Глава десятая

Глава десятая

Мы поскакали на юг.

Мы продвигались вперед осторожно, потому что нам сказали, будто бы датчане все еще находятся в этой части графства, хотя сами мы не видели ни одного.

Стеапа молчал до тех пор, пока на заливном лугу мы не проехали мимо кольца каменных столбов — одной из загадок, оставшихся еще с древних времен. Такие кольца можно встретить по всей Англии, среди них попадаются огромные, но это кольцо, примерно около пятнадцати шагов в ширину, представляло собой просто десяток покрытых лишайником камней, не превышающих рост человека.

Стеапа посмотрел на камни и, к моему удивлению, заговорил.

— Это свадьба, — сказал он.

— Свадьба? — не понял я.

— Нечестивцы танцевали, — прорычал он, — а дьявол превратил их в камень.

— А почему дьявол так поступил? — с любопытством спросил я.

— Потому что они поженились в воскресенье, конечно. Люди никогда не должны жениться в воскресенье, никогда! Все это знают.

Мы скакали дальше в молчании. Потом, снова меня удивив, Стеапа начал рассказывать о своих родителях, которые были рабами Одды Старшего.

— Однако мы жили не так уж плохо, — сказал он.

— В самом деле?

— Да, мы пахали землю, сеяли зерно, убирали урожай.

— Но сдается мне, олдермен Одда там не жил, верно? — Я указал большим пальцем в сторону разрушенной усадьбы, бывшего дома Стеапы.

— Нет! Нет, конечно! — Стеапу позабавил мой вопрос.

— Он не жил там, у него был свой дом. И до сих пор все еще есть. Но там жил его управляющий. Человек, который отдавал нам приказы. Большой человек! Очень высокий!

Поколебавшись, я высказал предположение:

— А твой отец был невысоким?

— Откуда ты знаешь? — удивился Стеапа.

— Просто догадался.

— Он был хорошим работником, мой отец.

— Это он научил тебя драться?

— Он не учил, нет. Никто не учил. Я научился сам.

Чем дальше мы продвигались на юг, тем меньше видели следов разорения. И вот что было странным: датчане ушли как раз на юг. Мы это точно знали, потому что нам сказали — датчане все еще в южной части графства, но почему-то все вокруг вдруг стало казаться таким, как всегда. Мы видели людей, удобрявших поля, копавших канавы, ставивших изгороди. На пастбищах паслись ягнята. К северу отсюда лисы жирели, загрызая ягнят, но здесь домашний скот охраняли пастухи с собаками.

И тем не менее датчане были в Кридиантоне.

В деревне, стоящей на берегу ручья под огромным, поросшим дубами холмом, нам рассказал об этом священник. Он нервничал, потому что, увидев мои длинные волосы и браслеты у меня на руках, решил, что я датчанин. Мой северный акцент его не разубедил, но Стеапа его успокоил. Они поговорили, и священник высказал предположение, что лето будет дождливым.

— Это точно, — согласился Стеапа. — Дуб зазеленел раньше ясеня.

— Верная примета, — сказал священник.

— Далеко ли до Кридиантона? — вмешался я в разговор.

— Если идти пешком, на дорогу уйдет все утро, господин.

— Ты видел там датчан? — спросил я.

— Да, господин, видел.

— Кто их возглавляет?

— Не знаю, господин.

— У них есть знамя?

Священник кивнул:

— Оно висит на доме епископа, господин. На нем нарисована белая лошадь.

Итак, там был Свейн: знамя с изображением белой лошади подтвердило, что он остался в Дефнаскире, а не попытался присоединиться к Гутруму.

Повернувшись в седле, я посмотрел на родную деревню священника, которую не тронула война. Ни одна крыша не сгорела, ни один амбар не был опустошен, да и церковь все еще стояла на своем месте.

— Датчане сюда приходили? — спросил я.

— О да… Они приходили, и не один раз.

— Они насиловали? Грабили?

— Нет, господин. Но они купили зерно. Заплатили за него серебром.

Датчане, которые хорошо себя ведут. Еще одна странность.

— Они осадили Эксанкестер? — спросил я.

Такая осада имела бы смысл. Кридиантон находился достаточно близко к Эксанкестеру, чтобы дать приют большей части датского войска, в то время как остальные датчане окружили бы город побольше.

— Нет, господин, — ответил священник. — Нет, насколько мне известно.

— Тогда чем же они занимаются? — заинтересовался я.

— Они просто стоят в Кридиантоне, господин.

— А Одда сейчас в Эксанкестере?

— Нет, господин. Он в Окмундтоне, с господином Харальдом.

Я знал, что дом шерифа находился в Окмундтоне, у северного края огромного торфяника; однако уж больно далеко оттуда до Кридиантона, там явно не место человеку, желающему доставлять неприятности датчанам.

Я поверил священнику, когда тот сказал, что Свейн в Кридиантоне, но все-таки мы поскакали туда, чтобы убедиться самим. Мы приблизились к городу в середине дня по тропинкам, вьющимся по лесистым холмам, и увидели на палисаде датские щиты. Мы со Стеапой спрятались в лесу на холме и оттуда рассматривали часовых у ворот и людей, наблюдающих за пастбищем, где сорок или пятьдесят лошадей щипали первую весеннюю травку. Я мог разглядеть дом Одды Старшего, где воссоединился с Милдрит после боя у Синуита, а также треугольное датское знамя, развевающееся над самым большим домом, принадлежавшим епископу. Западные ворота были открыты, хотя хорошо охранялись, и, несмотря на часовых и щиты на стене, город выглядел вполне мирно.

«На этом холме следовало бы находиться саксам, — подумал я, — наблюдающим за врагом и готовым на него напасть».

Но вместо этого датчане расположились тут как ни в чем не бывало, и никто не тревожил их.

— Как далеко отсюда до Окмундтона? — спросил я Стеапу.

— Мы сможем добраться туда к закату.

Я заколебался. Если Одда Младший действительно в Окмундтоне, то зачем мне туда ехать? Он был моим врагом и поклялся меня погубить. Правда, Альфред вручил мне клочок пергамента, приказывавший Одде встретить меня добром, но какую силу имеют написанные слова против ненависти?

— Не бойся, Одда тебя не убьет, — сказал Стеапа, снова меня удивив. Очевидно, он догадался, о чем я думаю. И повторил: — Он тебя не убьет.

— Почему?

— Потому что я не буду ждать, пока он тебя убьет, — ответил Стеапа и повернул свою лошадь на запад.

* * *

Мы добрались до Окмундтона в сумерках.

Этот маленький городок вытянулся вдоль реки, под защитой высокого известнякового холма, на котором крепкий палисад обеспечивал убежище на случай прихода врага. На холме сейчас никого не было, и город, не имевший стен, выглядел мирным. Хотя в Уэссексе шла война, жители Окмундтона, как и Кридиантона, явно наслаждались миром. Дом Харальда находился недалеко от укреплений на холме, и никто не окликнул нас, когда мы въехали во внешний двор.

Там слуги узнали Стеапу и осторожно поприветствовали его. Потом из дверей дома вышел управляющий и при виде богатыря дважды восхищенно хлопнул в ладоши.

— А мы слышали, будто тебя взяли в плен язычники, — сказал он.

— Это правда.

— Они отпустили тебя?

— Меня освободил мой король, — прорычал Стеапа, как будто его возмутил вопрос. Он соскользнул с седла и потянулся. — Меня освободил Альфред.

— Харальд здесь? — спросил я управляющего.

— Мой господин в доме. — Управляющему явно не понравилось, что я не назвал шерифа господином.

— Тогда пошли туда, — сказал я и повел Стеапу в дом.

Управляющий в ужасе замахал на нас руками, потому что обычаи и правила вежливости требовали, чтобы он сперва испросил разрешения хозяина, но я не обратил на него внимания.

В главном очаге горел огонь, на платформах по краям комнаты стояло множество свечей. Копья для охоты на кабана были прислонены к стене, на которой висело с дюжину оленьих шкур и столько же дорогих куньих шкурок. В зале находились несколько человек, очевидно ожидающих ужина; в дальнем конце играл арфист. Свора гончих ринулась навстречу, чтобы нас обнюхать, и Стеапа отогнал их, пока мы шли к огню, чтобы согреться.

— Подай нам эля, — велел Стеапа управляющему.

Харальд, должно быть, услышал шум, который подняли гончие: он появился в дверях, ведущих в его личные покои из задней части зала, и изумленно заморгал при виде нас. Он думал, что мы со Стеапой — враги, к тому же слышал, что Стеапу взяли в плен, однако вот мы тут, явились вместе, целые и невредимые. В зале воцарилась тишина, когда шериф похромал к нам. Ему слегка повредили ногу копьем в какой-то битве, где он потерял также два пальца на правой руке.

— Помнится, однажды ты выбранил меня за то, что я вошел в твой дом с оружием, — сказал мне Харальд. — А теперь сам явился с оружием в мой.

— Привратника на месте не было, — ответил я.

— Он отошел, чтобы помочиться, господин, — объяснил управляющий.

— В доме не должно быть оружия, — настаивал Харальд.

Таков был обычай. Люди напивались и могли порядком искалечить друг друга даже ножами для мяса, а уж пьяные с мечами и топорами и вовсе способны были превратить обеденный зал в двор мясника. Мы отдали управляющему оружие, я стащил с себя кольчугу и велел повесить ее для просушки, да чтобы после слуга хорошенько вычистил все звенья.

Как только оружие унесли, Харальд формально приветствовал нас, сказав, что его дом — наш дом и что мы будем обедать с ним как почетные гости.

— И я с удовольствием выслушаю ваши новости, — проговорил он, сделав знак слуге, который принес нам кувшины с элем.

— Одда здесь? — требовательно спросил я.

— Отец — да. А сына тут нет.

Я выругался. Мы явились сюда с посланием для олдермена Одды Младшего, но обнаружили здесь только его раненого отца, Одду Старшего, который раньше жил в Окмундтоне.

— Ну а где же сын? — спросил я.

Харальда покоробила моя резкость, но он остался вежлив.

— Олдермен в Эксанкестере.

— Эксанкестер осажден?

— Нет.

— А датчане в Кридиантоне?

— Да.

— Их осаждают там?

Я прекрасно знал ответ, но хотел, чтобы Харальд признался сам.

— Нет, — ответил он.

Я бросил кувшин с элем и сказал:

— Мы прибыли от короля.

Хотя считалось, что я говорю с Харальдом, я зашагал по комнате, чтобы люди на платформах тоже могли меня слышать.

— Нас прислал Альфред, и он желает знать, почему датчане до сих пор в Дефнаскире. Мы сожгли их корабли, мы перерезали тех, кто охранял эти корабли, мы прогнали датчан из Синуита, а вы разрешаете им жить здесь? Почему?

Никто не ответил. В комнате не было женщин, потому что Харальд, овдовев, не женился вторично. И сейчас в качестве гостей за ужином присутствовали сплошь его воины или таны, возглавлявшие отряды собственных воинов. Некоторые смотрели на меня с ненавистью, ведь мои слова подразумевали, что все они трусы; остальные уставились в пол. Харальд взглянул на Стеапу, словно бы ища у него поддержки, но Стеапа молча стоял у огня, и его свирепое лицо ничего не выражало.

Я снова повернулся к Харальду и спросил:

— Так почему же датчане в Дефнаскире?

— Потому что они здесь желанные гости, — сказал кто-то за моей спиной.

Я обернулся и увидел в дверях какого-то старика. Из-под охватывающей его голову повязки виднелись седые волосы, и он был таким худым и таким слабым, что ему пришлось прислониться к косяку, чтобы не упасть. Сперва я его не узнал, потому что, когда беседовал с этим человеком в последний раз, он был высоким, крепким и сильным, но Одда Старший, а это был он, получил удар топором по голове в битве при Синуите. Ему полагалось бы умереть от этой страшной раны, но он каким-то образом выжил — и вот теперь стоял здесь, бледный, осунувшийся, донельзя ослабевший и худющий, как скелет.

— Датчане здесь, потому что они желанные гости, — повторил Одда. — И ты здесь тоже желанный гость, господин Утред, как и ты, Стеапа.

За Оддой Старшим ухаживала женщина. Она сперва попыталась оттащить больного от дверей и увести обратно в постель, а потом прошла мимо него в зал, поглядела на меня — и сделала то же самое, что сделала в момент нашей первой встречи. Тогда, помнится, ее привели насильно, чтобы выдать за меня замуж. Она ударилась в слезы.

То была Милдрит.

* * *

Она была одета как монахиня, в светло-серое платье, подпоясанное веревкой, на которой висел большой деревянный крест; пряди ее волос выбивались из-под плотной серой шапочки. Милдрит сперва уставилась на меня, а затем ударилась в слезы, перекрестилась и исчезла.

Мгновение спустя Одда Старший, слишком слабый, чтобы долго держаться на ногах, последовал за ней, и дверь закрылась.

— Ты тут и вправду желанный гость, — эхом повторил Харальд слова Одды.

— Но почему датчане тут желанные гости? — спросил я.

Как выяснилось, потому что Одда Младший заключил с ними сделку.

Харальд объяснил мне это за ужином. Никто в здешней части Дефнаскира не слышал, что корабли Свейна были сожжены у Синуита. Все знали только, что воины Свейна, а также датские женщины и дети двинулись на юг, сжигая и грабя все на своем пути, что Одда Младший отвел свое войско в Эксанкестер и приготовился к осаде. Но вместо осады Свейн предложил переговоры. Датчане совершенно внезапно прекратили набеги и, обосновавшись в Кридиантоне, послали в Эксанкестер своих представителей. И вот Свейн и Одда заключили друг с другом мир.

— Мы продаем датчанам лошадей, — сказал Харальд, — и они хорошо платят. Двадцать шиллингов за жеребца, пятнадцать — за кобылу.

— Вы продаете им лошадей, — без выражения проговорил я.

— Чтобы они ушли, — объяснил Харальд.

Слуги бросили в огонь большое березовое полено. Взметнулись искры, осыпав гончих, которые лежали у самого кольца камней, окружающих очаг.

— Сколько людей под началом у Свейна? — поинтересовался я.

— Много, — ответил Харальд.

— Восемь сотен? — настаивал я. — Девять?

Харальд пожал плечами.

— Они пришли на двадцати четырех кораблях, — продолжал я. — Всего на двадцати четырех! Так сколько же людей у него может быть? Не больше тысячи, да и то некоторых мы убили, а еще кое-кто должен был умереть зимой.

— Мы думаем, у него восемь сотен, — нехотя проговорил Харальд.

— А сколько людей в фирде? Две тысячи?

— Но из них только четыреста опытных воинов, — поспешно вставил шериф.

Вероятно, это было правдой. Фирд составляли в основном крестьяне, в то время как абсолютно все датчане были воинами, хорошо умевшими обращаться с мечом. И все-таки Свейн никогда не выставил бы свои восемь сотен против двух тысяч. Не потому, что боялся проиграть, а потому, что боялся одержать победу, потеряв при этом сотню человек. Именно по этой причине он прекратил свои грабежи и заключил сделку с Оддой — потому что надеялся в Южном Дефнаскире оправиться после поражения у Синуита. Его люди могли тут отдохнуть, подкормиться, изготовить оружие и раздобыть лошадей.

Свейн берег своих людей и укреплял их силы.

— Это было не мое решение, — защищаясь, сказал Харальд. — Так приказал олдермен.

— А король велел Одде изгнать Свейна из Дефнаскира! — заявил я.

— Думаешь, мы тут много знаем о королевских приказах? — спросил Харальд с горечью в голосе.

Пришла моя очередь рассказывать новости, и я поведал о том, что Альфред спасся от Гутрума и теперь находится на великом болоте.

— И после Пасхи, — заявил я, — мы соберем фирды графств и искромсаем Гутрума на куски. — Я встал. — Больше никаких лошадей никто продавать Свейну не будет! — проговорил я громко, чтобы каждый человек в большом зале мог меня услышать.

— Но… — начал было Харальд, а потом покачал головой.

Без сомнения, он собирался сказать, что Одда Младший, олдермен Дефнаскира, велел им продавать лошадей, но голос его прервался и замер.

— Что приказал король? — спросил я Стеапу.

— Больше никаких лошадей! — прогремел тот.

Наступила тишина, которая длилась до тех пор, пока Харальд не махнул раздраженно арфисту; тот ударил по струнам и начал играть какую-то грустную мелодию. Кто-то запел было, но остальные не подхватили, и одинокий голос замер.

— Я должен проверить часовых, — сказал Харальд и бросил на меня исполненный любопытства взгляд.

Я истолковал это как приглашение присоединиться к нему, поэтому пристегнул мечи и зашагал рядом с шерифом по длинной улице Окмундтона — туда, где три копейщика стояли на страже возле деревянного дома. Харальд коротко переговорил с ними, а потом повел меня дальше, на восток, прочь от костра стражников. Луна серебрила долину, освещая пустую дорогу, исчезающую вдали среди деревьев.

— У меня есть тридцать людей, способных сражаться, — вдруг сказал Харальд.

Он давал мне понять, что слишком слаб, чтобы биться.

— Сколько людей у Одды в Эксанкестере? — спросил я.

— Ну, человек сто. Может, сто двадцать.

— Следует собрать фирд.

— Я не получал таких указаний, — бросил Харальд.

— А ты бы хотел их получить?

— Конечно. — Теперь он на меня рассердился. — Я говорил Одде, что мы должны прогнать Свейна, но он не слушал.

— А Одда сказал тебе, что король приказал собрать фирд?

— Нет. — Харальд помедлил, глядя на освещенную луной дорогу. — Мы ничего не слышали об Альфреде, кроме того, что его победили враги и что он прячется. И мы слышали, что датчане заняли весь Уэссекс, а еще больше их собирается в Мерсии.

— Одда не собирался атаковать Свейна, когда тот высадился?

— Он думал о том, как защитить себя, — ответил Харальд, — и послал меня к Тамуру.

Тамуром называлась река, которая отделяла Уэссекс от Корнуолума.

— Бритты ведут себя тихо? — поинтересовался я.

— Священники внушают им, чтобы они с нами не сражались.

— Что бы ни говорили священники, но, поверь мне, бритты пересекут реку, если дело начнет склоняться к победе датчан.

— А разве они уже не побеждают? — горько вопросил Харальд.

— Мы все еще свободны, — ответил я.

Шериф кивнул. Позади нас, в городе, вдруг завыла собака, и он повернулся туда, как будто звук этот возвещал беду, но вой оборвался резким визгом. Харальд пнул камень на дороге.

— Свейн пугает меня, — внезапно признался он.

— Он страшный человек, — согласился я.

— Он умный. Умный, сильный и неистовый.

— Датчанин, — сухо проговорил я.

— Свейн безжалостный, — продолжал Харальд.

— Безжалостный, — кивнул я. — И неужели ты думаешь, что, если накормишь его, снабдишь лошадьми и дашь ему кров, он оставит тебя в покое?

— Нет, — ответил шериф, — я так не думаю, но Одда в это верит.

Значит, Одда был дураком. Он пригрел волчонка, чтобы тот разорвал его в клочья, когда окрепнет.

— Почему Свейн не отправился маршем на север, чтобы присоединиться к Гутруму? — спросил я.

— Не знаю.

А вот я знал почему. Гутрум был в Англии уже несколько лет. Он пытался взять Уэссекс и раньше — и потерпел неудачу, но сейчас, всего в полушаге от победы, медлил. Гутрум Невезучий — так его звали, и я подозревал, что он не слишком изменился. Он был богат и командовал большим войском, но был осторожен.

Свейн же, пришедший из скандинавских поселений в Ирландии, был совершенно другим человеком. Моложе Гутрума, не такой богатый, за ним шло меньше людей, но он, без сомнения, был гораздо лучшим воином, чем Гутрум. А теперь, лишившись кораблей, Свейн стал слабее, но уговорил Одду Младшего дать ему убежище и копил силы, чтобы встретиться с Гутрумом достойно — предстать перед ним не побежденным полководцем, нуждающимся в помощи, но могучим командиром его войска.

«Свейн, — подумал я, — куда опаснее Гутрума, а тут еще Одда Младший льет воду на мельницу врага».

— Завтра, — сказал я, — мы начнем собирать фирд. Таков королевский приказ.

Харальд кивнул. Я не мог видеть его лица в темноте, но чувствовал, что шериф не рад такому приказу. Однако как человек разумный он должен был понимать, что Свейна надо выгнать из графства.

— Я разошлю посланцев, — сказал шериф. — Но Одда может помешать сбору фирда. Он заключил со Свейном соглашение и не захочет, чтобы я нарушил его. Люди послушаются олдермена, а не меня.

— А как насчет его отца? — спросил я. — Послушаются ли люди его?

— Послушаются, — кивнул Харальд, — но его отец тяжело болен. Это чудо, что он вообще жив.

— Может, он жив потому, что с ним нянчится моя жена?

— Да, — ответил Харальд и замолчал. Теперь я чувствовал в его поведении нечто странное, и это меня встревожило. Шериф явно чего-то недоговаривал. — Твоя жена хорошо о нем заботится, — закончил он неловко.

— Одда Старший — ее крестный отец.

— Да.

— Я рад снова видеть Милдрид, — сказал я, не потому что это было правдой, а потому что это следовало сказать. — И рад, что смогу увидеть своего сына, — добавил я более искренне.

— Твоего сына, — ровным голосом произнес шериф.

— Он же здесь, верно?

— Верно.

Харальд вздрогнул. Он отвернулся, чтобы посмотреть на луну, и я уж думал, что он ничего больше не скажет, но потом собрался с духом и снова посмотрел на меня:

— Твой сын, лорд Утред, на кладбище.

У меня ушло несколько биений сердца на то, чтобы понять смысл сказанного, а поняв, я почувствовал сперва только безмерное удивление и прикоснулся к своему амулету-молоту.

— На кладбище?

— Вообще-то не мне следовало бы рассказывать тебе об этом.

— Говори! — воскликнул я, и мой голос стал похож на рычание Стеапы.

Харальд уставился на окропленную лунным светом реку, серебристо-белую под черными деревьями.

— Твой сын мертв, — сказал он. — Малыш подавился и умер.

— Подавился? Чем?

— Галькой, — сказал Харальд. — Маленькие дети тащат в рот все подряд. Должно быть, он подобрал гальку и проглотил ее.

— Гальку? — переспросил я. — И никто этого не заметил?

— С ним была женщина, но… — Голос Харальда замер. — Она пыталась его спасти, но ничего не смогла сделать. Бедняжка умер.

— В день святого Винсента, — сказал я.

— Ты знал?

— Нет, — ответил я. — Не знал.

А ведь именно в день святого Винсента Исеулт протащила маленького Эдуарда, сына короля Альфреда, через земляной тоннель. Помните, как она сказала, что в это самое время где-то должен был умереть ребенок, чтобы наследник короля-изгнанника мог жить. И вот, оказывается, умер мой сын. Утред Младший, которого я едва знал. Эдуарду стало легко дышать, а мой Утред дергался, извивался, боролся за каждый вдох — и умер.

— Поверь, мне очень жаль, — сказал Харальд. — Не я должен был рассказать тебе об этом, но тебе нужно было узнать обо всем перед тем, как ты снова увидишься с Милдрит.

— Она меня ненавидит, — произнес я тусклым голосом.

— Да, ненавидит. Это правда. — Он помолчал. — Я думал, бедняжка сойдет с ума от горя, но Господь ее уберег. Она говорила, что хотела бы…

— Хотела бы чего?

— Присоединиться к сестрам в Кридиантоне. Когда уйдут датчане. Там есть маленький монастырь.

Мне было плевать, что сделает Милдрит.

— И мой сын похоронен здесь?

— Под тисовым деревом. — Харальд повернулся и показал. — Рядом с церковью.

«Я оставлю его лежать там, — подумал я. — Пусть лежит в своей маленькой могиле в ожидании хаоса конца мира».

— Завтра мы соберем фирд, — решительно сказал я. Потому что нам предстояло спасти королевство.

* * *

Священников призвали в дом Харальда, и они написали приказ о сборе фирда. Большинство танов не умели читать, да и многие из их священников, вероятно, с трудом могли разобрать несколько слов, но посланцы расскажут, о чем говорится в пергаментах. Таны вооружат своих людей и приведут в Окмундтон. Восковая печать на пергаментах придавала им весомость, печать изображала оленя — знак Одды Старшего.

— На это уйдет неделя, — предупредил меня Харальд, — на то, чтобы большинство фирда сюда добралось, а молодой олдермен попытается вставить нам палки в колеса.

— И что именно он сделает?

— Полагаю, велит танам не обращать внимания на приказ.

— А что сделает Свейн?

— Попытается нас убить, — предположил шериф.

— И у него есть восемь сотен человек, которые могут очутиться тут уже завтра, — сказал я.

— А у меня всего тридцать, — уныло заключил Харальд.

— Но у нас есть укрепления, — указал я на известняковый холм с палисадом.

Я не сомневался, что датчане придут. Созывая фирд, мы им угрожали, а Свейн был не таким человеком, чтобы закрыть глаза на угрозу. Поэтому пока посланцы спешили на север и юг, людям в городе было велено отнести самые ценные свои пожитки в форт у реки. Некоторые взялись укреплять палисад, другие отвели скот на возвышенность, в торфяники, чтобы датчане не могли угнать животных, а Стеапа обошел все ближние поселения и потребовал от мужчин, способных сражаться, явиться со своим оружием в Окмундтон.

К полудню того же дня в крепости собралось больше восьмидесяти мужчин. Некоторые из них были воинами, но большинство не имели другого оружия, кроме топора, хотя издали, от подножия холма, выглядели достаточно грозно.

Женщины принесли в крепость еду и воду, и большинство горожан, несмотря на дождь, решили спать здесь из страха, что датчане явятся посреди ночи.

Одда Старший отказался прийти в крепость, заявив, что слишком болен и слаб и, если ему суждено умереть, он умрет в доме Харальда. Мы с шерифом попытались его уговорить, но он не слушал.

— Милдрит может пойти, если хочет, — сказал Одда.

— Нет, — ответила она.

Милдрит сидела у постели крестного, крепко сжав руки, прикрытые рукавами серого платья, и пристально смотрела на меня. В ее глазах был вызов — пусть я только осмелюсь приказать ей бросить Одду и отправиться в крепость!

— Мне жаль, — произнес я ей.

— Чего именно?

— Жаль нашего сына.

— Ты не был ему отцом! — обвиняюще сказала моя жена, и глаза ее сверкнули. — Ты хотел, чтобы он стал датчанином! Ты хотел, чтобы он стал язычником! Тебе наплевать было на его бессмертную душу!

— Мне было вовсе не наплевать на сына, — возразил я, но Милдрит не обратила внимания на мои слова.

Я говорил так, что не смог убедить даже самого себя.

— Сейчас его душе ничто не угрожает, — ласково произнес Харальд. — Он в руках Господа Иисуса. Он счастлив.

Милдрит посмотрела на шерифа, и я увидел, насколько утешили ее слова Харальда, хотя она все еще плакала. Она погладила свой деревянный крест, а потом Одда Старший похлопал ее по руке.

— Если придут датчане, господин, — сказал я Одде, — я за вами пошлю.

С этими словами я повернулся и вышел из комнаты.

Я не мог выносить вида плачущей Милдрит и мыслей об умершем сыне. С такими вещами трудно справиться, куда труднее, чем воевать. Поэтому я пристегнул мечи, взял щит и надел свой великолепный шлем с изображением волка, так что Харальд изумленно остановился, выйдя из покоев Одды и увидев меня у очага в обличье полководца.

— Если мы разожжем большой огонь на восточном краю города, то увидим, как придут датчане, — заметил я. — И это даст нам время, чтобы доставить Одду Старшего в крепость.

— Да.

Шериф посмотрел вверх, на массивные стропила главного зала, и, возможно, подумал о том, что видит свой дом в последний раз, потому что датчане могут прийти и сжечь его. Харальд перекрестился.

— От судьбы не уйдешь, — бросил я ему.

А что еще можно было сказать? Датчане и впрямь могли прийти, дом мог сгореть, но все это были мелочи по сравнению с судьбой королевства, поэтому я пошел отдать приказ, чтобы развели огонь, способный осветить восточную дорогу.

Но датчане этой ночью не явились.

Всю ночь моросил мелкий дождик, и к утру народ в крепости промок, замерз и был в скверном настроении. Потом, на рассвете, появились первые ополченцы из фирда. Ушло несколько дней на то, чтобы призывы добрались до самых дальних концов графства, чтобы там вооружили людей и отправили в Окмундтон, но самые ближние поселения послали людей немедленно, поэтому поздним утром под фортом собралось уже около трехсот человек. От силы семьдесят из них могли называться воинами и имели настоящее оружие, щиты и хотя бы кожаные доспехи, остальные были крестьянами с мотыгами, серпами и топорами.

Харальд послал отряды фуражиров на поиски зерна. Одно дело — собрать войска, но совершенно другое — их прокормить, и никто из нас не знал, как долго мы сумеем удержать собравшихся людей. Если датчане не придут, тогда нам самим придется идти к ним и изгонять их из Кридиантона, а для этого требовались большие силы, чем весь фирд Дефнаскира.

«Одда Младший никогда не допустит, чтобы собрался весь фирд», — подумал я.

Он и впрямь такого не допустил, потому что, когда кончился дождь и были прочитаны полуденные молитвы, Одда сам явился в Окмундтон — и не один, а с шестьюдесятью своими воинами в кольчугах и столькими же датчанами в полном вооружении. Солнце только-только взошло, когда они появились из-за деревьев на востоке, — и солнечные блики засияли на кольчугах и наконечниках копий, на уздечках и стременах, на полированных шлемах и ярких умбонах щитов. Люди Одды растянулись по пастбищу по обе стороны дороги и приблизились к Окмундтону длинной линией. В центре виднелись два штандарта: один, с черным оленем, — знамя Дефнаскира, а второй — датский треугольник с изображением белой лошади.

— Боя не будет, — сказал я Харальду.

— Почему?

— Их слишком мало. Свейн не может позволить себе терять людей, поэтому явился, чтобы поговорить.

— Я не хочу встречаться с ними там. — Шериф показал на крепость. — Мы должны встретиться в доме.

Он приказал людям, которые были вооружены лучше других, спуститься в город, и мы высыпали на грязную улицу рядом с домом, в то время как Одда и датчане приблизились с востока.

Всадникам пришлось сломать строй, прежде чем вступить в город, и они перестроились в колонну, во главе которой ехали трое: в центре — Одда, а слева и справа от него — два датчанина, один из них — Свейн Белая Лошадь. Свейн выглядел великолепно. Он скакал на белой лошади, в белом шерстяном плаще, а его кольчуга и шлем с кабаньей головой были вычищены песком до блеска и сверкали в свете неяркого солнца. Возле серебряного умбона его щита была нарисована белая лошадь, а кожа, из которой были сделаны уздечка, седло и ножны, выбелена.

Свейн увидел меня, но не показал виду, что узнал. Он молча взглянул на людей, перегородивших улицу, и, казалось, счел их не стоящими внимания. Его знамя с белой лошадью держал второй всадник, с таким же обветренным, как у господина, лицом, обожженным солнцем и снегом.

— Харальд! — Одда Младший выехал вперед, оставив двух датчан позади.

Одда, как всегда, был принаряжен: в сверкающей кольчуге, черный плащ покрывал гриву лошади. Он улыбнулся так, будто обрадовался встрече.

— Ты собрал фирд. Почему ты это сделал?

— Потому что так приказал король, — ответил Харальд.

Одда все еще улыбался. Он посмотрел на меня и, казалось, вообще меня не заметил. Потом взглянул на двери дома, откуда как раз появился Стеапа. Богатырь только что поговорил с Оддой Старшим, а теперь удивленно уставился на его сына.

— Стеапа! — сказал олдермен. — Верный Стеапа! Как я рад тебя видеть!

— Я тоже рад, господин.

— Мой верный Стеапа! — Одда явно был доволен, что к нему вернулся прежний телохранитель. — Поди сюда! — приказал он, и Стеапа протопал мимо нас, чтобы опуститься на колени в грязь перед лошадью Одды и благоговейно поцеловать сапог хозяина.

— Встань, — велел Одда. — Встань. Когда ты со мной, Стеапа, то, спрашивается, кого нам бояться?

— Нам некого бояться, господин.

— Вот именно, некого, — повторил Одда и улыбнулся Харальду. — Так ты сказал, что король велел тебе собрать фирд? А что, в Уэссексе есть король?

— Да, есть, — твердо ответил шериф.

— Король, который прячется на болотах! — произнес олдермен достаточно громко, чтобы его услышали все люди Харальда. — Он, может быть, король лягушек? Или властитель угрей? Что же это за король?

Я ответил за Харальда, заговорив по-датски:

— Король, который приказал мне сжечь корабли Свейна. Что я и выполнил. Я сжег их все, кроме одного, который оставил себе. И этот корабль до сих пор у меня.

Свейн снял свой кабаний шлем и посмотрел на меня. В его взгляде все еще не было узнавания, он походил на взгляд того огромного змея, что грызет древо жизни Иггдрасиль, желая, чтобы настал конец времен.

— Я сжег «Белую лошадь», — сказал я Свейну, — развел костер и славно погрелся у огня.

Вместо ответа Свейн сплюнул.

— А вот этот человек рядом с тобой, — теперь я обратился к Одде по-английски, — сжег церковь в Синуите и убил монахов. Тебе прекрасно известно, что этот нечестивец проклят Небесами, адом и людьми на этой земле, и все же взял ты его в союзники?!

— Никак это овечье дерьмо говорит за тебя? — поинтересовался Одда у шерифа.

— Сейчас с тобой поговорят мои люди, — ответил Харальд, указывая на воинов за своей спиной.

— Но по какому праву ты собрал фирд? — спросил Одда. — Я здешний олдермен!

— А кто сделал тебя олдерменом? — парировал шериф. Он сделал паузу, но Одда не ответил. — Король лягушек? — спросил тогда Харальд. — Властитель угрей? Если Альфред больше не имеет власти, значит, и ты утратил свою.

Одду явно удивило неповиновение Харальда. Он наверняка разозлился, но не выказал раздражения, а продолжал улыбаться.

— Я вижу, ты не очень хорошо представляешь себе, что происходит в Дефнаскире, — сказал он шерифу.

— Так объясни мне, — ответил тот.

— Объясню. Но мы поговорим за обедом.

Одда взглянул на небо. Показавшееся ненадолго солнце скрылось за облаком, знобящий ветер ерошил камыш, которым была посыпана улица.

— И давай-ка зайдем под крышу, — предложил Одда, — пока опять не начался дождь.

Поначалу некоторые детали вызвали у нас споры, но все уладилось довольно быстро. Датские всадники отступят в восточный конец города, а люди Харальда вернутся в крепость. Каждая сторона сможет взять в дом по десять человек, они сложат оружие на улице, и его будут охранять шестеро датчан и столько же саксов.

Слуги Харальда принесли эль, хлеб и сыр. Поскольку как раз был Великий пост, решили обойтись без мяса. С каждой стороны очага поставили скамьи, и Свейн подсел к нам, наконец-то соизволив меня узнать.

— Неужели это и вправду ты сжег корабли? — спросил он.

— Да, в том числе твой.

— «Белую лошадь» строили год и один день, — сказал он. — Она была сделана из стволов деревьев, на которых мы повесили тех, кого принесли в жертву Одину. Это был хороший корабль.

— Теперь от него остался только пепел на берегу, — ответил я.

— Ну что ж, однажды я тебе за все отплачу. — Он говорил мягко, но в его голосе слышалась недюжинная угроза. — Да, кстати, ты был не прав, — добавил он. — Золотого алтаря в Синуите не оказалось.

— И поэтому ты сжег монахов?

— Я сжег их живьем, — кивнул он, — и согрел руки у пламени костра, на котором они горели. — Свейн улыбнулся этим воспоминаниям. — Ты мог бы снова присоединиться ко мне, — предложил он. — Я прощу тебе сожженный корабль. Не хочешь снова сражаться бок о бок со мной? Мне нужны смелые воины. И я щедро плачу.

— Я дал клятву Альфреду.

— А, — кивнул он. — Ну, тогда так тому и быть. Значит, враги.

И он вернулся к скамьям Одды.

— Хочешь повидаться с отцом до начала переговоров? — спросил молодого олдермена Харальд, указав на двери в конце зала.

— Я повидаюсь с ним тогда, когда мы с тобой вновь станем друзьями. А иначе и быть не может.

Последние слова Одда произнес громко, и люди спешно заняли скамьи.

— Ты созвал фирд потому, что Утред привез тебе приказ от Альфреда? — обратился Одда к Харальду.

— Именно так и было.

— Тогда ты поступил правильно, это достойно похвалы.

Свейн, слушавший, как один из его людей переводит английскую речь, без выражения уставился на нас.

— А теперь ты снова выполнишь свой долг, — продолжал Одда, — распустишь фирд и отошлешь людей по домам.

— Но король дал мне другие указания, — возразил Харальд.

— Какой король? — спросил Одда.

— Альфред, конечно. Какой же еще?

— Но в Уэссексе есть и другие короли. Например, Гутрум — король Восточной Англии, и он сейчас в Уэссексе. Некоторые говорят, что еще до начала лета монарх будет коронован.

— Какой монарх, Этельвольд? — уточнил Харальд.

— А ты разве не слышал? — удивился Одда. — Вульфер из Вилтунскира присоединился к Гутруму, и они вдвоем заявили, что Этел<

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒