Глава восьмая

Глава восьмая

В понедельник перед рассветом королевские военачальники разослали небольшие патрули, чтобы перекрыть все дороги из Шрусбери, тогда как другие отряды вступили в город и приготовились методично прочесать каждую улицу и каждый дом. Среди горожан ходили слухи, что за этим повальным обыском кроется нечто большее, нежели просто набор провианта и лошадей, хотя никто не сомневался в том, что, выполняя приказ, королевские вояки не упустят ни одного завалящего зернышка и ни одной захудалой клячи.

— Все указывает на то, что девушка скрывается где-то неподалеку, — настаивал Прескот. Он явился к королю с докладом после того, как выяснил о беглянке все, что мог. — Известно, что бродившая у реки лошадь, которую мы поймали, из конюшен Фиц Аллана, и тот парень, которого мы загнали в Северн, наверняка был не один, хотя нам и не удалось обнаружить его сообщника. В одиночку девушка не сумела бы далеко уйти. Все ваши советники сходятся в одном: никоим образом нельзя допустить того, чтобы она ухитрилась скрыться. Ведь если мы ее захватим, Эдни непременно вернется, чтобы ее выкупить. Посудите сами: это его единственное дитя. А может быть, удалось бы заманить даже Фиц Аллана: он скорее явился бы к нам, чем постыдно покинул в беде девушку, которой угрожает смерть.

— Смерть? — эхом отозвался вспыливший король. — Да неужто я стал бы посягать на ее жизнь? Кому это в голову пришло?

— Для того, кто хорошо знает вашу милость, — сухо заметил Прескот, — конечно, было бы нелепостью даже говорить о чем-то подобном, но для одолеваемого тревогой отца такая угроза может показаться вполне реальной. Само собой разумеется, что ваша милость не сделает ей ничего дурного. На самом деле нет нужды причинять вред и ее отцу, и даже Фиц Аллану — достаточно и того, что они попадут к нам в руки. Однако вашей милости следует понимать: мы должны сделать все возможное, чтобы не дать им укрыться во владениях императрицы. Речь идет уже не о том, чтобы сквитаться за Шрусбери, просто здравый смысл заставляет заботиться о сохранении собственных сил и об ослаблении противника.

— Все это верно, — нехотя признал Стефан. Гнев короля поостыл, и им овладела привычная беспечность, если не сказать леность. — Но выслеживать девушку мне все равно не по нраву, — заявил король, и тут же вспомнил, что он сам велел молодому Берингару выследить свою суженую, обещая взамен королевскую благосклонность. А молодой человек, при всей своей почтительности и услужливости, особого рвения в этих поисках не проявил. «Пожалуй, — подумал Стефан, — он уже в то время понял, чего я хочу на самом деле».

— Причинять ей зло нам ни к чему, — продолжал Прескот, — но когда она окажется в наших руках, никто не выступит против вашей милости под знаменем ее отца, а скорее всего, и под знаменем его сеньора. А коль скоро их вассалы не поддержат Матильду, вы избавите себя от многих хлопот и сбережете жизни многих своих соратников. Такой возможностью пренебрегать нельзя.

Совет был разумный, и король это понял. Никаким оружием не следует пренебрегать, а Эдни можно будет отправить в темницу — пусть там о многом поразмыслит. Обходиться с ним будут не слишком сурово, но и сбежать не дадут.

— Хорошо, — согласился король, — ищите, да ищите как следует.

Розыск и впрямь был подготовлен весьма тщательно. Адам Курсель со своими людьми и отрядом фламандцев нагрянул в аббатство, тогда как Виллем Тен Хейт отправился вперед и выставил сторожевой пост у часовни Святого Жиля, чтобы опрашивать каждого путника и осматривать каждую подводу, выезжавшую из города, а кроме того, распорядился расставить часовых по всем тропкам и у всех переправ вдоль берега реки.

Адам Курсель, хоть и не грубо, однако довольно бесцеремонно занял ворота аббатства и распорядился немедленно их закрыть, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. Уже рассвело и оставалось минут двадцать до заутрени. Все было проведено без особого шума, но приор Роберт заметил необычную суету у ворот, на которые выходило окно его кельи, и поспешно спустился, чтобы выяснить, в чем дело.

Курсель учтиво поклонился приору и обратился к нему с почтительной просьбой, без которой, впрочем, мог и обойтись. Любезность его никого не обманула, однако слегка смягчила негодование приора.

— Сэр, — пояснил Курсель, — согласно приказу его милости короля Стефана я уполномочен просить вас обеспечить моим людям беспрепятственный допуск во владения обители, где им надлежит изъять для нужд королевского войска десятую часть всех монастырских припасов, а также всех годных под седло лошадей, если они не принадлежат тем, кто состоит на королевской службе. Помимо того, мне поручено тщательно осмотреть монастырь и расспросить всех о девушке по имени Годит Эдни, дочери изменника Фалька Эдни, которая, как полагают, скрывается здесь, в Шрусбери.

Приор Роберт поднял тонкие серебристые брови и наморщил длинный аристократический нос:

— Едва ли вы можете рассчитывать найти упомянутую девицу в наших владениях. Ручаюсь, что в странноприимном доме таковой нет, а это единственное место в обители, где допускается пребывание особ женского пола.

— Уверяю вас, сэр, что это пустая формальность. Однако мне предписано осмотреть все монастырские здания без исключения.

Поодаль молча, настороженно прислушиваясь к разговору, стояли монастырские служки да пара юных послушников с сонными глазами. Наставник послушников, явившийся, чтобы загнать отбившихся неслухов обратно в помещение, забыл, зачем пришел, и застыл, боясь пропустить хоть слово.

— Обо всем этом следует без промедления известить отца аббата, — с поразительной выдержкой заявил приор, и тут же повел Курселя в покои Хериберта.

Фламандцы уже закрыли ворота и выставили часовых, собираясь, не откладывая, заняться опустошением амбаров и конюшен.

Брат Кадфаэль, который две ночи подряд блуждал по окрестностям, воспользовался тем недолгим временем, что оставалось для отдыха, и заснул так крепко, что проспал начало вторжения. Его разбудил лишь колокол, призывавший к заутрене, — предпринимать что-либо было уже поздно. Оставалось только поспешно одеться да вместе с остальными братьями идти в церковь. И лишь увидев осторожно перешептывающихся монахов, слоняющихся у ворот фламандцев, переглядывающихся притихших и растерянных послушников, и услышав деловитый шум и клацанье копыт, доносившееся с конюшенного двора, он понял, что угодил в водоворот событий и упустил инициативу из рук. Ибо среди перепуганных мальчуганов, столпившихся у церкви, не было и следа Годит.

Как только окончилась служба и Кадфаэль освободился, он помчался в сад, к своему сарайчику. Дверь не была заперта на засов, а открыта настежь, открывая взгляду выстроившиеся в безукоризненном порядке ступки, бутыли и гирлянды сушившихся трав. Одеяла с лавки были убраны и на ней сиротливо стояла корзинка с недавно собранной лавандой да пара склянок. Годит и след простыл: ее не было ни в сарае, ни в саду, ни на гороховом поле у ручья, на краю которого высилась куча сухих, бледных, как льняная кудель, стеблей, дожидавшихся, когда их отправят на сеновал. Нигде не было видно ни здоровенного, обернутого во влажную мешковину свертка, который наверняка провел ночь под грудой побелевших стеблей, ни маленькой лодки, которая должна была быть перевернута и старательно укрыта.

И лодка, и сокровища Фиц Аллана, и Годит — словно сквозь землю провалились.

Годит проснулась незадолго до заутрени с гнетущим ощущением лежащего на ней теперь нелегкого бремени ответственности и, еще не ведая тревоги, вышла на улицу — взглянуть, что происходит у ворот. Хотя особого шума не было, в воздухе повисла какая-то напряженность, да и в звуках доносившихся голосов не слышалось благолепного монашеского спокойствия, и она насторожилась. Девушка уже собралась выйти из-за ограды сада, когда увидела, как фламандцы спешиваются и закрывают ворота, а Адам Курсель шагает навстречу приору.

Она оцепенела, услышав, как холодный голос произнес ее имя. Если они решились обыскать даже святую обитель, подумала Годит, то непременно до нее докопаются. Когда ее, как и всех остальных мальчиков, начнут допрашивать, и она окажется под прицелом враждебных, испытующих глаз — ей этого не выдержать. А когда они найдут ее, то, скорее всего, на этом не остановятся, а в конце концов доберутся и до сокровищ. Кроме того, надо подумать и о брате Кадфаэле, и о Торольде. Торольд, благополучно проводив ее с казной до сарая, послушно вернулся на мельницу. Прошлой ночью она чуть было не попросила его остаться с ней, а теперь была рада, что он ушел, и между ним и врагами лежит пойма Гайи. За спиной у него лес, и чутьем его Бог не обидел: если заподозрит неладное — успеет унести ноги.

Прошедшая ночь пролетела как в невыразимо сладком, полном захватывающих приключений сне. Затаив дыхание, отсиживались они в укрытии, пока Кадфаэль не увел подальше от моста неотступно следовавшую за ним тень, а потом отвязали маленькую лодчонку, подняли промокшие седельные сумы и переложили их в сухие мешки, чтобы сделать сверток похожим на тот, что унес на плечах Кадфаэль. Они выбирали цепь, стараясь удерживать ее подальше от каменной опоры, чтобы она не звякнула, и руки их соприкасались.

Потом, бесшумно орудуя веслом, они отогнали лодку кратчайшим путем вверх по течению, к ручью, а затем по ручью — к гороховому полю.

«Спрячьте и лодку, — наставлял их Кадфаэль, — если представится случай, она потребуется нам уже завтра ночью».

Прошедшая ночь была волнующим сном, а теперь настало пробуждение, и лодка нужна была ей сейчас, немедленно.

Связаться с братом Кадфаэлем, чтобы получить от него указания, не было никакой возможности, но то, что было ей доверено, следовало убрать отсюда без промедления, и конечно же, она не могла пронести тюк через монастырские ворота. Некому было подсказать ей, что делать. Слава Богу, фламандцы как будто не собирались сразу осматривать сады, пока не обшарят конюшни, амбары и склады, а значит, у нее есть в запасе немного времени.

Не мешкая Годит поспешила в сарайчик, свернула свои одеяла и спрятала их под лавкой, за рядом склянок, кувшинов и ступок — и, превратив таким образом постель в обычную полку для хитрых снадобий Кадфаэля, распахнула дверь, впустив в помещение утренний свет. Затем она бросилась к куче стеблей и вытащила из укромного места лодку и тюк, обернутый в мешковину. К счастью для нее, легкая лодчонка без труда скользила по скошенному полю, и Годит отволокла ее к берегу и столкнула в ручей. Потом она вернулась за сокровищами и втащила тюк на борт. До прошлой ночи ей ни разу не приходилось плавать на такой лодке, но Торольд научил ее грести, да и плавное течение ручья помогало девушке.

Годит уже сообразила, как ей поступить. Надежды спуститься к Северну незамеченной у нее не было: раз уж обыскивают всю округу, то наверняка выставят караулы на главной дороге, у моста, а возможно, разошлют разъезды и вдоль берегов. Но неподалеку от того места, где она пустилась в путь, направо от ручья, тянулась широкая протока, которая вела к пруду у главной монастырской мельницы. Поток воды из этого канала приводил в движение мельничное колесо и, растратив свою силу на вращение жерновов, пройдя через пруд, вновь сливался с ручьем, устремляясь к Северну.

Сразу за мельницей располагалось три дома милосердия с маленькими садами, спускавшимися к воде, а еще три таких же дома заслоняли пруд от взгляда со стороны. Дом, который стоял рядом с мельницей, был предоставлен Элин Сивард. Правда, Курсель говорил, что будет искать беглянку повсюду, но если во владениях аббатства и было место, посещение которого станет не более чем формальным визитом, то это, разумеется, дом, в котором остановилась эта девушка.

«Что с того, что мы с ней по разные стороны, — подумала Годит, неумело, но упорно подгребая веслом у поворота и выплывая на широкую гладь. — Нет, она не отдаст меня на растерзание, это на нее не похоже — достаточно взглянуть на ее лицо. Да и кто сказал, что мы по разные стороны? Может быть, сейчас мы вообще ни на чьей стороне. Она все, что имела, отдала королю, а тот повесил ее брата. А мой отец — он поставил на карту свою жизнь и владения ради императрицы, но я сомневаюсь, что она вспомнит о нем и ему подобных, если добьется своего. Уверена, что брат был для Элин дороже, чем когда-нибудь станет король Стефан, а про себя я знаю, что люблю отца и Торольда куда сильнее, чем императрицу Матильду. Жаль, что сын старого короля утонул, когда его корабль пошел ко дну, а то не было бы никакого спора о наследстве, и Стефан с Матильдой и сами бы сидели спокойно в своих землях, и нас в покое оставили».

Мельница высилась справа от нее, но сегодня колесо не вращалось, поток воды свободно переливался в лежащий за мельницей пруд и возвращался назад, к ручью. Берег здесь был отвесный, высотой около двух футов — сюда, очевидно, подсыпали земли, чтобы было побольше места для тянувшихся вдоль воды садов, но если ей удастся выбросить узел на берег, тогда она, пожалуй, сумеет вытащить и лодку. Годит ухватилась за торчавший из земли корень склонившейся над водой ивы, обмотала вокруг нее веревку, и наконец решилась подтянуть лодку вплотную к берегу. Узел был слишком тяжел для нее, но девушка перекатила его на распор кожаной лодки и в результате смогла обхватить его обеими руками. Но при этом Годит едва смогла дотянуться до ровного, поросшего травой края берега, не слишком накреняя лодку. С трудом ей удалось вытолкнуть сверток на сушу — так, чтобы он лежал надежно, не рискуя свалиться в воду. Наконец Годит с облегчением отпустила его, обессилено уронила руки и в первый раз за этот день слезы хлынули у нее из глаз и заструились по щекам.

«Ну почему, — размышляла девушка, — с какой стати должна я возиться с этим чертовым хламом, если единственное, что для меня важно, — это судьба Торольда и моего отца? И брата Кадфаэля, конечно! Я бы подвела его, если бы уронила этот мешок в воду, да там и оставила. Он столько претерпел, чтобы это дело устроилось, и я не могу бросить все на полпути. И Торольд — он ведь так стремится выполнить свое поручение. Нет, сейчас это больше, чем просто золото. И не в нем дело!»

Годит нетерпеливо вытерла слезы грязной ладошкой и попыталась выбраться на берег. Это оказалось не так-то просто — лодка все время порывалась уплыть у нее из-под ног на длину веревки. Когда наконец девушка благополучно вскарабкалась на берег, она уже не рыдала, а честила на чем свет стоит и обрыв, и лодку. Она не решилась вытащить лодку на сушу, потянув за веревку, потому что боялась продырявить днище о выступавшие корни. Пришлось оставить ее на поверхности пруда. Годит легла на живот, укоротила веревку — насколько смогла — и удостоверилась, что узел надежен. Потом она оттащила опостылевший груз в тень дома и забарабанила в дверь.

Открыла ей Констанс. Времени было около восьми часов утра, а Элин обыкновенно ходила к мессе в десять, и Годит подумала, что она еще в постели. Однако всеобщее смятение, охватившее аббатство, похоже, достигло и этого уединенного уголка. Элин, уже полностью одетая, тут же появилась за спиной служанки.

— Что случилось, Констанс? — спросила она.

Увидев перепачканную, взъерошенную и запыхавшуюся Годит, опиравшуюся на лежавший на земле здоровенный тюк в мешковине. Элин участливо обратилась к ней:

— Годрик, в чем дело? Тебя брат Кадфаэль послал? Что-нибудь стряслось?

— Вы знаете этого мальчика, госпожа? — удивилась Констанс.

— Я его знаю и уже разговаривала с ним. Это подручный брата Кадфаэля.

Она окинула Годит пристальным взглядом, от которого не укрылись грязные подтеки слез на щеках и тяжелое дыхание, и быстренько отвела служанку в сторону.

С первого взгляда, еще не услышав просьбы о помощи, Элин поняла, что ее гость в отчаянии.

— Заходи в дом, — пригласила она. — Давай я помогу тебе с этим — что там у тебя? Констанс, закрой дверь.

Они оказались внутри, в относительной безопасности. Вокруг были деревянные стены, и яркий солнечный свет проникал сквозь оставленное открытым обращенное на восток окошко.

Девушки стояли, не сводя друг с друга глаз. Элин — воплощенная женственность от макушки до пят, в голубом платье, с облаком распущенных золотистых волос, и Годит — загорелая, одетая в штаны и тунику с чужого плеча, с растрепанными короткими волосами, перепачканная и вспотевшая.

— Я пришла попросить тебя об убежище, — без обиняков заявила Годит, — за мной охотятся воины короля. Если они найдут меня, то заполучат ценную добычу. Я не Годрик, мое имя Годит. Я дочь Фалька Эдни.

Пораженная и тронутая, Элин позволила себе еще раз скользнуть взглядом по выцветшей мешковатой одежде, скрывавшей стройное тело, затем посмотрела на решительное, гордое лицо беглянки, и искорки заплясали в ее глазах.

— Тебе лучше отойти отсюда, — промолвила она рассудительно, кивнув в сторону открытого окна. — Пойдем в мою спальню, подальше от дороги. Там тебя никто не потревожит, и мы сможем спокойно поговорить. Да давай сюда свою ношу, я тебе помогу.

Девичьи руки перенесли сокровища Фиц Аллана в заднюю комнату, куда и Адам Курсель не осмелился бы войти, а уж кто-нибудь другой и подавно. Элин тихонько прикрыла за собой дверь. Годит присела на лавку и почувствовала, как мышцы ее расслабляются и напряжение спадает. Она прислонилась головой к стенке и подняла глаза на Элин.

— Ты ведь понимаешь, что я считаюсь врагом короля. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя были неприятности. Может быть, долг повелевает тебе выдать меня?

— Ты ведешь себя благородно, — ответила Элин, — но не беспокойся, никаких неприятностей у меня не будет. Я уверена, что и сам король вряд ли был бы обо мне хорошего мнения, вздумай я предать тебя в его руки. Господь свидетель, я этого не сделаю, и не стану при этом думать, что совершаю подвиг. Располагайся здесь, отдыхай, а мы с Констанс позаботимся, чтобы сюда никто не вошел.

Брат Кадфаэль ухитрился отстоять заутреню и первую обедню и дождаться конца собрания капитула (которое, по правде сказать, в этот день было необычно кратким), сохраняя безмятежное выражение лица, хотя мысленно он казнился и кусал себе локти, дивясь, с чего это он впал в такое благодушие, что чуть царствие небесное не проспал, а в результате позволил противнику получить преимущество.

Ворота были закрыты, и из монастыря никого не выпускали. Раз он не мог пройти этим путем, то и Годит, конечно, не могла тоже. Солдат на другом берегу не было видно, но Кадфаэль не сомневался, что за рекой обязательно будут следить. Если Годит взяла лодку, то куда же она могла поплыть? Во всяком случае, не вверх по течению: в том направлении ручей на значительном протяжении течет по открытой местности, да и дно у него неровное, каменистое — не самое подходящее для такого суденышка. Монах боялся, что вот-вот донесутся громкие крики, возвещающие о поимке беглянки, и каждая прошедшая минута дарила ему некоторое облегчение. Хорошо, что девчонка сообразительная, и похоже, успела удрать вместе с сокровищами, только вот куда — одному Богу известно.

На собрании капитула выступил аббат Хериберт. Голос его звучал устало, речь была краткой и полной разочарования. Он рассказал о том, что королевские солдаты заняли монастырь, и призвал братьев во всем повиноваться мирским властям, сохраняя достоинство и силу духа. Аббат объявил, что принятый распорядок должен соблюдаться, если только этому не помешают незваные гости. Лишиться благ земных, пояснил старец, ничто для тех, кто взалкал вечного спасения.

Брату Кадфаэлю, по крайней мере, можно было не волноваться за свой урожай — маловероятно, чтобы король потребовал десятину с его трав и снадобий, хотя, наверное, не отказался бы от бутылки-другой вина. Затем аббат отпустил братьев, наказав им спокойно предаваться обычным своим занятиям до начала мессы.

Брат Кадфаэль вернулся в свой сарайчик и, чтобы отвлечься, занимался всякими мелочами, какие подворачивались под руку, тогда как голова его была занята совсем другим: даже среди бела дня Годит могла благополучно перейти ручей вброд и спрятаться в ближайшем лесу, но ей было бы не под силу утащить и сокровища — мешок был слишком тяжел. Скорее всего, она предпочла замести все следы, захватив и казну, и лодку. Однако Кадфаэль был уверен, что она не могла уплыть дальше впадения ручья в реку, иначе бы ее уже схватили. Каждая минута, не приносившая дурных вестей, добавляла ему крупицу надежды. Но где бы ни находилась девушка, она нуждалась в его помощи.

А ведь оставался еще и Торольд — там, за сжатыми полями, на заброшенной мельнице. Успел ли он почуять неладное и спрятаться в лесу? Кадфаэль искренне надеялся, что это так. Пока же оставалось только ждать да помалкивать. Но если к вечеру обыск закончится, и с наступлением темноты ему удастся отыскать беглецов, то этой же ночью их надо будет отправить на запад. Момент для этого наступит самый благоприятный — солдаты устанут, обшаривая аббатство, и будут рады как следует отдохнуть, ограбленные горожане станут плакаться друг другу, сокрушаясь об убытках, а монахи — истово возносить хвалу Всевышнему за то, что испытание наконец закончилось.

Задолго до мессы Кадфаэль вышел на большой двор. На войсковые подводы грузили мешки из амбаров, возле конюшен суетились фламандцы. Перепуганные гости аббатства, собравшиеся было в обратный путь, тщетно пытались упросить королевских фуражиров оставить им лошадей, которых сочли пригодными для армии. Исключение делалось лишь для тех, кто мог доказать, что они состоят на королевской службе. Правда, самых уж неприглядных кляч не тронули, зато одну из аббатских телег вместе с упряжью прибрали заодно с наваленными на нее мешками с зерном.

Кадфаэль заметил, что у ворот происходит нечто странное. Большие ворота, предназначенные для подвод, были заперты, но в одной из створок была небольшая дверца. И надо же — кто-то набрался смелости стучать в нее и требовать, чтобы его впустили. Поскольку это мог быть кто-то из своих, например, посыльный со сторожевого поста у часовни Святого Жиля или из королевского лагеря, дверь открыли, и в узком проеме показалась Элин Сивард. В руках она держала молитвенник, белая шапочка и строгий траурный плат покрывали золотистые волосы.

— У меня есть разрешение посещать церковь, — сладким голоском пропела девушка, и увидев, что стоявшие перед ней стражники не понимают по-английски, повторила то же самое по-французски. Фламандцы, однако, не были настроены пропускать девушку, и, скорее всего, захлопнули бы дверь у нее перед носом, если бы на спор у ворот не обратил внимания один из офицеров.

— У меня есть разрешение посещать мессу, — терпеливо повторила Элин подошедшему командиру, — я получила его от мессира Адама Курселя. Если вы сомневаетесь в моих словах, спросите у него самого — он подтвердит.

По-видимому, она действительно имела такую привилегию, ибо был отдан торопливый приказ, дверь распахнулась настежь, и стражники расступились, пропуская девушку. Элин прошествовала по большому двору, словно не замечая царившей там суматохи, и направилась к южному входу в церковь. Однако приметив пробиравшегося между сновавшими солдатами и удрученными паломниками брата Кадфаэля, она замедлила шаг, и возле самого крыльца пути их пересеклись. Девушка поздоровалась с ним весьма сдержанно, но улучив момент, когда они оказались рядом, произнесла тихонько, стараясь не привлекать внимания:

— Не беспокойся: с Годриком все в порядке — он в моем доме.

— Благодарение Всевышнему и тебе тоже, — выдохнул монах так же тихо. — Как только стемнеет, я приду за ней.

Хотя Элин и назвала имя Годрик, по промелькнувшей заговорщической улыбке Кадфаэль понял, что сказанные им слова «за ней» вовсе не удивили девушку.

— А лодка где? — спросил он почти беззвучно.

— Она готова. Ждет там, где мой сад спускается к берегу.

Сказав это, Элин немного убыстрила шаг, а Кадфаэль, у которого давно не было так легко на сердце, тоже поспешил за ней в церковь и демонстративно занял свое место среди братьев.

Взобравшись на дерево на опушке леса, Торольд устроился в развилке, уплетал остатки захваченного с собой хлеба да пару яблок, сорванных с яблони на границе монастырских владений. За рекой, на западе, высился могучий утес, стены и башни замка, а дальше, направо, среди деревьев, теснились шатры королевского лагеря. Судя по тому, сколько народу отправилось шуровать в городе да в аббатстве, в лагере почти никого не осталось.

Хотя раны еще побаливали, тело Торольда, к немалому его удовлетворению, совсем неплохо ему подчинялось. Признаться, он даже удивлялся этому. Гораздо сильнее были душевные муки. Правда, ему не так уж далеко пришлось тащиться пешком, а стало быть, утруждаться: залезть же на раскидистое, с густой кроной, дерево было и вовсе пустяком, однако до чего приятно ощущать, как повинуются травмированные мускулы. Рана на бедре почти не беспокоила юношу, и даже более глубокая рана на плече не лишила его возможности владеть рукой. Другое мучило и терзало его: он исстрадался, думая о Годит, маленьком братишке, который так неожиданно превратился то ли в сестренку, то ли в еще более дорогое существо. Конечно, он доверял брату Кадфаэлю, но нельзя же взваливать всю ответственность за девушку на монашеские плечи, пусть даже такие крепкие и широкие. Торольд одновременно и сгорал от нетерпения, и страдал от неизвестности, не забывая, однако, поедать краденые яблоки. Он знал, что необходимо подкрепиться, — скоро ему потребуются все его силы.

Между ним и рекой, вдоль берега Северна, прошел патруль. Торольд замер, не осмеливаясь пошевелиться, пока воины не скрылись из виду в направлении моста и аббатства. Бог весть, какой придется делать круг по окрестностям города, чтобы обойти королевские кордоны.

Сегодня поутру он проснулся, заслышав доносившиеся с моста и разносившиеся над водой звуки, в значении которых он не мог усомниться. Сна как не бывало. Множество народу, и конного, и пешего, топотом сапог и цокотом копыт выбивало монотонный ритм на каменных пролетах моста — гулкое эхо отдавалось над речной гладью, отражаясь от деревянных стен мельницы. Торольд вскочил, еще не понимая, что к чему, оделся, на ходу стараясь скрыть следы своего пребывания на мельнице, и только после этого решился выглянуть. Сходившие с моста войска разворачивались веером, и юноша понял, что медлить больше нельзя. Он не оставил никаких следов — побросал в реку все, что не мог унести с собой, — и припустил через монастырские земли, подальше от двигавшегося по берегу отряда.

Он не знал, почему и на кого устроена эта грандиозная облава, но зато очень хорошо представлял, кто скорее всего в нее угодит, и теперь его единственной целью стало поскорее добраться до Годит, где бы та ни находилась, и заслонить ее от опасности. А лучше всего увезти ее отсюда в Нормандию, где ничто не будет ей угрожать.

У берега реки очередной патруль разделился, продираясь сквозь те самые кусты, в которых Годит нашла раненого беглеца. Солдаты уже осмотрели заброшенную мельницу, но, слава Богу, там не осталось никаких видимых следов. Воины почти скрылись из виду, и юноша, почувствовав себя в безопасности, осторожно спустился с дерева и углубился в лес. Участок королевской дороги, ведущей на Лондон, от моста до часовни Святого Жиля, был по обе стороны застроен лавками и домами, и следовало держаться оттуда подальше. Можно было либо двигаться дальше на восток, а потом выйти на дорогу и пересечь ее где-нибудь за часовней, либо выждать, пока стихнет весь этот переполох, и вернуться назад тем же путем. Вся беда заключалась в том, что Торольд понятия не имел, когда все это кончится, да и сил терзаться неизвестностью из-за Годит у него больше не было. Да, скорее всего он не решится пересечь дорогу около часовни, и хотя ручей для него не преграда — подходить к этому месту напротив аббатских садов будет по-прежнему небезопасно. Может, найти укрытие, залечь там и, улучив момент, прошмыгнуть и спрятаться в куче гороховых стеблей, а там, если все будет тихо, пробраться в садик брата Кадфаэля, о котором он знал только понаслышке, в тот самый сарай, где последнюю неделю проводила ночи Годит... Решено — так он и поступит — пойдет кружным путем. Вернуться — значило бы оказаться поблизости от моста, а там наверняка до наступления темноты появятся солдаты, и неровен час, останутся и на ночь — кому нужна пустая бравада... Юноша жаждал действия, и ожидание казалось ему нестерпимым. Неожиданный налет перепугал, возмутил и переполошил всех окрестный жителей, и в таких обстоятельствах Торольду нужно было особенно остерегаться, чтобы не привлечь к себе внимания. Ведь в здешних краях все жившие по соседству прекрасно знали друг друга, а теперь, когда все были взбудоражены, встретив незнакомого юношу, непременно стали бы его расспрашивать и выяснять, кто он таков. Несколько раз ему приходилось прятаться и пережидать опасность. Люди, жившие поблизости от дороги, первыми испытали все прелести общения с фуражными отрядами, и теперь стремились убраться подальше. Те же, кто работал на дальних полях или пас скот, напротив, тянулись поближе к дороге, торопясь удовлетворить любопытство.

Оказавшись между несколькими спешащими в разные стороны потоками людей, Торольд вынужден был провести мучительный день, скрываясь и выжидая, но в конце концов вышел к дороге дальше того места, где она была перекрыта неумолимыми стражниками Тен Хейта. К тому времени фламандцы обзавелись множеством всякого добра, отобранного у ошарашенных путников, и разжились дюжиной крепких лошадок. Здесь, у поста, кончались городские дома, а дальше расстилались поля да изредка попадались фермы. В полумиле за постом движения на дороге почти не было и ее можно было пересечь почти без опаски. Торольд перебежал дорогу и снова припал к земле в зарослях над ручьем, с опаской озирая окрестности.

Ручей здесь раздваивался: чуть выше по течению, у запруды, от него была отведена протока, вращавшая мельничное колесо. В косых лучах заходящего солнца серебрилось две полоски воды. Время, должно быть, близилось к вечерне. Надо полагать, что вояки короля Стефана уже обшарили аббатство, и теперь прочесывают весь Шрусбери.

На отвесном склоне в тесной долине никто не строился и он порос травой, которой кормились овцы. Торольд скользнул в расселину, одним махом перескочил через мельничную протоку, перепрыгивая с камня на камень, перебрался через ручей и двинулся вниз по течению, перебегая из укрытия в укрытие. Когда он достиг ровного луга, лежавшего напротив убранного горохового поля, приспело время вечерни. Местность здесь была слишком открытая, и ему пришлось отойти от ручья. Юноша нашел купу деревьев и, спрятавшись там, огляделся. Над оградой сада высились крыши монастырских строений и церковная колокольня, но того, что происходило внутри, за стенами, Торольд разглядеть не мог. Вид, открывшийся ему, был вполне мирным: поле, с которого убран урожай, высоченная куча соломы, в которой они с Годит спрятали лодку и сокровища всего девятнадцать часов назад, красновато-коричневая стена, отгораживающая сад, и крутая крыша сарая.

Нужно было или дожидаться темноты, или рискнуть — переправиться через ручей и зарыться в гороховой соломе. Размышляя об этом, юноша сообразил, что ему представился удобный случай. Время от времени поблизости сновали люди, занятые обыденными делами, — пастух гнал стадо с дальнего выпаса, женщины возвращались из лесу с грибами, двое ребятишек погоняли гусей. Торольд мог бы пройти мимо них, и никто не обратил бы на него внимания: правда, если бы он вздумал на глазах у людей перебираться через ручей, да еще лезть в монастырский сад, то, пожалуй, переполошил бы прохожих. К тому же до него доносились не совсем обычные звуки: выкрики, приказы, скрип упряжи и тележных осей. А кроме того, по ближней стороне ручья, ниже по течению, неспешно ехал всадник. Он приближался, окидывая взглядом луга, словно был специально послан, чтобы следить за выходом из сада. Вероятно, так оно и было, хотя, судя по всему, он относился к этому поручению не слишком серьезно. Всего один человек, но и одного более чем достаточно. Стоит ему свистнуть, и тут же налетит целая свора фламандцев.

Пригнувшись в кустах, Торольд внимательно следил за приближением всадника. Серый в яблоках конь, рослый, но костлявый и нескладный, легко нес своего молодого хозяина — смуглого, черноволосого, с тонкими чертами лица и мрачным самоуверенным взглядом. В седле незнакомец держался с завидной непринужденностью. Именно эта сноровка всадника в сочетании с необычной мастью коня привлекла внимание Торольда. Именно этого коня он заметил еще на рассвете у реки впереди патруля, и именно этот всадник, соскочив с коня, первым вошел в покинутое пристанище Торольда — на старую мельницу. Полдюжины пеших полезли за ним, а потом вся орава двинулась дальше. Торольд не отрывал от них глаз, и у него были на то веские основания — он боялся, что упустил какую-нибудь мелочь, которая выдала его присутствие на мельнице.

Это был тот самый конь и тот самый человек. Теперь всадник неторопливо двигался вверх по течению с рассеянным и беспечным видом, но Торольд знал, что это только маскировка. Он уже понял, что этот человек ничего не упускает из виду. Глаза у него были живые, проницательные и все примечающие, даром что он старался придать им скучающее выражение.

Но вот он проехал мимо, и Торольд оказался у него за спиной, а больше на поле не было ни души. Если всадник отъедет подальше, можно будет попытаться перебраться через ручей. Даже если в спешке Торольд свалится в воду и вымокнет, то в такой канаве все равно не утонет, а ночь как будто ожидается теплая. Он должен идти, чтобы поскорее найти Годит и обрести покой.

Между тем королевский офицер ехал беззаботно, не поворачивая головы, и никого другого не было видно. Торольд вскочил, стремглав пробежал по открытому лугу, метнулся через ручей, выбрав брод наудачу, и, промчавшись по убранному полю, словно крот зарылся в кучу гороховых стеблей. Его вовсе не удивило то, что в суматохе этого дня лодка и сверток исчезли, да и некогда было размышлять о том, дурной это знак или добрый. Торольд раздвинул стебли, и его напряженного, бледного лица коснулись теплые солнечные лучи. Сквозь завесу гороховой соломы он следил за своим противником, спокойно ехавшим вдоль ручья.

Неожиданно тот обернулся, приподнявшись в седле на своем пестром коне, словно что-то насторожило его, и посмотрел назад. Минуту-другую он не двигался, как будто раздумывая, а потом мягко повернул коня и направился вниз по течению. Торольд наблюдал за ним, затаив дыхание. Тот не спешил и не выказывал особых признаков озабоченности, будто прогуливался взад и вперед, чтобы убить время. Однако, проезжая мимо горохового поля, он натянул повод, остановился и его пристальный взгляд упал на кучу гороховых стеблей. Торольду показалось, что на смуглом лице всадника промелькнула едва заметная улыбка, а левая рука слегка поднялась, как бы посылая приветствие. Хотя, конечно, это уже полная чушь — все это ему просто померещилось, да и всадник поехал дальше вниз по течению, вглядываясь в ручей и мельничную протоку, и ни разу больше не обернулся назад.

Торольд поудобнее устроился на земле под невесомым ворохом соломы и мгновенно провалился в сон: он был вымотан до предела. Когда он проснулся, вокруг стояла тишина и уже стемнело. Некоторое время юноша напряженно вслушивался, а потом выбрался на поле и крадучись пополз вверх по склону в монастырский сад, окунувшись в волну ароматов взращенных Кадфаэлем трав. Он нашел сарай, дверь которого была гостеприимно распахнута навстречу сумеркам, и почти бестрепетно заглянул внутрь, где было темно, тепло и тихо.

— Слава Богу! — вскричал Кадфаэль, поднявшись с лавки, и быстро втащил Торольда в сарайчик. — Я так и думал, что ты нацелишься сюда, и все время был начеку. Присаживайся, отдохни и успокойся — мы выпутались из большой передряги.

Тихо, но настойчиво Торольд задал единственный вопрос, имевший для него значение:

— Где Годит?

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒