Александр Иванович Лебедь 19 страница

Вокзал в Баку, как и во всяком уважающем себя столичном городе, большой. С учетом того, что город представляет собой амфитеатр, нисходящий к Каспийскому морю, особенностью вокзала является то, что он расположен в трех уровнях.

Полковник ушел ставить задачу своим людям, а я, сопровождаемый адъютантом с двумя солдатами, отправился на "кольцо" - самое бойкое на вокзале место.

"Кольцо", где останавливались и выбрасывали в чрево вокзала пассажиров многочисленные такси и частные машины, лежало ниже вокзала, составляло оно, условно говоря, второй уровень. Для того чтобы попасть в здание вокзала, надо было преодолеть небольшую площадь и подняться по ступеням под тройной аркой.

В свою очередь, Привокзальная площадь лежала ниже "кольца" и соединялась с ним еще ступенями. Вот этот безобидный внешне архитектурный ансамбль, позволяющий хулиганам отлично маневрировать, и был самой горячей постоянно действующей точкой. Машины подходили, выгружались, уходили. Носильщики-азербайджанцы демонстративно не замечали армянские семьи с их многочисленными узлами и чемоданами. Остановилась очередная машина. Из нее вышел высокий и крепкий парень-армянин, лет 25 - 27, с орденом Красной Звезды и медалью "За отвагу" на лацканах пиджака. Из багажника с помощью водителя он достал несколько узлов и чемоданов, затем помог выйти из машины старику (который по каким-то причинам не мог стоять и был тут же усажен на один из чемоданов), пожилой женщине и мальчику лет десяти. Какая уж между ними родственная связь была - не знаю. Оставив женщину и мальчика с вещами, парень посадил себе на закорки старика и понес его в здание вокзала, решив, по-видимому, усадить его, а потом вернуться за вещами и родственниками. Едва он успел сделать шагов 15-17, как откуда-то сбоку вывернулась шайка человек в 10 - 12 и всей своей массой сбила парня с ног. Мгновенно образовалась куча мала. Дико завизжала женщина, истошно и пронзительно закричал мальчишка. Люди, шедшие от "кольца" в здание вокзала, шарахнулись в стороны и, как ни в чем не бывало, продолжили путь. Носильщики удвоили каменность лиц. В кучу врезались мы вчетвером. С помощью кулаков и прикладов удалось быстро расшвырять этот сочащийся зловонной ненавистью клубок. Как всегда в таких случаях, когда бьют толпой и злоба застилает разум, парень и старик мало пострадали, за вычетом того, что были помяты и вываляны в грязи. К концу этой скоротечной схватки на месте действия оказалось еще 10 - 12 солдат, шпана разбежалась. Парню помогли донести старика и вещи в вокзал, успокоили женщину. Прибежал сержант милиции, доложил: "Снизу, с Привокзальной площади, подпирает толпа. Нас там шестеро, не сдержим!"

Отправив солдата за резервной группой, я с оставшимися бросился к лестнице. Пятеро милиционеров, вооруженных только дубинками, образовав жиденькую цепочку посредине лестницы, увещевали угрожающе раскачивающуюся толпу.

Просвет лестницы ограничивал обзор, но даже в этой рамке просматривалось не менее двухсот агрессивно настроенных мужиков. С моим прибытием раздались крики: "Полковник, почему вы защищаете армян?.."

Когда разговариваешь с толпой, очень важно не поддаться ее агрессивному настрою, сохранить абсолютное спокойствие и выдержку. В большинстве случаев толпа осознает моральное превосходство говорившего и успокаивается. Тут надо сказать, что по способности в считанные секунды образовывать громадные, объединенные одной только им ведомой идеей толпы закавказские республики не имеют себе равных. Вот еще несколько секунд назад каждый двигался в своем направлении, по своим делам, но что-то где-то вспыхнуло, и разрозненная масса мгновенно образовывает сплоченную толпу. Почти повсеместно нетерпимую, агрессивную, нервную. Эту толпу, по всей видимости, собрала драка на "кольце". "Почему вы защищаете армян?" - это был основной лейтмотив, сопровождался он матерщиной, угрозами, кривлянием.

Я стал рядом с милиционерами. Десяток прибывших со мной солдат сделали их цепочку более густой и внушительной: "Уважаемые товарищи, прошу вас, успокойтесь! Мы защищаем не армян. Мы защищаем людей! В Армении 98-я воздушно-десантная дивизия обеспечивает эвакуацию азербайджанского населения. Нам все равно, кто и по каким мотивам кого убивает, наша задача не допустить этого. Успокойтесь, прошу вас, и идите с миром. Я и подчиненные мне люди не желают вам зла".

Люди южные, кровь горячая. Люди в массе своей хорошие, возбуждаются мгновенно, но и остывают, слава Богу, тоже быстро. Агрессивность толпы прямо на глазах пошла на убыль. Но тут откуда-то из ее глубины на передний план вывернулось здоровенное мурло, по всем признакам, не совсем трезвое. Видать, из записных провокаторов.

- Полковник, ты... - дальше последовала длинная непечатная фраза. Вот тут я сорвался. Ни одному человеку в жизни я не прощал и никогда не прощу личного оскорбления. Таких людей в моей жизни было мало, но все они без исключения жестоко заплатили за невоздержанность языка и четко усвоили, что язык - это дорога, по которой в наш дом приходит несчастье.

Мне сейчас неловко об этом вспоминать, но тогда я мгновенно забыл, что я командир дивизии, что под моим началом тысячи людей. Осталось только мое личное оскорбленное "Я". Я рванулся к детине. Он знал, что делал, и был настороже, мгновенно развернулся и начал углубляться в толпу. Я за ним. За мною верный и надежный адъютант, храбрый и глубоко порядочный человек старший прапорщик Виктор Алексеевич Величкин. За ним солдаты и милиционеры, а за ними и прибывший, как я чуть позже разобрался, резервный взвод. Этот клин, на острие которого оказались мы с Величкиным, стремительно и яростно врезался в толпу, посеяв в ней панику. Толпа, давя задних в узком проходе, начала разбегаться. Величкин достал кулаком детину, следовавший за ним солдат резким выпадом стволом автомата уложил его. Отмахивались мужики в толпе от меня исключительно в целях обороны, но отмахивались. Пришлось вспомнить все, чему меня когда-либо учили, и поработать кулаками на славу.

Вырвавшаяся из узкого прохода толпа стремительно разбегалась к краям площади. Два выстрела из пистолета вверх нарастили панику, через несколько секунд площадь в радиусе 30 - 35 метров была абсолютно пуста. Несколько человек, включая провокатора, остались лежать. Провокатор был какой-то плоский и что-то нечленораздельно мычал.

С помощью тех же солдат, которые еще несколько минут назад дрались с толпою, Величкин отправлял пострадавших в медпункт. Рослый солдат из комендантской роты, стоявший рядом со мной, обтирая разбитый нос, как-то очень хорошо и просто, по-человечески, пробурчал: "Вы так больше не делайте, товарищ полковник..."

Пострадавших унесли, и через несколько минут площадь, как ни в чем не бывало, бурлила.

Как это ни дико кому-то покажется, но такие стычки, или, как мы их называли, "бои местного значения", на какое-то время стали поразительно свинской, но нормой. Держалась эта норма вплоть до нового 1989 года, когда массовый исход армянского населения был практически завершен, остались в большинстве случаев старые, немощные, неимущие, да и те старались в общежитий маскироваться под евреев, под лезгинов, осетин - кого угодно, кроме армян. Напряжение спало, жизнь начала брать свое, люди все более и более втягивались в работу. Орать на площадях хорошо, когда тебя систематически кормят, а если нет? Январь, часть февраля были затрачены на то, чтобы полностью нормализовать обстановку. Установка была с моей стороны такая: максимально чутко относиться ко всем просьбам людей, независимо от их национальности; помогать им во всем, включая области, которые не входили в нашу компетенцию, и предельно жестко противостоять любым попыткам силового разбирательства. Солдаты помогали паковать и грузить вещи, оказывали помощь в ремонте порушенного и разбитого, проводили показные занятия, совместные вечера отдыха. Обстановка все более и более нормализовывалась. Этому способствовала во многом деятельность военного коменданта особого района города Баку генерал-полковника Тягунова. Несмотря на весьма почтенный возраст, он был вездесущ и успевал все. Толково и грамотно организовывал отлов и фильтрацию всевозможного хулиганья и отлаживал работу магазинов и хлебозаводов, проводил всевозможные встречи с представителями интеллигенции, духовенства, студенчества. Убеждал, примирял, чаще подхваливал, реже незлобиво - поругивал, в общем, всеми доступными средствами добивался и добился того, чтобы жизнь вошла в нормальное русло. Благодаря этому обстоятельству к началу февраля стало возможным оставить в районе для несения комендантской службы один полк, а с остальными я улетел в родные пенаты. Простились со всем районным начальством внешне тепло и Дружественно. Афиятдин Джалилович подарил мне на память сборник стихов Насими, именем которого был назван район, и путеводитель по историческим местам города Баку Я ему - десантный стропорез. Поскольку в ВДВ дарить ножи не принято, я взял с Афиятдина Джалиловича символическую плату - три копейки, и мы расстались.

Примечательно то, что все встречавшиеся мне на ту пору грузины относились к сваре, как они ее называли, между армянами и азербайджанцами с величайшим презрением и характеризовали ее словами, самыми мягкими из которых были: "Козлы!"

Тогда я не придал этому особого значения, припомнилось это мне несколько позже.

Выборы по заказу

В феврале 1989 года на меня свалилась, как у нас принято говорить, внезапно возникшая задача. В преддверии выборов в Верховный Совет СССР где-то там высоко было принято решение: по одному из тульских районных и ряду сельских избирательных округов будет баллотироваться член военного совета Группы советских войск в Германии генерал-полковник Н. А. Моисеев. Была такая метода соединения пола с потолком, водопровода с канализацией, в данном случае Группы советских войск в Германии с Тульской губернией. Поскольку я был начальником гарнизона, обеспечение и успешный исход выборов были возложены на меня. Инструктировали меня многие. Смысл инструктажа сводился к известной флотской формуле: все пропьем - но флот не опозорим!

С инструктирующими я во многом, мягко выражаясь, не был согласен, но ... Есть! Первый визит в Тулу Николай Андреевич нанес в начале февраля. Команда его, с которой я предварительно познакомился, поразила меня (по неопытности) глубоким знанием местной конъюнктуры, раскладки политических сил, знанием массы слабых мест многих представителей местного партийного, советского аппарата. Впечатлило и прибытие генерал-полковника Моисеева. Многочисленная свита, образцово-показательный ансамбль песни и пляски Группы советских войск в Германии, человек сорок (если память не изменяет) солдат-отпускников, уроженцев Тулы, масса сувениров и водка... водка... водка...

На организационном совещании под почетным председательством Николая Андреевича был уточнен намеченный ранее план действий, и машина закрутилась. В соответствии с бессмертным завещанием Н. В. Гоголя (смотри "Мертвые души" - визиты Чичикова) мы посетили всех сильных мира сего за вычетом разве что прокурора. Схема везде была примерно одинакова. Поскольку к депутатам у нас отношение было да и, пожалуй, осталось потребительское, следовало знакомство с бурным проявлением радости с обеих сторон, немножко маниловщины: хорошо было бы, если бы... и разговор уходил в деловую плоскость, смысл которой - а что может кандидат? Потенциально Николай Андреевич мог многое, поэтому на обещания он не скупился. Кое-что начало немедленно реализовываться в жизнь. Завершались такие встречи, .как правило, поднятием ряда тостов за успех. Когда визиты к представителям тульского бомонда завершились, я под благовидным предлогом - дивизией командовать надо - от посещений сельских районов уклонился - стало невмоготу. И очень правильно сделал, ибо Николай Андреевич с каждого очередного сельского района вместе с командою возвращались "пьяным пьянющими и лыка невяжущими". Именно тогда я сказал сам себе: "Боже тебя упаси, Александр Иванович, лезть в нардепы! Ты столько не выпьешь!"

И вот предвыборное собрание в Туле. Из трех кандидатов Николаю Андреевичу по жребию досталось выступать первым. Я на том собрании сидел в качестве приглашенного и имел возможность оценить блестящее ораторское искусство генерал-полковника Моисеева.- Он всех .похвалил, он никого не зацепил, ненавязчиво, но многозначительно выпятил выигрышные места своей программы, не менее ненавязчиво, как бы к слову, подвел итоги уже проделанной работы. Не менее искусно ответил он и на вопросы: легко, весело, непринужденно, вдаваясь в подробности там, где тема была, ему хорошо знакома, с шутками и прибаутками отметая тяжелые вопросы. Сидишь ты себе в зале, в котором почти 800 человек, и возникает у тебя какой-нибудь умный, нужный, но каверзный вопрос, записываешь его на бумажку, отправляешь в президиум и, затаив дыхание, ждешь... На твоих глазах бумажку разворачивают, пробегают ее глазами и, не озвучивая вопроса, мило улыбаясь, говорят что-нибудь типа: "Тут товарища Сидорова интересуют некоторые интимные подробности, извините!" И пошли дальше. И будешь ты подпрыгивать пытаясь доказать ближайшим соседям, что вопрос-то умный и по делу, никакой тут интимности. И вообще, как же так? А они на тебя будут смотреть осуждающими взорами в которых будет читаться: "Молчи, бестактный дурак". В общем, это был высокий класс!

Закончил свое выступление Николай Андреевич под продолжительные аплодисменты большинства присутствующих в зале.

Вторым выступал кандидат-рабочий. По всему было видно, что это хороший, честный и чистый человек. Именно поэтому его было по-человечески жалко, когда он коряво и невпопад отвечал на все вопросы подряд, и в речи, и в ответах на вопросы многократно и не к месту упомянул о горячем сердце и чистых руках, но... не тот образовательный уровень, полное отсутствие ораторского искусства, путаная, а может быть, путанно доведенная программа... Он вызывал жалость и сострадание, а политический деятель не имеет права быть жалким, по этой причине он был не конкурент.

Третьим был инженер. Этот провел свою речь блестяще. Как я чуть позже разобрался - его готовил к ней психолог. Хороший язык, умеренные жесты, талантливо расставленные акценты. Инженер был хорош, но в конце, как говорят, "подставился". Перед аудиторией, добрую половину которой составляли военнослужащие, демопа-цифистски настроенный инженер забыл наставления мудрого психолога, взял да и брякнул, что армия - это сборище дармоедов и она нам даром не нужна. Очарование мгновенно пропало. Возмущенные крики, свист, гвалт. Резкие, как выпады шпаги, вопросы. Инженеру бы сдать назад, но его, по всему видно, свежеизготовленная, с многочисленными техническими недостатками, демократическая надстройка твердо стояла на марксистском базисе, он продолжал по-ослиному упорствовать в заблуждениях, втянулся в перепалку и потерял лицо.

В результате голосования 50-процентный рубеж, определяющий допуск к выборам, легко и уверенно преодолел один генерал-полковник Моисеев, став, таким образом, безальтернативным кандидатом.

Публика в зале взорвалась: как, опять один кандидат, опять сплошной "одобрямс"? Последовала бурная и продолжительная словесная перепалка, с истерикой, с покушениями на оскорбления, в итоге было принято решение провести переголосование между инженером и рабочим, дабы выдвинуть кого-то из них и, таким образом, создать Моисееву альтернативу.

Страсти поутихли. Комиссия занялась подготовкой нового голосования, был объявлен большой перерыв, и все столпы местной политической мысли отбыли пить кофий, рассуждая по ходу о том, что военные своего кандидата протащили, удовлетворились и уже теперь-то совершенно непринужденно отдадут свои симпатии кому-то из оставшихся претендентов. Кофий был хорош!

Но многие не знали, а кто знал, наверное, забыл, что солдат без команды - дурак. Во время перерыва по фойе быстро и организованно "прошелестела" команда: "При голосовании воздержаться". Ни рабочий не додумался предложить голоса своих сторонников инженеру, ни инженер рабочему. В результате повторного голосования инженер набрал около двадцати пяти процентов голосов, рабочий - меньше десяти - и оба "пролетели". Шум, гвалт, свист, хохот, но предвыборный поезд, ехидно мигнув фонариком последнего вагона, ушел... Да, кофий был хорош...

"Дело сделано, - сказал главный дирижер команды, ее идейный вдохновитель и организатор всех предвыборных побед полковник-кавказец из политуправления Группы войск, "Теперь-дело техники". Умный, глубокий, ироничный был человек, жаль, фамилию не помню. Ситуацию во всей ее многовариантности мог просчитывать и моделировать безупречно. Какую он там штатную должность занимал - бог весть, но то, что был Мастером человековедения - это безусловно. Для него не существовало эмоций, точнее, он манипулировал ими, как фармацевт порошками: мог изготовить лекарство, мог - яд. Короче говоря, ему были ведомы потаенные законы Управления Человеческим Стадом, и он знал, что говорил.

Дальше, действительно, все пошло, как по писаному. Николай Андреевич еще разок на пару дней появился в городе-герое Туле и пропал. 26 марта народ потянулся на голосование, да-да, именно на голосование. Выборы - это от слова "выбирать", иметь право выбора, а выбора как раз и не было. Что уж там сработало, не берусь судить, то ли бессмертный принцип, открытие которого приписывают И. В. Сталину: "Не важно, как проголосуют, важно, как сосчитают", то ли многолетняя привычка советского народа именно голосовать, надеясь на подступах к урне перехватить что-нибудь вкусно-дефицитное, но генерал-полковник Н. А. Моисеев был дружно избран и стал депутатом Верховного Совета СССР. А может, при избрании свою роль сыграло необычайное удобство подсчета голосов избирателей в Туле и Германии одновременно? Кто скажет, что это неудобно - пусть первый бросит в меня камень. А может, мы действительно страна дураков, и лапша, которую нам систематически развешивали на уши, уже к ним приросла и не стряхивается? Трудно сказать, да, наверное, это теперь не так уж и важно, это теперь, можно сказать, история, ее можно оплевать, можно возвысить - переделать нельзя. Факт то, что, став депутатом, Николай Андреевич автоматически, как человек, получивший мандат доверия народа, стал Начальником Политуправления Всея Сухопутных Войск. Я тогда служил в войсках воздушно-десантных, и как он там себя, в сухопутных-то войсках, проявил - не знаю. Как депутат же мелькнул он безгласно несколько раз на экране телевизора и растворился навеки в политическом небытии. Конъюнктура она и есть конъюнктура.

Бессердечные авантюры генерала Сердечного

Жизнь и служба продолжались. 25 марта я с группой офицеров улетел на неделю для работы в Кострому, до предела обострив отношения с бывшим командиром дивизии генерал-майором Ф. И. Сердечным, ставшим тульским областным военным комиссаром.

Как я уже говорил, характера он был предельно жесткого и крутого, но на меня эта крутизна произливалась крайне редко. Он во многом содействовал моему становлению как командира, многому у него я научился. В общем, у меня были все основания относиться к нему с предельным уважением. Став облвоенкомом, генерал Сердечный изредка по привычке заезжал в штаб дивизии, делился впечатлениями о новой службе. Впечатления были исключительно положительные. Большое восхищение вызывало у него следующее обстоятельство: "Понимаешь, стоит на столике десяток телефонов и хоть бы один, сволочь, за день позвонил!" Служба у него до этого была тяжелая, вся сплошь на строевых должностях, поэтому, когда человек в финале такой службы получает должность, на которой можно передохнуть, за него можно только порадоваться.

Высказывал Федор Иванович иногда просьбы, которые носили необременительный характер, свойства были служебного и в 100 случаях из 100 выполнялись. В общем, существовала своего рода идиллическая картина, когда генерал, взрастив себе преемника и не без удовольствия взирая на плоды трудов своих, встречает полное взаимопонимание и уважение. В 20-х числах марта прибыл он ко мне чрезвычайно взъерошенным и агрессивно настроенным. Едва пробурчав приветствие, сразу взял быка за рога:

- Ты знаешь, что все мои машины стоят у тебя на довольствии?

- Знаю.

- И как ты их обеспечиваешь запчастями?

- Как положено. Ваши машины составляют 17 процентов от стоящих у меня на довольствии, соответственно, вы получаете 17 процентов всех запчастей.

- Кто тебе это сказал?

- Что значит - сказал, вот расчет, подписанный заместителем командира дивизии по вооружению подполковником Давыдко.

- Давыдко ни хрена не знает! Какие 17 процентов, я тебе не считая скажу, что 30 процентов, а то и все 35! И потом, это в год, а дивизия задолжала облвоенкомату за последние пять лет!

Здесь я, не принимая его наступательного тона, расхохотался:

- Федор Иванович, позволю себе напомнить, что из пяти последних лет четыре года командовали дивизией вы! И вам ничего не мешало ежегодно и аккуратно рассчитываться с генералом Добровольским, вашим предшественником. Так что давайте однозначно будем разбираться в пределах того года, на протяжении которого дивизией командую я.

- Ну, это все ерунда! Добровольский был человек безвольный и с меня не требовал (здесь я ухмыльнулся, представив себе умного, ироничного, деликатного генерала Добровольского, требующего что-то у предельно грубого и не лезущего за матерным словом в карман генерала Сердечного), а я с тебя потребую, и ты мне все вернешь, и вернешь за пять лет! Если надо, поставлю на уши весь округ, но ты вернешь!..

Генерал Сердечный захлебнулся слюной.

- Федор Иванович, я завтра еще раз все перепроверю. За четыре предыдущих года ничего не будет, это я могу сказать сразу, а за последний год получите строго в соответствии с расчетом и ни гайкой больше.

- Какое мне дело до ваших с идиотом Давыдко расчетов. Я сказал: тридцать процентов и за пять лет!

- В таком случае вообще ничего не получите. Нет у меня ничего на складе!

- Ты, сопляк... - генерал захлебнулся вторично. Далее разговор в течение минуты носил предельно жесткий, непереводимый на литературный язык характер, после чего генерал Сердечный вылетел из моего кабинета. Расстались мы совершеннейшими врагами, что, не скрою - дело прошлое, меня сильно огорчило. Нет, не из-за угроз, мне на них всегда было наплевать. Они на меня действовали, как красная тряпка на быка. Как уже было сказано, это был один из моих учителей. К учителям я всегда относился с уважением. Поставь он вопрос в другой форме, скорее всего, я нашел бы возможность ему помочь. С тем я и улетел. Вернулся в субботу, 1 апреля. На аэродроме меня встретил начальник штаба дивизии Н. Н. Нисифоров. Доложил, что в дивизии все нормально. Мы обменялись какими-то малозначащими фразами, помянули день шутников и на том разъехались по домам. Часов около 19 раздался звонок. Это был прокурор Тульского гарнизона. Он торопливо поздоровался и сбивчиво начал докладывать:

- Товарищ полковник, генерал Сердечный с вашим адъютантом учинили стрельбу, ранен человек, обстреляна машина. Оба с места происшествия скрылись!

- Ну вы, товарищ прокурор, артист!.. Ну все, все - поверил. С первым апреля!

- Какое первое апреля? Передо мной пистолет Сердечного и штаны пострадавшего - все в крови.

- Аркадий! Хватит этих душераздирающих подробностей из жизни кроликов, я же сказал - поверил. С первым апреля!

Прокурор продолжал упорствовать, наращивая все новые и новые подробности. Я разозлился: "Я сейчас, конечно, подъеду, но если товарищ прокурор наврал и это все первоапрельская шутка, тогда, ну, прокурор, погоди!"

Вызвав машину, я поехал в прокуратуру. Прокурор, человек небольшого роста и обычно энергичный, веселый, жизнерадостный, выглядел подавленно. Перед ним на столе лежал "ПМ", рядом обойма, на табурете - окровавленные брюки. С первого взгляда стало ясно, что прокурору не до шуток. Весь вечер я посвятил разбирательству, в результате которого явственно проступила следующая картина. По наследству от Сердечного мне достался адъютант старший прапорщик Виктор Алексеевич Величкин. Человек исключительной порядочности и честности, глубоко убежденный в том, что генерал - это человек, стоящий где-то рядом с Богом, и уж такой-то человек ничего противозаконного сделать не может. Во время своих многочисленных разъездов адъютанта я с собой брал редко: постоянно не хватало места в машине или вертолете. Сердечный, зная о моих отлучках и по старой памяти, частенько по-тихому прихватывал адъютанта для выполнения каких-то своих задач. Так произошло и в октябре 1988 года. Я отлучился, Сердечный пригласил Величкина и ласково попросил: "Витя, я хочу дочке "Жигуля" купить, у меня, ты знаешь, есть, если два взять - не поймут. Поэтому давай-ка оформим его на тебя".

Что сказал генерал - для Величкина это свято. Машина была приобретена и оформлена. Истинный хозяин - Сердечный - положил в карман ключи от машины и от гаража, а мнимый хозяин - Величкин - отправился восвояси с чувством выполненного долга.

В эту мою отлучку Виктор Алексеевич был приглашен повторно. Речи уже были другие: "Знаешь, Виктор, на дачу не хватает, поэтому придется машину продать. По документам, хозяин - ты. Поэтому - не обессудь". Сказано сделано. С утра первого апреля Сердечный с Величкиным смотались в Москву, в Южный порт.

Сердечный договорился с двумя какими-то проходимцами из Харькова и пригласил их встретиться в 16.00 в Туле, у магазина "Стрела". Потенциальные покупатели к указанному времени прибыли. Этой встрече предшествовала пикантная подробность. На 15 часов в облвоенкомате было назначено партсобрание, где с докладом должен был выступать облвоенком, то бишь Сердечный. Почему на 15 часов в субботу и первого апреля (!!!) - история умалчивает. Замполит военкомата прибыл напомнить "шефу" о собрании и принес подготовленный доклад. "Шеф" порекомендовал ему проводить собрание самостоятельно, заявив, что ему необходимо срочно пострелять в тире.

Вызвал первого заместителя, приказал ему получить и принести пистолет. Сунул его в карман кожаной куртки и убыл, оставив замполита в величайшем недоумении по поводу того, как можно променять доклад на партсобрании на стрельбу в тире...

Добросовестный и честный Виктор Алексеевич Величкин решал у кассы с одним из покупателей официальную Часть задачи, ни сном, ни духом не ведая, что творил его недавний начальник и командир. А в салоне машины, по словам одного из потерпевших, разыгралась следующая сцена. Шло бойкое обсуждение суммы "навара". После относительно непродолжительного диспута высокие договаривариющиеся стороны достигли консенсуса. Один из покупателей достал весьма внушительных размеров пачку пятидесятирублевок и отсчитал оговоренную сумму - 5000 рублей. Внешний вид пачки мало изменился. Соотношение отсчитанной суммы и оставшейся было столь разительно велико, что Сердечный мгновенно сделал вывод, что продешевил, и потребовал по крайней мере еще полстолько, аргументируя тем, что "у тебя их много". Хозяин денежной суперпачки резонно возразил, что сколько б ни было - все мои. Атмосфера в салоне мгновенно накалилась. Сердечный достал пистолет и порекомендовал не доводить до греха. Хозяин пачки уперся. Сердечный и один из покупателей вылезли из машины, Второй остался за рулем. Последовал кратковременный "обмен любезностями", благодаря которым Федор Иванович, по-видимому, накалился до предела. Есть все основания так полагать, потому что вслед за этим сразу раздался выстрел с расстояния примерно полутора метров в голову сидящего за рулем человека. По счастливой случайности пуля попала в перегородку между стеклами кабины и не пробила ее. Угоди она на сантиметр полтора правее, человек был бы, несомненно, убит, в лучшем случае тяжело ранен. Но она попала - куда попала. Покупатель с перепугу дал по газам и с максимально возможной скоростью скрылся с места происшествия. Вслед ему раздалось еще три выстрела, одним из которых, как выяснилось позже, было пробито заднее колесо. Убедившись, что самая вредная птичка улетела, разъяренный генерал Сердечный обратил свой взор ко второму онемевшему и остолбеневшему от неожиданности покупателю: "Ну, ты у меня за все ответишь!" Последовало два выстрела под ноги. На третьем выстреле то ли рука у Сердечного дрогнула, то ли покупатель поступил как в известной байке: "Идет человек с разбитым вдрызг лицом. Его спрашивают: "В чем дело?" - "Да меня хотели по заднице ударить, а я увернулся". В общем, что там произошло судить трудно, но пуля попала в бедро, навылет, без повреждения кости. Человек упал и закричал. Сердечный опамятовался. Поставил пистолет на предохранитель, сунул его в карман и сделал знак водителю. Подкатила черная "Волга", и Федор Иванович убыли с места происшествия, оставив в толпе зевак потрясенного до глубины души Величкина.

Сердечный был одет по гражданке, зато водитель был в форме и номера на "Волге" - военные. Начались поиски, прокурор пошел по следу. Искать-то особо было нечего, черных "Волг" с военными номерами в Тульском гарнизоне в тот период было четыре: у командира воздушно-десантной дивизии, облвоенкома, начальника артучилища, у предводителя военных строителей. Прокурор начал почему-то с меня. В штабе дивизии ему быстренько объяснили, что комдив уже неделю как в командировке, "Волга" с места не трогалась, и показали саму машину. В общем, пока прокурор добрался до Сердечного, тот успел с устатку и для разрядки пропустить не менее двух стаканов чего-то горячительного. На жизнь смотрел философски, пистолет прокурору отдал, объясняться отказался по причине душевного стресса и нетрезвого состояния. Ничего не дала и попытка заручиться какими-то свидетельскими показаниями. Толпа на месте происшествия была здоровенная, место это в Туле бойкое, но бессмертный Остап Бендер был тысячу раз прав, когда, выручая бездарного Паниковского, нацепил милицейскую фуражечку и начал записывать свидетелей пофамильно. Аналогичный случай произошел с тульским военным прокурором. Все в той или иной степени что-то видели, охали, возмущались, восхищались, но когда дело дошло до персоналий, сразу выяснилось, что тот или иной индивидуум стоял или спиной, или боком, или далеко. Слышал, стреляли - но кто, в кого? Бог весть. В общем, отвяжитесь! Все это несколько сумбурно поведал мне прокурор, поставив извечный российский вопрос: "Что делать?" Второй извечный российский вопрос не стоял. И тут опять возникла тема равенства всех граждан Союза перед законом. Натвори нечто подобное солдат, прапорщик, офицер - прокурор бы недрогнувшей рукой санкционировал арест и был бы тысячу раз прав, но здесь ситуация сложилась ну очень нестандартная! Областной военный комиссар, генерал-майор, депутат областного совета, член суженного заседания облисполкома. Представить себе такую личность сидящей в одиночной камере на гауптвахте у нас с прокурором не хватило фантазии. И напомнил прокурору о существующей депутатской неприкосновенности, порекомендовал установленным порядком возбудить уголовное дело и доложить по команде. Прокурор воспринял это предложение с облегчением. Было видно, что принимать какие-либо более крутые меры ему совершенно не улыбалось. Он остался запускать юридически-бюрократическую машину, а я поехал в штаб. Там меня ждал убитый, уничтоженный, растоптанный Величкин. Вид у него был настолько потерянный, что все то резкое, что я намеревался ему сказать, застряло в горле. Толком говорить он не мог, только бессвязно повторял: "Как же так, он же говорил, Витя, зачем комдиву знать, он же говорил, ничего противозаконного! Он же генерал, как же так!" Глаза у Виктора Алексеевича были, как у очень больной собаки, и источали боль и муку.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒