Глава десятая

Глава десятая

Каждый из них повел себя так, как и должен был, исходя из своей натуры. Брат Ансельм осторожно огляделся по сторонам в поисках дубины, но, увы, до нее ему было не дотянуться. Брат Луи держал руки на виду, как было велено, однако старался незаметно нашарить кинжал, спрятанный в складках своей рясы. Годит в первый момент была ошеломлена и напугана, но затем ее охватил гнев, хотя об этом можно было догадаться лишь по тому, как побледнело ее лицо и засверкали глаза. Брат Кадфаэль, всем своим видом демонстрируя покорность, уселся на завернутый в мешковину узел — так, что полы его рясы укрыли бы этот груз, если бы незваные гости не заметили его и не сочли заслуживающим внимания. Торольд непроизвольно схватился было за рукоятку подаренного Кадфаэлем кинжала, но сдержался и, демонстративно подняв пустые руки, с вызовом посмотрел в глаза Берингару и сделал два шага, чтобы прикрыть Годит от целившихся в нее лучников. Брат Кадфаэль оценил порыв юноши и мысленно улыбнулся. По всей видимости, в таком состоянии Торольду и в голову не пришло, что времени, которое ушло у него на эти два шага, с лихвой хватило бы на то, чтобы стрела нашла свою цель, будь у лучников такое намерение.

— Весьма трогательный жест, — великодушно признал Берингар, — однако едва ли действенный. Сомневаюсь, чтобы это ей помогло. А поскольку все мы здесь люди разумные, совершать героические подвиги нет никакого смысла. Коли на то пошло, на таком расстоянии Мэтью мог бы прошить стрелой насквозь вас обоих, да только проку с этого не было бы никому, включая и меня самого. Придется вам смириться с тем, что здесь условия диктую я.

И Берингар был прав. Его люди были наготове, и в случае любого подозрительного движения могли, не задумываясь, привести его угрозу в исполнение. Очевидно, ни у беглецов, ни у монахов не было ни малейшей возможности изменить соотношение сил в свою пользу. Противников разделяли ярды и ярды, и на таком расстоянии никакой кинжал не мог соперничать в скорости со стрелой. Торольд протянул за спиной руку, чтобы привлечь к себе Годит, но девушка, видно, сейчас не нуждалась в его покровительстве. Она резко увернулась от стремившейся поддержать ее руки и с вызовом шагнула навстречу Хью Берингару.

— Так, стало быть, ты задаешь здесь тон, — требовательно заговорила она, — и как же ты намерен распорядиться мною? Если ты охотился за мной, ну что ж — я в твоей власти. И как ты поступишь? Может быть, ты собираешься настоять на своих правах и жениться на мне, раз уж мы были обручены? Ведь даже если моего отца лишат своих владений, король может отдать наши родовые земли со мной впридачу одному из новых вассалов. Неужто из-за этого я так нужна тебе? Или ты хочешь купить благосклонность Стефана, отдав ему меня как наживку, чтобы заманить в ловушку людей поважнее?

— Ни то и ни другое, — миролюбиво отозвался Берингар.

Он смотрел на ее расправленные плечи и пылающее от негодования и презрения лицо с явным одобрением.

— Должен признать, дорогая, что прежде я никогда не испытывал особого желания на тебе жениться, однако ты сильно изменилась по сравнению с той пухленькой девчушкой, которую я некогда знал. Впрочем, судя по выражению твоего лица, ты скорее согласилась бы на брак с самим сатаной, нежели со мной, к тому же у меня на этот счет есть свои планы, как, наверное, и у тебя. Нет, при том условии, что все присутствующие здесь будут вести себя благоразумно, у нас не будет необходимости ссориться. И для твоего успокоения, Годит, могу добавить, что я вовсе не намерен пускать гончих по следу твоего защитника. С какой стати должен я таить злобу на честного соперника? Особенно теперь, когда я уверен, что ты к нему благосклонна.

Он просто смеялся над ней, и она поняла это. Правда, смех был беззлобный, но ее задело, что это был смех победителя, и не торжествующий, а скорее ироничный, в нем даже чувствовалась симпатия.

Годит отступила на шаг и бросила вопросительный взгляд на брата Кадфаэля, но тот сидел понурившись и опустив глаза. Тогда девушка снова подняла взор и более внимательно посмотрела на Хью Берингара, который все это время с бесстрастным восхищением не отводил от нее своих черных глаз.

— Я верю, — медленно, как бы размышляя, произнесла она, — что ты говоришь искренне.

— В этом нетрудно убедиться! Вы явились сюда за лошадьми для своего бегства. Они ваши! Садитесь и скачите, куда вздумается, — ты свободна, так же как и твой молодой сквайр. За вами никто не погонится. Никто и не знает, что вы здесь — только я и мои люди. Но, — добавил он лукаво, — вы помчитесь туда быстрее, если возьмете с собой только самое необходимое и облегчите ношу бедных лошадок. Этот узел, на котором так удобно, как на камушке, устроился брат Кадфаэль, я сохраню на память о тебе, моя милая Годит, когда мы расстанемся навеки.

Услышав эти слова, девушка едва удержалась от того, чтобы не взглянуть на брата Кадфаэля, но успела взять себя в руки и ничем не обнаружила озарившего ее понимания, хотя внутренне она ликовала. Не выдал себя и стоявший в нескольких шагах от нее Торольд: он тоже сумел скрыть неожиданную радость. Так вот зачем понадобилось подвешивать седельные сумы на дерево возле лесного брода, в миле отсюда, по дороге в Уэльс! Благодаря проницательности и хитроумию брата Кадфаэля они могли с легким сердцем оставить Берингару его добычу: главное — не позволить и проблеску охватившего их восторга вырваться наружу. Это погубило бы всю игру. Сейчас дальнейшее зависело только от поведения Годит. Брат Кадфаэль положился на нее, и это было самое серьезное испытание в ее жизни, проверка ее права на самоутверждение. Ибо их противник был незаурядным человеком — он был совсем не таков, каким она представляла себе его прежде, и на какой-то миг ей подумалось, что, отказываясь от него, она поступает едва ли не столь же великодушно, как и он. Ведь Берингар предоставил ей свободу избрать иной путь и обрести счастье с другим человеком, потребовав взамен всего-навсего мешок золота. И это за двух чудесных лошадок и возможность беспрепятственно добраться до Уэльса! Можно было бы назвать это даром небес, и хотя этот дар исходил от человека, он не становился от этого менее ценным.

— Ты хочешь сказать, — произнесла девушка, но не вопросительно, а утвердительно, — что мы можем ехать!

— И побыстрее, если позволите дать вам совет. Сейчас еще ночь, но время до рассвета пролетит быстро, а вам желательно еще затемно убраться отсюда подальше.

— Я недооценила тебя, — великодушно признала Годит, — я никогда по-настоящему тебя не знала. Ты вправе был добиваться этого приза, но надеюсь, ты понимаешь, что и мы имели право бороться за него. Честная победа и честное поражение — здесь не должно быть места зависти и злобе — согласен?

— Согласен, — ответил восхищенный Берингар, — ты достойный противник, который, кажется, становится опасным для моего сердца, а посему, думаю, этому молодому сквайру лучше поскорее забрать тебя отсюда, пока я не передумал. И раз уж ты оставляешь мне этот груз...

— Что говорить об этом — он твой, — перебил его Кадфаэль, неохотно поднимаясь с мешка, который столь ревностно охранял, — ты выиграл его честно, и мне нечего к этому добавить.

Без особого трепета Берингар окинул взглядом обернутый мешковиной тюк и признал в нем ту самую ношу, которую Кадфаэль принес сюда на своих закорках — у него не возникло и тени сомнений.

— Тогда езжайте, и поторопитесь! У вас в запасе есть еще несколько часов до рассвета.

В первый раз за все это время Хью устремил пристальный, изучающий взгляд на Торольда, но тот выдержал его молча и с восхитительной выдержкой.

— Прошу прощения, сэр, — прервал паузу Берингар, — я не имею чести знать вашего имени.

— Меня зовут Торольд Бланд, я сквайр Фиц Аллана.

— Мне жаль, что мы не были знакомы, хотя вовсе не жаль, что нам не довелось схватиться с оружием в руках, — боюсь, что мне пришлось бы туго.

В целом Берингар был настроен благодушно, довольный тем, что добился своего, и то, что Торольд был покрепче и повыше ростом, его отнюдь не смущало.

— Ну что ж, Торольд, тебе предстоит позаботиться о своем сокровище, а мне — о своем.

Успокоенная Годит, смотревшая на него большими, все еще вопрошающими глазами, промолвила:

— Тогда поцелуй меня на прощание и пожелай мне счастья, как и я желаю тебе.

— От всего сердца, — отозвался Берингар и, взяв ее лицо в ладони, крепко поцеловал девушку. Поцелуй длился, пожалуй, слишком долго, возможно, чтобы подразнить Торольда, но тот смотрел невозмутимо и, похоже, вовсе не был обескуражен. Так могли бы прощаться брат и сестра.

— Теперь на коней, и Бог вам в помощь!

Годит подошла к брату Кадфаэлю и попросила монаха поцеловать ее. В голосе девушки он уловил легкую дрожь, а в глазах увидел и подступавшие слезы, и едва сдерживаемый смех. Слова благодарности, сказанные ею Кадфаэлю и двум другим монахам, были по необходимости кратки — противоречивые чувства владели девушкой, и надо было поспешить, чтобы не выдать себя. Торольд подержал ей стремя, а брат Ансельм легко подсадил Годит в седло. Стремена оказались для нее немного длинноваты, и верзила наклонился, чтобы подтянуть их, а потом глянул на нее украдкой и ухмыльнулся. Годит поняла: он тоже смекнул, что происходит, и втайне смеется вместе с ней. Если бы он и его товарищ были посвящены во все подробности с самого начала, замысел Кадфаэля мог бы и не удастся — вряд ли они сумели бы так убедительно сыграть свои роли. Впрочем, братья были тертыми калачами и быстро сообразили, что к чему.

Торольд вскочил на чалого коня Берингара и с высоты седла окинул взглядом группу людей у ограды. Лучники, опустив луки, стояли в сторонке, с праздным любопытством поглядывая на происходящее, — видно, все это их несколько забавляло. Третий оруженосец распахнул ворота, давая всадникам проехать.

— Брат Кадфаэль, — промолвил Торольд, — я обязан тебе всем и никогда этого не забуду.

— Если думаешь, что обязан мне чем-то, то верни этот должок Годит, — посоветовал Кадфаэль, — и смотри, — добавил он строго, — веди себя подобающим образом, пока не доставишь ее к отцу. Она на твоем попечении, а доверие — священное бремя, не злоупотреби им.

На лице Торольда промелькнула улыбка. Затем он кивнул и выехал вместе с Годит за ворота. Путники пустили лошадей рысью через прогалину и скрылись в тени деревьев. До широкой тропы у брода, где висели седельные сумки, было совсем недалеко. Кадфаэль прислушивался к мягкому перестуку копыт и шелесту ветвей, пока звуки не растаяли в ночной тишине. Когда все стихло, он огляделся и увидел, что все остальные тоже прислушивались в напряженном молчании. Они переглянулись, но никто не находил слов.

— Если она доберется до отца девственницей, — прервал молчание Берингар, — то я ничего не понимаю ни в мужчинах, ни в женщинах.

— А я уверен, — сухо заметил Кадфаэль, — что она приедет к отцу достойной женой доброго человека. По пути отсюда до Нормандии священники попадаются на каждом шагу. Думаю, самым трудным для нее будет убедить Торольда, что он вправе взять ее в жены без благословения отца, — но Годит все равно настоит на своем.

— Ты знаешь эту девушку лучше, чем я, — кивнул Берингар, — я-то ее, можно сказать, совсем не знал. А жаль, — задумчиво добавил он.

— И все же сдается мне, что когда ты впервые увидел ее со мной во дворе обители, ты ее узнал.

— В лицо — да, узнал. Тогда я не был уверен, но не прошло и пары дней, как убедился, что не ошибся. Внешне она не слишком изменилась, хотя в этой одежде и впрямь стала похожа на мальчишку.

Он поймал взгляд Кадфаэля и усмехнулся:

— Да, я действительно явился сюда, чтобы разыскать ее, однако не затем, чтобы передать ее королю, который сделал бы из нее приманку. Не то чтобы она была так уж мне дорога, но я чувствовал, что наша помолвка налагает на меня обязанность — как ты выразился — священное бремя. Родители сговорились за нас, но я считал, что оградить ее от опасности — мой долг.

— Полагаю, — сказал Кадфаэль, — что теперь ты его исполнил.

— Согласен. И никаких обид?

— Никаких. И никаких счетов. Игра окончена.

И сказав это, монах вдруг понял, что сделал все, что мог. Он испытывал приятную усталость, смешанную с чувством облегчения.

— Брат Кадфаэль, ты составишь мне компанию по дороге в аббатство? У меня здесь две лошади. А что до моих парней, то они заслужили отдых, и если эти добрые братья предоставят им ночлег и поделятся куском хлеба, то они смогут не торопясь вернуться и завтра. А чтобы их приняли получше, у меня в седельных сумах найдется мясной паштет да пара фляжек винца. Я их прихватил на тот случай, если бы нам пришлось долго вас дожидаться, правда я не сомневался, что вы появитесь здесь этой ночью.

— У меня было предчувствие, — заметил брат Луи, потирая руки, — что, несмотря на всю эту сумятицу, все уладится наилучшим образом. Мы с удовольствием разделим с этими ребятами вино и паштет и предложим им постели, а если они не против, и партию другую в кости, а то у нас тут обычно компания маловата.

Один из лучников вывел откуда-то из темноты двух оставшихся коней Берингара — рослого, нескладного, серого в яблоках и крепкого коренастого гнедого — после чего монахи и оруженосцы мирно разгрузили снедь и питье. Следуя указаниям Хью, увесистый, завернутый в мешковину тюк водрузили на круп серой в яблоках лошади, уравновесили и закрепили с помощью кожаных ремней брата Ансельма, приготовленных для других всадников.

— Конечно, и гнедой мог бы взять этот груз, — сказал Берингар, — но этот коняга даже не заметит, что на него что-то навьючили. С ним нужна твердая рука, он норовистый и плохо слушается узды, но я привык к нему. По правде говоря, я даже люблю его. Я расстался с двумя лошадьми, которых, наверное, стоило бы сохранить, но этот неслух больше по мне. Мы с ним два сапога пара, он достойный противник, и я его ни на какую другую лошадь не променяю.

Берингар не мог бы лучше выразить то, что думал сейчас Кадфаэль о нем самом: «Этот ретивый строптивец как раз по мне — я бы его ни на кого не променял. Он вел свою собственную игру — щедро пожертвовал двух дорогих коней, чтобы вернуть свой долг невесте, которая никогда в действительности не была ему нужна, и проявил завидное хитроумие, пошел на всевозможные ухищрения и уловки, чтобы, не причинив девушке вреда, завладеть сокровищами. Он не за Годит охотился — ему нужна была честная добыча. Ну что ж, век живи — век учись! Не всегда с ходу разберешься в человеке».

Они ехали рядом той же дорогой, что в прошлый раз, и держались даже более по-дружески, чем тогда. Путь был неблизким, и удобная тропа неспешно ложилась под копыта коней. Теплая, ласковая и мирная ночь словно бросала вызов жестокому и бурному времени, как нечто постоянное — суетному и преходящему.

— Боюсь, — сочувственно проговорил Хью Берингар, — что тебе из-за меня пришлось пропустить не одну службу. Вот и сегодня: не встрял бы я, ты, глядишь, и обернулся бы к полуночи. Так что мне по справедливости полагается разделить с тобой епитимью.

— А мы с тобой, — загадочно улыбнулся Кадфаэль, — уже ее делим. И более подходящей компании для этого я и пожелать бы не мог. Не будем торопиться — нечасто выпадает такая благодатная ночь и такая приятная прогулка, да еще когда все завершилось благополучно и с миром.

Некоторое время они ехали молча и каждый думал о своем. Но затем нити их мыслей, по-видимому, пересеклись, ибо Берингар уверенно заявил:

— Ты будешь скучать по ней. — Слова эти прозвучали с неподдельной симпатией — видно, те несколько дней, когда Берингар наблюдал за ними, о многом ему сказали.

— Как от сердца оторвал, — признался Кадфаэль, но без уныния, — ну да свято место пусто не бывает. Она чудная девушка, и была к тому же славным парнишкой, если можно так выразиться. Все схватывала на лету, и в работе, и в учении усердия ей не занимать. Надеюсь, что и жена из нее выйдет такая же хорошая. А парень тот — ей достойная пара. Ты верно приметил, что с одним плечом у него неладно. Стрела королевского лучника задела его, да так, вырвала кусочек мяса из плеча. Ну да со временем все заживет. Годит об этом позаботится. Даст Бог, они благополучно доберутся до Франции.

Монах помолчал, и после минутного размышления спросил с откровенным любопытством:

— Скажи; а что бы ты стал делать, если бы кто-нибудь из нас не подчинился тебе и затеял потасовку?

Хью Берингар рассмеялся:

— Думаю, что тогда я бы выглядел законченным идиотом, ведь мои люди стрелять бы не стали. Впрочем, лук сам по себе убедительный довод — мог же в конце концов такой опасный человек, как я, угрожать всерьез. А что — ты и вправду не верил, что я способен причинить девушке зло?

Кадфаэль поразмыслил над тем, стоит ли сейчас отвечать откровенно, и нашелся:

— Может, поначалу и верил, но довольно скоро понял, что это не так. Твои лучники подстрелили бы ее прежде, чем Торольд успел бы ее заслонить. Нет, на сей счет я сомневался недолго.

— И тебя не удивляет то, что я знал, какую именно ношу ты принес на ферму и с какой целью ты туда сегодня ночью явишься?

— А ты меня, пожалуй, уже ничем не удивишь, — отозвался Кадфаэль. — Я догадался, что ты следовал за мной от самой реки в ту ночь, когда я тащил узел на ферму. А еще — что ты уговорил меня спрятать твоих лошадей с двойной целью: во-первых, чтобы побудить меня достать и перенести туда припрятанное золото, а во-вторых, чтобы дать возможность молодой парочке сбежать, оставив сокровища здесь. Чтобы и волки были сыты, и овцы целы — это как раз в твоем духе. А почему ты был так уверен, что мы явимся сегодня ночью?

— А потому что на твоем месте я бы спровадил их отсюда как можно быстрее, а именно сегодняшняя ночь — самое благоприятное время, когда только что ничем закончилась эта облава. Ты был бы дураком, если бы упустил такой случай. А то, что ты не дурак, брат Кадфаэль, я давно усвоил.

— Да, у нас много общего, — согласился Кадфаэль. — Но ответь мне вот на какой вопрос. Когда ты убедился в том, что эта кругленькая сумма находится на ферме, почему ты сразу не забрал это добро, которое везешь сейчас, и не довольствовался этим? Ты мог бы оставить лошадей, и пусть бы дети пустились в путь без поклажи, что в итоге и получилось.

— А мог бы я тогда спать спокойно? Каково было бы мне, если бы я не примирился с Годит, а отпустил ее во Францию с убеждением, что я ей враг, и мало того, подлец, способный продать свою нареченную... Нет, это не по мне. Я хотел честно добиться цели — так, чтобы она не затаила на меня злобы. А кроме того, я не лишен любопытства. Хотелось мне посмотреть, что за парень ей приглянулся. Сокровища все равно бы без тебя никуда не делись — что мне было беспокоиться. А такой ход принес лучший результат.

— Это уж точно, — с чувством сказал Кадфаэль.

Они выехали на опушку леса, где проходила дорога на Саттон, и свернули на север, к часовне Святого Жиля, дружески беседуя, что каждый из них находил вполне естественным.

— На сей раз, — промолвил Берингар, — мы наконец-то въедем в ворота открыто, как добропорядочные члены монастырской семьи, хотя, может быть, время для этого и не самое подходящее. И если ты не против, давай отвезем этот тюк прямо в твой сарайчик в саду. Там и пересидим остаток ночи, да посмотрим, что тут у нас припрятано. Мне, знаешь ли, хотелось бы взглянуть, как жила Годит на твоем попечении, да в каких умениях ты ее наставлял. Интересно, далеко ли они успели отъехать?

— Полпути до Пулли, а может, и еще дальше. Там дорога по большей части хорошая — можешь сам съездить и убедиться. А ты ведь справлялся о Годит в городе, верно? У Эдрика Флешера. У Петрониллы вообще-то сложилось о тебе не лучшее мнение.

— Ну еще бы, — согласился Берингар, — конечно. Она меня с самого начала невзлюбила — и то сказать, разве мог кто-нибудь быть достаточно хорош для ее дитяти? Ну да Бог с ней — теперь ты сможешь ее успокоить.

Они добрались до погруженного в безмолвие аббатского предместья и поехали по улице между домами — нигде в окнах не было света, и цокот копыт гулким эхом отдавался в ночной тишине. Несколько встревоженных жителей приоткрыли окна, чтобы взглянуть на нарушителей спокойствия, но те ехали неспешно и выглядели так мирно, что никто не заподозрил их в дурных намерениях, и осторожные горожане вернулись в свои постели.

Наконец они подъехали к воротам обители. Привратник слегка удивился, когда его разбудили в такой поздний час, но он узнал обоих всадников и решил, что они, по всей вероятности, выполняли какое-то тайное поручение — обычное дело в нынешние смутные времена. Он был стар и нелюбопытен, и уснул снова прежде, чем они добрались до конюшни. Как и положено, Кадфаэль и Хью прежде всего позаботились о лошадях, и только после этого направились со своей поклажей в сарай.

Взвалив груз на спину, Берингар скорчил недоуменную гримасу:

— И ты тащил это на горбу всю дорогу? — спросил он с удивлением.

— Ну да, — ответил Кадфаэль, — ты же сам видел.

— Тогда, замечу, ты повел себя благородно. А может, донесешь этот тюк до места — тут недалеко, да и дело тебе привычное.

— Нет уж, не возьмусь я за это, — промолвил монах, — добро твое, ты им и занимайся.

— Этого-то я и боялся, — хмыкнул Берингар.

Он был в прекрасном настроении: ему удалось утвердиться в собственных глазах, оправдаться перед Годит и завладеть желанной добычей. Несмотря на худощавое сложение, Хью обладал значительной силой, что трудно было предположить, глядя на его стройную фигуру. До сада Кадфаэля он донес поклажу без особых усилий.

— Где-то тут у меня завалялись кремень и трут, — пробормотал Кадфаэль, заходя в сарайчик. — Погоди-ка, пока я зажгу свет, а то в темноте можно наткнуться на склянку — у меня их здесь полно.

Монах на ощупь нашел свою коробочку, высек искру на свернутую обугленную ткань и зажег плавающий фитилек в маленькой плошке с маслом. Огонек занялся и выровнялся: его тонкий колеблющийся язычок заплясал, отбрасывая тусклый свет на причудливые очертания бесчисленных ступок, склянок, фляжек и связки сушившихся трав, наполнявших воздух всевозможными ароматами.

— Да ты алхимик, — зачарованно протянул Берингар. — Видно было, что это зрелище произвело на него впечатление. — А может, еще и колдун? — Он опустил свою ношу на пол и с нескрываемым интересом огляделся по сторонам. — Здесь, значит, она проводила ночи. — Взгляд его упал на постель, оставшуюся измятой после беспокойного сна Торольда. — Вот как ты все для нее устроил. Наверное, в первый же день выяснил, кто она такая?

— Ну, это было не так уж трудно — я долго жил в миру. А вот не хочешь ли отведать моего винца — я делаю его из груш, когда урожай хорош.

— Охотно! Я выпью за то, чтобы ты всегда одолевал любого соперника, кроме Хью Берингара.

Молодой человек встал на колени и развязал веревку, скреплявшую мешковину. Из одного мешка был вынут второй, из второго — третий. В движениях Берингара не чувствовалось особого возбуждения или алчности — скорее нетерпеливое любопытство. Из третьего мешка вывалился плотный сверток темной материи, который, упав, развернулся. Под темной материей показалась белая ткань рубахи, и по полу раскинулись рукава — их-то уж ни с чем нельзя было спутать. Из рубахи вывалились два здоровенных камня, свернутый кожаный ремень, короткий кинжал в потертых кожаных ножнах, а последним выкатилось что-то маленькое и твердое и, поблескивая в свете фитиля серебристо-золотистыми переливами, замерло у ног Берингара. И это было все.

Берингар стоял на коленях ошеломленный и растерянный. Его черные брови полезли на лоб, глаза округлились, он остолбенел и некоторое время был не в силах вымолвить ни слова. Но ничего, кроме удивления, на его выразительном лице прочесть было нельзя — ни ужаса, ни смятения, ни вины. Затем он наклонился, развернул представшие его взору таинственные одеяния, окинул их беглым взглядом и уставился на камни. Брови его заплясали и затем вернулись на свое обычное место, а в глазах засветился огонек понимания. Он посмотрел на Кадфаэля и, не вставая с колен, залился громким, неподдельным смехом. Хохот сотрясал все его тело, так что даже гирлянды трав заколыхались над его головой. Хороший смех, искренний, буйный, бьющий через край, такой заразительный, что Кадфаэль, не удержавшись, подхватил его.

— А я еще сочувствие тебе выражал, — задыхаясь от смеха, вымолвил Берингар, вытирая слезы тыльной стороной ладони, словно дитя, — утешал тебя, надо же, а ты для меня вон что припас. Каким же я был глупцом, думал, что сумею тебя перехитрить, хотя ведь уже видел, что ты за человек.

— Давай, пей до дна, — упрашивал его Кадфаэль, протягивая наполненную чашу, — за то, чтобы ты всегда одолевал любого соперника, кроме брата Кадфаэля.

Берингар принял чашу и осушил ее от души:

— Что ж, ты это заслужил. Хорошо смеется тот, кто смеется последним, но и я хорошо посмеялся, лучше, наверное, и не доведется. Но как же ты все это устроил? Я ж не сводил с тебя глаз — ты на самом деле вытащил наверх то, что утопил этот парень — я слышал, как ты поднимал тюк, как вода стекала с него на камень.

— Ну да, так я и сделал. Вытащил и опустил снова, но только тихонько. Вот этот узел уже лежал наготове в лодке, а тот, другой, Годит с Торольдом подняли из воды, когда мы с тобой уже порядком отошли.

— Значит, это теперь у них? — посерьезнев, спросил Берингар.

— У них, конечно. А они, надеюсь, уже добрались до Уэльса и теперь находятся под защитой Овейна Гуинеддского.

— Выходит, все это время ты знал, что я слежу за тобой...

— Я знал, что ты будешь следить, если настроился заполучить сокровища. Больше никто не мог бы вывести тебя на них. А коли никак не избавиться от слежки, — назидательно промолвил Кадфаэль, — единственное, что остается, — воспользоваться этим.

— Как ты и поступил, — эхом отозвался Берингар. — Мои сокровища! — И он снова рассмеялся. — Что ж, теперь я лучше понимаю Годит. При честной победе и честном проигрыше не должно быть места зависти и злобе — и не будет!

Он снова, уже более трезвым взглядом, окинул разбросанные по земляному полу вещи, нахмурился и поднял глаза на Кадфаэля.

— Мешки, да и камни для веса — это понятно. Ну а это зачем? Какое отношение имеют ко мне все эти вещи?

— Я вижу, ты не узнал ни одной из них. К счастью для нас обоих, они не имеют к тебе ни малейшего отношения. Это, — сказал монах, наклоняясь, чтобы поднять и расправить рубаху, штаны и тунику, — одежда, которая была на Николасе Фэнтри в ту ночь, когда его задушили в лесной хижине под Франквиллем и бросили вместе с казненными в замковый ров, чтобы скрыть это злодеяние.

— Тот самый лишний труп, — тихо произнес Берингар.

— Тот самый. Торольд Бланд ехал вместе с ним, но они разлучились — тогда-то это и произошло. Убийца и его поджидал, но с Торольдом у него вышла промашка. Паренек вывернулся и унес ноги вместе с сокровищами.

— Эту часть истории я знаю, — признался Берингар, — это последнее, о чем вы с ним говорили в тот вечер на мельнице, больше я ничего не успел услышать.

Он долго смотрел на лежавшие на полу темно-коричневые штаны и тунику из грубой красновато-коричневой ткани, которые служили лучшим одеянием молодому сквайру. Потом он поднял глаза и внимательно посмотрел на Кадфаэля — ему уже было не до смеха.

— Теперь я понимаю. Ты положил все это в мешок, чтобы захватить меня врасплох, чтобы я выдал себя, содрогнулся, увидев это вместо того, на что я рассчитывал. Конечно — ведь это случилось в ночь после падения города, а я, помнится, выезжал тогда из аббатства, да еще и в одиночку. И в городе я в тот день побывал, и, если по правде, действительно вызнал у Петрониллы куда больше, чем она думала. Услышал я и о том, что двое молодцов во Франквилле дожидаются темноты, чтобы отправиться в путь. Вообще-то я подслушивал, чтобы выведать что-нибудь о Годит, и кое-что узнал и о ней. Понятно, что я попадаю под подозрение. Но неужели я кажусь тебе человеком, способным пойти на такое подлое убийство только затем, чтобы завладеть побрякушками, которые эти дети везут сейчас в Уэльс?

— Побрякушками? — мягко и задумчиво переспросил Кадфаэль.

— О, иметь их приятно и полезно — это мне известно. Но когда уже имеешь столько, что хватает на все твои нужды, то все остальное — не более, чем побрякушки. Золото нельзя ни съесть, ни надеть, ни прокатиться на нем верхом, оно не укроет от дождя и стужи, на нем не исполнишь музыку, его нельзя читать как книгу и любить как женщину.

— Но с его помощью можно купить благосклонность короля, — добродушно возразил Кадфаэль.

— А король и так ко мне благосклонен. Конечно, советники нашептывают ему разное, и он их слушает, но при этом и сам в состоянии распознать дельного человека. И если порой, в порыве ярости, он требует не совсем подобающих услуг, то сам же презирает тех, кто оказывает их с такой раболепной поспешностью, что не дает ему времени опомниться от гнева. Я был в его лагере в тот вечер, он принял меня на службу с тем, чтобы я правил своими замками и оберегал границу, собирал средства и набирал людей, что мне вполне подходит. Да, я был не прочь завладеть казной Фиц Аллана, но и лишиться ее — не велика для меня потеря. Главное — борьба, а она была захватывающей.

Итак, Кадфаэль, ответь мне, похож ли я на человека, который способен, набросившись сзади, удушить ближнего своего ради денег?

— Нет! Подозрения у меня были, поскольку существовали обстоятельства, позволявшие считать это вероятным, но я это давно уже из головы выкинул. Ты не такой человек. Ты ценишь себя слишком высоко, и не уронил бы своего достоинства ради такого пустяка, как золото. Прежде чем устроить сегодняшнее испытание, я уже был полностью уверен, что ты хочешь избавить Годит от опасности — неспроста ты всячески подталкивал меня к тому, чтобы я убрал ее подальше. Ну а попытаться заодно разжиться золотишком — что же тут дурного. Нет, ты не тот человек, которого я ищу. Не так уж много, — рассудительно добавил Кадфаэль, — могу я назвать вещей, на которые ты точно не способен, но вот убийство из-за угла точно относится к их числу. Этого от тебя никак нельзя ожидать — теперь-то я тебя знаю. Что ж, значит, ты мне ничем помочь не можешь, раз ничего не узнаешь из этих вещей.

— Узнаю — нет, это не то слово, — Берингар поднял желтый топаз в обломанной серебряной оправе в виде когтя и задумчиво повертел его в руках. Он поднялся и понес камень к лампадке, чтобы рассмотреть получше.

— Я раньше никогда его не видел. Но... может быть, кое-что я о нем и знаю. Я был с Элин, когда она готовила к погребению тело брата. Все его вещи она собрала и отдала — да, кажется, тебе и отдала, чтобы ты раздал их как милостыню. Все, кроме рубахи, которая пропиталась его смертным потом. Так вот, она упомянула о том, чего там не было, хотя и должно было быть. Не нашлось кинжала, который в их семье передавался по наследству старшему сыну и вручался в день совершеннолетия. Элин описала мне этот кинжал, и насколько я понял, эфес его был украшен именно таким камнем. — Берингар сдвинул брови и поднял глаза. — Где ты нашел его? Неужто на мертвом теле.

— Нет. Он был вдавлен в земляной пол, по которому катались, схватившись Торольд и убийца. Но он отломался не от кинжала Торольда, а от оружия того, другого.

— Ты хочешь сказать, — воскликнул ошеломленный Хью, — что это брат Элин убил Фэнтри? Неужели ей придется вынести еще и это?

— Тебе, кажется, изменило чувство времени, — успокаивающе возразил Кадфаэль, — к тому моменту, когда был убит Николас Фэнтри, Жиль Сивард был мертв уже несколько часов. Нет, не бойся, в этом нельзя обвинить брата Элин. Скорее всего, тот, кто убил Николаса Фэнтри, перед этим обобрал тело Жиля Сиварда и отправился подстерегать свою жертву с этим кинжалом — постыдной добычей мародера.

Неожиданно Берингар сел на лавку, на которой не так давно спала Годит, и обхватил голову руками:

— Ради Бога, Кадфаэль, дай мне еще вина, а то что-то я совсем перестал соображать.

Чаша была наполнена, и Хью жадно осушил ее, а потом снова взял в руки топаз и задумался, взвешивая его на ладони.

— Итак, мы можем составить некоторое представление о том человеке, который тебе нужен, — задумчиво произнес он. — Вне всякого сомнения, он находился в замке, когда там творилось это черное дело, именно там он и завладел прекрасным кинжалом, от которого отломилась эта штуковина. Но он ушел оттуда до завершения казни, поскольку она затянулась за полночь, а он к тому времени, похоже, уже затаился в засаде по другую сторону от Франквилля. Когда же он выведал их планы? Может быть, один из этих бедняг перед казнью попытался купить себе жизнь, выдав их? Очевидно, тот человек был там, когда началась казнь, но ушел задолго до того, как она закончилась. Прескот был там — это точно. Биллем Тен Хейт тоже находился в замке со своими фламандцами — они-то этим и занимались. Курсель, как я слышал, удрал оттуда при первой возможности и предпочел заняться более чистым делом — обшаривать город в поисках Фиц Аллана. Думаю, его можно понять.

— Не все фламандцы говорят по-английски, — указал Кадфаэль.

— Не все, но некоторые говорят. И из девяносто четырех приговоренных больше половины говорили по-французски. Кто-нибудь их этих наемников вполне мог прибрать к рукам кинжал. Вещь ценная, а покойнику все равно уже не потребуется. Кадфаэль, ты уж мне поверь, я к этому делу отношусь точно так же, как ты. Такая смерть не должна остаться неотомщенной. Как ты считаешь: раз уж мы знаем, что это не принесет ей позор и новое горе, — может, мне показать этот камень Элин? Тогда мы точно удостоверимся, от того ли он кинжала.

— Думаю, это можно сделать, — согласился Кадфаэль. — Коли ты не против, встретимся здесь снова после капитула — если, конечно, на меня не наложат такую епитимью, что я сгину с глаз людских на неделю.

Дела, однако, обернулись совсем иначе. Если кто и заметил, что Кадфаэль пропустил несколько служб, то перед собранием капитула об этом начисто позабыли, и никто, даже приор Роберт, ни в чем его не упрекнул и не потребовал покаяния. Ибо теперь, после такого печального и тревожного дня, назревало новое событие, которое несло с собой надежду. Король Стефан, пополнив запасы провизии, разжившись лошадьми и набрав солдат, готовился выступить на юг, к Ворчестеру, чтобы попытаться сокрушить западную твердыню графа Роберта Глостерского, сводного брата императрицы Матильды и ее преданного приверженца. Авангарду войска Стефана предстояло двинуться на следующий день, а сам король с охраной и свитой собирался со дня на день перебраться в Шрусберийский замок, чтобы лично осмотреть цитадель, прежде чем отправиться следом за головным отрядом. Он был весьма доволен тем, как прошел сбор провианта, и, желая положить конец всем обидам, пригласил в замок к своему столу аббата Хериберта и приора Роберта. Король ждал их сегодня вечером, и ясно, что в такой день все мелкие прегрешения были забыты напрочь.

Благодарный судьбе, Кадфаэль вернулся в свой сарайчик, завалился на постель Годит, заснул и сладко спал, пока его не разбудил Хью Берингар. Лицо молодого человека было серьезным и усталым, но спокойным. В руке он держал топаз.

— Это ее камень. Она обрадовалась, увидев его, и сразу признала. Я думаю, двух таких быть не может. Сейчас я собираюсь в замок, ибо королевская свита уже переезжает туда, и Тен Хейт с фламандцами тоже. Кем бы ни был человек, укравший кинжал у мертвого Жиля, я хочу его найти. Думаю, что тогда нам недолго придется искать убийцу. Кадфаэль, а ты можешь устроить так, чтобы аббат Хериберт взял тебя сегодня вечером в замок? Кто-то все равно должен его сопровождать — так почему бы не ты? Он ведь сам нередко обращается к тебе — по-моему, он охотно исполнит твою просьбу. Тогда ты будешь рядом на тот случай, если мне найдется, что тебе сказать.

Брат Кадфаэль зевнул, промычал что-то и неохотно открыл глаза. Смуглое молодое лицо с резкими чертами склонилось над ним — решительное и мрачное лицо охотника. Да, он заполучил серьезного союзника.

— Конечно, ты заслуживаешь вечного проклятия и геенны огненной за то, что не даешь мне спать, — но я постараюсь устроить так, как ты просишь.

— Ты первый занялся этим делом, — с улыбкой

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒