Плутониевая зона 4 страница

По периметру графитового цилиндра была запроектирована боковая биологическая защита в виде девяти металлических отсеков (каждый объемом с однокомнатную квартиру), которые должны были заполняться водой.

Все это гигантское сооружение необходимо было окружить дополнительной двухметровой защитой из тяжелого бетона.

Верхняя часть технологических каналов («головки») располагалась на уровне земли, образуя часть пола в Центральном зале над реактором.

Чтобы можно было безопасно ходить по головкам каналов во время эксплуатационных и ремонтных работ, каждый ТК закрывался сверху еще 15-килограммовым кирпичом из свинца. Все эти съемные кирпичи в совокупности образовывали свинцовую крышку атомного котла. Каждый кирпич был обозначен, как и каждый ТК, четырехзначным номером.

Кроме того, дополнительной защитой реактора являлся окружающий его скальный грунт, в вырытом котловане которого и производился весь монтаж реактора.

Проект вертикального аппарата «А» был выполнен специальным отделом НИИХиммаша и утвержден после согласования с Курчатовым в августе 1946 года. Тогда-то ПГУ и начало осуществлять заказы на изготовление специальных конструкций, арматуры, приборов и всего необходимого для монтажа оборудования.

Но осенью 1947 года большая часть еще не была изготовлена. Часть — на подходе. Часть — отгружалась. Что-то уже прибыло и размещалось в складских помещениях. В котловане заканчивались бетонные работы и монтаж каркасных и несущих конструкций. Через два-три месяца планировалось начать сборку графитового цилиндра. 0 пуске же реактора в конце года не могло быть и речи.

В начале ноября 1947 года обстановка на стройке была крайне нервозной: со дня на день ожидали второго инспекционного приезда Берия.

Перед отъездом Берия в плутониевую зону Сталин демонстративно спокойно (что означало крайнее недовольство и скрытую угрозу) напомнил ему, что «наша бомба» должна была быть испытана в следующем году.

Берия это напоминание испугало. При реально существующем темпе строительства реактора «А» говорить об испытании бомбы в 1948 году — просто утопия. Он знал, что Царевский и Славский прилагают максимум усилий для ежедневного поддержания бешеного темпа строительства.

И все-таки по мере приближения поезда к Кыштыму Берия все более нервничал и раздражался по мелочам. Назревало горячее желание вылить свой гнев на кого угодно, на любого, кто попадется под руку: на Царевского или Славского. Однако то, что Берия увидел на стройке «А», приятно поразило его. Подобного размаха строительных работ он никогда не видел. Только сейчас он оценил по-настоящему грандиозные масштабы строительства и нечеловеческие темпы, помноженные на четкую организацию работ.

Там, где три месяца назад зияла огромная черная дыра, бетонные блоки и перекрытия выделили уже всю подземную архитектуру реакторного сооружения. Рядом возвышалось хоть и не достроенное до конца, но возведенное и частично отделанное трехэтажное здание для управленческого и административного персонала.

Берия сопровождала большая группа объясняющих, отчитывающихся и охраняющих. Царевский и Славский на все сумбурные вопросы Берия давали четкие, ясные и исчерпывающие ответы. Как ни странно, это еще более раздражало его: все идет своим законным ходом; последний график работ, утвержденный Ванниковым, выполняется; никто не жалуется друг на друга. Не жалуются даже, как это бывало почти всегда, на заводы-изготовители, на задержку с поставкой или отгрузкой оборудования. В административном здании женщинам было приказано временно прекратить отделочные работы и вылизать все готовые помещения до стерильного блеска. Правда, Кузнецов, проверявший свой участок, — левое крыло здания — при добросовестном исследовании состояния полов и стен обнаружил кое-где нацарапанный мат в адрес лагерных начальников; но вовремя устранил «опечатки» совместно с Нефедовой.

Почти стопроцентная готовность многих помещений и гулкая тишина в здании тоже почему-то раздражали Берия. В заключительной беседе с руководством комбината он нашел логическое обоснование для своего недовольства:

— На кой черт мне ваши раскрашенные пультовые помещения и кабинеты? Меня интересует прежде всего не здание реактора, а сам реактор. Графит — на складе. Через два месяца реактор должен находиться в монтаже. Надо увеличить число работающих — Царевский и Шутов отвечают за это. Кого надо подключить из специалистов — напишите подробную докладную. Если в январе не начнете складывать графитовый котел, пеняйте на себя. Все!

Берия сказал «все», но, услышав какой-то общий облегченный вздох присутствующих, вдруг вспомнил о строительстве радиохимического завода и приказал доставить его туда немедленно.

Строительная площадка завода «Б» была уже выгорожена. Все предварительные «проволочные» работы выполнены Царевским и Шутовым в полном объеме. Но сам будущий химический гигант предстал перед глазами Берия в виде котлована, роющегося под фундамент. Уяснив, что готовность завода должна быть обеспечена примерно через полгода после пуска реактора, Берия успокоился. Спросил об эксплуатационном персонале. Для реактора предполагалось использовать опытный персонал, работающий на экспериментальном реакторе Ф-1 в физической лаборатории Курчатова.

Для завода «Б» требовалось эксплуатационного персонала раз в пять больше. Две-три тысячи. И набирать его предполагалось из числа молодых специалистов химических факультетов нескольких университетов и техникумов. Берия посоветовал не тянуть с набором персонала, не откладывать это дело до наладочного периода:

— Через полгода завозите. Доучивайте на месте. Пусть сами непосредственно тоже участвуют в монтаже и наладке.

Славский и Царевский поддакивали и мотали на ус все сказанное, особенно те фразы Берия, в которых так или иначе фигурировали конкретные сроки.

Провожали председателя СК узким кругом. Все были удовлетворены результатом инспекции, поскольку никаких угрожающих персональных предостережений Берия не сделал. Это считалось благополучным исходом…

Когда кортеж машин подъехал к железнодорожной станции, платформа пустовала. Поезд почему-то не был подан. Шутов громко и грозно, на слух всем присутствующим, накинулся на начальника станции.

Тот бегал вдоль путей и трясся весь в поту от нервного напряжения.

Что же случилось с составом?

Несколько раз начальник станции подбегал к группе важных людей, в центре которой молчаливо поблескивал стеклами очков великий человек в черной шляпе, с мерзнущими ушами.

— Сейчас-сейчас… Сию минуту будет, товарищ Берия, — подобострастно шептал начальник станции.

Когда подали вагон и Берия уже встал одной ногой на высокую подножку, станционник услужливо попытался придержать тяжелого Берия под локоть.

Удар ботинка пришелся ему прямо в зубы.

Немой удар, без слов и объяснений. И потому тем более обидный.

Паровоз загудел и натужился. Берия улыбнулся и поднял мясистую ладонь в знак прощания с руководителями плутониевой зоны.

Те в ответ срочно приподняли зимние шапки и замахали руками.

Как только короткий состав покинул платформу, все начальники, удовлетворенные окончанием инспекции, пошли к машинам.

На платформе стоял одинокий человек.

Смотрел вслед уходящему поезду. Когда последний вагон скрылся из виду, он приложил платок к кровоточащим деснам и пошел в станцию…

Сытно пообедав и отдохнув на любимом диване с резьбой несколько часов, Берия мысленно принялся за неотложные дела.

Славского с должности надо убрать. Перевести куда-нибудь. Можно в главные инженеры. А директором комбината, наверное, надо назначить более дисциплинированного человека, с военной закалкой. Например, Музрукова. И хозяйственный опыт есть: директор Уралмаша. Борис… как его… Борис Глебович. Да, надо сразу по приезде в Москву оформить это дело. Их всех надо периодически трясти и трясти. Засидятся — успокаиваются. Надо, надо трясти.

И еще. Почему из ПГУ наезжает в зону только Завенягин? А Ванников? А Курчатов? Надо гнать их туда, в зону, немедленно. На постоянное место работы, вплоть до отбоя. Хватить им сидеть в теплых московских кабинетах.

Пожелания Берия, высказанные вслух или зафиксированные в виде кратких резолюций на отчетах или докладных записках, немедленно трансформировались в протокольные пункты решений СК или в приказы Ванникова.

29 ноября 1947 года директором комбината № 817 был назначен Герой Социалистического Труда, директор Уральского машиностроительного завода генерал-майор Борис Глебович Музруков. Славский был переведен на должность главного инженера.

В декабре 1947 года Курчатов провожал с Казанского вокзала спецсостав, состоявший из товарных и пассажирских вагонов. В плутониевую зону отправлялись ближайшие помощники Игоря Васильевича по лаборатории, непосредственно участвовавшие в 1946 году в пуске первого в Европе экспериментального уран-графитового реактора. Они везли с собой электронные приборы и лабораторное оборудование, необходимое для проверки на месте чистоты и качества поступающих урановых блочков и графита. Кроме того, была погружена в специальные ящики и опломбирована пусковая аппаратура, необходимая для контроля нейтронного потока при разгоне реактора с нулевого уровня мощности, т. е. фиксирующая начало цепной реакции.

Курчатов трогательно прощался с друзьями, обещая подъехать к ним для помощи и научных консультаций в ближайшее время. Он думал, что его участие в пуске комбината ограничится научными командировками в зону.

Однако Берия смотрел на этот вопрос по-иному.

Из протокола № 55 заседания Специального комитета от 27 февраля 1948 года:

«1.1. Для обеспечения на месте всех мероприятий по подготовке к пуску и пуска в эксплуатацию комбината № 817 в установленные Правительством сроки командировать начальника Первого главного управления т. Ванникова и акад. Курчатова на комбинат № 817 на период подготовки и пуска комбината.

Поручить т. т. Ванникову и Курчатову решение совместно с т. Чернышевым всех технических, организационных и прочих вопросов, связанных с выполнением указанных задач…».

Отныне рабочим местом Ванникова и Курчатова становилась плутониевая зона.

Борис Львович был слаб после недавно перенесенного инфаркта. Чтобы не утруждать себя ежедневными утомительными поездками от жилого поселка к объекту «А», Ванников с Курчатовым временно устроились на житье в холодном и неуютном вагончике возле станции Кыштым. Но уже через месяц их переселили в удобный трехкомнатный коттедж, хорошо отапливаемый, обставленный мебелью, с душем и туалетом.

С приездом в зону ежедневные утренние оперативки со строителями и монтажниками Ванников начал проводить лично.

Присутствие на них Музрукова, Славского, Курчатова, Царевско-го и Шутова было обязательным. По своему характеру эти оперативки напоминали штабные заседания перед началом армейского наступления. Все выступавшие обязаны были говорить коротко, четко и только по существу порученного дела.

Дела в зоне быстро продвигались к началу монтажа графитовой кладки.

Берия не забыл и об укомплектовании низового звена комбината рабочими кадрами.

Протоколом № 55 заседания СК от 27 февраля 1948 года планировалось произвести срочное «выделение 2700 человек молодых рабочих из числа специального набора (военнообязанных) и окончивших школы Ф30».

Отдельный пункт протокола касался будущего эксплуатационного персонала радиохимического завода «Б».

«1. в) Поручить т. т. Ванникову, Мешику и Борисову в суточный срок уточнить количество специалистов из числа оканчивающих техникумы по химическим машинам, аппаратам и установкам, подлежащих откомандированию в Первое главное управление от министерств химической промышленности, сельскохозяйственного машиностроения и Главного управления кислородной промышленности…

Председатель Специального комитета

при Совете Министров СССР Л. Берия».

Поскольку Ванников и Курчатов, а в качестве приглашенных — Музруков, Чернышев и Царевский, обязаны были периодически присутствовать на заседаниях СК, Берия обязал «министра путей сообщения т. Ковалева выделить один специальный пассажирский вагон… с передачей его на баланс Первого главного управления… для обслуживания научных работников».

В связи с планируемым в начале января 1948 года резким увеличением на комбинате количества вольнонаемных рабочих и служащих Мешик инициировал обсуждение в СК вопроса «об организации политуправления в Первом главном управлении и политотделов на его предприятиях и в учреждениях».

Из протокола № 51 заседания СК от 12 января 1948 года:

«IV… Считать необходимым на ближайшем заседании СК более подробно обменяться мнениями по данному вопросу.

Поручить т. т. Первухину, Завенягину, Мешику дополнительно проработать вопрос об обеспечении руководства партийными организациями предприятий и учреждений Первого главного управления через систему парторгов ЦК ВКП(б)».

Март 1948 года…

Метель слепила глаза… А днем было так тепло, что снежные сугробы начали бурно подтаивать. Кое-где появились ручейки. Но для настоящей весны было слишком рано. Николай Михайлович поежился и в первый момент потянулся обратно в свою натопленную комнату. «Дрянная погода, — подумал он, — схожу в другой раз». Но потом взял себя в руки, натянул пониже ушанку. Решил, значит, решил. Надо выполнять. Тем более, доверили.

Настроение у Кузнецова с приближением монтажа графитовой кладки и других конструкций реактора улучшалось день ото дня. Его включили в наладочную бригаду механиков. Монтажный аврал захватил его, как вихрь. Несколько дней назад его «наградили» почетной партийной нагрузкой: поручили шефство над женским общежитием № 2.

В зону начали завозить девушек после окончания химических вузов и ребят-механиков после техникумов. На объекте «Б» начал формироваться коллектив эксплуатационников: аппаратчиц, операторов, ремонтников. К пуску завода их ожидалось около двух тысяч.

— Молодежи надо помочь, — наставлял Николая Михайловича партгрупорг Серегин, — осесть на новом месте, обжиться… 14 потом, нельзя же выпускать их из-под контроля, понимаешь? Чем они дышат, их настроение, досуг — надо знать все. Мы же за них в ответе.

Кузнецов и сам прекрасно понимал: за неуравновешенной современной молодежью нужен глаз да глаз. Вот и вышел в воскресный вечер на первый обход, произвести разведку.

Общежитие находилось в том же квартале, в одноэтажном бараке. Кузнецов распахнул входную дверь в торце, ввалился в общий коридор, оттопал снег с ботинок, энергично помахал ушанкой над полом. Огляделся. Обстановка просматривалась с трудом через тусклое свечение одинокой сорокаваттной лампочки.

В дальнем углу — печка, рукомойник и узенькая дверь в туалет. По правую руку, у стены — напиленные дрова, ведра, тряпки. У печки на трех веревках — женское белье.

Слева — четыре одинаковые двери. За каждой из них устроились по две-три девушки из Воронежа или Горького. Первые две комнаты Кузнецов посетил мимолетно, несколько смущаясь своей роли. Обежал быстрым взглядом общую обстановку и сделал несколько заготовленных замечаний. В третьей Николай Михайлович, осмелев и освоившись, решил задержаться. Разведать все поосновательнее.

— Здравствуйте, девоньки! — Кузнецов неуклюже ввалился сразу же после решительного стука и ответа «можно, можно». — Не ждали?

Две девушки дружно взвизгнули от неожиданного появления недобритого мужчины подозрительной наружности. Одна из них привстала с кровати, торопливо застегивая блузку под шерстяной кофтой. Другая, схватив косынку с прикроватной тумбочки, прикрыла самодельные бигуди. Третья, постарше, сидевшая за столом перед толстым открытым учебником, даже не шевельнулась. Только вопросительно посмотрела в его сторону.

— Як вам от рабочего коллектива объекта «А», — представился Кузнецов, — направлен для оказания общественной помощи.

— Мы очень рады, — холодно произнесла ученая девушка. — Таня, ты не ойкай, а подай нашему старшему помощнику стул. И помоги раздеться.

Кузнецов уселся поудобнее, положив руки на колени и придирчиво оглядывая санитарное состояние комнаты. Острый глаз бывшего фронтовика не улавливал очевидных изъянов. Вокруг было чисто и прибрано. Кровати аккуратно застелены. Стол не завален мелочами, покрыт чистой клеенкой с бесчисленными серпами и молотами. Окошко занавешено постиранными и выглаженными тряпочками с красными маками. Художественным оформлением стен Кузнецов тоже остался доволен. Цветной портрет товарища Сталина в парадной военной форме разумно выделялся рядом с выцветшим лицом бородатого ученого по фамилии Менделеев. Как и в первых двух комнатах — явное нарушение ТВ в связи с установкой на кирпичах электрического «козла». Это замечание Николай Михайлович решил придержать на потом.

— Вы уж представьтесь нам, пожалуйста, — предложила старшая, чуть отодвинув от себя книгу.

— Обязательно. Николай Михайлович Кузнецов, — он сделал паузу и улыбнулся. — На заводе меня многие зовут просто Михалыч. Можно и так.

— Николай Михайлович, — защебетала округлая девушка с рыжими волосами в бигуди, — а что же вы заранее не предупредили нас о вашем визите? Мы бы приготовились, принарядились.

— Вас как, извините, зовут? — повернулся к ней Кузнецов. — Ах да, Таня. Так вот, Татьяна, разведка всегда производится без предупреждения. Скрытно и внезапно. Ясно?

— Ясно! — улыбнулась Таня. — А теперь, товарищ, Кузнецов, доложите коротко о результатах разведывательной операции. Где передний край обороны? Численность противника?

Кузнецова не обидела девичья насмешка. Но старшая решила вступиться.

— Не ерничай, Танька! — строго произнесла она и протянула руку Кузнецову для дружеского знакомства как фронтовик фронтовику: — Лидия.

Она потеряла родителей в первые же месяцы войны под Смоленском. Своими глазами нагляделась в медсанбате на повседневный кровавый ужас войны. И с тех пор разучилась говорить весело и легко о страшном. Война для Лидии теперь никогда не закончится. Она засела в ней до конца жизни. Наступившая тишина для Лидии была минутой молчания.

— А где же вы воевали, Николай Михайлович? — попыталась разрушить общее неловкое молчание третья девушка, Варвара, с узким лицом и удивительно большими глазами.

— О, это длинная история. Начинал еще под Москвой. А закончил у немцев. Там меня немножко задели. За плечо. Ну это долго рассказывать… Как-нибудь в следующий раз. А вы-то сами откуда будете? — Кузнецов переключился мыслями на сегодняшний день.

Он спрашивал обо всех, но обращался почему-то к Лидии.

Та коротко объяснила, что все они окончили Воронежский университет. По специальности — химики. Распределяли их по путевкам комсомола. Отбирали сюда, на базу № 10, только лучших, почти отличников. Очень спешили. Даже собраться как следует не дали.

— А вот теперь сидим, баклуши бьем. Зарплату получаем, а практически не работаем. Техучеба да техучеба. Читаем «Синюю книгу». Практических занятий нет. Обещают послать некоторых в Москву для освоения технологии работы на лабораторных установках. Но пока только обещают. Вот такие наши никудышные дела. Когда еще начнем работать по-настоящему…

— Ничего, девоньки, не грустите шибко, — успокоительно заверил их Кузнецов авторитетным тоном, — работа еще будет. Невпроворот будет. Это я вам лично обещаю.

Варя поставила перед Кузнецовым стакан горячего чаю, разогретого моментально на противозаконной плитке, несколько кусочков сахара и аппетитные сухарики. Николай Михайлович не отказался. Неторопливо, с удовольствием выпил.

После этого решил приступить непосредственно к выполнению партийного задания Серегина.

— Какие еще жалобы имеются? Может быть, по быту? Девушки пожаловались, что очень холодно в бараке. Обещали

ведь теплые деревянные дома, с отоплением, со всеми удобствами. Когда же будут переселять?

Кузнецов ответа не знал, но обещал выяснить и доложить во всех подробностях.

— А как у вас, девоньки, обстоят дела… с досугом? Что имеем в наличии по данному вопросу?

— А с «досугом» у нас, товарищ Кузнецов, еще хуже, чем с работой, — включилась Таня. — В наличии только танцы по субботним вечерам в клубе «Родина».

— И все? — удивился Николай Михайлович вслух, хотя в душе считал, что и этого вполне достаточно для начала жизни на новом месте.

— Да. И все, — подтвердила Таня. — Да и то, что за танцы? Шум и гам сплошной. Патефона совсем не слышно. А баянист один на два вальса. «На сопках» и «Волны». А западные танцы, говорит, мне не разрешают.

— Что ж уж так строго? — заинтересовался Кузнецов. — Почему не разрешают? Я, например, пробовал… Танго и слоу-фокс. В Германии, например.

— Говорят, вредное влияние, — обиженно надула толстые губки Таня.

— И обстановка там, — поддержала ее Варвара, — знаете ли… Ребята подвыпившие. Курят тут же. В прошлый раз драку затеяли. Настроение на весь вечер испортили.

— Причина? — продолжал выяснять обстановку с досугом Николай Михайлович. — Из-за чего подрались?

— Из-за нашей Тани подрались, — пояснила Варвара.

— Да брось ты, Варя.

— Чего бросать? Так и было. Андрей-то в первый раз пришел. Вот они и размялись на нем. Избили нос в кровь… Забрали всех в милицию. А Таня теперь переживает за него. И скучает.

— Ну, уж ты скажешь, Варя. Прямо вот и скучаю.

— Да-да. Докладываю вам как шефу: Таня по Андрею скучает. Между прочим, Андрей где-то у вас на «А» работает. Строитель или механик… Он после техникума.

— Вот вам, Николай Михайлович, и вторая просьба от подшефного коллектива, — вступила в разговор молчаливая Лидия, — найти нашего «жениха» по имени Андрей. Как, справитесь с задачей?

— Найдем обязательно, — пообещал Кузнецов, — не соринка же.

Он деловито извлек из внутреннего кармана обтрепанный блокнот с заложенным огрызком карандаша. Записал: «Найти Андрея», приговаривая при этом:

— Тем более есть примета — нос разбитый… Найдем.

— Вот, вот, — поддержала Лидия, — скажите ему, что ждем в гости. Общежитие № 2, комната три. Входить без стука. В любое время дня и ночи.

Кузнецов начал собираться. Для первого знакомства и этого было вполне достаточно…

Ровно через неделю, тоже воскресным вечером, в дверь осторожно постучали.

«Опять, наверное, наш шеф», — подумала Лидия, открывая гостю.

Но это был не Кузнецов. На пороге стоял высокий черноволосый парень с букетом из еловых веток и небольшим затухшим синяком под левым глазом.

— Татьяна! Это, кажется, к тебе! — произнесла Лидия с удивлением и сделала шаг назад. — Проходите, пожалуйста, Андрей.

К началу марта 1948 года все бетонные работы и монтаж несущих каркасных конструкций внутри котлована были завершены. 6 марта планировалось начать сборку тысячетонной графитовой кладки. За несколько недель необходимо было смонтировать гигантский цилиндр из графитовых кирпичей высотой в трехэтажный дом.

Директор комбината Борис Глебович Музруков прибыл вместе с Курчатовым и главным инженером Славским на объект «А» для проведения небольшого, но торжественного рабочего митинга. Курчатова по фамилии рабочие не знали, но по его осанке, поведению и тону отдаваемых распоряжений или высказываемого мнения все чувствовали, что этот бородач — один из главных. «Какая-то московская ученая птица», — говорили о нем.

Игорь Васильевич привык уже к своей законспирированности и вышел на импровизированную трибуну без представления. Ему очень хотелось сказать собравшимся монтажникам и рабочим объекта что-то по-человечески теплое, задушевное. Он знал, в каких тяжелых барачных условиях они проживают в зоне.

И предстоит им еще такая тяжелая, опасная для здоровья работа, о которой они не подозревают. Что Курчатов мог произнести, кроме пафосных обещаний?

«Здесь, дорогие мои друзья, наша сила, наша мирная жизнь на долгие-долгие годы. Мы с вами закладываем промышленность не на год, не на два… на века. «Здесь будет город заложен назло надменному соседу». Надменных соседей еще хватает, к сожалению. Вот им назло и будет заложен! Со временем в нашем с вами городе будет все — детские сады, прекрасные магазины, свой театр, свой, если хотите, симфонический оркестр! А лет через тридцать дети ваши, рожденные здесь, возьмут в свои руки все то, что мы сделали. И наши успехи померкнут перед их успехами. Наш размах померкнет перед их размахом. И если за это время над головами людей не взорвется ни одна урановая бомба, мы с вами можем быть счастливы! И город наш тогда станет памятником миру. Разве не стоит для этого жить?».

Раздались дружные аплодисменты.

«Про урановую бомбу — это он лишнее. Болтлив несколько», — подумал Шутов.

Вечером Ванников доложил по ВЧ в Специальный комитет лично Берия о начале монтажа графитового цилиндра.

Аврал на пусковом объекте «А» напоминал боевую операцию, в которой мелкие неудачи, срывы и потери — не в счет. Звонки в Москву напоминали оперативные сводки с поля боя.

К концу мая в установленные технологические трубы началась загрузка свежих урановых блочков. После загрузки 32 тонн урана котел достиг критического состояния, но при обезвоженных каналах. Наличие охлаждающей воды требовало дозагрузки топлива.

Наконец, 10 июня в восемь часов вечера котел был запущен в рабочем режиме. Мощность поднята до одного мегаватта. Хотя этот уровень составлял всего около одного процента от проектной мощности реактора, это была почти победа. Утром Ванников улетел в Москву для доклада о пуске первого в Европе промышленного уран-графитового реактора. С собой он увозил докладную, написанную Курчатовым от руки в одном экземпляре и предназначенную для передачи лично в руки председателю Спецкомитета.

«Сов. секретно Только лично Экз. единств. Тов. Берия Л. П.

Докладываем Вам, что 10 июня с. г. в 19 часов после закладки в реактор 72 600 кг урана началась цепная реакция при наличии воды в технологических каналах. Таким образом, окончательно проверены главные исходные данные, лежащие в основе проекта, и впервые в Советском Союзе осуществлена ядерная реакция при наличии охладителя в системе.

С15 июня предполагаем начать набор мощности котла…

В дальнейших сообщениях шифрованными телеграммами набор мощности будет сообщаться условно, как достигнутый уровень воды в отстойном бассейне…

И. В. Курчатов, Б. Г. Музруков, Е.П. Славский».

Курчатов все дни подъема мощности почти не покидал здания «А». Более всего он опасался неполадок в системе охлаждения, что могло бы привести к расплавлению от саморазогрева урана отдельных каналов.

17 июня в оперативном журнале начальников смен он сделал строгую предупреждающую запись:

«Начальникам смен! Предупреждаю, что в случае остановки подачи воды будет взрыв, поэтому ни при каких обстоятельствах не должна быть прекращена подача воды… Необходимо следить за уровнем воды в аварийных баках и за работой насосных станций».

19 июня в 12 часов 45 минут реактор впервые был выведен на проектную мощность 100 мегаватт. В тот же день была подготовлена торжественная реляция на имя Сталина.

В реакторе бушевало невидимое и невиданное ядерное пламя. Многие миллиарды триллионов делений ядер урана происходили каждую секунду в небольших цилиндрических блочках, разогревающихся от разлетающихся внутри них осколков до 500°. Вода, охлаждавшая каналы, едва не вскипала на выходе, нагреваясь до 90°. Нейтроны, возникающие при каждом делении, выстреливались во все стороны и замедлялись после десяти-двенадцати соударений с атомами графита до тепловых скоростей, чтобы в соседнем канале вызвать новые и новые деления.

Неприкосновенные и неделимые атомы, считавшиеся неприступным бастионом природы, мириадами раскалывались под напором собственных же нейтронов. В своих дерзновенных исканиях человек без спроса Создателя вторгался в тайные кладовые мира Природы. Запасенной внутри атомов энергии, сохраненной с начала сотворения мира, казалось, не будет конца. В этот миг восторженной гордости Курчатову хотелось воочию, своими глазами увидеть эту неисчерпаемую энергию. Через несколько часов после выхода на мощность кавалькада машин, утрамбованных первыми руководителями объекта «А», двинулась на берег озера Кызыл-Таш, к месту сбросного канала. Они увидели то, что хотели увидеть, и это ошеломило их.

Из воспоминаний главного инженера объекта «А» В.И. Меркина, 1996 г.:

«В сущности, целая река горячей парящей воды безостановочно сливалась из аппарата «А» в водную массу озера. Стаями взлетали и садились на потеплевшую водную гладь озера радостно раскричавшиеся птицы. И тут мне особенно ярко высветилось, что мы в самом деле реально владеем небывалым, огромным источником атомной энергии, который до этого времени нам являлся только в мечтах.

Побежали мысли: бери и используй».

Однако некоторых из присутствовавших тогда на берегу озера Кызыл-Таш эта атомная энергия — в виде тепла — особенно не интересовала. Они знали истинное назначение объекта «А» — наработка оружейного плутония. Все остальное сейчас — эпизодические эмоции во время перекура на берегу озера в теплый солнечный день. Главная цель — там, в реакторном зале, внутри активной зоны, в гуще урановых блочков, где в промежутках атомных делений некоторые ядра урана-238, захватывая нейтроны, превращаются в плутоний. Там, в недоступном радиоактивном огне, уже началось накопление будущего ядерного заряда для первой бомбы. Но только три человека из присутствующих знали точные количественные параметры: сто грамм плутония в день! Три килограмма в месяц. С учетом вынужденных остановок и вероятных аварий через 4–5 месяцев плутония накопится вполне достаточно для первой советской бомбы РДС-1 — «ракетного двигателя Сталина».

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒