Александр Иванович Лебедь 15 страница

Мимо трибуны нескончаемой рекой величественно плыла техника. Прошли последние четыре уазика, краткий разбор. "Спасибо" и "Молодцы!" - от министра обороны, поздравление с праздником и пожелание счастливого пути. Я поспешил к колонне, ибо времени было 10.45, а в 16.50 мне надлежало со всем полком, оставив тыловую группу, сидеть в поезде. На Васильевском спуске достал секундомер. От поворота до "вольно" - 32 секунды. Появилось ощущение какого-то дикого несоответствия всей громадности проделанной работы, затраченных средств, количества привлеченных людей, нервотрепки этой половинке минуты. Я стряхнул с себя это ощущение как наваждение и поспешил к полку. Прибыв с колонной на парадную площадку, в который уже раз в своей армейской службе убедился, что праздник для офицера - что для лошади свадьба: морда в цветах, а зад в мыле. В считанные часы надлежало сдать 400 стволов оружия, парадную форму, комплекты знаков, душегрейки, рассчитаться с постельным бельем и прочее, и прочее, и прочее... При этом каждый солдат норовил оставить себе какой-нибудь сувенир на память о параде. Еще несколько часов назад монолитное войско на какое-то непродолжительное время превратилось в толпу мелких жуликов, что-то утаивающих, что-то на что-то меняющих. Это быстро кончилось. Понимание этого момента пришло ко мне позже. Это была своеобразная психологическая разрядка, спад долго аккумулируемого напряжения, своеобразный, несколько затянувшийся вздох облегчения. Да и по сравнению с громадьем вложенных в парад средств утаенный солдатом в качестве сувенира знак - мелочь, о которой не стоит говорить. В 24 часа московского времени полк высадился на вокзале города Костромы и в сопровождении оркестра проследовал стройной колонной в военный городок.

Праздник кончился. Опять наступили трудовые будни. Энергично менялось бытие, не менее энергично вместе с ним менялось сознание. Все больше и больше людей охватывало очень нормальное человеческое желание - сделать так, чтобы вокруг тебя было красиво, уютно. Превратить расположение роты, каждое ее помещение в место, куда было бы приятно войти, где бы все радовало и успокаивало глаз. Уйти от слова "казарма" в худшем понимании этого слова.

В марте полку предстояло участвовать в дивизионных учениях с десантированием. Я, по молодости и по неопытности, решил, что времени у меня предостаточно, да и, честно говоря, методологию этой подготовки представлял достаточно поверхностно и продолжал увлеченно заниматься решением бытовых вопросов. Но тут командир дивизии объяснил мне практически, что я не прав, продемонстрировал, что щука существует в реке, чтобы карась не дремал и не увлекался. 21 января полк был поднят по учебной тревоге с выходом сначала в плановые, а потом во вновь назначенные районы, что называется, со всеми потрохами. Эта тревога была фрагментом плана командира дивизии по подготовке дивизии к учению. Если с первой частью задачи (выводом техники, вооружения, запасов материальных средств из парка, со складов и построением колонны вне военного городка) я справился, как мне кажется, сносно, то, когда начался марш, я горько пожалел, что не упредил командира дивизии, самостоятельно проведя цикл тренировок. Колонны рвались и непомерно вытягивались, машины буксовали, парили, дымили, глохли. Систематически пропадала связь, а с ней и управление. Вспоминать все душераздирающие подробности из жизни кроликов что-то не хочется. Достаточно двух эпизодов.

Родная полковая инженерная техника на марше вся поголовно вымерла на первых же километрах. Посему колонные пути во вновь назначенных районах, в глубоком - до шестидесяти сантиметров - снегу, чистил мне мужик на "Кировце" с лопатой, наспех поднятый и героически продержавшийся с нами без сна и отдыха более суток, исключительно благодаря спирту, который подносил ему с темпом 50 граммов в час начпрод. Комдив ехидно рекомендовал поставить ему поясной памятник перед штабом полка, так, как есть в натуре: шапка, в которой по странному обычаю российских мужиков из глубинки одно ухо торчит вверх, другое - вниз, телогрейка, под ней рубаха с разорванным воротом, на голой груди нательный крест, в правой руке стакан, а левая делает отрицательный жест против закуски. Ехидничать-то комдив ехидничал, но если говорить по большому счету, то усилиями таких вот мужиков, совестливых, расхристанных и безымянных, Россия и выиграла все свои войны. Хороший был мужик.

И второй эпизод, когда ценой неимоверных усилий я наконец собрал полк в район и за много часов впервые присел буквально на три минуты - выпить кружку чая, - на меня свалился комдив. Застань он меня в любом другом месте, возможно, удар был бы помягче, но он застал меня именно так: с кружкой в руке, в КУНГе "142-й" радиостанции, только что переведшего дух и на несколько минут расслабившегося.

Разнос был жесточайший. Как мне казалось, к несправедливостям, сопровождающим армейскую службу, я уже привык, но здесь, когда, с одной стороны, я никогда и нигде, включая Афганистан, не проделывал за относительно короткий промежуток времени такую колоссальную по напряжению и нервотрепке работу, а с другой стороны, никогда и нигде не получал за подобную работу столь уничижительной и презрительной оценки, от дикого перепада того, что сделано, и как оно оценено - меня в первый и последний раз в жизни прошибла слеза. К чести полковника Сердечного, он мгновенно сдал назад.

Дальше все пошло значительно спокойнее, наверное, поэтому - более толково. Урок был жестокий, но справедливый. Как это ни смешно сейчас вспоминать, больше всего меня злила и бесила именно уроненная слеза. "Что ты видел в армии?" - "Грудь четвертого человека, считая себя первым". - "Что ты делал в армии?" - "Устранял недостатки". С учетом полученного урока, я принялся их устранять. Какой это был труд, сколько каких тренировок было проведено - знаю я, знают мои подчиненные.

Важен итог. А в итоге к началу учений я руководил полком играючи. Эта отлаженная и прекрасно настроенная махина резвилась от сознания своей мощи и непобедимости. Стройные колонны, дистанции, как нарисованные, образцовое управление со стороны всех категорий командиров. Потом был марш на аэродром в Иваново, загрузка техники для десантирования, десантирование всем полком без потерь и учения, где полк единственным из всех был оценен "хорошо". Оценку эту поставил сам командующий ВДВ генерал армии Д. С. Сухоруков. Это очень высокая оценка, я никогда в жизни не видел отличных оценок полку на дивизионных учениях. Какое же это непередаваемое ощущение, когда проделанная тобою работа, твой труд выливается в одну какую-то неподражаемую, непередаваемую симфонию, когда многосотенный воинский коллектив действует, как единое целое, когда каждый солдат знает свой маневр. Когда каждый офицер ощущает себя офицером и именно поэтому гордится собой. Когда персональная гордость каждого сливается в единую, непобедимую гордость всего полка. И когда вот этому возвышенному, приподнимающему всех чувству подвел итог двумя простыми, незамысловатыми словами солдат, заоравши после разбора: "Мы! Могем!" Это еще одна моя личная, персональная гордость: 331-й Костромской парашютно-десантный полк. Битый, ломаный, свершающий отчаянные переходы от красивой сытой жизни на парадной площадке к серому и убогому существованию в пункте постоянной дислокации. Я с ним и он со мной, мы вместе вставали на ноги... И встали. Он до сих пор славен и дружен.

Весеннюю проверку полк сдал легко и непринужденно на "хорошо". Потом был период великих строек. В короткое время в полку был построен клуб, заасфальтирован наконец подобающий парадному полку плац. Коренным образом перестроена парковая зона в пункте постоянной дислокации, складская зона в учебном центре. Вся техника стала под крышу. Разместились на свои места все запасы материальных средств. Появился вкус к нормальной человеческой жизни. Люди получили возможность отдыхать, появилась уверенность в завтрашнем дне. 30 июля 1986 года мне позвонил командующий, поздравил меня с присвоением воинского звания "подполковник"!

Это не значит, что все шло исключительно гладко, без сучка и задоринки. Просто не бывает все хорошо, как и все плохо. Не бывает! Можно вспомнить то же строительство плаца. Готовился я к нему долго, исподволь запасал бордюрный камень, щебень, битум. Построили его за четыре дня. Естественно, левым порядком, и, естественно, вне титула.

Пока строил, все восхищались. Восхищение кончилось, когда был представлен счет мне, а мною в вышестоящие финансовые органы дивизии. Счет на 108 тысяч рублей. Какой тут поднялся шум! Как меня только ни обзывали, "финансовый гангстер" - было самым мягким ругательством. Обиднее всего, что счет я предъявил предельно минимальный. Проинструктированные мною соответствующим образом командиры батальонов и начальники родов войск и служб порезвились вовсю, ловя машины с асфальтом на подступах к полку. В короткие сроки дополнительно заасфальтированы отливы у всех казарм и спортивного зала, волейбольная площадка, дорожки перед медпунктом, кое-что в автопарке.

В конце концов после долгой ругани, препирательств, ходатайств, опять ругани счет оплатили.

Или клуб. Вторую двухэтажную пристройку к нему волевым решением командира полка саперы начали возводить еще зимой, используя раствор с солью. Пока была зима - все было красиво и ровно, как только пригрело солнышко - стены заплакали горючими слезами, местами угрожающе покосились, местами треснули. И от греха все это строение пришлось разобрать и переложить по-новому. Из чего я сделал для себя вывод, что с волей надо обращаться осторожнее.

Или складская зона. С учетом построенных двух хранилищ, складов под пиротехнику, надо было существенно расширить ее границы, вкопав огромное количество бетонных столбов, натянув на них колючую проволоку. В то же время нельзя было на какое-то длительное время разгораживать имеющуюся. Нельзя было работать поэтапно: построить новое, потом разобрать старое, так как все столбы со старого ограждения должны были перейти на новое. Иными словами говоря, за один световой день надо было сделать чудовищно большую работу. Я долго думал, как объять необъятное, и выход нашелся. В одну из суббот рано поутру на учебный центр был вывезен личный состав двух батальонов и артиллерийского дивизиона, подкрепленный соответствующими механизмами, поставлена хорошо продуманная задача, солдаты, как муравьи, растащили одно и воздвигли другое. И когда вечером перед нашими глазами предстала складская зона совершенно иной конфигурации, где даже вышки по углам успели вкопать, мы сами себе удивились: "Аи да мы!"

Стройки сочетались с интенсивной боевой подготовкой. Как-то очень незаметно мигнуло и кончилось показавшееся очень коротким лето, в течение которого я все собирался искупаться в Волге, да так и не собрался. Опять наступила проверка, на которой я получил максимум удовольствия. Проверяло меня уже не управление дивизии, а управление боевой подготовки ВДВ во главе с генерал-лейтенантом Освальдом Миколовичем Пикаускасом. Освальд Миколович известен в воздушно-десантных войсках как человек абсолютно неподкупный, глубоко знающий свое дело, беспристрастный, скрупулезный. На тот период второй ротой командовал Арунас Тамаускас, а водителем у меня был Гиринтас Лаяускас, благодаря чему родился каламбурчик: сдает Тамаускас, принимает Пикаускас, возит Лаяускас. Перипетии самой проверки есть смысл опустить. Проверка - она и есть проверка. Важен результат. Полк был оценен "хорошо", да еще не кем-нибудь, а самим генералом Пикаускасом. Оценен "хорошо" впервые за последние лет пятнадцать. У меня были все основания гордиться проделанноймною работой.(

Опять парад, тренировки, нервотрепки, разборы... концерты!

На ночной тренировке на Красной площади командующий ВДВ генерал армии Сухоруков, как бы походя, задал вопрос: "Как вы смотрите на то, чтобы стать начальником штаба Кировабадской дивизии?" "Поеду, куда Родина прикажет", сказал я.

На этом разговор закончился, тема была исчерпана, но, зная по опыту, что командующий ничего зря не говорит, я начал исподволь готовиться к тому, чтобы к началу нового учебного года возглавить штаб славной 104-й воздушно-десантной дивизии, дислоцирующейся в солнечном Кировабаде Азербайджанской ССР.

Кончился парад, я опять вернулся в Кострому, захлестнула, закрутила обычная армейская текучка рабочего периода, разговор как-то забылся. Отголоски разговора явились совершенно неожиданно, в виде приказа от 10 декабря 1986 года о назначении меня заместителем командира 76-й воздушно-десантной дивизии во Пскове. Кадровики мне потом конфиденциально сказали: "Если бы ты не ответил так, как ты ответил - молниеносно и без сомнений, еще б минимум, год командовал полком. И все равно, скорее всего, оказался бы в Кировабаде. Ну, а ответил - получи Псков".

Если полк проводил меня очень тепло и душевно, да и у меня, чего греха таить, щемило то место, где предположительно должна быть душа, то костромская погода сделала все, чтобы максимально усложнить мне задачу по сдаче дел и должности.

Все две недели, что я сдавал полк подполковнику Е.Ю.Савилову, мороз колебался в пределах 39 - 44 градусов. Полетело отопление в столовой, пришлось срочно убирать батареи, варить "гребенки", развернув одновременно пункты довольствия и питая людей в казармах. Но все проходит. Полк я сдал. Тепло с ним попрощался и убыл к новому месту службы.

20 января 1987 года представился командиру дивизии полковнику В. С. Халилову. Надо сказать, забегая вперед, что Вячеслав Салихович - человек, безусловно, талантливый. Командир, что называется, вт Бога, организатор высокого класса. Служба с ним мне очень многое дала. Это был человек чуть ниже среднего роста, широкоплечий, с мощными руками и торсом. Говорили о нем в дивизии с любовью, подшучивали: "Проще перепрыгнуть, чем обойти". Он являл собой образец искрометной энергии, деловитости, неиссякаемого организаторского таланта. Где появлялся Халилов все начинало крутиться и вращаться минимум в два раза быстрее. Благодаря ему я понял, что старые, полушутливые принципы работы заместителя: командир работает - не мешай, отдыхает - помогай, командира ругают - отойди в сторону, хвалят - встань рядом, мягко выражаясь, не совсем верны. Халилов сумел в короткие сроки добиться такого положения, когда он, комдив, его заместители, ведущие начальники родов войск и служб стали единым монолитным механизмом, где у каждого было свое "я", но каждому позволено было тянуть одеяло на себя ровно на столько, на сколько это требуют интересы общего дела. Если генерал Ф. И. Сердечный строил работу с заместителями, искусственно поддерживая дух соперничества, зачастую нездоровый и даже конфликтный, у него были любимцы, и были люди, которых он просто терпел в силу служебной необходимости, то здесь были все Офицеры. Если у Сердечного все строилось, по-русски говоря, "на горле", на грубости, сплошь и рядом переходящей в хамство, на унижении офицера и смешивании его с грязью, то полковник Халилов был его полной противоположностью. Умение выслушать человека, умение нацелить на выполнение одной общей задачи, умение четко определить каждому место и объем работы, редкий талант - поставить даже самую трудную задачу таким образом, чтобы подчиненному она не казалась трудной. И все это полковник Халилов. Красиво он командовал дивизией.

Заместителем командира дивизии я был один год и три месяца. Есть о чем поговорить, многое можно вспоминать. Ограничимся несколькими эпизодами. В феврале 1987 года на полигоне Струги Красные я занимался подготовкой к полковым тактическим учениям с боевой стрельбой, готовил мишенную обстановку. Местность на полигоне очень сложная, резко пересеченная; лес, кустарник, а главная трудность состояла в том, что прямо перед рубежом предполагаемой атаки протекала речонка под названием Курея, неширокая, извилистая, мелкая, никогда не замерзающая, местами с крутыми, местами с заболоченными берегами. На первый взгляд, препятствие вроде и не значительное, но коварство ее было известно многим поколениям командиров, проводивших на том полигоне учения. При всей ничтожности Курея требовала к себе самого уважительного отношения. Наплевательское отношение было чревато срывом графика этапа боевой стрельбы, а это всегда лишняя и никому не нужная нервотрепка. Короче, наряду с мишенным полем надо было готовить проходы для техники и людей. Просчитав возможности, я уяснил себе, что к указанному сроку имеющейся в моем распоряжении инженерной техникой я задачу не выполню.

Позаботился о том, чтобы железнодорожным транспортом мне были переброшены два путепрокладчика БАТ-М. Путепрокладчики прибыли, руководить их работой я назначил подполковника Лапшина, заместителя командира 234-го полка. Надо сказать, что Лапшин как человек, мягко выражаясь, был странноват. Очень высокого, более 190 см, роста, он, как правило, всегда находился под рукой, важно, как журавль, расхаживая в каком-нибудь углу дивизионного полигона, в то же время умудрялся занять какую-то отстраненную позицию, систематически пытаясь поставить дело так, что боевая подготовка подчиненных ему батальонов вроде как не прямая его обязанность, а он при ней присутствует в роли то ли инспектора, то ли "ооновского" наблюдателя. Посему на первых порах нередко случались недоразумения следующего порядка. Вопрос комбату: "Почему рота не стреляет?"

"Заместитель командира полка запретил". - "Почему запретил?" - "За нарушение мер безопасности!" - "Он вам объяснил, какие меры безопасности нарушены? Провел с вами занятие?" - "Нет. Сказал: "Дураки, думайте. Когда дойдет - доложите!"

Вопрос Лапшину: "Почему рота 40 минут стоит?"

Нарушение мер безопасности на рубеже прекращения огня и при возвращении машин в исходное положение".

"Так что вам мешало построить людей, объяснить, рассказать, потренировать, добиться устранения недостатков и продолжить стрельбу?" - "Я хотел, чтобы до них самих дошло". - "Ну так до них 40 минут не дошло, и, судя по настроению, в ближайшие 4 часа не дойдет!" - "Значит, будут стрелять ночью". - "И не будут нарушать меры безопасности?" - "Нет, будут!" "Значит, все равно придется учить?" - "Придется". - "Так зачем для этого ждать ночи?"...

В общем, глядя на Лапшина, я воочию убеждался в правильности старой истины, что академия ума не добавляет, а дает диплом. И вот как-то дивному подполковнику, оставив ему схему прокладки колонных путей и оборудования проходов, я имел глупость поручить этот ответственнейший участок работы. Сам уехал на другой участок полигона. Вернулся часа через два. Поразила тишина. Встреченные солдаты из мишенной команды как-то странно на меня посматривали и ухмылялись.

"Где БАТы? Где Лапшин?" - "Там", - последовал невразумительный ответ. "Там" - жест рукой.

Прогулявшись в указанном направлении по глубокому снегу метров триста, я увидел следующую картину: в русле Куреи на крутом повороте, уткнувшись рабочим органом в крутой, градусов 60 - 70, берег высотой до двух метров, стоял основательно хлебнувший воды и намертво заглохший БАТ. На обрыве следы от троса, за бугром второй БАТ с порванным тросом и не менее мертвый.

- Как вы сюда попали, черт бы вас побрал? - воскликнул я.

Из маловразумительного доклада я уяснил для себя следующее: Лапшин нашел брод и дал команду водителю переправиться на другой берег. БАТ вошел в воду. Глубина брода действительно незначительная, но берега Куреи подмерзли, образовав своего рода природные эскарпы. Грунтозацепы на гусеницах БАТа слабые, и он попался: ни назад, ни вперед! Решение напрашивалось самое простенькое: два солдата, два лома, пять минут времени, эскарп разрушен, БАТ на берегу. Лапшин относился к категории людей, которые простых решений не приемлют, и дал команду водителю: "Поворачивай, пойдем по руслу, оно мелкое, где-нибудь вылезем". Солдат сказал: "Есть!" По руслу БАТ прошел метров 70, крутой поворот направо, через 10 метров крутой поворот налево, на изгибе омут... Не глубокий, но достаточный, чтобы БАТ хватил воды и заглох, как уже было сказано, уткнувшись носом в обрыв. Последовала не менее молодецкая команда: "Сейчас вытащим!"

Второй БАТ был переправлен на другой берег уже с помощью ломов. Вытащить своего застрявшего собрата на обрыв он, естественно, не смог. Дело кончилось порывом троса и посадкой двигателя.

Что я ему говорил, когда вытаскивали, ремонтировали БАТы - лучше умолчать, это непередаваемо и на бумагу никак не ложится. В конце концов задача была выполнена. Но тут я получил еще один урок. Посмотреть готовность рубежа атаки, колонных путей и мишенной обстановки на двух рубежах можно было только со смотровой площадки, оборудованной на высоком холме, на который вела лестница, основательнейшим образом заметенная снегом. Прибыл командир дивизии, выслушал мой доклад о готовности. "Ну, пойдем, посмотрим".

Подойдя к лестнице, он демонстративно горестно покрутил головой, взял у солдата лопату и начал расчищать ступени. А я чуть под землю не провалился. Лестницу быстро расчистили, серьезных замечаний больше не было, а я уяснил себе, что всякое дело нужно доводить до конца и мелочей не бывает.

Запомнился мне еще один эпизод. 1 августа 1987 года командир дивизии ушел в отпуск, а я, в соответствии с Уставом, остался исполнять его обязанности. Есть такой принцип - хороший начальник, уходя в отпуск, должен понудить своего заместителя сделать за месяц то, что он сам не успел или не сумел за предыдущие одиннадцать. Вдруг он не знает, что это очень трудно, и сделает. Вячеслав Салихович озадачил меня в строгом соответствии с этим принципом, и я энергично взялся за дело. Но 7 августа природа внесла самые серьезные коррективы в мою кипучую деятельность. Над Псковом пронесся ураган. Скорость ветра достигала 25 - 27 метров в секунду. Ураган сопровождался проливным дождем. Буйствовал он около двух суток. В результате на территории военного городка дивизии рухнуло свыше 400 тополей, падая, деревья порвали провода, побили стекла, крыши. Часть крыш снесло ветром без помощи деревьев. Вся эта предельно милая композиция была щедро залита водой, и как в этом буйстве природы никто не погиб - для меня до сих пор загадка. Факт то, что все пришлось бросить и вплотную заняться ликвидацией последствий.

Целый месяц пилили на части и вывозили деревья, завозили всевозможные строительные материалы, шел тотальный ремонт и восстановление всего и вся...

К прибытию комдива статус-кво было восстановлено, но не более того. Командир знал, что произошло в дивизии, и я знал, что он это знает. Тем не менее он не преминул выразить притворное удивление: "Чем же ты тут целый месяц занимался?"

И еще об одном. Два раза, в марте 1987-го и в марте 1988 года, мне пришлось организовывать и представлять к проверке полки для участия в лыжной гонке на 20 километров со стрельбой на финише на приз газеты "Красная звезда".

Запомнились эти соревнования, с одной стороны, как торжество человеческого духа, воли, а с другой - как нескончаемый, непрерывный обман на всех уровнях, щедро орошаемый алкоголем в соответствии со сложившимися на тот период времени традициями и правилами игры. С тех пор я люто ненавижу массовые спортивные соревнования такого рода. Кому-то их результаты тешат самолюбие, кому-то приносят очередную звезду, а для большинства - это жестокое разочарование и потеря надежды на торжество справедливости.

В ноябре 1987 года в ВДВ произошли серьезные изменения. Генерал армии Д. С. Сухоруков стал начальником Главного управления кадров - заместителем министра обороны, командующим ВДВ был назначен генерал-полковник Н. В. Калинин. В декабре новый командующий прибыл в дивизию. Он как-то очень внимательно и придирчиво приглядывался ко мне, объехал весь полигон. Мне это, естественно, не очень понравилось. Но чем больше меня жмут, тем больше во мне крепнет желание не уступить, не поддаться и не проиграть. По-видимому, впечатление сложилось благоприятное, потому что, улетая, уже у трапа самолета Николай Васильевич вскользь обронил: "Ты рассматриваешься на должность командира дивизии, готовься в январе!"

Точно, 10 января 1988 года мне было досрочно присвоено воинское звание "полковник", а через несколько дней я был вызван в Москву на собеседование. Беседа с командующим была предельно краткой, после чего я отправился в Главное управление кадров.

Собеседование прошло по нарастающей: начальник отдела, заместитель начальника управления, начальник управления. С первыми двумя побеседовали весьма доброжелательно, а при встрече с начальником управления генерал-лейтенантом Цыганковым вышла неувязочка. Дело в том, что каждому из вышеперечисленных начальников сопровождавший меня офицер представлял мое личное дело с приколотой сверху маленькой справкой о прохождении службы. И вот, когда я предстал пред светлые очи генерал-лейтенанта Цыганкова, а он бегло ознакомился со справкой, разговор сразу принял крутой характер:

- А как это ты в комдивы метишь? Ты же проходимец! Ты же все должности прошел! Ты же не служил, а отмечался. Это же надо, заместитель командира полка - 2,5 месяца, командир полка - год и три месяца, заместитель комдива год и три месяца! - Далее последовала мораль на тему о необходимости вызреть, набраться служебного опыта, дорасти и официальный вывод: "Коль скоро вы ко мне попали, я вас, конечно, начальнику Главного управления кадров представлю, но этот вопрос вряд ли будет решен положительно!"

Потешность ситуации заключалась в том (правда, я с этим разобрался несколько позднее), что, уходя с командования воздушно-десантными войсками, генерал армии Д. С. Сухоруков сказал: "Лебедь - это последний комдив, которого я назначаю, а дальше - ваше дело!" Отсюда и повышенная придирчивость и, до известной степени, предвзятое отношение ко мне со стороны нового командующего ВДВ.

Пока мы шли по длинному коридору к кабинету Сухорукова, генерал Цыганков не переставал возмущаться: "Это ж надо, молокососа на дивизию ставить! Прокрутился, блеснул, и вот на тебе - дивизия!" Я молчал, про себя прикидывая, что, во-первых, в тридцать семь лет на молокососа я уже никак не тяну, во-вторых, от службы никогда не бегал, кадрированно-кастрированными частями никогда не командовал, при назначении на очередную должность моего согласия мало кто спрашивал, посему и обвинять не в чем, и, в-третьих, если рылом не вышел, зачем было очередное звание досрочно присваивать и вообще всю эту бодягу затевать.

Зашли в приемную, Цыганков пошел докладывать. Секунд через 20 - 30 пригласили меня. Дмитрий Семенович Сухоруков вышел из-за стола, очень тепло со мной поздоровался. Предложил сесть, минут на 15 мы погрузились в совместные воспоминания. Вопросы сыпались очень часто: "А как такой-то полк?.. А воздушно-десантный комплекс там-то достроили?.. А вот такое-то десантирование помнишь?.. А танкодром уже запущен?.. А парк уже заасфальтировали?.. А как здоровье подполковника М.?.."

В начале беседы генерал Цыганков сидел с непроницаемым лицом. По мере ее продолжения выражение его лица все более и более менялось и в конце, когда Дмитрий Семенович поздравил меня с назначением на должность командира дивизии, выразил уверенность в том, что я достойно пройду собеседование в ЦК КПСС, на лице генерала Цыганкова сияла широкая, радостная, если не сказать восторженная, улыбка. Мы попросили разрешения идти и не успели дойти до двери, как я был полуобнят за талию и отчетливо прозвучала фраза: "Я же говорил, Александр Иванович, что все будет хорошо!"

У меня хватило такта "искренне" поблагодарить генерала Цыганкова за проявленные заботу, участие и содействие. Завтра я должен был идти в ЦК.

Пришел, предъявил партийный билет - пропустили, нашел указанный мне кабинет, представился; попросили подождать.

Прождал часа три с половиной, после чего передо мной весьма вежливо извинились и сказали, что сегодня собеседования не будет. На вопрос, когда же оно будет, последовал ответ, что время будет сообщено дополнительно.

Я уехал к себе во Псков.

Потом был звонок: "Послезавтра собеседование в ЦК". Собрался ехать, но через час дали команду отставить. Прошло еще две недели. Опять звонок: "Прибыть для собеседования!" Прибыл, предъявил партийный билет, прошел к указанному кабинету.

Если в первое мое посещение в кабинете и вокруг него царила благостная тишина, то сейчас картина разительно изменилась. Я не помню подробностей, но суть в .том, что где-то в Западной группе войск заблудший танк - вылез на железнодорожное полотно, столкнулся с поездом, погибло и было ранено большое количество пассажиров, шло крутое разбирательство. Шум стоял великий, вокруг ходили распаренные, красные генералы и офицеры. "Ну и попал!"

Пока я прикидывал, как мне дистанцироваться от этих несчастных мужиков и с первых фраз четко обозначить цель моего визита, кто-то потрогал меня за локоть. Я обернулся. Передо мной стояло Некто ростом "метр с кепкой на коньках", лысоватое, пузатенькое, в пронзительных очках: "Вы полковник Лебедь?"

- Я полковник Лебедь.

- Мне поручено с вами побеседовать!

Мы прошли в другой конец коридора, зашли в какой-то кабинет, сели за Т-образный стол и начали беседовать. Стол был совершенно пуст: ни чернильного прибора, ни ручки, ни листа бумаги. Говорил все сорок минут мой визави, причем говорил в манере, присущей М. С. Горбачеву: на третьей минуте нить разговора полностью теряется, и забываешь, о чем говорилось на первой. Мне оставалось сопереживать: "Да", "Нет", "Так точно!" Я никогда ни перед кем не терялся, у меня хорошая память, но как я потом ни пытался вспомнить, что же он говорил, мне это не удалось. Это какое-то особое, высшее, недоступное мне искусство болтовни, "оно, поди, пошто, конечно, а что касаемо относительности, то оно и надо бы, а то случись какое дело, вот тебе и пожалуйста!"

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒