ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР

ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР

Узнав, что в лодке, прибитой к берегу грозой, были воспитанники, да притом двое из младшей роты, капитан первого ранга Бахрушев вызвал к себе Стрижникова и долго говорил с ним.

Он сказал, что такое нарушение не может быть оставлено без внимания, что необходимо установить, кто из новичков был в лодке, и настойчиво предостеречь от нарушения правил в лагере и училище.

– Надо, чтобы священное для моряка чувство дисциплины укрепилось в молодых нахимовцах с первых же дней, с первых шагов в нашем коллективе!.. Что касается Метелицына, – продолжал начальник, – то я склонен отчислить его из училища, однако мичман Гаврюшин очень его отстаивает.

– Разрешите мне тоже просить вас не принимать пока окончательного решения о Метелицыне, – сказал Стрижников. – Мне кажется, что ещё не все обстоятельства этого «путешествия» по озеру вполне ясны. Тут есть какие‑то дополнительные обстоятельства, ещё неизвестные нам. Я хотел поговорить с воспитанником Раутским, но вчера его послали с поручением в город. Может быть, и мои воспитанники разъяснят что‑либо.

– Хорошо, – сказал капитан первого ранга, – подождём.

Он сделал ещё указания, касающиеся отъезда на станцию, и отпустил капитан‑лейтенанта.

Выйдя от начальника, Стрижников направился через лагерь к лесу, где в сопровождении старшины второй статьи Алексеева находились на прогулке воспитанники его роты. Ему надо было побеседовать с ними об отъезде в училище и начале учебных занятий. Но не это занимало мысли капитан‑лейтенанта.

«Почему, почему случилось так, что мне до сих пор неизвестно, кто же из малышей (офицеры в лагере и нахимовцы старших рот между собой называли новичков «малышами») был на озере во время грозы? Неужели они мне не доверяют или боятся меня?» – с тревогой думал он, вспоминая, что его настойчивые вопросы перед строем так и остались без ответа.

Конечно, можно вызвать Метелицына, чтобы он указал в шеренге новичков своих спутников. Но Стрижников не хотел и считал бы унизительным для себя поступать подобным образом. Это ему казалось недостойным педагога.

«Нет, так не годится! Между нами обязательно должно быть полное доверие друг к другу», – убеждал он самого себя.

Капитан‑лейтенант так углубился в свои мысли, что едва не прошёл мимо небольшого, стоявшего на отлёте домика с зелёными ставнями. Здесь помещался лагерный лазарет, а Стрижников с утра собирался узнать о здоровье заболевшего вчера воспитанника Тропиночкина.

Дежурный санитар предложил ему надеть халат и повёл через крохотный чистый коридорчик в единственную палату, где в полном одиночестве (остальные три койки пустовали) лежал Тропиночкин.

– Тут уж приходили к нему приятели, – сказал санитар. – Малины принесли. Только я не впустил их – не велено.

Он открыл дверь в палату.

Тропиночкин, стоя на койке, усиленно делал знаки кому‑то за окном. Заметив входящих, он юркнул под одеяло, но, узнав Стрижникова, должно быть, хотел встать, чтобы приветствовать его.

– Лежите, лежите, – сказал капитан‑лейтенант, и знакомая добрая улыбка осветила на миг его умное лицо с двумя одинаковыми морщинками по краям рта. – Как вы себя чувствуете?

Тропиночкин молчал, всё ещё борясь с внезапным смущением, и осторожно поглядывал в окно.

– Что говорит врач? – обратился Стрижников к санитару.

– Врач скоро придёт, – сказал санитар. – Говорит, что застыл где‑нибудь сильно паренёк, вот его и прознобило. Малярийный, вроде сказать, приступ. Он, слышь, и раньше малярией болел.

– И раньше болел? – спросил Стрижников у Тропиночкина.

– Было на фронте один раз, – тихо сказал Тропиночкин, – а сейчас у меня больше ничего не болит, товарищ капитан‑лейтенант.

– Сейчас‑то не болит, – сказал санитар, – а вчера чуть до сорока градусов не догнало. Надо, парень, ещё денёк полежать, а то она, бывает, отпустит на день, а потом опять хватит!

– Потерпите ещё немного, – сказал Стрижников, – а в город поедете на машине… Где же вы так простыли? Спать не холодно было в домике?

– Нет, – сказал Тропиночкин, – не холодно.

Он повернул голову и стал упорно смотреть в окно, на высокие стволы соснового леса.

Стрижников помолчал, потом сел у кровати на табуретку. Санитар вышел. В это время чья‑то белая бескозырка мелькнула под окном, и в открытую форточку влетела бумажка, свёрнутая фантиком. Она скользнула по одеялу и упала на пол. Тропиночкин покраснел и нахмурился.

– Кто там? – спросил Стрижников.

– Да ну их! – проворчал Тропиночкин. – Сказали – нельзя, а они не уходят.

Стрижников подошёл к окну и, распахнув его, выглянул наружу. У домика уже никого не было. Брошенная в окно бумажка всё ещё валялась на полу.

– Это, наверное, вам? – Стрижников поднял фантик и протянул Тропиночкину. – Записка какая‑то.

– Не знаю, – смутился Тропиночкин, – это не мне.

– А вы посмотрите, – предложил Стрижников.

Тропиночкин покраснел ещё больше и, взяв записку, сжал её в руке и сунул под одеяло. Затем с опаской взглянул на Стрижникова.

Но «папа‑мама» смотрел в сторону и, должно быть, думал о чём‑то своём.

– Мне бы хотелось, Тропиночкин, поговорить с вами откровенно. У вас родители есть? – спросил он.

– Есть мать, – сказал Тропиночкин медленно, – только она с тех пор, как фашисты отца убили, болеет всё.

– А с отцом вы дружно жили? Не скрывали от него ничего? Всё говорили?

– Не знаю. Он как встанет утром, так в колхоз, в правление, а то в поле. Он председателем был.

– А если провинишься, наказывал?

– Порол один раз, чтобы мать слушался. А мать поругает только, и всё: она добрая.

– Так. А потом на фронте был? Разведчиком?

– И разведчиком и просто так, при комендантской роте.

– Там уж за свои поступки сам отвечал?

– Там все отвечали. И я тоже отвечал.

– Это хорошо, – серьёзно сказал Стрижников. – Значит, у вас есть настоящая фронтовая привычка к дисциплине. У других её ещё нет. – Он помолчал и продолжал задумчиво: – Двое наших воспитанников катались на лодке по озеру со старшим нахимовцем. Да ещё в грозу! Начальник вынужден с этого нахимовца спрашивать в пять раз строже. Просто отчислить его из училища собирается.

Тропиночкин, очень внимательно разглядывавший всё время узоры на одеяле, запыхтел и ещё более нахмурился.

– Метелицына отчислить? – глухо спросил он.

– Да, Метелицына. А вы разве знаете? – удивился Стрижников.

– Он не виноват, – сказал Тропиночкин. – Вовсе он не катался.

– Не катался?

– Это они за мной на остров пришли, а то у меня плот унесло. Я туда переехал на плоту – так просто, посмотреть, а плот и унесло. – Тропиночкин тяжело вздохнул и посмотрел в окно. – Я бы вам, товарищ капитан‑лейтенант, и раньше сказал, когда вы спрашивали, да мы слово дали не говорить.

Стрижников молчал раздумывая.

– Это серьёзное дело, – сказал он наконец. – Как же вас заметили на острове?

– Меня бы не заметили – Парамонов помог.

– Он тоже был с вами?

– Нет, он на острове не был, он на берегу стоял.

– Так, – вздохнул, в свою очередь, Стрижников, посмотрел на часы и встал. – Мне пора, – сказал он. – Поправляйтесь, Тропиночкин. Кажется, я доверял вам больше, чем следовало, но всё‑таки я не жалею об этом. Всегда ведь лучше доверять друг другу. Верно?

И, не дожидаясь ответа, он вышел.

Тропиночкин некоторое время сидел неподвижно.

Затем вспомнив о записке, вытащил её из‑под одеяла и, развернув, прочёл торопливо написанные карандашом слова: «Метелицына отчисляют из‑за нас. Давай признаваться».

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 Следующая ⇒