поединке, и главные участники еще не вступили в бой…

Но эти грандиозные планы так и остались на бумаге.

Потому что в гвардейском логове вновь проснулся зверь, зажглись недобрым светом глаза, послышалось тихое рычание, обнажились клыки, давненько не ощущавшие человеческой плоти…

Гвардия против!

Все гвардейские полки набиты были множеством офицеров, но из них и половина не находились в полках, а жили они отчасти в Москве и в других губернских городах…

Узнали? Конечно, Болотов! Цитируем обширно!

И вместо несения службы только лытали, вертопрашили, мотали, играли в карты и утопали в роскоши… На такое страшное неустройство смотрел Государь уже давно с досадою, и ему было крайне неприятно, что етим делалась неописанная обида армейским и действительную службу и труды несущим офицерам. Но как, будучи Великим Князем, не в силах он был того переменить, то и молчал до времени, когда состоять то будет в его воле. А посему не успел вступить на престол, на третий уж день через письмо к генерал-прокурору (указ от 20-го ноября) приказал обвестить везде и всюду, чтоб все уволенные на время в домовые отпуска гвардейские офицеры непременно и в самой скорости явились своим полкам, где намерен был он заставить их нести прямую службу, а не по-прежнему наживать себе чины без всяких трудов. И как повеление сие начало по примеру прочих производиться в самой точности, то нельзя изобразить, как перетревожились тем все сии тунеядцы и какая со всех сторон началась скачка и гоньба в Петербург. Из Москвы их всех вытурили даже в несколько часов и многих выпроваживали из города даже с конвоем, а с прочих брали подписки о скорейшем их выезде, и никому не давали покоя, покуда не исполнится в самой точности повеление Государя…

Это им уже не Петр! Павел действовал гораздо жестче отца – и его повеления не волокитились, а выполнялись моментально и в полном объеме…

Павел взялся за дело всерьез. Офицерам запрещено раскатывать по Петербургу в каретах, ходить в штатском платье и в шубах, дабы «привыкали к военной нужде и беспокойствам».

Болотов:

Словом, во всем произвел он великие перемены и всех гвардейцев не только познакомил с настоящею службою, но и заставил нести и самую строгую и тяжкую и, позабыв все прежние свои шалости и дури, привыкать к трудолюбию, порядку, добропорядочному поведению, повиновению команде и почтению себя старейшим и к несению прямой службы.

В общем, гвардейцев приходилось силком учить самым элементарным вещам, составляющим суть воинской службы – отчего они, разумеется, пришли в ярость…

Павел возрождал традиции не только отца, но и Фридриха Великого. Известна история, как один из «значительных придворных», некий граф П., письменно просил Фридриха присвоить военный чин его сыну. Ответ Фридриха сохранился:

Графское достоинство не дает никаких прав на службу. Если ваш сын ищет повышений, то пусть изучает свое дело. Если же граф хочет чем-нибудь быть на свете и принести пользу отечеству, то не должен надеяться на свой род и титул, потому что это пустяки, а иметь личные достоинства, которые одни доставляют чины и почести.

Первый заговор против Павла приходится на 1800 год. Руководили им английский посол лорд Уинтворт, вице-канцлер Петр Панин и адмирал Рибас. Павла предполагалось объявить сумасшедшим (как это проделали в Англии с настоящим безумцем Георгом III) и назначить цесаревича Александра на английский манер «принцем-регентом». Об убийстве императора речь вроде бы не велась. Дело зашло настолько далеко, что Панин начал всерьез консультироваться у иностранных дипломатов – в какие формы облекаются подобные предприятия в их странах. Александр, как считают некоторые историки, «был в деле».

Однако разговор сорвался благодаря случайностям – адмирал Рибас умер, лорда Уинтворта отозвали в Лондон, Панин был принужден уйти в отставку и был отправлен в ссылку. Быть может, последнее оказалось вовсе не случайностью, а ответом Павла… Судя по сему, эти «первые» заговорщики были народом не особенно и серьезным, исключая Уинтворта. Заговор крутился лениво…

Но вскоре за дело взялись совершенно другие люди…

Графиня Загряжская рассказывала Пушкину о разговоре, который при жизни Павла состоялся у нее с Алексеем Орловым:

Орлов был в душе цареубийца, это у него было как бы дурной привычкой. Я встретилась с ним в Дрездене, в загородном саду. Он сел подле меня на лавочке. Мы разговорились о Павле I. «Что за урод? Как его терпят?» – «Ах, батюшка, да что же ты прикажешь делать? ведь не задушить же его?» – «А почему ж нет, матушка?» – «Как? И ты согласился бы, чтобы дочь твоя Анна Алексеевна вмешалась в это дело?» – «Не только согласился бы, а был бы тому очень рад!» Вот каков был человек!

Это тот самый Алехан, что душил в Ропше Петра. В гвардии его еще звали по-французски «ла Балафре» – Рубленый, Меченый. В восемьсот первом он был уже стар, но другие екатерининские орлы, возглавившие второй заговор, были гораздо моложе.

Граф Платон Зубов – этому всего тридцать четыре. Последний фаворит Екатерины, осыпанный ею фантастическим дождем из званий, титулов, наград и пожалований, при Павле – инспектор русской артиллерии. Во время раздела Польши именно он распоряжался огромной добычей – землей и крестьянами. Ну, он и распорядился! Как вспоминали современники, Понятовский, племянник последнего польского короля, получил от Платона тридцать тысяч душ «за то, что ежеминутно называл Зубова высочеством и светлостью». Старый генерал Мелиссино, принимая от него орденскую ленту, целовал ему руку. Чтобы получить полное представление о субъекте, следует привести, пусть и обширные, воспоминания Адама Чарторыйского.

«Каждый день, – рассказывает в своих записках князь Чарторыйский, которого родители прислали в Петербург спасать семейное достояние, – у Зубова был un lever,[23] в точном смысле этого слова. Огромная толпа просителей и придворных всякого ранга стекалась присутствовать при его туалете. Улица была заставлена каретами шестериком и четвериком, совершенно как перед театром. Иногда, после долгого ожидания, толпу предупреждали, что граф сегодня не выйдет, и все расходились, говоря друг другу «до завтра». В противном случае двери распахивались настежь, и в них бросались, тесня и толкая друг друга, полные генералы, кавалеры различных орденов в звездах и лентах, черкесы – до купцов с длинными бородами включительно. В числе челобитчиков иногда было много поляков, приезжавших хлопотать о возвращении их имений или жаловаться на какую-нибудь несправедливость… Самое торжество происходило следующим образом: раскрывались обе половинки дверей, Зубов входил, волоча ноги, в халате, почти неодетый; легким наклонением головы он приветствовал челобитчиков и придворных, в почтительных позах стоявших кругом, и принимался за свой туалет. К нему приближались камердинеры, взбивали ему волосы и пудрили их. Тем временем прибывали новые просители; их также удостаивали легкого движения головы, когда граф замечал кого-нибудь из них; все с напряженным вниманием ловили его взгляд. Мы были из тех, кого всегда встречали милостивой улыбкой. Все оставались на ногах, и никто не осмеливался произнести слова. Это была как бы мимическая сцена: красноречивым молчанием каждый стремился обратить внимание всемогущего фаворита на свое дело. Никто, повторяю, не открывал рта, разве что граф сам обращался к кому-нибудь – при этом никогда по поводу просьбы. Часто он не произносил ни одного слова, и я не помню, чтобы он предлагал сесть кому бы то ни было, за исключением фельдмаршала Салтыкова, который был первым лицом при дворе и, как говорят, сделал фортуну Зубовых; благодаря его посредничеству граф Платон наследовал Мамонову. Деспотический проконсул Тутолмин, перед которым все трепетало в эту эпоху в Подолии и на Волыни, приглашенный сесть, не осмелился сделать этого как следует: он лишь присел на кончик стула, и то только на один момент.

По отзывам хорошо его знавших, единственным достоинством Платона была великолепная память. Во всем остальном глуп как пробка. Репутацию государственного деятеля заслужил оттого, что после кончины Потемкина собрал все его бумаги с различными проектами и с помощью потемкинского секретаря Попова их тщательнейшим образом изучил, после чего выдал за свои мысли и идеи…

Валерьян Зубов, родной брат Платона. Тридцать лет. В девятнадцать на пару с Платоном ублажал старушку-императрицу, за что в двадцать один стал генерал-майором и графом. Сохранилось его циничное высказывание: «Нам с бабушкой – вдвоем аккурат восемьдесят». При Павле – директор Второго кадетского корпуса. Личность совершенно бесцветная, при Александре ничем себя не проявил, протирал штаны в Государственном совете и в 1804 году умер.

Ольга Жеребцова, в девичестве Зубова, родная сестра означенных графов. Судя по портретам и отзывам современников, нешуточная красавица. Любовница лорда Уинтворта, который и из лондонского далека продолжал снабжать заговорщиков деньгами.

Генерал Беннигсен, по характеристике Покровского «типичный военный авантюрист тогдашней бурной эпохи».

Мотор заговора – граф Пален, генерал-губернатор Петербурга.

Все остальные, титулованные, в чинах, при придворных званиях – не более чем статисты, поэтому перечислять их поименно не стоит. Много чести. Типичнейшие янычары Гвардейского Столетия.

Однако… Кое в чем этот заговор весьма даже отличался от всех предшествующих переворотов Гвардейского Столетия. Вполне можно сказать, что это были янычары новой формации.

Главным побудительным мотивом на сей раз была даже не «ловля счастья и чинов», не желание возвыситься, не театрального пошиба роковые страсти, а экономика!

Вот именно. Продукция, производимая в имениях российских помещиков, сбывалась главным образом в Англию.

Декабрист Фонвизин:

Разрыв с нею[24]наносил неизъясненный вред нашей заграничной торговле. Англия снабжала нас произведениями и мануфактурными, и колониальными за сырыя произведения нашей почвы… Дворянство было обеспечено в верном получении доходов со своих поместьев, отпуская за море хлеб, корабельные леса, мачты, сало, пеньку, лен и пр. Разрыв с Англией, нарушая материальное благополучие дворянства, усиливал в нем ненависть к Павлу… Мысль извести Павла каким бы то ни было способом сделалась почти всеобщей.

Когда убийцы перед выступлением собрались на ужин с шампанским, Валерьян Зубов прямо указал на «безрассудность разрыва с Англией, благодаря которому нарушаются жизненные интересы страны и ея экономическое благосостояние».

Как видим, наши янычары даже научились произносить слово «экономика» без запинки! Это вам не гвардия образца 1725 года… Но это ничего не меняет. Мотивы стали сложнее, но не приобрели от этого ни капли благородства. Потому что цели – насквозь шкурные. Нарушаются жизненные интересы и экономическое благосостояние не страны, а части помещиков. Разница существенная.

Пользуясь современными терминами, эти типы были не более чем компрадорами, сделавшими страну сырьевым придатком Англии. Но словеса произносились самые благородные и возвышенные – так уж испокон веков заведено при любых мятежах и переворотах, необязательно в России. Повсюду. Как-то неприглядно выглядит заговорщик, признающий что им движет забота о собственном кармане, – побуждения нужны благородные…

Итак, они наливаются шампанским. Лейб-гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, разгорячившись, начинает говорить, что устранение Павла – полумера, что следовало бы отделаться сразу от всей царской фамилии…

Но это – перебор. К такому никто не готов, и оригинальную идею Бибикова спускают на тормозах…

Потом они выходят в ночь. Идут небольшой колонной. С деревьев близ Михайловского замка взлетает с криком огромная стая вспугнутых ворон. Многих это наполнило суеверным страхом, но Пален, человек энергичный, ободряет свое струхнувшее воинство…

Адъютант Павла Аргамаков вводит их в замок. Павел захвачен врасплох – он сам парой дней ранее велел зачем-то заколотить дверь, через которую мог бы ускользнуть от убийц. Однако в спальню с остальными Пален не идет… Многие историки полагают, что он предусмотрел все варианты – и готовился в случае неудачи выступить спасителем императора, арестовав и заговорщиков, и посвященных в задуманное великих князей Александра и Константина. Подчиненные ему войска уже стоят поблизости.

Очень быстро начинается свалка – Павла бьют в висок массивной золотой табакеркой, душат шарфом. Самый страшный момент той ночи – император принимает какого-то офицера за Константина и кричит: «Пощадите, ваше высочество!»

Кое-что он, очевидно, знал… Но ничего предпринять не успел. В Петербург был вызван верный ему Аракчеев, однако его по приказу Палена задержали на заставе…

Павла погубил случай. Дверь заколочена. В нижнем этаже, услышав суматоху, заволновались солдаты поручика Марина – это рядовые преображенцы, верные Павлу. Они готовы кинуться на помощь, но Марину удается их остановить. А мог и не удержать…

Чарторыйский прямо пишет, что весь успех заговора «заключался в быстром его выполнении». Что достаточно было самому Павлу – или кому-то от его имени – прорваться к солдатам, которых там было множество, как император был бы спасен…

Но император мертв – и офицеры, осмелев, шатаются по дворцу, иные проникают в винные погреба по всегдашнему русскому обычаю, прямо в Михайловском замке идет гульба.

Когда-то сам Павел рассказывал, что видел призрак Петра Великого, и тот обронил: «Павел, бедный Павел…»

Все кончено. Эскадра Нельсона, шедшая повторить в Кронштадте то, что проделала в Копенгагене, поворачивает назад. В Преображенском полку, выстроенном перед замком, – тревожный ропот. Генерал Талызин кричит: «Да здравствует император Александр!» – но солдаты молчат. Кричат Зубовы – снова гробовое молчание. Конногвардейцы присягнули новому императору не раньше, чем их делегатов отвели в замок и показали мертвого Павла – разумеется, уже должным образом подгримированного, внезапно скончавшегося от «прежестокой колики».

Наутро в городе – ликование, конечно же, дворянское. Фрейлина Головина видела пьяного гусарского офицера, скакавшего верхом по набережной с воплем:

– Теперь можно делать все, что угодно!

А некий унтер на вопрос дворянина Дмитриева, кому он сего дня присягает, ответил:

– Александру какому-то… Македонскому, что ли!

Это было…

Генерал Ермолов, два года при Павле просидевший в тюрьме, по воспоминаниям знаменитого Фигнера,

…не позволял себе никакой горечи в выражениях… говорил, что у покойного императора были великие черты, и исторический его характер еще не определен у нас.

Наполеон называл Павла Дон-Кихотом – без тени насмешки. Другие – «северным Гамлетом». И «последним рыцарем». В этом и ключ. Павел, помимо всего прочего, определенно пытался создать некую идеологию, которая могла бы заменить явственно гниющую идею абсолютизма. И в этой идеологии были рыцарские черты – в лучшем смысле этого понятия.

Однако в России Дон-Кихоты уничтожаются быстрее, чем в Испании. Неизбежность дворянского нападения на Михайловский замок лучше всего выразили два человека, находившиеся, если можно так выразиться, на противоположных полюсах мысли и действия: декабрист Поджио и начальник тайной полиции при Александре I де Санглен. Поджио:

Павел первый обратил внимание на несчастный быт крестьян и определением трехдневного труда в неделю оградил раба от своевольного произвола; но он первый заставил вельмож и вельможниц при встрече с ним выходить из карет и посреди грязи ему преклоняться на коленях, и Павлу не быть!

Де Санглен:

Павел хотел сильнее укрепить самодержавие, но поступками своими подкапывал под оное. Отправляя, в первом гневе, в одной и той же кибитке генерала, купца, унтер-офицера и фельдъегеря, научил нас и народ слишком рано, что различие сословий ничтожно. Это был чистый подкоп, ибо без этого различия самодержавие удержаться не может. Он нам дан был или слишком рано, или слишком поздно. Если бы он наследовал престол после Ивана Васильевича Грозного, мы благословляли бы его царствование…

В том-то и парадокс, что едва намеченная Павлом «рыцарская идеология» при дальнейшем ее развитии ударила бы по российскому самодержавию не в пример сильнее, чем все прежние попытки. Павла следует оценивать еще и по тем последствиям, что могли повлечь за собой его решения, проводившиеся бы в жизнь достаточно долго.

Не зря один из современников-консерваторов назвал реформы Павла «карбонарским равенством», которое-де «противоречит природе вещей».

Николай Бердяев писал в работе «Истоки и смысл русского коммунизма»:

…таинственная страна противоречий, Россия таила в себе пророческий дух и предчувствие новой жизни и новых откровений… святая Русь всегда имела обратной своей стороной Русь звериную. Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и звериного и недостаточно раскрывала в себе человеческое. Ангельская святость и зверская низость – вот вечные колебания русского народа… для русских характерно какое-то бессилие, какая-то бездарность во всем относительном и среднем…

В этом много правды. Безусловно, никоим образом не стоит относить к ангелам ни Лжедмитрия I, ни Петра III, ни тем более Павла I. Они были детьми своего времени с массой недостатков, ошибок и промахов. И все же эти три убитых самодержца как раз и были теми, кто нес России «новую жизнь и новые откровения». Они, все трое, каждый в свое время, предлагали России иной путь, уводивший из тупика и застоя. И всех троих с какой-то жутко-мистической регулярностью сожрала «Русь звериная»…

Только после 1905 года можно стало упоминать печатно, что Петр и Павел погибли не своей смертью!

«Настольный словарь для справок по всем отраслям знания» издания Ф. Толля, 1864 год, о Петре III:

Против него составился заговор; П. отказался от престола 28 июня 1762 г., уступил престол супруге и скоропостижно умер в Ропше, в присутствии А.Г. Орлова, Ф.С. Барятинского и Г.А. Теплова.

О Павле:

Внезапная кончина, постигшая его в Михайловском замке, в ночь на 11-е марта, положила конец всем колебаниям.

Энциклопедический словарь М.М. Филиппова, 1901 год, о Петре:

Был удален в Ропшу, где и погиб 7-го июня.

О Павле:

Погиб вследствие заговора, составленного Паленом, Зубовым и др., в ночь с 11 на 12 марта.

Энциклопедический словарь Павленкова, вышедший в 1913 году, но представлявший собой переиздание прежних лет. О Петре:

Подписал отречение от престола и был отправлен в замок Ропшу, где скоропостижно скончался.

О Павле:

В ночь на 11 марта 1801 г. П. неожиданно постигла кончина в крепком замке св. Архангела Михаила (ныне Михайловский замок).

После 1905 года два видных психиатра попытались решить, наконец, вопрос о душевной болезни Павла либо ее отсутствии. П.И. Ковалевский выпустил выдержавшую восемь изданий книгу, где сделал вывод, что Павел принадлежал к «дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования». Профессор же В.Ф. Чиж написал, что «Павла нельзя считать маньяком», что он «не страдал душевной болезнью» и был «психически здоровым человеком». Доверия к работе Чижа у меня больше не оттого, что его точка зрения схожа с моей, а потому, что Чиж пользовался обширными архивными материалами о жизни и деятельности Павла, зато Ковалевский в основном ссылался на сплетни и анекдоты вроде истории о некоем полку, прямо с парада посланном пешком в Сибирь…

Увы, и в наши дни случается похожее… Лет пятнадцать назад один из виднейших чешских неврологов, профессор Иван Лесны выпустил книгу, название которой я бы лично перевел как «О немощах могучих». Книга интереснейшая, посвящена возможным душевным болезням многих известных монархов. Вот только в русском переводе из нее почему-то исчезла одна-единственная глава – о Павле.

Я не поленился отыскать чешское издание. Профессор бестрепетной рукой ставит диагноз «мегаломания», «явственные признаки невроза навязчивости» и даже «параноидальные черты характера». Однако, едва речь заходит о примерах и доказательствах, Лесны сплошь основывается на тех же старых анекдотах, вымыслах и сплетнях! С документами той эпохи он не знаком вообще, а из мемуаров отбирал только те, что работали на его версию. Кроме того, явным признаком душевной болезни Павла Лесны считает… «постоянный страх Павла, что его постигнет судьба отца». Позвольте, но ведь так и произошло!

Естественно, Лесны считает, что Чиж был «чересчур благосклонен к Павлу». Сам он – безоговорочный сторонник Ковалевского. Бог ему судья. Хорошо, по крайней мере, и то, что Лесны не упустил случая описать склонности Павла, которые вряд ли служат признаком душевной болезни. «Император испытывал огромную склонность к чести с большой буквы «Ч» – как некогда древние рыцари». Что же тут от болезни? А впрочем, чехам, вечным капитулянтам и вечно чьим-то холопам, с готовностью поднимавшим лапки то перед вермахтом, то перед советскими танками, понятия чести, такое впечатление, не особенно и знакомо…

Сам же Лесны приводит прекрасный пример: в свое время Павел под честное слово освободил из тюрьмы предводителя польских повстанцев Костюшко и нескольких его сподвижников и разрешил им уехать за границу – при условии, что они дадут честное слово никогда более не поднимать оружия против России.

Белорусский шляхтич Костюшко и его друзья слово сдержали – вряд ли они считали Павла сумасшедшим, обещания, данные сумасшедшему, никто не исполняет. Они были в одном пространстве чести, вот и все…

ПУГАЛО ОГОРОДНОЕ

Александр прекрасно знал о готовящемся мятеже. Дело даже не во мнении историков, например Покровского, о том, что распоряжения, отданные им Конногвардейскому полку накануне переворота, могли быть сделаны лишь посвященным. Вожаки мятежа не стеснялись закладывать цесаревича.

Пален подробно рассказывает в своих записках, как обрабатывал великого князя. Муравьев-Апостол вспоминал:

В 1820 году Аргамаков в Москве, в Английском клубе, рассказывал, не стесняясь многочисленным обществом, что он сначала отказался от предложения вступить в заговор против Павла, но Великий Князь Александр Павлович, наследник престола, встретив его в коридоре Михайловского замка, упрекал его за это и просил не за себя, а за Россию вступить в заговор, на что он и вынужден был согласиться.

С императором-подельником, как видим, не церемонились – говорить открыто, в Английском клубе, средоточии знати, зная, что какая-нибудь добрая душа моментально передаст это императору… Аргамаков прекрасно понимал, что император не рискнет даже нахмуриться… Он ведь повязан кровью!

О, разумеется, Александр, обсуждая с заговорщиками детали, проникновенно вещал, что ни один волос-де не должен упасть с головы отца… Лицемерил, стервец! Он был лицемером высочайшего пошиба – об этом столько свидетельств…

Не все это, правда, просекали. Державин вспоминал:

Трое ходили тогда[25] с конституциями в кармане – речистый Державин, князь Платон Зубов с своим изобретением и граф Н.П. Панин с конституцией английскою, переделанною на русские нравы и обычаи. Новосильцеву стоило тогда большого труда наблюдать за царем, чтобы не подписать которого-либо из проектов; который же из проектов был глупее, трудно описать; все три были равно бестолковы.

Наивные Державин и Новосильцев! За Александром вовсе не было нужды «наблюдать» – он и не собирался вводить конституций по чьему бы то ни было прожекту… Это в молодости он в переписке со своим швейцарским учителем Лагарпом яростно высказывался в защиту республиканского правления и крайне отрицательно отзывался о монархическом строе. Это в молодости он, посетив Англию, очаровал англичан обещанием непременно «учредить у себя оппозицию». Вступив на окровавленный трон, он все эти «грешки молодости» забросил в дальний угол…

Лицемером он был со всеми – сначала преспокойно кинул главарей мятежа, рассчитывавших на награды, почести и возвышение (иначе зачем было огород городить?) Пален и Беннигсен очень быстро оказались в отставке и были удалены от двора. Когда они поняли, кто кого цинично использовал и выкинул, было уже поздно… Потом какое-то время поддакивал своему «кружку молодых друзей» (тот же Чарторыйский, Новосильцев и прочие), поддерживая у них убеждение, будто вот-вот они с императором во главе развернут обширнейшие, просвещенные реформы. Дело кончилось пшиком. Никаких мало-мальски значительных реформ не последовало. «Молодые друзья», отодвинутые от рычагов власти, уныло сплетничали по углам… Поручив Сперанскому начать реформы, Александр очень быстро навесил на него букет обвинений, напоминающий процессы XX века (враг народа, французский шпиён…), и

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒