Глава IX Санкт-Петербург

Глава IX Санкт-Петербург

Созерцая первые постройки Санкт-Петербурга, адмирал Головин видел в этих домишках, траншеях, временных укреплениях лишь удобное временное размещение для войск накануне продолжения войны со Швецией. Петр разделял его мнение, но уже мечтал о другой судьбе для этого рождающегося посада. Близость к морю вскружила ему голову. Мечты о том, как он будет дышать весь год морским воздухом, купаться днем и ночью в брызгах, смотреть в подзорную трубу, как строят корабли, повергали его в такой восторг, что он забывал об элементарной осторожности, разрабатывая свой архитектурный проект. Здесь, как ни в каком другом месте в России, он чувствовал себя дома, одновременно и на суше, и на воде. Он любил эти заболоченные отмели, пустынные земли, темные и грустные леса, где водилось много волков, эти плавучие туманы, в которых финские рыбаки превращались в призраков. Чем больше этот район казался пустынным и обездоленным, тем сильнее было желание царя оставить здесь свой след. Он убеждал себя, что на этом месте может появиться большой город. Город, который станет полностью его творением. Близкие убеждали его, что это неудачное место, очень бедный район Ингрии, труднодоступный для снабжения, вдалеке от столицы и вблизи от шведских пушек, но Петр не поддавался. К тому же он насмехался над теми, кто его предостерегал от проблем при строительстве большого города на топких землях. Будучи поклонником голландцев, царь хотел, как и они, покорить водную стихию. Санкт-Петербург станет ответом русских Амстердаму. Город на сваях, пересеченный каналами, разделенный на острова, порт среди топких земель. Если верить одной финской легенде, дома для этого города строились в воздухе и спускались чудесным образом до уровня моря, где устанавливались, как водоплавающие птицы, погружаясь под своим весом в ил. «Нева» по-фински означает «грязь». Все было здесь липким, неясным и нездоровым. Но именно здесь Петр обрел свой «рай». Его мало заботило, что, когда дул западный ветер, по Неве невозможно было выходить к морю, река текла в обратном направлении и затопляла дома на низких берегах. Его также мало волновало, что лютые зимы перекрывали на полгода путь кораблям, вынужденным зимовать во льдах; что весной, во время ледохода, дороги затопляло и население было отрезано от всей страны. Сооружая Санкт-Петербург, он бросал вызов природе и в то же время прошлому России, потому что Санкт-Петербург был анти-Москвой. Петр ненавидел старую царскую резиденцию, континентальный климат столицы, ее вековые традиции, местные суеверия, дворцовые интриги, ее восточный дух. Отсталая и недовольная Москва для него – это царевна Софья, это стрельцы и их кровавая надменность. Если он хочет повернуть свою родину к будущему, ему надо будет «прорубить окно»^[56] к морю, на Запад. Таким образом, Санкт-Петербург, город, выросший из ничего, задуманный волей человека и властью человека построенный, не стал просто очередным городом на карте России. Он воплотил царское желание обновления, отказ от наследства предков. Он обессмертил имя Петра и символизировал его правление. Царь почувствовал это смутно, уже тогда, еще не мечтая переносить сюда столицу.

Строительство началось без точного плана и продолжалось стихийно, следуя капризам государя. Попытавшись устроить центр города на одном из двух больших островов, рядом с правым берегом Невы, он приказал главные здания соорудить на левом берегу, более возвышенном и менее подверженном наводнениям. Затем он опять передумал и в подражание Амстердаму выбрал местоположение на западном острове, получившем название Васильевский. Но и этот проект был отклонен. Сначала была построена деревянная крепость на Заячьем острове, в самом широком месте реки: будущая Петропавловская крепость. Затем появилась деревянная церковь Троицы и здание Бурсы. Поблизости был построен деревянный дом из еловых бревен с крышей, покрытой деревянной черепицей: первое жилище Петра в городе. Прихожая, две комнаты с потолком и стенами, обтянутыми побеленным холстом, и мастерская с плотницкими инструментами: топором, рубанком, молотами, пилами. Двери были такими низкими, что царю приходилось наклоняться, чтобы войти. Но, несмотря на свой высокий рост, он всегда любил маленькие и темные комнаты. Он чувствовал себя очень хорошо в этом улучшенном варианте избы. С уверенностью его взгляд скользил из угла, где была прикреплена булавками карта Европы в угол, где светилась покрытая золотом, драгоценными камнями и бриллиантами чудесная икона, с которой он никогда не расставался.^[57]

На следующий год, чтобы подчеркнуть космополитический характер нового поселения, царь приказал построить лютеранский храм и постоялый двор «Четыре Фрегата», который долгое время был ратушей – местом, где продавали табак, водку, вино, пиво и играли в карты. Организованный поблизости базар привлекал заграничных торговцев. Большое оживление царило на рынке, который привлекал все слои населения петербургского общества. На заднем плане этих почтенных лавочек, зазывающих покупателей, растянулась «татарская толкучка», с деревнями, населенными в основном калмыками, татарами и турками. «На толкучке, – писал мемуарист Вебер, – продавалось все и везде, как посреди улиц, так и в лавках, стоящих в два ряда: старые металлические вещи, старые веревки, деревянные седла с разнообразными фетровыми чехлами. Сутолока была такой, что надо было все время следить за своим кошельком, за своей шпагой и за головным убором». В районе Мойки мясники забивали скот на свежем воздухе и разделывали туши. Зловоние было столь сильным, что покупатели не решались приближаться к мясным прилавкам. Вскоре мясники получили распоряжение всем носить одинаковую форму и продолжать торговлю в лавках. Чистота улиц, таким образом, была жителям обеспечена. Каждый должен был убирать территорию перед своим домом. Было запрещено выбрасывать отходы в каналы и реки.

Сподвижники Петра расположились в домиках, похожих на царский. Толчок был дан, ничто уже не могло остановить царя. Как всегда, государя стимулировали обстоятельства. Мало кто из правителей так же, как и он, пренебрегал человеческими жизнями. Идея, которая жила в его в голове, казалась ему достойной жертв, понесенных его народом. Толпы рабочих собирались со всех окрестных регионов и силой приводились в устье Невы. Среди них были мастера, каменщики, плотники, кузнецы и разнорабочие. По воле случая они привлекались на работы на несколько месяцев или пожизненно. В 1704 году губернаторам было приказано собирать и отправлять на строительство по сорок тысяч рабочих в год. Работая от восхода до заката солнца, размещенные в непригодных для жизни хижинах, полуголодные и больные, эти рабочие не имели самого необходимого для работы. Не хватало даже мотыг и тачек. Чтобы поднять очень низкие берега реки, несчастным приходилось носить землю в подолах своей одежды или в сумках, сделанных из старых циновок. Часто они работали среди болот, стоя по пояс в воде. При малейшей остановке их ждало наказание кнутом. Люди бежали. Беглецам, которых удавалось догнать, вырывали ноздри до костей. На эту толпу оборванцев, кишащих вокруг подмостков, обрушились новые испытания – цинга и дизентерия. Каждый день новые трупы зарывали в общие могилы. Осужденные заменяли тех, кто лишался сил. Но и этого было недостаточно. Крестьян увозили к большому неудовольствию землевладельцев. Оторванные от своих деревень, от своих семей, они должны были, сразу по приезде, отправляться на стройку, где работали под присмотром вооруженных солдат. Из-за несчастных случаев и болезней смертность постоянно росла. Чтобы отстоять свое мероприятие, Петр говорил, что искусство градостроительства сродни военному искусству. Так же как нельзя выиграть сражение, не потеряв определенное число солдат, так и нельзя построить город, не потеряв какое-то количество рабочих. Однако дипломаты писали, что не было еще в истории такой войны, такого сражения, которое унесло бы столько же жизней, сколько строительство Санкт-Петербурга. Говорили о ста тысячах погибших. Мемуарист Вебер приближался даже к цифре в двести тысяч. Однако это, вне всякого сомнения, преувеличенная оценка. Но бесспорно, Санкт-Петербург сооружен на братской могиле. Настоящими сваями для города стали кости рабочих, которые погибли, чтобы над водой поднялся великолепный город.

Чтобы руководить армией рабочих, царь вызвал в феврале 1704 года итальянского архитектора Домениго Треццини. Большей частью работающие вместе с Треццини были иностранцами: голландцы, итальянцы, шведы, немцы, французы. Все были поражены условиями жизни, в которых оказались строители города вечного будущего. Им нерегулярно выплачивали жалованье, они мерзли во временных бараках, протестовали против плохой пищи, жаловались на административные придирки, на недостаток квалифицированной рабочей силы. При первой же возможности они бежали из этого ада, который Петр с упорством называл своим «парадизом». Треццини брал на их место других и продолжал с грехом пополам свое творчество. На всех фабриках выпускали кирпичи и черепицу. Печи для обжига известняка работали день и ночь. Вокруг города вырубали леса, чтобы доставлять необходимое для строительства дерево. Механические лесопилки обустраивали везде, где были водяные или ветряные мельницы. Так как не было стекла, даже в высоких домах были слюдяные окна. Но больше всего проблем было с камнем. Его совсем не было в этом районе, а архитекторы постоянно его требовали. Тогда царь запретил использовать камень при строительстве во всех других городах страны. Камень был зарезервирован для Санкт-Петербурга.^[58] Корабли могли причалить к городу, только если у них на борту, кроме обычного груза, было около тридцати бутовых камней. Кучеры, кареты которых пересекали границу города, должны были доставить по меньшей мере три булыжника. Это был труд сродни муравьиному, когда каждое насекомое несет свою веточку в муравейник.^[59]

Царь самолично наблюдал за строительством. Он бегал от одной стройки до другой, с дубиной в руке, удары которой он обрушивал на лентяев. Чувствуя себя одинаково легко как с рабочими, так и с архитекторами, он критиковал работу камнетесов, отвергал эскизы будущего дворца, выкрикивал проклятия в адрес мастеров, подбадривал плотников, виртуозно работающих топором, сам хватался за рубанок, чтобы выровнять доски. Город был пока только бесконечной стройкой, развернувшейся на пустыре. Неутомимый Треццини соорудил церковь Святых Петра и Павла в крепости с одноименным названием, с колокольней с позолоченным шпилем, оборонительные сооружения Кронштадта, монастырь Александра Невского, дворцы для министров, Сенат, Синод, он начертил планы набережных, построил деревянные мосты через каналы. К нему присоединились другие архитекторы: француз Леблон, немцы Шедель и Шлютер…

Но этот чудесный город был пока только пустой скорлупой, декорацией, создающей обманчивое впечатление, сам оставаясь нежилым, мертвым и холодным. Надо было вдохнуть в него жизнь. С 1706 года Петр приказал своему адмиралу Головину закрепиться в Санкт-Петербурге, где ему было подготовлено одно из новых зданий – Адмиралтейство, порт и судостроительная верфь. На этой верфи в 1707 году работало три тысячи человек. Гордясь своим дипломом плотника, царь охотно смешивался с толпой рабочих, чтобы поработать топором и поставить мачту. Спуск на воду очередного корабля служил поводом для празднеств, где одинаково чтили Бахуса и Нептуна. В 1708 году Петр настойчиво приглашал свою сестру Наталью и двух сводных сестер, вдовствующих царевен, высоких должностных лиц и нескольких богатых купцов присоединиться к нему. Для большинства придворных, привыкших к счастливой жизни на широкую ногу в Москве, это вынужденное путешествие было сродни ссылке. «Они взяли с собой огромное количество багажа, – писал посол Витворт, – потому что утверждали, что ничего нельзя будет достать на месте. Они уезжали с тяжелым сердцем, и никому нельзя было отказаться, невзирая на возраст или болезни».^[60] Это было только начало. Вскоре тремстам пятидесяти дворянским семьям было приказано обосноваться в Санкт-Петербурге. Затем пожар уничтожил треть Москвы, и новым указом, запрещающим отстраивать пострадавшие дома, царь приказал пяти тысячам семей, жертвам несчастья (дворянам, торговцам и ремесленникам), переехать в Санкт-Петербург, чтобы здесь начать новую жизнь. Это диктаторское перемещение людей продолжалось и в следующие годы.

Переселенные в искусственный европейский город, без связей с прошлым, первые жители Санкт-Петербурга приходили в отчаяние. Мало того, что они потеряли свое добро, но у них складывалось впечатление, что они не в России. Прогуливаясь вдоль каналов, им казалось, что они то в Голландии, то в Италии, то в Германии. Если бы им еще дали возможность строить дома, как им хотелось. Но это тоже регламентировалось указом. Размеры и местоположение каждого жилища зависели от ранга, который занимал его владелец, от количества крепостных, которыми он владел, и от пошлин, которые он платил. Все жилища, расположенные на главном острове и по берегу Невы, должны были соответствовать плану, разработанному Треццини. Архитектор предполагал три категории фасадов, соответствующих социальному статусу домовладельцев. Фасады для дворянства, фасады для должностных лиц, фасады для обычных горожан. Таким образом, только посмотрев на украшение на стенах или на высоту окон, можно было оценить состояние того, кто за ними скрывается. Специальное постановление уточняло рисунок чугунных перил, другое регулировало изготовление смеси для конопачения деревянных перегородок, чтобы избежать распространения тараканов, третий предписывал пристраивать дома друг к другу из экономии строительного камня для общих стен.

Древняя Москва, с опустевшими административными зданиями и покинутая высокими должностными лицами, склонила голову. В 1713 году Санкт-Петербург был объявлен столицей. На следующий год в нем насчитывалось уже 34 550 жителей. И эта цифра увеличивалась с каждым месяцем. Через десять лет их стало уже 70 000. Ремесленники и иностранные торговцы обосновывались в городе, привлеченные большими прибылями. Но все жаловались на этот город на воде: и те, кто был насильственно перемещен сюда, и те, кто его выбрал по доброй воле. Люди сожалели об отвратительном климате, о снежных бурях зимой, комарах летом, наводнениях осенью. Путешествуя из Москвы в Санкт-Петербург, французский посол Кампредон потратил тысячу двести рублей, увяз в грязи на непроезжих дорогах, утопил восемь лошадей, потерял часть своего багажа и потратил двадцать четыре дня, чтобы преодолеть это расстояние. Даже Петр, который обогнал дипломата, вынужден был часть пути преодолевать на лошади, пересекая реки вплавь. Из-за сложностей сообщения Санкт-Петербург был плохо снабжаемым и дорогим городом. Цены на продукты питания в нем были в три раза выше по сравнению с Москвой. По установленному правилу торговцы до полудня должны были продавать свой товар по фиксированным ценам, а после могли позволить себе повышать цены. На самом деле эти неудобства были компенсированы для многих горожан, особенно для самых молодых, чувством национальной гордости и верой в будущее. Один только факт, что они живут за новыми стенами, ставил их в первые ряды борцов за прогресс. Камни, которые их окружали, ничего не говорили им о вчерашнем дне, но только о завтрашнем. Они оставили своим отцам все сожаления о прошлом и гробы предков. Царь делал ставку на молодость. Он покинул Москву, чтобы избежать упрямого реакционного духа, который царил в Кремле. Там он знал, что его творение будет постоянно под угрозой из-за дворцовых интриг или народного бунта. Здесь, после того как он вырвал дворянство из его привычной среды, Петр рассчитывал, что находящимся в растерянности людям проще будет навязать свои правила. Его новая столица удовлетворяла одновременно и его эстетический вкус, и его политические замыслы. Город начинался с нескольких деревушек, рассеянных на островках и берегах реки, с крепости, сараев, казарм. Теперь несколько красивых домов украшали набережную реки. Все высокопоставленные должностные лица – Головкин, Шафиров, Гагарин, Ягужинский, Чернышев, Меншиков – имели здесь дома в итальянском стиле. Прямо перед Адмиралтейством, по диагонали, протянулась широкая аллея, будущий Невский проспект, обсаженный деревьями. Шведские пленные подметали его каждую субботу. С обеих сторон этой дороги выстроились другие дворянские жилища. В конце его появились строительные леса монастыря Александра Невского. На другой улице, параллельной Неве, Петр приказал в 1711 году соорудить для себя Зимний дворец. Построенный рядом с частными домами, он практически не отличался от них, разве что порталом с двумя колоннами. Это скромное здание имело большую приемную залу и много тесных маленьких комнат, которые так любил Петр. Вынужденный строить достаточно высокие этажи из соображений гармонии с окружающими домами, он приказал сделать двойные потолки, более низкие в тех комнатах, где он имел обыкновение сидеть. То же желание иметь более простое жилище побудило Петра к строительству Летнего дворца, на некотором расстоянии от Зимнего, на берегу реки Фонтанки, притока Невы. Посреди парка с цветочными клумбами, каменными гротами, фонтанами, статуями, крытыми галереями, все в стиле Версаля, возвышался дом в голландском деревенском стиле, с металлической крышей и стенами, выкрашенными бледно-желтой краской, с белыми барельефами. За Летним дворцом находился Арсенал, где двести мастеров занимались отливом пушек. Еще дальше стояла Кунсткамера, в которой Петр разместил свою коллекцию живых монстров и природных чудес. Вокруг, в верховье реки, разбросаны были домишки «московской деревни», названной так потому, что почти все ее жители были русскими. Это предместье было отравлено затхлым запахом, распространяемым близлежащими заводами, дубильными цехами, кирпичными заводами, канатными фабриками, пороховыми заводами, смолокуренными предприятиями… Но в центре города воздух был совсем другой. Когда по улицам шел широкой походкой Петр, ему казалось, что он находится на борту корабля.

Если можно преодолеть деревянные мостки, соединяющие каналы, то не составит большого труда перебросить мост и через Неву. Лодочники перевозили людей на лодке с одного берега реки на другой. Стоимость путешествия равнялась одной копейке для должностных лиц. Солдаты и рабочие имели право переезжать бесплатно. Страстно любивший море Петр требовал, чтобы в каждой дворянской семье был свой персональный кораблик с матросом в ливрее. Заинтересованным лицам были даны инструкции по тому, как поддерживать в порядке свои лодки. Владельцы лодок должны были посещать курс навигации каждое воскресенье. В случае, если кто-то не мог по каким-либо причинам быть на занятии, он должен был послать вместо себя своих детей. В хорошую погоду Неву бороздили шхуны, украшенные флажками, и баркасы с гребцами, одетыми в разноцветные куртки. Между именитыми горожанами устраивали конкурсы по изяществу плавания по Неве под пристальным оком царя, который управлял собственной яхтой. Все придворные ходили под парусами между новыми дворцами, стройками, домишками, неосвоенными землями, изгородями и сараями, в то время как в Петропавловской крепости грохотали пушки, а музыканты играли веселые мелодии для развлечения дам, страдающих морской болезнью. Зимой, когда Нева покрывалась льдом, разные части города наконец сливались в единое целое. Не было больше нужды в мостах, и люди могли беспрепятственно приезжать и уезжать из столицы. Но было запрещено пересекать замерзшую реку, прежде чем специальная команда не проложит дорогу от одного берега до другого. Так как царь находился в Санкт-Петербурге, он лично прокладывал белый путь на санях. О торжественном событии возвещал пушечный залп из Петропавловской крепости. За Его Величеством толпились горожане, спешащие перейти Неву, не замочив ноги. На самом деле Петр не любил зиму, которая была врагом навигаторов на севере. Каждый раз приход весны был для него настоящим праздником. По освобожденным ото льда водам он мог плавать по своему «парадизу», который вскоре обрел границы от Санкт-Петербурга до южного берега залива. Там Петр и его приближенные построили новые дворцы в Стрельне, Ораниенбауме, Петергофе.^[61] Петергоф стал местом, где обычно проходила дачная жизнь царя. В этом месте был построен большой двухэтажный дворец по плану Леблона, с великолепным садом во французском стиле и с видом на залив. Комнаты в нем небольшие и уютные, в рабочем кабинете разместилась библиотека. Несмотря на очарование этого жилища, царь предпочитал проводить ночи в простом домике, построенном в голландском стиле практически на самом берегу и получившем название «Монплезир». Из окна своей небольшой спальни, украшенной изразцами, ему были видны укрепления Кронштадта и военные корабли, стоящие на якорях. В нескольких шагах от домика была пристань, где Петра всегда поджидала шлюпка. Таким образом, он был совсем близко от Санкт-Петербурга, но и в деревне. Он так любил этот город, что готов был повторить его еще в ста экземплярах, чтобы заменить все старые патриархальные русские города.

Едва приехав в Санкт-Петербург, сестра Петра Наталья организовала здесь в большом деревянном здании театр. Чтобы привлечь публику, Петр объявил, что вход в театр будет свободным и бесплатным. Театральная труппа состояла из десяти актеров и актрис и шестнадцати музыкантов. В их репертуаре были оригинальные русские и переводные пьесы. Среди оригинальных пьес некоторые были рождены прилежным пером царевны Натальи. Например, в пьесе «Петр, или Золотые ключи» она постаралась доказать необходимость отправления молодых людей за границу для совершенствования их образования, следуя желанию царя. Во время антракта компании играли в веселые «интермедии», высмеивая нравы старых времен и восхваляя реформы, проводимые Его Величеством. Этому пропагандистскому спектаклю не способствовал большой успех. Позже немецкая труппа Манна сменила русских артистов.

Другое испытание на жизнеспособность для молодого города – возникновение в 1711 году типографии и публикация газеты «Санкт-Петербургские Ведомости». Царь принял участие в ее редакции. В газетном листке содержалась дипломатическая и военная информация, а также сведения о работающих предприятиях города, о прибытии новых экспонатов для Кунсткамеры. Книжный магазин распахнул свои двери для немногочисленных придворных интеллектуалов, которые приходили запастись иностранными изданиями. Все это было хорошим предзнаменованием.

Однако Петра беспокоило, что его «парадиз» не торопился затмевать все европейские столицы. Он назначил генерал-губернатором города Меншикова, а его заместителем Брюса. Вопреки их общим усилиям, Санкт-Петербург оставался еще раздробленным на части, его прекрасные каменные сооружения соседствовали с убогими домишками, элегантные кварталы стояли посреди грязных пустырей, обитатели пригородов дрожали в ожидании зимы, а из окрестных лесов раздавался волчий вой. Волки приближались к самым домам и нападали на одиноко стоящих часовых. В 1714 году двое солдат, стоящих на посту перед литейным пушечным заводом, были съедены заживо. Освещения практически не было. Несколько редких фонарей на конопляном масле горело около Зимнего дворца и перед основными зданиями. Полиция, сначала возглавляемая воеводой, с 1717 года была вверена полицейскому префекту, генералу Антону Девье. Но этот энергичный человек, португалец по происхождению, располагал всего лишь десятью офицерами, двадцатью унтер-офицерами, ста шестьюдесятью солдатами и десятью писарями. В его обязанности входило следить за порядком в городе, за безопасностью горожан, за чисткой печных труб, допрашивать подозреваемых, проверять путешественников, арестовывать жуликов и наказывать кнутом крепостных, перемещающихся без «разрешительного письма» от своих хозяев. Ночью улицы были перекрыты, и часовые из жителей квартала охраняли свою территорию до рассвета. Все выполняли эти тяжелую работу по очереди. Даже служители духовенства привлекались к обязательному патрулированию улиц. Тем не менее можно было освободиться от этого дежурства, наняв вместо себя соседа. Человеку, согласившемуся стать заменой, платили пятнадцать копеек за ночь. После одиннадцати часов вечера эти стражи порядка не пропускали никого, за исключением должностных лиц, рабочих, возвращающихся со стройки, врачей, акушерок и священников при условии, что у них при себе будут фонари. Нередки были вооруженные разбои и нападения. Шайки бандитов рыскали в окрестных деревнях. Министр Саксонии сообщал своему правительству, что девятитысячная орда разбойников угрожает городу. Тридцать шесть из них были схвачены и повешены. Остальные рассеялись. Однако жителей это не успокоило.

К тому же им не давала покоя мысль о пожарах. Быстрое увеличение количества деревянных домов облегчало распространение огня. Из соображений безопасности был издан указ, разрешающий топить народные бани только по субботам. На специальных вышках дежурные били в колокол; завидев дым или первые языки пламени, барабанщики разносили новость по кварталам. Среди горожан назначались люди в помощь пожарникам, они доставляли топоры, лестницы и ведра на место происшествия. В особых случаях солдаты помогали жителям города бороться со стихией.^[62] Петр также охотно принимал участие в тушении огня. С топором в руках он бегал среди пламени. Казалось, это сам дьявол с пылающим взором, который совсем не боится огня. «Я часто видел, как он первым оказывался на пожаре, с маленьким насосом в своих санях, – писал Жюэль. – Он принимал участие во всех операциях по спасению, а так как у него был необыкновенно живой ум, он незамедлительно определял, что надо сделать, чтобы остановить огонь; он забирался на крышу; он оказывался в самых опасных местах; он побуждал знатных людей и простой народ принимать участие в борьбе с огнем и не останавливаться, пока последние языки пламени не погаснут… Но в отсутствие государя события развивались совсем иным образом: люди сидели и индифферентно смотрели на пожар, не предпринимая ничего, чтобы остановить огонь; можно было их увещевать, и даже заплатить им денег, они будут только искать возможности что-нибудь стащить».

Другое бедствие, которое беспокоило жителей Санкт-Петербурга, – наводнения. Каждый или почти каждый год, в конце осени, буря обрушивалась на город, ветер срывал крыши домов, ломал постройки, Нева выходила из берегов, затапливая первые этажи домов. Жители наспех укрывались вместе с продовольственными запасами на верхних этажах, скот уводили в соседние леса. В 1703 году австрийский посол Плейер писал о двух тысячах больных и раненых, затопленных в половодье. 11 сентября 1706 года Петр спокойно констатировал, что пол в его доме затоплен на двадцать один палец. Высунувшись наружу, он увидел, как мужчины, женщины и дети, цепляясь за остатки конструкции, плывут по реке. «Это очень забавно», – написал он Меншикову и поставил дату на своем письме из «парадиза». В 1717 году рухнули укрепления Арсенала, подточенные водой. В ноябре 1721 года уровень воды в Неве поднялся так быстро, что затопленный город, казалось, доживает свои последние часы. Корабли с разорванными якорными цепями плыли по течению среди всякого хлама, мебели, балок, пустых повозок, бочек и ящиков. Тонули лошади. Взобравшись на самый верх крыш, терпящие бедствие люди кричали и махали руками. «Буря, – писал де Ля Ви кардиналу Дюбуа, – несла с собой такие порывы ветра, что, если бы она продолжалась на два часа дольше, этот город полностью бы превратился в руины. Ущерб, который она принесла, трудно подсчитать: не осталось ни одного дома, который бы не был задет. Потери приблизительно оцениваются в два или три миллиона рублей… Не буду с вами делиться соображениями, которые могли бы возникнуть по этому поводу; достаточно будет сказать, что царь, как некогда Филипп Испанский, продемонстрировал всю широту души своим спокойствием».

Как только Нева вернулась в свое русло, рабочие начали восстанавливать повреждения. Скребли грязь на улицах, на скорую руку чинили крыши, восстанавливали полы, вздувшиеся от воды. Какими бы ни были разрушения и последствия катастрофы, все знали, что царь не отступится от своей идеи. Однако в народе было много тех, для кого Санкт-Петербург, заняв традиционное место Москвы, заслуживал гнева Божьего. Пронеслась молва, что ангел, явившийся в церкви Святой Троицы, объявил верующим: «Санкт-Петербург снова станет пустыней». Чтобы остановить эхо этого пророчества, дьякон церкви был приговорен к трем годам принудительных работ. Но его слова пробили себе дорогу среди крестьян, староверцев и даже в окружении государя: ходили слухи, что Санкт-Петербург, город быстро построенный, заслуживает быстрой гибели. И только воля царя искусственно поддерживает жизнь в этом городе. Когда он исчезнет и разрушатся стены, каналы зарастут илом, жители разбегутся, счастливые оттого, что смогут вернуться к своим старым привычкам. Петр, тем не менее, вел себя так, будто он и его столица вечны.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒