Сталинградский рубеж

Крылов Николай Иванович

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Аннотация издательства: Выдающийся советский военачальник Маршал Советского Союза Н. И. Крылов многие годы работал над циклом мемуаров о беспримерной обороне трех городов-героев - Одессы, Севастополя, Сталинграда. Будучи активнейшим участником исторических сражений под стенами этих городов, он считал своим долгом о них рассказать. Воспоминания Н. И. Крылова о боях под Одессой и Севастополем уже известны читателям. Эта книга, рукопись которой Николай Иванович передал Издательству за пять дней до своей кончины, завершает задуманный автором цикл. Она переносит нас в огненный Сталинград, в великую битву у Волги, где генерал-майор Крылов был начальником штаба легендарной 62-й армии.

За добрые советы, консультации в предоставлении разного рода материалов автор глубоко признателен В. И. Чуйкову, А. И. Казардеву, И. Г. Падерину, М. С. Батракову, А. М. Самсонову, Ф. Н. Смехотворову, П. С. Ильину и всем боевым товарищам по 62-й армии, оказавшим ту или иную помощь при работе над этой книгой. Автор благодарен активно участвовавшему в сборе и подготовке материалов Илье Григорьевичу Драгану.

Содержание

Об авторе и его книге

КП в Карповке

Между Доном и Волгой

Высота 102

Полем боя становится город

Сталинград отстоим!

Бастионы заводского района

Еще раз - кто кого?

Если выстоим теперь

Последние рубежи

Праздник на нашей улице

Хоть на шаг, но вперед!

Развязка

Курган Вечной славы

Примечания

Об авторе и его книге

Знакомство с Николаем Ивановичем Крыловым, будущим Маршалом Советского Союза, а тогда довольно молодым еще генерал-майором, произошло у меня в августе 1942 года на объединенном командном пункте Сталинградского и Юго-Восточного фронтов, где я находился в качестве представителя Ставки.

Заочно я знал Крылова и раньше. Он зарекомендовал себя как способный штабной работник уже в первые месяцы войны, во время боев за Одессу. А после восьмимесячной героической обороны Севастополя, одним из организаторов которой он был, возглавляя там штаб Приморской армии, в Ставке и Генеральном штабе держали Крылова на примете как генерала, которому можно вверить армейский штаб на трудном, особо ответственном направлении. Именно поэтому его, еще не вполне оправившегося после тяжелого ранения, но настойчиво добивавшегося возвращения в строй, и вызвали за новым назначением в Сталинград. На подступах к этому волжскому городу, имевшему в силу своего географического положения огромное стратегическое значение, уже шли тяжелые бои. Конечно, тогда еще невозможно было представить, во что они выльются и какие беспримерные масштабы примет разгоравшаяся под Сталинградом битва.

Моя первая встреча с Крыловым была непродолжительной, но сложившееся тогда впечатление о нем мне никогда потом не пришлось пересматривать. Как-то сразу почувствовалось, что это человек, сочетающий в себе твердый характер и недюжинный ум, человек самоотверженный, надежный в самом высоком смысле слова, на которого можно положиться при любых обстоятельствах. Потом я узнал, что Николай Иванович обладает также редкостной работоспособностью казалось, силам его нет предела. Узнал и исключительную его скромность. Собственное служебное положение никогда не имело для него слишком большого значения. Не раз, получив возможность выбора, он предпочитал быть назначенным на менее высокий пост и в то же время всегда был готов взять на себя самое трудное.

Направленный в 62-ю армию заместителем командующего, Н. И. Крылов вскоре, в силу сложившихся обстоятельств, вступил в исполнение обязанностей командарма (это совпало как раз с теми днями, когда КП армии был перенесен на легендарный теперь Мамаев курган), а через некоторое время стал начальником штаба этой армии. Сомнений в том, что Крылов справится с должностью командарма, ни у кого не возникало. Но армии, оборонявшейся на направлении главного удара, был необходим очень сильный начальник штаба, и кандидата более подходящего, чем Крылов с его одесским и севастопольским опытом, просто не нашлось.

Назначение В. И. Чуйкова командармом, а Н. И. Крылова - начальником штаба тогда полностью себя оправдало. Сработались они отлично, причем возглавляемый Крыловым штаб внес чрезвычайно много нового в практику боевого управления войсками, сражавшимися в сложнейшей, часто совершенно необычной обстановке.

Командармом же Крылов стал годом позже. И притом таким командармом, чьи талант, военное искусство, мужество и воля к победе, проявленные на полях сражений, дают все основания назвать его полководцем. Это звание не присваивается никакими приказами и ни к кому но приходит автоматически, вместе с назначением на определенную должность. Право на него дают только боевые дела.

Как представитель Ставки на различных фронтах, как командующий 3-м Белорусским фронтом в последние месяцы войны с гитлеровской Германией, а затем главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке, я могу засвидетельствовать, что 5-я армия генерала Крылова внесла весомый вклад в дело разгрома врага как на западе, так и на востоке.

В течение многих послевоенных лет II. И. Крылов находился на одном из самых ответственных постов в наших Вооруженных Силах, являясь заместителем Министра обороны и главнокомандующим Ракетными войсками стратегического назначения. Николай Иванович известен армии и стране также как видный партийный и государственный деятель, член Центрального Комитета КПСС и депутат Верховного Совета СССР.

Но сейчас, когда передо мною лежит рукопись его воспоминаний о Сталинградской битве, работу над которой он закончил буквально в последние дни своей жизни, перед глазами вновь встает молодой еще генерал-майор, только что прилетевший в Сталинград и представившийся мне на фронтовом КП у Дар-горы...

Сталинградские записки Н. И. Крылова - естественное продолжение его воспоминаний об обороне Одессы и Севастополя, изданных несколько лет назад и получивших заслуженное признание читателей. Думается, и эта книга не оставит равнодушным того, кто захочет ее раскрыть.

Маршал Советского Союза А. Василевский

27.07.1977 г.

КП в Карповке

Остался позади синий простор Каспия. Скрылась из виду широкая волжская дельта с ее бесчисленными протоками, большими и малыми островами. Под крылом транспортного Ли-2, вылетевшего два часа назад из Махачкалы, раскинулась до самого горизонта, теряющегося в мареве знойного августовского дня, выжженная солнцем степь.

Летим вдоль Волги, к Сталинграду. Со мной в кабине адъютант Николай Белоусов и шофер, он же ординарец, Володя Ковтун - мои старые боевые товарищи. Впервые с начала войны мы оказались на некоторое время в тылу и вот возвращаемся на фронт. Теперь - на Сталинградский, об обстановке на котором мне известно пока немного. Кроме, впрочем, того, что она напряженная и сложная.

Я захватил с собой один из последних поступивших на Кавказ номеров "Красной звезды". Передовая статья "Стойкость, победившая смерть" посвящена сержанту-бронебойщику Петру Болото и трем его товарищам. Это там, под Сталинградом, они вчетвером отбили атаку тридцати фашистских танков, сумев половину вывести из строя. Один боевой эпизод, один подвиг, но он позволяет судить о многом. Если такие группы танков вводятся противником в атаку на узком участке - значит, бои там идут тяжелые, жаркие.

Но на душе легче уже оттого, что для меня кончилась томительная неопределенность последних недель и я опять буду при настоящем деле.

Минуло полтора месяца с того утра, когда подводная лодка, последней ушедшая из Севастополя, доставила на Кавказ командование и штаб Приморской армии. Намаявшиеся под водой от нехватки кислорода, оглушенные разрывами глубинных бомб, мы сошли на новороссийский причал, еще едва веря, что находимся на Большой земле. После короткого отдыха командиры-приморцы стали получать новые назначения. Нашего командарма генерал-майора И. Е. Петрова вызвали в Москву. А мне было приказано отправиться в Астрахань, где размещались самые дальние тыловые службы Северо-Кавказского фронта, и засесть там с несколькими помощниками за составление подробного отчета о Севастопольской обороне. Кто-то решил, что для генерала, возглавлявшего в Севастополе штаб армии и не так давно тяжело раненного, это самое подходящее занятие...

В Астрахани было знойно и тихо. Заботливый Володя Ковтун приносил с рынка пунцово-красные, удивительно крупные помидоры. Однако тишина и покой не радовали: слишком тревожное наступило время.

Из скупых, сдержанных сообщений Совинформбюро явствовало, что врагу удалось потеснить наши войска под Воронежем. Затем был оставлен Донбасс. В середине июля гитлеровцы овладели Ворошиловградом, а неделю спустя вторично захватили Ростов, откуда были выбиты в ноябре сорок первого. При этом, судя по всему, угроза Кавказу создалась гораздо более серьезная, чем прошлой осенью. Упорные бои в большой излучине Дона означали, что немцы рвутся и к Волге, рассчитывая, должно быть, выйти к ней где-то вблизи Сталинграда и перерезать пути сообщения между югом и центром страны.

Пришел памятный, обращенный ко всем советским воинам приказ Наркома обороны № 227. С суровой прямотой в нем говорилось о нависшей над нашим Отечеством смертельной опасности:

"Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села... Отступать дальше значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону... Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило".

Время ли, думалось мне, корпеть над описанием прошлых сражений, когда с такой силой разгораются новые и в них решается судьба страны?

И я, хоть и понимал, что мпе просто дают передохнуть и оправиться, стал принимать какие мог меры, чтобы поскорее возвратиться в строй.

Наконец меня вызвали в штаб Северо-Кавказского фронта. Там встретился с Иваном Ефимовичем Петровым, к началу августа вернувшимся на юг командующим 44-й армией. Он предложил занять в ней должность начальника штаба, чему я, разумеется, очень обрадовался.

Однако представление фронта на утверждение меня в этой должности разошлось с приказом из Москвы, согласно которому я назначался начальником штаба другой армии - 1-й гвардейской, выдвигавшейся на сталинградское направление.

В Хасавюрте, где находился штаб 44-й, не пришлось пробыть и недели. Армия Петрова спешно занимала оборону для прикрытия подступов к Грозненскому нефтяному району. У нас с Иваном Ефимовичем почти не было времени на разговоры о чем-либо выходящем за рамки сегодняшних практических задач. Но даже когда выдавались свободные минуты, мы почти не вспоминали Севастополь. Пережитое там было незабываемо, но нашими мыслями владели уже новые грозные события.

Обстановка лета 1942 года оставалась для нас крайне тяжелой. Враг, хотя и понес уже колоссальные потери, продолжал продвигаться псе дальше в глубь России. И даже не зная конкретных планов гитлеровского командования, которые нам стали известны позже, нельзя было не видеть, что оно вновь, как и год назад, стремится добиться до зимы решающей победы.

Иван Ефимович Петров, только что побывавший в Генеральном штабе и Ставке, несомненно, был гораздо лучше меня осведомлен об общем положении на фронтах после наших военных неудач первой половины лета. Но, как всегда, командарм Петров ни на минуту не терял бодрости духа. Он черпал ее в политике партии, в тесном общении с бойцами, беззаветно веря, что у защитников Родины, у всего нашего народа хватит мужества и сил выдержать любые тяжкие испытания. Иван Ефимович не раз повторял одну фразу из приказа № 227, выражавшую, как он говорил, ключевую мысль этого документа: выдержать удар врага сейчас, в ближайшие несколько месяцев - это значит обеспечить за нами победу.

На прощание мы крепко обнялись с Петровым, не загадывая, где и когда доведется увидеться и доведется ли вообще. Довелось не скоро - только после войны.

* * *

Глядя на проплывающие под крылом самолета приволжские степи, на светлые пятна высохших соляных озер, я все еще жил новостями из последних кавказских оперсводок.

Новости были невеселые. Гитлеровцы овладели Невинномысской и продвигались вдоль притоков Кубани вверх, к перевалам. Шли бои под городом Минеральные Воды. Вспомнилась карта разведотдела с синими стрелами, направленными в Закавказье...

Судя по всему, на сталинградском направлении натиск врага был не слабее. Где все-таки противник наносит самый главный удар - на Кавказе или на подступах к Волге? Это было еще не особенно ясно, во всяком случае для меня. Бои на кавказском и сталинградском направлениях воспринимались как тесно взаимосвязанные: положение в каждом из этих огромных смежных районов не могло не сказываться на ходе боевых действий в другом. Как стало известно потом, фашистские стратеги еще в самом начале войны определяли эту взаимосвязь так: предпосылкой наступления через Кавказ является выход к Волге.

Вылетая, мы рассчитывали сесть в самом Сталинграде. В воздухе летчик получил команду садиться в Капустином Яре, на левом берегу Волги. Оказалось, что сталинградский аэродром подвергся утром вражескому налету.

На правый берег, в город, добрались довольно быстро. Нас уже ждала машина, не было задержки и на паромной переправе.

Сталинград, расположенный недалеко от моих родных мест, я знал с юности, еще с тех пор, когда город был втрое меньше и назывался Царицыном.

Помню, был здесь на исходе гражданской войны, когда мы, курсанты саратовских курсов красных командиров, следовавшие в действующую армию на Кавказ, пересаживались в Царицыне с парохода в железнодорожные теплушки... А в конце тридцатых годов увидел Сталинград, преображенный первыми пятилетками. Тут вырос знаменитый Тракторный завод имени Ф. Э. Дзержинского - гордость всей страны - и немало других предприятий, над домишками старых рабочих поселков поднялись громадные по тому времени жилые корпуса.

В ту пору - такая уж была у меня служба - мне доводилось плавать чуть ли не по всей Волге. Сталинград, растянувшийся вместе с пригородами на добрые полсотни километров по высокому берегу, открывался взгляду квартал за кварталом...

Ту же знакомую картину увидел я и теперь, в середине августа сорок второго. И замерло от радости сердце: Сталинград невредим!

Это я понял, еще находясь на левом берегу. И окончательно убедился в этом, проезжая по городу. Оживленные людные улицы, заполненные пассажирами трамваи, по-южному распахнутые настежь двери магазинов... В заводской части дымили десятки высоких труб. На огромный цех походил и волжский берег повсюду краны, нефтебаки, груды металла на земле и причаленных баржах.

Город жил и работал. И, конечно, прежде всего - на оборону. Ведь его заводы могли плавить сталь, производить оружие, боевые машины (как я потом узнал, фронт тогда ежедневно получал от сталинградцев около десяти новых танков, а орудий - на целый противотанковый полк).

Но вид не тронутого войной, полного будничной сутолоки большого города остро и тревожно напоминал о том, как приблизилась к нему еще недавно далекая линия фронта. На западе она проходила по Дону, в каких-нибудь шестидесяти - семидесяти километрах от этих дымящих заводов и людных зеленых улиц. Мне еще не было тогда известно, что с южной стороны, где положение одно время стало наиболее опасным, врага остановили менее чем в тридцати километрах от Сталинграда.

Миновав центр, машина пересекла по деревянному мосту устье полупересохшей Царицы. Затем, удаляясь от Волги, мы свернули в извилистые, разделенные оврагами улочки юго-западной сталинградской окраины, застроенной одноэтажными домиками, утопавшими в садах. Тут я никогда еще не бывал.

Фронтовой КП, куда надлежало явиться, помещался в школьном здании у Дар-горы. Фактически это был командный пункт двух фронтов. Сталинградский фронт, образованный 12 июля, к августу раздался в ширину на несколько сотен километров, и его разделили на два: Сталинградский (правое крыло прежнего) и Юго-Восточный (левое крыло прежнего). Но так как войска обоих фронтов обороняли Сталинград и требовалась непрерывная координация их действий, Ставка признала необходимым сосредоточить управление ими в одних руках и подчинила Сталинградский фронт командующему Юго-Восточным. Фронты имели отдельные штабы, а командующего одного - генерал-полковника А. И. Еременко. В этой должности он был еще считанные дни, вернувшись только недавно в строй после полученного зимой тяжелого ранения.

Командующий принял меня в присутствии члена Военного совета Н. С. Хрущева. В той же комнате находился и начальник Генерального штаба А. М. Василевский. О том, что он прибыл в Сталинград в качестве представителя Ставки, я не имел понятия и был предупрежден об этом буквально за минуту, у самого порога.

У старших начальников - всех их я видел впервые - были утомленные, но спокойные лица. Еременко привстал, опираясь на палку. Василевский пригласил меня сесть и начал разговор, который и дальше вел в основном он.

- Как себя чувствуете, товарищ Крылов?

- Вполне в рабочем состоянии, товарищ генерал-полковник.

- Рана-то как, дает еще себя знать? - задал уточняющий вопрос Еременко.

Рана, конечно, еще побаливала, но жаловаться на это не хотелось. Ответил, что с этой рапой я уже в Севастополе воевал, а после того сколько времени прошло - что ж о ней говорить!

Василевский кивнул и стал неторопливо, но очень лаконично, как бы взвешивая каждое слово, характеризовать обстановку под Сталинградом. Она определялась в тот момент прежде всего тем, что противник, остановленный на дальних подступах к городу (а на юго-западе, где немцы пересекли внешний оборонительный обвод, - уже и не на дальних), после непродолжительной паузы, понадобившейся ему, очевидно, для подтягивания резервов и тылов, вновь возобновил активные боевые действия, и натиск его становился все сильнее. С юго-запада наступала 4-я танковая армия Гота, с запада и северо-запада 6-я армия Паулюса. Вместе взятые, они имели, как тогда считалось, до 35 дивизий (потом оказалось - 39), свыше семи тысяч орудий и минометов, больше тысячи танков, а 4-й воздушный флот Рихтгофена поддерживал наземные войска тысячью с лишним самолетов.

Полного состава сил двух наших фронтов, на общем командном пункте которых я находился, мне, естественно, знать не полагалось. Было, однако, ясно - да этого никто и не скрывал, - что на стороне противника значительный перевес в артиллерии, в танках, а особенно - в авиации. Что касается общей задачи, то А. М. Василевский, подчеркнув, что это оценка И. В. Сталина, сказал:

- Оборона Сталинграда и разгром врага, идущего с запада и с юга на Сталинград, имеют решающее значение для всего нашего советского фронта.

Впоследствии эти слова я прочел в директиве Верховного Главнокомандующего.

Наиболее опасным, насколько я мог представить, выглядело положение в полосе 4-й танковой армии Сталинградского фронта и в полосе 64-й армии Юго-Восточного. Но Василевский, подозвав меня к карте, стал показывать позиции 62-й армии, развернутой между теми двумя на левом фланге Сталинградского фронта, а по отношению к городу - прямо на западе. Эта армия держала оборону по левому берегу Дона, от Нижне-Гниловского до устья Донской Царицы, причем довольно большой северный участок - между Нижне-Гниловским и озером Песчаное - только что перешел к ней от правого соседа - 4-й танковой, у которой не хватало сил его оборонять.

- Попытки противника форсировать в этом районе Дон, - пояснил Василевский, - означают самую непосредственную угрозу Сталинграду. - И повторил уже сказанное раньше: - А отстоять Сталинград мы обязаны во что бы то ни стало.

Еременко добавил, что 62-я армия сейчас усиливается.

Подробности относительно шестьдесят второй сообщались, следовало полагать, не просто так, и все же я ждал, когда скажут что-нибудь о 1-й гвардейской, куда у меня было назначение. Наконец Василевский упомянул и ее.

- В первую гвардейскую, - объявил он, - видимо, не поедете. Думаем послать вас в шестьдесят вторую, заместителем к генералу Лопатину.

Александр Михайлович пристально посмотрел на меня своими внимательными темно-карими глазами, как бы проверяя, сознаю ли я, что для решения использовать меня именно так существуют весьма серьезные основания.

Заместители командующих (помимо замов - специалистов по родам войск) были тогда не во всех армиях. До сих пор, как выяснилось, не было заместителя командующего и в 62-й. Сам факт назначения на эту должность говорил о многом. Он подтверждал, что армия находится на исключительно важном участке фронта. Мне оставалось сказать, что постараюсь оправдать оказанное доверие.

- Ну, тогда желаю успеха! - заключил начальник Генштаба. - Пока согласуем с Москвой ваше переназначение, можете немного отдохнуть. Час, а может быть, и два - в вашем распоряжении.

В заключение кто-то из беседовавших со мною начальников спросил о семье, о родителях: где они, как живут? Ответил, что старики - на моей родине, под Балашовом, а жена и дети, которых надолго потерял из виду, после того как расстался с ними у западной границы, нашлись в Казахстане. Живут, как все, - верой в победу.

* * *

Через час с небольшим я был снова в воздухе - на связном У-2.

Перед тем как отправиться на аэродром, я побывал у начальника оперативного управления штаба фронта генерал-майора Ивана Никифоровича Рухле и узнал от него и его помощников много полезного. Запомнив кое-какие ориентиры на показанных мне картах, теперь распознавал их с птичьего полета.

Держась невысоко над землей, У-2 летел в сторону Дона. К западу от Сталинграда - середина большой излучины этой реки. Максимально сблизившись с Волгой, Дон будто стремится прорваться через Ергени - водораздельную цепь холмов. И лишь потом постепенно уклоняется вправо.

Сама природа внушает тут человеку мысль соединить перемычкой столь близкие реки, а тем самым - и далекие моря. Но в старину наших предков заботило другое - как получше защитить это неширокое междуречье на южной окраине русского государства. Остатки старинных укреплений, как видно, сохранились до наших дней: на карте был обозначен "вал Анны Иоанновны". Только в те времена укрепления тут обращали фронтом не на запад, а на юг...

Но самое важное, что я успел узнать, - это первоначальные сведения о 62-й армии, еще недавно - 7-й резервной.

Сформированная здесь, в Сталинграде, армия находилась в распоряжении Ставки и проходила интенсивную боевую подготовку. Немногим больше месяца тому назад, 10 июля, она получила вместе с новым номером приказ выдвигаться всеми своими шестью дивизиями к Дону и за Дон. Командовал тогда армией генерал-майор В. Я. Колпакчи.

Справа и слева развертывались еще две резервные армии, ставшие 63-й и 64-й. Вместе с 62-й они образовали боевое ядро Сталинградского фронта, созданного, чтобы преградить врагу путь к Волге. 62-я армия заняла полосу от Клетской до Суровикино - центральный участок фронта.

С запада надвигалась одна из сильнейших в гитлеровском вермахте 6-я армия Паулюса - четыре армейских и два танковых корпуса, более четверти миллиона посаженных на машины солдат... Прорвавшиеся в степи за Северским Донцом авангарды армии Паулюса одно время приближались к Дону со скоростью до тридцати километров в сутки. У немцев было запланировано дойти до Сталинграда и захватить его с ходу к 25 июля. Решив, что сил 6-й армии для этого достаточно, 4-ю танковую армию Гота Гитлер повернул на Кавказ.

Она снова появилась на сталинградском направлении лишь после того, как фашистские стратеги увидели свои первые просчеты.

62-я армия встретилась с врагом 17 июля. Ее передовые отряды, выдвинутые к степным рекам Чир и Цимла, первыми вступили в бой с противником, стремясь выиграть время для занятия главными силами оборонительного рубежа перед Доном. Стрелковые батальоны, усиленные противотанковой артиллерией и ограниченным числом танков, не могли остановить вражескую лавину, но продвижение ее на восток замедлилось до пятнадцати - двенадцати километров в сутки, а затем и до пяти - трех.

С 23 июля бои вела уже вся армия. Кстати, как раз к этому дню относится подвиг Петра Болото и его товарищей - четырех бронебойщиков, которым посвятила передовицу "Красная звезда". Их полк - полк подполковника Г. П. Бардаляна из 33-й гвардейской стрелковой дивизии, сражавшейся на правом фланге армии, - был одной из частей, которым пришлось сдерживать самый жестокий натиск врага. Весь этот полк проявил выдающуюся стойкость.

Сражение, разгоревшееся в конце июля в большой излучине Дона, опрокинуло расчеты гитлеровцев на быстрый - одним рывком и напрямую - выход к Волге. 62-я армия, как и ее соседи, оборонялась активно, предпринимала крупные контратаки, перераставшие в упорные встречные бои. Однако не подпустить немцев в своей полосе к Дону она не смогла и вскоре должна была бороться за то, чтобы самой не оказаться отрезанной от донских переправ.

Прорыв врага в тылы армии на ее правом фланге (где гитлеровцы обеспечили себе подавляющий, многократный перевес в силах) привел уже 24 июля к окружению двух наших дивизий с частями усиления. При этом прорвавшимся фашистским танкам удалось смять штабы обеих дивизий, и окруженные войска остались без боевого управления. Командование армии сумело его наладить, перебросив туда офицеров своего штаба. Окруженная группировка продержалась четыре дня на прежних позициях, отбиваясь от четырех-пяти неприятельских дивизий, а когда восстановить фронт здесь стало уже невозможно, пробилась - организованно, с танками и артиллерией - в расположение соседней армии.

Тем временем осложнялось положение и на других участках. Командованию фронта потребовалось выручать 62-ю экстренно подготовленными контрударами 1-й танковой армии генерал-майора К. С. Москаленко и 4-й танковой генерал-майора В. Д. Крюченкина. Ни та, ни другая к тому времени не завершили еще формирования, не успели получить средства усиления, не были как следует сколочены и смогли ввести в бой меньше сил, чем предполагалось. Все это, очевидно, и помешало достигнуть поставленных целей - разгромить противостоящего противника и восстановить положение на фронте 62-й. Однако без поддержки танковых армий ей вряд ли удалось бы избежать окружения всей в целом.

В начале августа бои за Доном стали еще ожесточеннее. Причем для 62-й армии фронт расширился на десятки километров к югу, до Нижне-Чирской: ей был передан правофланговый участок 64-й армии вместе с оборонявшимися там тремя дивизиями. Вслед за тем остатки 1-й танковой, которую признали целесообразным расформировать, также были влиты в 62-ю. И она отвечала теперь за весь задонский плацдарм напротив Калача (отрезанный прорвавшимся к Дону врагом от других позиций наших войск на западном берегу).

Противник между тем, видимо, успел оценить силу оказываемого ему отпора. За полторы-две недели общее число неприятельских соединений, выявленных на сталинградском направлении, увеличилось почти вдвое. На второстепенных фланговых участках немецкие части заменялись подтянутыми сюда итальянскими, румынскими. 4-я немецкая танковая армия, уже возвращенная с кавказского направления, угрожала Сталинграду с юга и юго-запада.

В таких условиях, когда угроза городу с запада могла, вероятно, считаться не главной, враг навалился на фланги 62-й армии с новой силой. И еще раз произошел прорыв на правом фланге, вслед за чем оказались окруженными части шести дивизий с пятью артполками. Регулярная связь с ними прервалась, и за десять с лишним дней, которые прошли с тех пор, вызволить эти части из вражеского кольца не удалось. Остальным дивизиям армии пришлось отходить на левый, восточный берег Дона, причем и переправа, как я понял, не обошлась без потерь.

Наверное, как у любого военного человека, узнавшего об этих драматических событиях, в результате которых 62-я армия лишилась (окончательно или нет, было еще не ясно) своих лучших дивизий, у меня возникал вопрос: неужели нельзя было предотвратить такие вклинения противника, глубокие охваты наших флангов, имевшие столь тяжкие последствия? Но чтобы ответить на этот вопрос самому себе, я еще слишком мало знал.

Однако, как бы там ни было, главный итог июльско-августовских боев в большой излучине Дона состоял в том, что план гитлеровского командования с ходу овладеть Сталинградом, а затем и Астраханью, взяв под контроль всю Нижнюю Волгу, был сорван. Сорван усилиями всех армий, составлявших в начале этих боев один, а потом и два фронта.

Врага на какое-то время остановили, в его наступлении на Сталинград возникла первая серьезная заминка. Наши войска получили возможность укрепить занятые рубежи, привести в порядок нуждавшиеся в этом части, перегруппироваться. Производилась и организационная перестройка во фронтовом масштабе, смена командования.

В 62-й армии первый ее командующий генерал-майор В. Я. Колпакчи был еще раньше, в тяжелейшей обстановке конца июля, заменен генерал-лейтенантом А. И. Лопатиным. Не помню, чтобы кто-нибудь говорил мне о конкретных причинах этой замены. Тогда командармов сменяли часто, а если армия терпела неудачи или несла большие потери, это делалось почти обязательно.

Относительное затишье на донском рубеже, наступившее около 10 августа, было, как я уже сказал, недолгим. 15-го гитлеровцы возобновили атаки против задонских плацдармов, которые удерживала 4-я танковая армия - правый сосед 62-й. Активность врага на других участках также свидетельствовала о его подготовке к форсированию Дона. Последние донесения с переднего края, заставшие меня в штабе фронта, гласили, что немцы пытаются переправиться на восточный берег под станицей Качалинская - опять-таки в полосе 4-й танковой, но совсем близко от ее стыка с 62-й ("нашей армией", уже отмечал я в мыслях).

Выходило, что поспевал я как раз к новым горячим дням. И мне хотелось поскорее узнать, насколько оправилась армия после всего того, что выпало ей за последние недели, насколько готова сражаться еще упорнее.

Лететь было всего ничего. Так и не набрав высоты, самолетик стал снижаться и вскоре сел за околицей вытянувшегося вдоль небольшой реки села. День клонился к вечеру, но, едва пропеллер остановился, от нагревшейся земли так и пахнуло зноем.

И река и село назывались одинаково - Карповка. Здесь, почти на одинаковом расстоянии от Дона и Волги (но все-таки немного ближе к Дону), с 10 августа находились командный пункт и штаб 62-й армии.

При подходе к КП, развернутому в тополевой посадке у сельской школы, мысленно отметил четкость комендантской службы, подтянутость хорошо побритых часовых, мгновенное появление расторопного дежурного. Меня провели в довольно просторный блиндаж, где над столом, покрытым картой, склонились высокий, богатырского сложения генерал-лейтенант и хмуроватый на вид дивизионный комиссар. Рядом стоял генерал-майор.

Выслушав мой доклад о прибытии, генерал-лейтенант широким жестом протянул руку и громко, отчетливо назвал себя:

- Лопатин Антон Иванович.

Дивизионный комиссар был членом Военного совета армии К. А. Гуровым, генерал-майор - начальником штаба Н. А. Москвиным.

Меня стали немедля вводить в курс дела, знакомить с положением на фронте и состоянием армии.

Дивизий в составе армии числилось немало (их внушительный перечень я уже видел в штабе фронта). Но сюда входили и соединения, окруженные за Доном, о которых в журнале боевых действий и сводках изо дня в день писалось: новых данных не поступало, установить радиосвязь не удается...

Из-за Дона только что вывел сто двадцать человек раненый командир 33-й гвардейской стрелковой дивизии полковник А. И. Утвенко. Более мелкими группами и поодиночке выбирались на левый берег бойцы и командиры из других частей. К правому берегу подводили по ночам, где было можно, переправочные средства, высаживали поисковые отряды. Большего сделать не могли. И на то, что за Доном даст о себе знать хотя бы относительно крупная часть, особых надежд уже не питали.

Две дивизии, которые попали в окружение раньше и пробились в расположение 4-й танковой армии, там и остались и из списков 62-й были уже исключены. Вообще состав армии за первый месяц ее боевых действий обновился очень сильно. Три дивизии, отведенные десять дней назад на левый берег Дона, были незадолго до этого приняты от соседей или из фронтового резерва, 98-ю стрелковую дивизию генерал-майора И. Ф. Баринова фронт передал армии уже после занятия ею теперешних позиций.

Все эти дивизии были далеко не полного состава. Самой боеспособной считалась 112-я стрелковая. Командовал ею подполковник Иван Ефимович Ермолкин (легко запомнились имя и отчество - тезка генерала Петрова, с которым я только что расстался на Кавказе). Но все еще продолжали называть ее дивизией Сологуба. Полковник И. П. Сологуб, формировавший дивизию в Сибири и прибывший с нею на фронт, погиб неделю назад. Скромный и храбрый человек, ветеран гражданской войны, он, чувствовалось, оставил о себе прочную добрую память.

Единственной в полосе армии дивизией, укомплектованной по штату, была 87-я стрелковая полковника А. И. Казарцева, недавно прибывшая с Дальнего Востока. Но командование армии распоряжалось пока только одним ее полком, выведенным на передний край у хутора Вертячий. Два других стояли на запасных позициях в глубине обороны, оставаясь в резерве фронта.

Армия имела полнокровную мотострелковую бригаду и несколько танковых (во всех, вместе взятых, - около ста исправных боевых машин). Орудий и минометов было немногим больше пятисот - в среднем примерно шесть стволов на километр фронта. Сверх того, армии был подчинен созданный на Дону укрепрайон в составе нескольких артиллерийско-пулеметных батальонов. В резерве имелся полк гвардейских минометов - "катюш".

Позиции армии на левом берегу Дона являлись составной частью 400-километрового внешнего обвода большой системы сталинградских оборонительных рубежей. Внешний обвод начинался от Волги у Горной Пролейки, в 70-75 километрах севернее Сталинграда, проходил по реке Иловля, а затем по Дону через Качалинскую, Вертячий, Калач, Ляпичев, по речке Мышкова и возвращался к Волге ниже Красноармейска. Позади находились 150-километровый средний обвод (это на нем стояли два полка дивизии Казарцева) и 70-километровый внутренний, также доходившие до Волги. Оборудовался и четвертый пояс укреплений, окаймлявший непосредственно город.

Создание этих рубежей стоило инженерным частям и местному населению огромных усилий. Первые три обвода начали сооружать еще прошлой осенью, когда гитлеровцы только подступали к Донбассу. То, что успели тогда сделать, пришлось весной, после паводка, восстанавливать. Летом, в условиях нараставшей угрозы Сталинграду, полевые укрепления продолжали возводить десятки тысяч колхозников и горожан. И все же в полосе 62-й армии даже на внешнем обводе успели завершить работы лишь на отдельных участках, в частности - в районе Калача. Теперь там, где позволяла обстановка, фортификацией занимались сами войска.

Внимательно слушая командарма и члена Военного совета, сообщавших мне все эти и другие важные сведения, я, естественно, присматривался к ним самим.

Генерал Лопатин был старше меня (потом выяснилось - на шесть лет). Он принадлежал к людям, внешность и манера держаться которых сразу производят сильное впечатление: могучая фигура, гордая осанка, крупные, выразительные черты лица, неторопливые жесты, громкая, четкая и тоже неторопливая речь. От него веяло каким-то особенным спокойствием, помню, даже немного удивившим меня, - по контрасту с общей напряженной и тревожной атмосферой тех дней.

Имя Лопатина стало известно мне в конце прошлого года, когда 37-я армия под его командованием отличилась при освобождении Ро

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 22 23 24 25 2627