М. К. Дитерихс 17 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 17 из 37Следующая ⇒

которыми они пристегиваются к корсетам.

16 пряжек и 4 крючка от женских подвязок для пристегивания к

чулкам.

Девять пистончиков от шнуровки корсетов или лифчиков.

7 пряжек от мужских помочей или от брючных и жилетных хлястиков.

Три крючка от мужских костюмов.

Три части пряжек от женских поясов.

Медная пряжка с гербом малого размера и застежка к ней от кожаного

пояса Наследника Цесаревича.

5 больших и одна малая медных, с гербами пуговиц от шинели

Государя или Наследника Цесаревича.

4 пуговицы от дамских костюмов, 3 перламутровых пуговицы от белья;

б металлических заграничных пуговиц от мужской одежды; 4

металлических пуговицы фирмы Лидваля и 2 белые, полотняные от

белья.

Четыре заграничных кнопки от женских платьев.

Металлическая бляшка и американский ключик от ручной сумочки, и

металлический ободок и застежка от той же сумочки или портмоне.

28 обгорелых кусков от хорошей карманной головной щетки.

Вторую группу составили следующие предметы:

Отрезанный женский палец и два кусочка человеческой кожи.

Жемчужная серьга с бриллиантом Государыни Императрицы.

Четыре части расколотого жемчуга, возможно, от парной, указанной

выше серьги.

Застежка с бриллиантиками для подвеса какого-то украшения.

Две разломанные частицы от какого-то золотого украшения.

Одна топазина и осколок от другой такой же, видимо, от длинного

ожерелья.

Складная карманная рамка Государя Императора, с тремя кусочками

разорванной фотографии Государыни Императрицы, когда Она была еще

невестой.

Три разломанных и разбитых образка, носившихся на шее: один

Николая Чудотворца, другой Св. Гурия, Самона и Авива, и третий —

нельзя разобрать. С ними 28 кусочков разрушенной эмали от этих

образков.

Застежка для галстука.

35 пистончиков от шнуровки корсетов или лифчиков; 15 кнопок от

женских платьев; 14 петель и 18 крючков разной величины от мужской

и дамской одежды; 2 пуговицы; 4 винтика и 2 гвоздика от хорошей

обуви.

Пряжка от женского пояса.

Черная бархатная ленточка.

Вставная верхняя челюсть доктора Боткина.

Два осколка зеленого хрусталя от флакона и пробка с Императорской

короной. Флакон принадлежал Государыне Императрице.

Две револьверных пули автоматического револьвера.

Три осколочка ручной гранаты.

Малая шанцевая лопата, которой, видимо, работали убийцы.

Все эти вещи были найдены сильно обгорелыми и поржавевшими. Все они

подлежали экспертизе, исследованию и предъявлению сведущим лицам, о

чем и будет сказано в следующем отделе этой главы. Пока обращало на

себя внимание, что золотые вещи находились с явными следами порубки;

это не были изломы, совершенно ясно было, что их рубили. Сильным

ударам подвергались, видимо, и топазы, на что указывает найденный

осколок; если жемчужина могла расколоться, просто когда на нее

наступили ногой, то топазина от такого давления не расколется; нужен

был сильный удар по ней чем-нибудь твердым и тяжелым.

Нельзя не отметить также найденных шейных образков; на одном из них

сохранился собственноручной работы Государыни мешочек, связанный из

малиновых ниток “Ириса”, со следами, какие остаются на нитках при

долгой носке изделия на теле. Принадлежность этих образков Членам

Царской Семьи устанавливается целым рядом свидетелей из лиц,

состоявших при Них в Тобольске и ранее: Чемадуров, Тутельберг,

Иванов, Тегелева, Эрсберг. Представляется, следовательно, что тела

убитых, привезенных к шахте в районе “Ганиной ямы”, ранее

окончательного сокрытия их, раздевали почти донага, так как иначе

снять или сорвать нательные образки не представлялось возможным.

Далее обращает внимание тождественность предметов, найденных в самой

шахте, с предметами, найденными вне шахты, на поверхности земли, но

вблизи шахты, там, где были костры. Так как за исключением нательных

образков почти все предметы, оказавшиеся в шахте, носили явные следы

предварительного нахождения их в огне, то ясно, что в шахту они были

брошены умышленно, как бы от разброски кострищ, скрывая следы

таковых. Следовательно, те, кто сжигал вещи, одежду, обувь Членов

Царской Семьи, вовсе не руководились какими-либо симулятивными

целями, как о том говорили в городе, а, наоборот, хотели скрыть и

свое деяние, как скрывали и самый факт убийства всей Царской Семьи.

Наконец, наиболее ярко, и потому с тем большим сознанием ужаса,

останавливалось внимание перед найденными остатками сожженных

корсетов, и именно шести корсетов трех разных размеров. Число

корсетов определялось точно шестью парами передних застегивающихся

планшеток; возрастный размер корсетов вытекал из длины как этих

планшеток, так и других найденных металлических корсетных костей.

Шесть корсетов соответствовали шести женским телам, которые могли

быть привезены сюда на грузовом автомобиле из Ипатьевского дома:

Государыни Императрицы, Великих Княжен Ольги, Татьяны, Марии и

Анастасии Николаевны и Анны Демидовой.

9) В доме Ипатьева в буфете столовой были найдены все те, наиболее

дорогие для Семьи иконы, которые были вывезены Ею с собой из

Царского Села и частью полученные в Тобольске от разных лиц. В числе

этих 57 икон три имели надписи, сделанные Григорием Распутиным. Вот

эти надписи:

а) на иконе с изображением лика Спаса Нерукотворного в 1908 году

Распутин написал: “Здесь получишь утешение”;

б) на иконе Благовещения Пресвятой Девы в 1910 году им написано:

“Бог радует и утешает (о чем) извещает (как и об этом) событии (и в)

знак дает цвет”;

в) на иконе с изображением Божьей Матери “Достойно Есть” в 1913 году

Распутиным написано: “Благословение достойной Имениннице Татьяне на

большую любовь во христианстве, а не в форме”.

Надписи приведены в исправленном виде; Распутин же пишет страшно

безграмотно, соединяя иногда два-три слова в одно, а иногда, как это

видно на второй иконе, пропускает слова, отчего разобрать его

рукописи довольно трудно.

Не касаясь совершенно в настоящей части этой книги значения

Распутина как оружия, выдвинутого определенными партиями и кругами

общества для своих гнусных политических целей, о чем будет речь в

третьей, последней части этой книги, здесь, исходя из приведенных

надписей Распутина, нельзя, вспоминая весь тот ужас грязи, которой

общество заливало Царскую Семью в Ее отношении к Распутину,

отказаться от желания напомнить честному русскому христианину слова

Апостола Павла к Коринфянам: “Но боюсь, чтобы как змей хитростью

своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от

простоты во Христе”.

10) Вещи, собранные в помещении бывшего областного совета, в здании

Волжско-Камского банка, оказались в главной массе принадлежавшими

графине Гендриковой, Е. А. Шнейдер, генералам Татищеву и

Долгорукову. Здесь разборкой и увозом вещей распоряжались

председатель облсовета Белобородов, его товарищ Сафаров, два

делопроизводителя братья Толмачевы и секретарь прапорщик Мутных, а

после них — два сторожа: Лылов и Новоселов и буфетчица Балмышева.

Вещей осталось значительно больше, чем в доме Ипатьева; осталось и

немного предметов, белья, одежды, обуви и даже некоторые драгоценные

вещи, в общем на сумму в несколько тысяч рублей, если даже не

больше. И что особенно ценно — остались все дневники Анастасии

Васильевны Гендриковой, письма Государыни Императрицы и Великих

Княжен к ней и много различных заметок и вырезок из журналов и

газет, сделанных Анастасией Васильевной и генералом Долгоруковым.

Лылов рассказывал, что разбиравшиеся в сундуках и чемоданах

вышеназванные чины совдепа очень торопились, спешили и

интересовались не столько вещами, сколько самими сундуками, так как

они, выбросив вещи на пол, набивали их драгоценностями и деньгами из

кладовой. Вещи же, по-видимому, растащили уже потом разные бывшие

служащие областного совета. Это характерно в том отношении, что

слишком бросается в глаза разница в действиях одной части

руководителей советской власти в Ипатьевском доме от другой части

таких же руководителей в помещении Волжско-Камского банка. Там в

каждом действии Исаака Голощекина и Янкеля Юровского проглядывает

идея, обдуманность, цель; здесь у Белобородова, еврея Сафарова,

братьев Толмачевых, прапорщика Мутных — простой грабеж наиболее

ценного имущества, чужого добра. Там тщательное уничтожение своих

следов, следов своего деяния, здесь выставление напоказ характерной,

общей большевистской черты — грубого произвола. Там кощунственное

отношение ко всякой Святыне: поломанные образа, сожженные иконы,

разбитые флаконы со Святой водой, Святыни, выброшенные в помойку,

здесь все священные предметы остались неприкосновенными,

нетронутыми, неоскверненными руками исчадий еврейского народа.

Поверхностное и беглое изучение письменных материалов, оставшихся

после убитых А. В. Гендриковой, Е. А. Шнейдер, И. Л. Татищева и В.

А. Долгорукова, заняло около пяти недель времени и послужит данными

для некоторых выводов в третьей части настоящей книги. В дополнение

к показаниям живых свидетелей, прошедших перед следственным

производством, документы и заметки, сохранившиеся от людей, близко

стоявших к интимной жизни Царской Семьи, дают много материала для

освещения последних лет царствования бывшего Государя Императора

Николая Александровича и Государыни Императрицы Александры

Федоровны, как раз с точки зрения народной идеологии русского Царя,

как “Помазанника Божья”.

Анастасия Васильевна Гендрикова вела свои дневники с 1906 года,

последняя сделанная ею запись в своих дневниках в Тобольске, под

датою 4 мая 1918 года, гласит: “Отряд заменен красногвардейцами”. В

этот день охранявший ранее Царскую Семью отряд из солдат, приехавших

с Семьей из Царского Села, был заменен отрядом латышей, привезенных

с собой комиссаром Родионовым. Дальше Анастасия Васильевна записей

не вела; вероятно, замена охраны латышами слишком ясно дала понять,

что их всех ждало.

Перед самой Февральской революцией 1917 года Анастасия Васильевна

спешно выехала в Ялту к заболевшей сестре. Не доехав До места, в

Севастополе она узнала о перевороте; на другой же День, отказавшись

от возможности повидать сестру, она немедленно садится в поезд и

мчится обратно в Царское Село. Во дворец она попадает в тот день,

когда генерал Корнилов объявил Государыне об Ее аресте и предупредил

придворных, что, кто хочет, может остаться и разделить участь

Арестованной, но чтобы решили сейчас же, так как потом во дворец

никого не пустят.

“Слава Богу, — пишет в этот день в дневнике Анастасия Васильевна, —

я успела приехать вовремя, чтобы быть с Ними”.

Она ведет свои записки в дневниках почти ежедневно, совершенно

объективно занося события текущей придворной жизни и не вдаваясь в

какие-либо обсуждения, суждения и заключения. Только в период,

несколько предшествовавший и последовавший за убийством Распутина, в

ее записях чувствуется, что в ней происходила какая-то борьба, драма

на почве как будто и ее коснувшихся сомнений, а может быть, и не

сомнений, а досады, боли. Распутина она, видимо, ненавидела, и при

всей ее сдержанности это чувство прорывается в дневнике, чувство

личного начала, и, быть может, в минуту своего тяжелого одиночества

на земле она усомнилась в чистоте своей веры, уклонилась от простоты

во Христе и заколебалась...

“Я ждала всю неделю, что Вы мне напишете, — пишет ей Государыня

через неделю после убийства Распутина, — Мама Ваша так не сделала

бы”.

“И думать, что такая же опасность может угрожать и Ему?”

Вот тот ужас, которым было полно все существо Государыни

Императрицы. Вот чего Она опасалась в убийстве Распутина. Вот что

топталось в грязь всеми нами, мялось грязными руками, тянувшимися в

ослеплении гордыни к престолу земной власти. Она, Царица, была чище

нас всех. Она опасалась за жизнь Его, своего Царя, Царя русского

народа, “Помазанника Божья”, которого мы, все интеллигенты, в

гордыне своего ума забыли. Она опасалась за своего Мужа, за

человека, которого, как женщина, любила с пятнадцатилетнего

возраста, с которым еще тогда обменялась на всю семейную жизнь

кольцами, не расставаясь с ними: Она имела от Него рубиновое кольцо,

которое носила на шейной цепочке с образками; Он имел от Нее

сапфировое кольцо, которое носил на пальце вместе с обручальным

кольцом. Остатки этих колец были найдены позже у шахты; Бог не

захотел, чтобы эти символы великой, святой любви на земле между Ними

попали в руки Исааку Голощекину.

11) В документах, собранных Сергеевым по Царскому делу и касавшихся

той или иной деятельности советских представителей, совершенно

отсутствовали:

а) фотографии различных деятелей, причастных к преступлению;

б) биографические сведения об этих деятелях, их характеристика,

описание наружности, приметы;

в) сведения о составе главнейших Екатеринбургских советских органов

власти;

г) частная переписка различных деятелей и данные о связях, с одной

стороны, с Москвой, с другой стороны, с жителями города.

Единственным документом в этом роде являлось письмо Янкеля Юровского

к доктору Архипову, найденное и отобранное чинами уголовного

розыска. Содержание письма, с сохранением орфографии, следующее:

“Кенсорин Сергеевич, в случае моего отъезда на фронт я во имя наших

с Вами отнош надеюсь не откажете моей старой маме в содействии в

случае преследований ее только за то что она моя мать. Вы конечно

нанимаете что о моем местопребывании она ничего знать не будет уж

только по томучто и я этого не знаю, но и в том случае еслиб я это

знал то разумеется этого ей не сказал бы просто для чистоты ея

совести наслучай еслиб ее допрашивали. Я обращаюсь к Вам еще и

потому что Вы строгий в своих принципах даже при условиях

гражданской войны и при условии коща вы будете у власти. Я имею все

основания полагать что Вы с Вашими принципами останетесь в

одиночестве но всеж Вы съумете оказать влияние на то чтоб моя мать

которая совершенно не разделяла моих взглядов виновная следовательно

только в том что родила меня, а также в том что любила меня. Я

значить на случай падение власти советов в Екатер. дать ей приют на

время возможного погрома или предупредить и самый разгром квартиры

принимая внимание что я не продавал дела чтоб не остав. служ. без

работы которые очень и очень далеки от большевизма. Это может быть

предсмертное письмо надеюсь ято не ошибусь обращ. к вам. Я. М.

Юровск...”

Письмо характерное, как по содержанию, так и по грамотности, для

одного из крупнейших, местных деятелей советской власти в

Екатеринбурге, и несомненно было бы полезно иметь такие же документы

других главнейших руководителей преступных замыслов и вершителей

судеб многострадальной России. Служащие комиссара Янкеля Юровского,

даже не будучи большевиками, имеют полное право заниматься не

национализированным трудом, потому что работают на благо комиссара;

остальной же русский народ права на это не имеет. Янкель Юровский не

имеет сочувствия к своим взглядам ни среди своих служащих, ни даже у

своей матери; охранной команде, которой он начальствует в

Ипатьевском доме, он, видимо, тоже по несочувствию во взглядах, не

доверяет; перед всем обществом Урала лжет, боясь правды, тоже,

очевидно, не рассчитывая на сочувствие во взглядах. И тем не менее и

сам он себя считает, и советская власть именно его-то и признает

выразителем воли народа, представителем народной власти. В 1917 году

Лейба Бронштейн, свергнув власть Аарона Керенского, крикнул народу:

“Мы опрокинули власть Керенского, мы повалили ее навзничь и,

наступив ногой на грудь, крикнули всероссийскому рабочему и

крестьянину: придите и возьмите ту власть, которая единственно

принадлежит народу...” Как в этот момент он, вероятно, дико и

Дьявольски хохотал в душе над теми, кто его слушал.

При разборке документов в бумагах графини Гендриковой пришлось

наткнуться на ее показание, данное следственным властям по поводу

приезда в Тобольск Маргариты Хитрово. Тут же хранилась и остроумная

сатира Анастасии Васильевны в стихах по поводу того переполоха среди

властей, который произвела эта молодая, но легкомысленная барышня

своим приездом и манерой держать себя, совершенно не желая этого,

как заговорщица. При обследовании этих документов оказалось, что

действительно приезд в Тобольск Маргариты Хитрово испугал даже

Керенского, который в середине августа прислал прокурору Тобольского

суда следующую телеграмму: “Из Петрограда. Вне очереди.

Расшифруйте лично и если комиссар Макаров или член Думы Вершиниц

Тобольске, то их присутствии.

Предписываю установить строгий надзор за всеми приезжающими на

пароходе в Тобольск, выясняя личность и место, откуда выехали, равно

как путь, которым приехали, а также место остановки. Исключительное

внимание обратите приезд Маргариты Сергеевны Хитрово, молодой

светской девушки, которую немедленно арестовать на пароходе,

обыскать, отобрать все письма, паспорты и печатные произведения, все

вещи, не оставляющие личного дорожного багажа; деньги; обратите

внимание на подушки; во-вторых, имейте в виду вероятный приезд

десяти лиц из Пятигорска, могущих впрочем прибыть и окольным путем.

Их тоже арестовать, обыскать указанным порядком. В виду того, что

указанные лица могли уже прибыть Тобольск, произведите тщательное

дознание и случае их обнаружения арестовать, обыскать тщательно,

выяснить, с кем виделись. У всех, кого видели, произвести обыск и

всех их впредь до распоряжения из Тобольска не выпускать, имея

бдительный надзор. Хитрово приедет одна, остальные, вероятно,'

вместе. Всех арестованных немедленно под надежной охраной доставить

Москву прокулату. Если они или кто-либо из них проживал уже

Тобольске произвести тотчас обыск доме, обитаемом бывшей Царской

Семьей, тщательный обыск, отобрав переписку, возбуждающую малейшее

подозрение, а также все не привезенные ранее вещи и все лишние

деньги. Об исполнении предписания, по мере осуществления указанных

действий, телеграфировать шифром мне и прокулату Москву, приказания

которого подлежат исполнению всеми властями. Прошу Макарова или

Вершинина телеграфировать, какой у них шифр. № 2992. Министр

Председатель Керенский”.

Во исполнение этого предписания 18 августа 1917 года прокурорским

надзором и чинами милиции произведены были обыски у Хитрово и других

лиц, проживающих в Тобольске, и у которых Хитрово успела побывать по

своем приезде в город, не давшие однако положительных результатов,

причем Хитрово была все-таки арестована и отправлена под надежной

охраной в Москву. Вся переписка по этому делу заканчивается

телеграммой прокурора Московской судебной палаты Стааля от 21

сентября 1917 года, из которой видно, что дело Хитрово прекращено и

препятствий к приезду ее в Тобольск не встречается.

Можно думать, что весь переполох был вызван тем, что Хитрово, уезжая

из Петрограда, вся закуталась в пакеты и корреспонденцию, которую

она набрала для всех Тобольских узников, а с дороги посылала своим

родным открытки, в которых сообщала: “Я теперь похудела, так как

переложила все в подушку”. Но интерес приведенных документов,

конечно, не в Маргарите Хитрово, а в “Министре Председателе

Керенском”, олицетворявшем собою русскую власть, даровавшую России

свободу и освобождение от полицейского режима и произвола Царизма.

Пусть те, кто страдал от полицейского режима Царизма, забыв на

минуту свои к нему симпатии или антипатии, откровенно скажут — есть

ли разница в предписании, данном Керенским, с предписаниями былого

времени Плеве, Курлова и им подобных лиц? Надо сознаться — никакой,

все то же: ни предъявления вины, ни указания на закон, ни

определения преступности, ни даже малейшего, какого-нибудь

примитивного указания, кого хватать из подлежащих приезду из

Пятигорска, ничего. Хватай, сначала арестуй, обыскивай и высылай

арестантом в Москву. Не все тот же ли это произвол?

Разобранные вещи в достаточной мере указывали на то, что живыми

Члены Царской Семьи никуда из Екатеринбурга не уезжали. Они не могли

по существу своих натур, их религиозности сами уничтожить Свои

Святыни, растоптать символы Православной Церкви, и скорее предпочли

бы погибнуть, чем купить свою жизнь отдачей души дьяволу.

За сохранение своих душ Они и отдали свою земную жизнь.

“Они, Государь и Государыня, больше всего боялись, что Их увезут

куда-нибудь за границу. Этого Они боялись и не хотели”.

“Народ, — говорил Государь, — добрый, хороший, мягкий. Его смутили

худые люди в этой революции. Ее заправилами являются “жиды”. Но это

все временное, все пройдет. Народ опомнится и снова будет порядок”.

Так передавала Их слова Клавдия Битнер, учительница Детей в

Тобольске.

ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

В основание работ этой области следственного производства Соколов

положил чрезвычайно детальный, последовательный и всесторонний метод

изучения и исследования физического состояния и истории

происхождения каждой отдельной вещицы, обгорелого кусочка, уголька,

земли, документа, телеграммы, записки, всего, что так или иначе

привлекало внимание следствия и могло относиться к совершившемуся в

Ипатьевском доме преступлению.

Прежде всего Соколов точно устанавливал место, время и

обстоятельства нахождения предмета или его изъятия; затем путем

экспертизы специалистов определял род, свойства, качество и

назначение исследуемого вещественного доказательства, а если оно

составляло только часть целого предмета, то путем той же экспертизы

определял данные этого цельного предмета. Далее, если на предмете

имелись повреждения, то выяснялся характер и причины этих

повреждений, а путем допросов и предъявления сведущим лицам

устанавливалось, кому принадлежал или мог принадлежать данный

предмет, или на ком была замечена такая именно вещь. Таким образом,

определялся владелец вещи, или первоисточник ее происхождения, или

первоисточник ее нахождения. Если имелось несколько однородных

вещественных доказательств, но найденных или изъятых в разных

местах, то путем новых экспертиз устанавливалась тождественность их

между собой, а путем допросов и логических анализов обстоятельств

выяснялись причины и следствия нахождения тождественных вещественных

доказательств в разных местах.

Таким методическим путем исследования и изучения, соответственно

запротоколированных, Соколов подходит к логически вытекающим из них

фактам, обстоятельствам, сопровождавшим совершение преступления.

Так, какой-нибудь маленький медный винтик, найденный Сергеевым в

пепле печки в комнате Великих Княжен в доме Ипатьева, после

применения к нему Соколовым метода исследования, оказывался

принадлежавшим к очень хорошей дамской обуви заграничного

происхождения; что тех же качеств и свойств винтик нашелся в

кострище в районе “Ганиной ямы”, где он подвергся сильному действию

огня и откуда такой же винтик вместе с обуглившимися кусочками кожи

самой обуви, угольками из этого кострища, глиной с площадки, где

было кострище, и лопаткой со следами той же глины, попадал на дно

шахты. И обратно, пуля автоматического заграничного револьвера,

найденная на дне шахты, при промывке Шереметьевским ила, с

приплюснутым концом, как бывает от удара о человеческую кость,

оказывалось, была раньше тоже в кострище, где подверглась действию

сильного огня, а сюда, вероятно, попала с телом одного из убитых

Членов Царской Семьи из комнаты нижнего этажа Ипатьевского дома, где

в полу оказалась застрявшей такая же точно пуля, прошедшая лишь

через мягкие части человеческого тела, но увлекшая за собой все-таки

немного крови, впитавшейся в дерево, и немного шерстинок материи

защитного цвета, похожей на рубахи, какие носили Государь Император

и Наследник Цесаревич. И, вероятно, эта пуля как раз вошла бы в

автоматический револьвер системы Кольта, бывший, по показаниям

свидетелей, в руках Янкеля Юровского.

Логические окончательные выводы из приведенных примеров довольно

ясны: в первом случае на кострище у шахты сжигалась обувь Великих

Княжен, а во втором — пуля попала в кострище, выпав из сжигавшегося

тела.

Вещественные доказательства при таком методе изучения как бы

начинали говорить сами по себе, подтверждая своей историей показания

свидетелей, или уличая их в неправильности показания, а иногда и

совершенно опровергая. С другой стороны, рассказ свидетеля или

участника преступления получал большую определенность, выпуклость и

яркость от иллюстрирования его такими исследованными вещественными

доказательствами. Всякое увлечение предвзятыми предположениями

отпадало, так как экспертиза, ставившаяся в рамки научности,

являлась определенным контролером для всякой идеи. Так,

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒