Аксессуары 5 страница

Когда свадьбы бывали в семьях, где глубокий траур, то черное платье на время снимали, а носили лиловое, что считалось трауром для невест. Не припомню теперь, кто именно из наших знакомых выходил замуж, будучи в трауре, так все приданое сделали лиловое разных материй, разумеется, и различных теней (фиолетово-дофиновое — так называли самое темно-лиловое, потому что французские дофины не носили в трауре черного, а фиолетовый цвет, лиловое, жирофле, сиреневое, гри-де-лень и тому подобное)»[175].

Е. П. Янькова описывает правила, строго соблюдавшиеся в годы ее молодости, то есть в последние десятилетия XVIII — начале XIX века. Последующие изменения в большей степени были связаны с появлением новой моды. Прежде всего это касалось бытового грима — от пудры, румян и париков надолго отказалась мода, поэтому в более позднее время румяна или пудра свидетельствовали лишь о личных пристрастиях человека, рассматривались как чудачество поведения, но не воспринимались как нарушение приличий.

Упомянутая мемуаристкой ткань «гри-де-лень» означает не качество ткани, как может показаться на первый взгляд, а орнамент — серая материя в полоску. Обычно орнамент на траурной одежде позволяли себе только для малого траура, или, как его часто называли в XIX веке, полутраура. В 1863 году журнал «Модный магазин» рекомендовал для траура, вернее полутраура, ткани в черно-белую клетку[176].

Покрой траурного платья целиком зависел от моды. Неизменными оставались лишь цвета, тип ткани (шерсть или шелк) и правила пользования драгоценностями.

В том же «Модном магазине» сообщалось: «Для верхней траурной одежды преимущественно носят ротонды. Нарядные траурные шляпки из черного крепа украшаются цветами из каменного угля (гагата). Вообще: черный, белый, серый и лиловый цвета так часто повторяются, что можно подумать, уж не в полутрауре ли большинство женщин. Для настоящего же траура употребляют английский альпага, бомбазин и мохер. Все эти материи более или менее из шелка с шерстью»[177]. Для траурной одежды была популярна шерстяная байка — мягкая ворсовая ткань из шерстяного или хлопчатобумажного волокна. Современная байка по своему внешнему виду сопоставима лишь с бельевыми сортами ткани, производившимися в XIX веке.

Ф.Ф.Вигель рассказывает в своих «Записках» о событиях, происходивших по случаю смерти императора Павла I: «Траура в Москве под разными предлогами почти никто не носил. Да и лучше сказать, что в траурном платье я помню только вдову генерал-лейтенантшу Акулину Борисовну Кемпен, одну из наших киевских знакомок, которая в замужестве была за московским купцом Дудышкиным и оттого чрезвычайно гордилась потом своим чином. Несмотря на необъятную толщину свою, она все лето прела под черной байкой для того, чтобы иметь удовольствие показывать шлейф чрезмерной длины»[178].

Из мемуаров Яньковой и Вигеля ясно, что по траурной одежде можно было определить степень родства с умершим и давно ли случилось это печальное происшествие; сословное положение человека — классная или бесклассная дворянка; размер шлейфа указывал на должность мужа и т.д.

В 1791 году вышел из печати знаменитый памфлет Н.И.Страхова «Переписка моды». По названию может показаться, что речь идет об издании с новинками моды, а на самом деле это произведение традиционного для конца XVIII века жанра, направленное против излишеств и безнравственных установлений моды, разоряющей почтенные семейства и подрывающей традиционные моральные устои. Вот что сообщается в одном из писем:

«Изъявлять сожаление об умерших родственниках в силу устава Моды не иначе можно, как с помощью сукна черного цвета. Покрой траурного кафтана, число находящихся на нем пуговиц, суконная черная или шелковая исподница и камезол, батист пришитой к обшлагам или иначе называемые плерезы, гарусные или шелковые чулки и башмачные пряжки, покрытые черным лаком, составляют таинственные знаки, помощью коих, ничего не спрашивая у печального человека, можно узнать обстоятельства и степень его печали, также давно ли умер родственник его и сколь близко доводился ему родством»[179].

Мода переменчива, и камзол сменился фраком, вне моды оставались лишь плерезы — ленты-нашивки белого цвета из батиста, как пишет Страхов, или из белого глазета. Количество нашивок, их ширина определялись положением человека в обществе. Право на ношение плерез имели только дворяне — потомственные или личные. Женщины носили плерезы в зависимости от положения своего мужа на служебной лестнице. А.И.Герцен в «Былом и думах» вспоминает одну из компаньонок своей тетки — княгини Хованской: «Эту почетную должность занимала здоровая, краснощекая вдова какого-то звенигородского чиновника, надменная своим «благородством» и ассесорским чином покойника... Я помню, как она серьезно заботилась после смерти Александра I — какой ширины плерезы ей следует носить по рангу».

В незаконченной повести Ф.М.Достоевского «Неточка Незванова» описан костюм главной героини: «В одно утро меня одели в чистое тонкое белье, надели на меня черное шерстяное платье с белыми плерезами, на которое я посмотрела с каким-то унылым недоумением, причесали мне голову и повели с верхних комнат вниз, в комнаты княгини».

Исследователь Г.М.Фридлендер в работе «Реализм Достоевского» высказывал предположение о возможном дальнейшем развитии сюжета[180]. Костюм позволяет допустить, что дворянское траурное платье на девочке, которая не помнит своего родного отца, и есть ключ к дальнейшему развитию сюжета. Возможно, что князь, приютивший Неточку в своей семье, был не только знаком с ее отчимом, но и знал истинное происхождение ребенка.

В богатых семьях траурную одежду надевали не только члены семьи умершего, но и слуги. В этом случае белые нашивки прикреплялись к камзолу или кафтану, приближавшимся по крою к костюму XVIII столетия, поэтому в определении сословного положения человека ошибки произойти не могло.

В периодических изданиях прошлого века часто встречаются описания обычаев других стран. Чрезвычайно любопытны сведения, которые появились в 1815 году о символике траурного цвета у различных народов: «По государю — фиолетовый — печаль и спокойствие могилы; по девицам — белый — непорочность; в Сирии, Армении — небесно-голубой — место, которое желают умершим; в Египте — желтый — конец, как трава увядшая. В Эфиопии — серый — земля, в которую возвращаются; во всех европейских государствах черный — лишение жизни — лишение света»[181].

В меньшей степени интересовались народными русскими траурными обрядами, вероятнее всего потому, что любой городской житель мог достаточно часто наблюдать сельские похороны и иметь о них представление. Сведения о траурной одежде русских содержатся в этнографических исследованиях. В работе Г.С.Масловой «Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX — начала XX века» приводится интересное наблюдение автора о причинах довольно скудного числа траурных и погребальных костюмов в музейных собраниях, хотя, так же как и свадебная одежда, эти костюмы орнаментировались, покрывались вышивкой. Маслова пишет: «Ее приобретение всегда было сложным делом для музейных работников. Крестьяне неохотно расставались с одеждой, приготовленной „на смерть", считая это большим грехом. Во многих местах даже было распространено поверье, что „смертную" одежду нельзя показывать посторонним людям»[182]. Из описаний траурной и погребальной одежды, приведенных автором, ясно, что траур обозначается введением в традиционный наряд черного цвета в виде окантовок, каймы или орнаментальной детали из шелка, гаруса, ситца. Соседствуют три основных цвета-символа: белый, красный и черный. Головные уборы женщин — шлык и сорока — тоже отделывались черной полосой, и это сразу указывало на назначение — «печальные» шлык и сорока.

Любопытны названия траурных одежд из разных областей России. В Орловской губернии женскую траурную рубаху называли «горемычка», а в Тульской молодые женщины носили синюшку — верхнюю одежду из синего домашнего холста.

Хотя крой траурной одежды европейского образца и традиционного для России типа не совпадает, цветовая символика такого костюма восходит к древним истокам и совпадает в главном — цвет печали обычно черный с добавлением белых и синих отделок.

В России в качестве траурного был возможен белый цвет. Вот что пишет А.Ф.Тютчева: «Она [княгиня Екатерина Николаевна Мещерская] с большой заботливостью отнеслась к заказу моего платья для представления ко двору, вникая в мельчайшие подробности туалета, который вследствие наложенного в то время на двор траура должен был быть совершенно белый»[183].

Этот необычный костюм объясняется тем, что по существующим правилам дети носили полутраур, то есть сочетание черного и белого, а для детей моложе семи лет белая одежда тоже считалась полным трауром[184].

Во время траура носили ткани без блеска. «Самыми подходящими материями считаются черные шерстяные ткани без лоска, например кашемир, креп, рипс, шевиот и тому подобные, которые отделываются английским крепом (редкая шелковая ткань, которая кладется под пресс, собирается в пересекающиеся складочки) или гладким траурным флером. Креп — знак глубокого траура, гладкий флер более подходит для времени перехода»[185].

Упомянутый английский креп — разновидность креповых тканей, производившихся в России. Для производства крепа — шерстяного или шелкового — основу натягивали из туго скрученных нитей, а уток из слабо скрученной пряжи. Благодаря этому поверхность креповых тканей была неровной, шероховатой, как бы покрытой небольшими бугорками. Один из видов крепа — креп-рашель — хорошо известен любителям театра: его среди прочих тканей упоминает Олимпиада Самсоновна из пьесы Островского «Свои люди — сочтемся».

Креп-рашель — это материя золотисто-бежевого цвета, названного в честь знаменитой французской актрисы Рашель (1821 — 1858). С середины 40-х годов Рашель много гастролировала, что способствовало распространению ее особого стиля не только в манере сценической речи или движения, но и в одежде. Все современники отмечали ее удивительную способность носить театральный костюм любой эпохи, отточенную пластику и вкус. Оттенок золотистого цвета имел отношение не только к тканям, но и к косметике — пудра «рашель» сохранилась до сих пор.

От женщины, особенно вдовы, требовалось строгое соблюдение внешних форм траура. Для мужчины было достаточно всего полугода глубокого траура, причем черный костюм надевали лишь на панихиду. Все остальное время вдовцы могли ограничиваться широким крепом на шляпе и узкой креповой повязкой на левом рукаве.

Во время траура и для мужчин и для женщин были обязательны черные перчатки и черный зонт. Некоторые отделывали носовые платки черной каймой, так же как визитные карточки и писчую бумагу.

Описанный выше срок ношения траура относится главным образом к концу XVIII — началу ХIX века. Во второй половине прошлого столетия правила на этот счет изменились. По родителям носили траур всего год: первые шесть месяцев — глубокий, три месяца — обыкновенный и три месяца полутраур.

Всегда находились люди, умудрявшиеся не отказываться от своих привычек даже ради траура. Чаще всего это были женщины, надевавшие драгоценности вопреки существовавшим правилам. Пыляев рассказывает любопытную историю, услышанную им от торговца бриллиантами: «Я знавал одного старика, продавца дорогих камней, которому удалось купить в одном аристократическом доме у наследника все фамильные бриллианты за какие-нибудь сто рублей, когда цена их колебалась в сумме свыше трехсот тысяч рублей. В том виде, в каком были куплены бриллианты, даже самый опытный глаз искусного ювелира не мог бы признать их за настоящие. Покупка случилась как раз в год смерти Александра Благословенного. При дворе был тогда траур, и придворные дамы, которые являлись ко двору, не надевали бриллиантов; но как избавиться от укоренившейся привычки? И вот одна владелица замечательных бриллиантов, чтобы не разлучаться с ними, придумала следующую хитрость: для того чтобы отнять у них сильный блеск, она покрыла их густо лаком, иначе сказать, прикрыла их траурным крепом; такие потускневшие бриллианты впоследствии и были проданы наследниками за простые стекла»[186].

Утренний прием (неглиже)

В современном русском языке слово «неглиже» связано лишь с небрежной манерой одеваться, излишне по-домашнему при посторонних людях. В прошлом веке оно имело два значения. Первое было связано с небрежным отношением к чему-либо. Именно в таком смысле употреблял слово «неглиже» М.С.Щепкин в своих «Записках»: «Я вел репетицию, как говорится, неглиже: не играл, а только говорил, что следовало по роли».

Но гораздо употребительней было «неглиже» в значении «домашняя одежда для первой половины дня», когда визиты наносят только близкие люди. Не случайно в новостях моды сообщалось о «нарядных неглиже», то есть небрежность заранее рассчитывалась и была предназначена для посторонних глаз.

Одежда неглиже была и у мужчин, и у женщин. Светские люди принимали в халатах друзей, пришедших выкурить пахитоску. Поначалу не было принято курить в обществе женщин и курению предавались утром. Вот что об этом сообщает Е.Янькова: «В наше время редкий не нюхал, а курить считали весьма предосудительным, а чтобы женщины курили, этого и не слыхивали; и мужчины курили у себя в кабинетах или на воздухе, и ежели при дамах, то всегда не иначе, как спросят сперва: „Позвольте".

В гостиной и в зале никогда никто не куривал даже и без гостей в своей семье, чтобы, сохрани Бог, как-нибудь не осталось этого запаху и чтобы мебель не провоняла.

Каждое время имеет свои особые привычки и понятия.

Курение стало распространяться заметным образом после 1812 года, а в особенности в 1820-х годах: стали привозить сигарки, о которых мы не имели и понятия, и первые, которые привезли нам, показывали за диковинку»[187].

Свидетельство Е.Яньковой отчасти неверно. Из других мемуаров мы узнаем, что женщины позволяли себе курить, и даже в присутствии гостей. А.О.Смирнова-Россет пишет:

«Киселев и Федор Голицын не курили. И вот что Киселев вдруг спросил у моего мужа:

— Смирнов, как ты мог позволить жене курить?

— Мой дорогой, после ее вторых родов у нее была нервная болезнь, она ничего не делала, смертельно скучала, у нее был сплин, и я же посоветовал ей курить, чтобы рассеяться.

— Я тоже страдаю тоской, поэтому-то я принимаю воды Виши, что помогает мне для зимы, не лучшей в Париже, чем в Петербурге, солнце бывает там редко.

— Но Александрита тоже лечилась в Мариенбаде, и это ей помогло, но привычка курить у нее осталась; пахитоска — очень приятный товарищ, и это жена австрийского посланника, графиня Фикельмон, ввела ее в моду в Петербурге»[188].

Позднее курение так распространилось, что появились специальные курительные комнаты, заранее спроектированные при постройке жилых домов. В театрах курили в кофейнях — по сути дела, курительных. Мужской пиджак особого покроя — смокинг — предполагал и курение в качестве времяпрепровождения, хотя это была одежда для визитов. Курили и женщины — героиня толстовского романа Анна Каренина курила пахитоски, но все же лишь у себя дома. Курить публично — в гостях или в ресторане — женщины стали лишь на рубеже веков.

Но вернемся к началу XIX столетия. Каким было неглиже молодого человека в те годы? Это мог быть прежде всего архалук.

Архалук, ахалук — в России XIX века мужской кафтан без пуговиц, не имеющий плечевых швов, то есть сшитый не из раскроенных кусков ткани, а из сложенного вдвое материала, в котором первоначальная ширина полотнища и определяет, как будут вшиты рукава. Архалуки делали из плотной шелковой или хлопчатобумажной ткани, как правило, с орнаментом в виде разноцветных полос. Элементы восточного костюма вошли в дворянский быт довольно широко уже в конце 10-х годов ХIХ века. Архалук поначалу использовался только как домашняя одежда, с сохранением всех особенностей кроя и орнаментации ткани, принятой на Востоке. Малоизвестный, к сожалению, ныне широкому кругу читателей поэт А.И.Полежаев писал: «Ахалук мой, ахалук, ахалук демикотонный, ты — работа нежных рук азиатки благосклонной». Самый знаменитый литературный обладатель архалука — Ноздрев из «Мертвых душ» Гоголя — «чернявый просто в полосатом архалуке».

Полосатые ткани на восточный лад были известны в России с XVI века и получили название «дороги». В ХIX столетии их производили в большом количестве не только для внутреннего рынка, но и на экспорт.

В середине ХIX века название «архалук» обозначало уже всякий полосатый халат, а не только одежду определенного покроя. В иллюстрациях А.А.Агина к «Мертвым душам», созданных художником в 1846 — 1847 годах, архалук Ноздрева скорее европейского покроя, нежели восточного. Широко известен портрет Пушкина работы К.Мазера (1839), на котором поэт изображен в архалуке, описанном В.А.Нащокиной: «Я помещалась обыкновенно посредине, а по обеим сторонам мой муж и Пушкин в своем красном архалуке с зелеными клеточками»[189].

Хотя покрой заметно изменился, но название сохранялось в литературе довольно долго.

Со временем архалуком стали называть не только домашнюю одежду, но и предназначенную для улицы. Вот отрывок из повести Д.В.Григоровича «Антон-Горемыка»: «На нем был серый нанковый однобортный архалук, подбитый мерлушками». Описанный костюм более соответствует понятию «бекеша», так как речь идет о плотно застегивающейся одежде из одноцветной ткани, подбитой мехом (см. «Кафтан»). Возможно, что писатель имел в виду какую-нибудь иную одежду, так как писал о серой нанке — ткани, которая до середины ХIX века производилась только различных оттенков желтого цвета.

Самой дорогой тканью для домашней мужской одежды была термолама, или тармалама, часто упоминаемая в литературных произведениях. Вот пример из повести Н.А.Некрасова «Три страны света»: «Если вы только не заняты, я вас попрошу сшить мне халат... из тармаламы; я, знаете, люблю хорошие вещи».

Термолама, тармалама — очень плотная шелковая ткань, нити которой скручены из нескольких прядей, то есть много толще других шелковых тканей. Кроме того, термоламу ткали из шелка-сырца, поэтому она была характерного золотистого цвета. Долгое время термолама ввозилась в Россию из Ирана.

Гоголь упоминает термоламу во втором томе «Мертвых душ»: «В то самое время, когда Чичиков в персидском новом халате из золотистой термоламы, развалясь на диване, торговался с заезжим контрабандистом-купцом жидовского происхождения и немецкого выговора и перед ним уже лежала купленная штука первейшего голландского полотна на рубашки и две бумажные коробки с отличнейшим мылом первостатейнейшего свойства (это было мыло именно то, которое он некогда приобретал на радзивиловской таможне...), раздался гром подъехавшей кареты».

Покрой такого халата описан в романе Гончарова «Обломов»: «На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что Обломов мог дважды завернуться в него. Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу все шире и шире».

Как ни странно, женские туалеты для неглиже почти не имели особых, отличных от повседневной или нарядной одежды названий. Шлафор, пудромант на протяжении своей истории были и в мужском, и в женском гардеробе.

Шлафор, или шлафрок, — просторная домашняя одежда без пуговиц, с большим запахом, так как подпоясывались поясом, чаще всего из витого шнура. Поскольку шлафоры носили и мужчины и женщины, то в литературе их можно встретить при описании домашней одежды обоих полов.

«Но скоро все перевелось:

Корсет, альбом, княжну Алину,

Стишков чувствительных тетрадь

Она забыла: стала звать

Акулькой прежнюю Селину

И обновила наконец

На вате шлафор и чепец».

(А.С.Пушкин. «Евгений Онегин»)

По покрою и назначению разницы между халатом и шлафором нет. Мужчинам позволялось принимать в шлафоре или халате гостей, если качество ткани и отделка соответствовали представлению о нарядной одежде.

«Атласного платья, что с малиновыми полосками, не надевайте на меня: мертвой уже не нужно платье. На что оно ей? А вам оно пригодится: из него сошьете себе парадный халат, на случай когда приедут гости, то чтобы можно было вам прилично показаться и принять их», — говорит Пульхерия Ивановна, героиня повести Гоголя «Старосветские помещики».

Обычай принимать гостей в «парадном неглиже» появился в России только в XVIII веке вместе с французской модой. По одной из версий, Иван Грозный разгневался на сына Ивана и убил его из-за того, что Иван вступился за свою беременную жену, которую отец стал избивать лишь за то, что в жаркий день, когда он вошел к ней в спальню, она была одета не в несколько одеяний[190]. Понятие «одетый — раздетый», таким образом, изменилось.

Женщины в ХIХ веке носили шлафор или халат только до обеда, занимаясь хозяйственными делами, но в деревне, отказавшись от светских манер, не переодевались в течение всего дня. Шлафор часто имел карманы, был удобен и не требовал сложной прически и украшений.

Особую разновидность шлафора представляла собой дульетка, или дульет, — просторная домашняя распашная одежда на вате, крытая, как правило, шелком, так как была деталью дворянского быта, ориентированного на европейские образцы. «А придешь, увидишь эти большие унылые комнаты, эти пестрые штофные мебели, этого приветливого и бездушного старика в шелковой „дульетке" нараспашку, в белом жабо и белом галстуке, с манжетками на пальцах, с „супсоном" пудры (так выражался его камердинер) на зачесанных назад волосах, захватит тебе дыхание душный запах амбры, и сердце так и упадет» (И.С.Тургенев. «Несчастная»). О дульете как теплой домашней одежде, принятой во Франции, рассказывает Д.Н.Свербеев, описывая свое пребывание в Париже: «В комнате было свежо, я сидел перед камином в халате, в роде французской дульет, и, приподняв при входе гостя мой изящный парижский couvre-chef, надел его опять на голову»[191].

В XVIII веке в обиход вошел пудромант. Существовало несколько форм написания названия этой детали костюма. Пудромант, пудрамант, пудремантель — специальная накидка, которой пользовались мужчины и женщины, накладывая грим. Бытовой грим в XVIII веке предполагал обилие румян и пудры у лиц обоего пола. Е.Янькова вспоминает, что «не нарумянившись, куда-нибудь приехать значило бы сделать невежество»[192]. Гримом пользовались и мужчины: «Князь изволит в пудремантеле сидеть, и один парикмахер в шитом французском кафтане причесывает, а другой держит на серебряном блюдце помаду, пудру и гребенку» (А.И.Герцен. «Долг прежде всего»).

Парики и прически пудрили уже после того, как был закончен туалет, непосредственно перед выходом из гардеробной. Сохранились очень интересные описания процесса нанесения пудры на прическу: «Щеголиха держала длинную маску с зеркальцами из слюды против глаз, и парикмахер пудрил дульцем, маленькими мехами или шелковой кистью. Некоторые имели особые шкафы, внутри пустые, в которых пудрились; барыня влезала в шкаф, затворялись дверцы и благовонная пыль нежно опускалась на ее голову. Употребляли пудру разных цветов — розовую, палевую, серенькую, à la vanille, a fleur d'orange, mille fleurs»[193].

К самому концу XVIII века пудреные парики вышли из моды. Сохранились сведения, что отказ от пудры был вызван модой, «введенной якобинцем Шампани и его свитой»[194]. Среди предметов женского обихода пудромант сохранился, по сути дела, до сих пор, тем более он не утрачивал своего значения и в XIX веке. У Тургенева читаем: «...отец в халате, без галстуха, тетка в пудраманте» («Часы»). Только в ХIX веке пудромант уже не предназначался для всеобщего обозрения.

Пожалуй, особой женской одеждой для дома в первой половине дня был капот. Это название распространялось на несколько элементов женского костюма — верхнюю, домашнюю одежду и даже на шляпку, известную как капот.

Капот носили только женщины, поэтому упоминание о нем в связи с мужской одеждой звучало комично. Например, в гоголевской «Шинели»: «Надобно знать, что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновников; от нее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом».

Капот был просторной одеждой с рукавами и сквозной застежкой спереди. В 20 — 30-е годы XIX века капотом называли верхнее женское платье для улицы. Именно в таком смысле употребляет слово «капот» Пушкин в «Пиковой даме»:

«Лизавета Ивановна вошла в капоте и шляпке.

— Наконец, мать моя! — сказала графиня. — Что за наряды! Зачем это?.. кого прельщать?»

В модных обзорах 20-х годов встречается упоминание о капотах для улицы: «...гроденапль в большой моде: из него делают сборки на платье и зимние капоты для прогулки в экипаже»[195].

Позднее, к 40-м годам, капот становится только домашней одеждой.

Гоголь неоднократно употребляет слово «капот» для того, чтобы подчеркнуть бесформенность, неопрятный облик своего героя. Например, Плюшкин в «Мертвых душах» описан следующим образом: «Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее на женский капот».

Во второй половине ХIX века уже не публиковали советов, как сделать неглиже понаряднее. Более того, сборники советов о хорошем тоне подчеркивали, что тем, кто не имеет достаточных средств для поддержания безупречной белизны белья и кружев, лучше носить вместо неглиже скромное и практичное домашнее платье.

В начале XX века появилась еще одна новинка — пижама, состоящая из брюк и просторного жакета. Мужские пижамы чаще всего были однотонными и полосатыми, а женские шили из тканей любого качества и с любым орнаментом. На первых порах пижама (мужская и женская) предназначалась в качестве неглиже — одежды для отдыха или дома. Позднее, в 30-х годах нашего столетия, она стала ночной одеждой.

Сценический костюм

и театральная публика

в России XIX века

Аксессуары

«Дама. Газовое платье, убранное золотом.

Корсаж драпированный; ни груди булавка с пряжкою Севинье».

«Московский телеграф», 1829, №5

Для современного человека сочетание фрака и цилиндра, камзола и треуголки, кринолина и веера обладает достаточным для понимания смыслом — речь идет о костюме прошлых эпох. Но люди, жившие в эти эпохи, относились к соединению в общий ансамбль различных предметов гораздо строже, так как видели в каждом из них особый смысл и могли судить об уместности вещей в конкретной ситуации, о соответствии их возрасту и положению человека в обществе, о способности уважать обычаи или отрицать установления общественного мнения. Именно это знание и оказывается со временем утраченным, забытым, поэтому последующие поколения уже не могут увидеть того, что воспринимали их предшественники.

Часто менялось скрытое значение какой-то детали. Например, в пушкинское время бальные туфли мужчин были обычным явлением, а к концу XIX столетия они стали интимной частью мужского туалета. Считалось неприличным появляться в такой обуви на публике даже в жаркий день — носили короткие сапоги или ботинки. Герой романа Чехова «Дуэль» Лаевский вызывает раздражение и у сочувствующих ему людей своей привычкой ходить по улице в туфлях, к которой окружающие относятся как к душевной неопрятности.

Все дополнения туалета сказывались на манере двигаться, жестикулировать в не меньшей степени, чем покрой одежды. Умение одним движением справиться со складным цилиндром — шапокляком — оценивалось так же строго, как и правильный выбор подходящей шляпы или перчаток.

В этом разделе предпринята попытка реконструировать значения некоторых дополнений, обязательных в костюме как сценических персонажей, так и театральной публики.

Букет

Казалось бы, нет необходимости объяснять, что такое букет, если бы не широко распространенный в ХIX столетии язык цветов.

Вот что писали в журнале «Аглая» за 1808 год: «Кроме языков мертвых, греческого и латинского, есть другие, также мертвые...: это язык взоров и язык цветов»[196].

Иными словами, цветы, украшающие платье или прическу, букет, посланный даме или актрисе, являли собой, по сути дела, письмо. Существует бесконечное число версий и вариантов значений различных цветов. В течение столетия они менялись, многие названия исчезали, поэтому так важно выявить значения, отразившиеся в мемуарной литературе и периодике того времени. В самые первые годы ХIX века сначала в Европе, а потом и в России были распространены букеты, получившие название «александровские», в честь русского императора Александра I.

С.П.Жихарев, по его словам первый привезший эту моду в Петербург, подробно описал такой букет: «Так, в память пребывания его в Берлине дамы ввели в моду носить букеты под названием александровских, которые собраны из цветов, составляющих по начальным буквам своих названий имя Alexander. Без этих букетов ни одна порядочная женщина не смеет показаться в общество, ни в театр, ни на гулянье. Вот из каких цветов составляются букеты, которые разнятся только величиною и ценностью: большие носят на груди, а маленькие в волосах: Anemon (анемон), Lilie (лилия), Eicheln (желуди), Xeranthenum (амарант), Accazie (акация), Nelke (гвоздика), Dreifaltigkeitsblume (веселые глазки), Epheu (плющ) и Roze (роза)»[197].

Удивительно, но менее известным современному читателю оказывается не экзотический амарант (хотя трудно сказать, что имел в виду Жихарев — щирицу или луговую герань; в первом случае это трава с метельчатыми соцветиями, а во втором — трава с мелкими пятилепестковыми цветами), а «веселые глазки» — старинное русское название «анютиных глазок». Обычно «анютины глазки» связывают с романом «Анна Каренина», и такое название цветка вошло в «Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами» 1861 — 1863 годов. Но в русской периодической печати это название удалось обнаружить в изданиях 30-х годов ХIХ века. «Молва», газета мод и новостей, упоминает «анютины глазки» в качестве украшения для дамских причесок еще в 1831 году[198]. Возможно, что поводом для нового названия цветка «веселые глазки» послужила повесть Антония Погорельского «Монастырка», главную героиню которой звали Анюта, и «большие голубые глаза, осененные длинными черными ресницами, и вся вообще прелестная наружность ее пленяла его взоры».

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒