ДОРОГА. В ЛАГЕРЕ. ДЕНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

ДОРОГА

В сумрачные предосенние дни, когда свинцовое небо низко висит над водой, Балтийское море, прекрасное в другую погоду, кажется суровым и нелюдимым. Бурые белогривые волны, вырываясь из мглы, с злобным буйством мчатся к берегу и, оскалясь, набрасываются на валуны; ветер гнёт к земле ветви прибрежных сосен.

Вдоль берега почти повсюду тянулась ломаная линия проволочных заграждений, надолб и противодесантных препятствий, сохранившихся здесь после войны. Это ещё более усиливало суровость картины.

Одинокие чайки с тоскливым криком носились над водой.

Едва выехали за город, как начался дождь и поднялся сильный ветер. Брезент намок, обвис, и вот прямо за воротник Дусе упала холодная капля, просочившаяся сквозь тент.

– Давайте‑ка поглубже, – сказал мичман.

Дуся и Тропиночкин забрались на мешки и прижались спинами к ещё тёплому хлебу.

– Знаешь, на какой машине едем? – тихо спросил Тропиночкин.

– На какой?

– «ГАЗ» это, горьковчаночка. Я сразу узнал. У нас на фронте такими пушки перетаскивали.

Дуся с удивлением посмотрел на своего спутника.

– Ты на фронте был? – спросил он недоверчиво и с невольной завистью.

– Ещё бы нет!.. Вот, смотри!

Тропиночкин неторопливо распахнул бушлат, и Дуся увидел прицепленную на фланелевке круглую белую медаль.

– За отвагу! – внушительно сказал Тропиночкин, не спеша застегнул бушлат и стал смотреть на дорогу с видом человека, считающего излишним говорить о том, что само собой ясно.

Дождь наконец перестал. Сквозь щель в навесе виден был мокрый булыжник. Вдоль дороги простиралась низина: вода шевелилась в траве, и кусты плавали в воде, как утки. За кустами справа виднелось большое, должно быть недавно вспаханное, рыжее, глинистое поле и над ним бледно‑фиолетовые тучи. Но вдруг на глинистом взрытом пространстве мелькнули белые гребни. Дусе показалось, что всё поле ворочается, как бы дышит.

– Море! – воскликнул он невольно.

И оба мальчика стали жадно вглядываться в низкие берега. Они были почти на одном уровне с морем, и казалось, что, если бы вода поднялась хоть на полметра, она затопила бы и мелкие кочки по сторонам, и дорогу, и всё, всё до самого горизонта.

Потом машина долго шла редким сосновым лесом. За стволами деревьев виднелась железная дорога – она то исчезала, то показывалась снова, – мелькали дощатые постройки, заборы, столбы. Но вот машина свернула влево и остановилась. Хлопнула дверца кабины, и шофёр, опять показавшийся Дусе огромным, как великан, подошёл и заглянул к ним под брезентовый полог.

– Не холодно им тут? – осведомился он у мичмана. – А то в кабину можно, там у меня теплее.

– Не замёрзли, ребята? – спросил Гаврюшин.

Дуся не чувствовал холода, но ехать в кабине казалось ему очень заманчивым, и он молчал.

– Давайте по очереди. Вот хоть ты первый, – сказал шофёр, трогая Дусю за рукав.

Дуся проворно соскочил на землю и вслед за шофёром взобрался в кабину и сел на потёртое кожаное сиденье.

По стеклу кабины ещё стекали редкие капли влаги. Шофёр, положив большие руки на рулевое колесо, внимательно глядел на дорогу. Дусе очень хотелось заговорить с ним, но он боялся помешать вести машину. Наконец он всё‑таки решился.

– Это «ГАЗ», да? – спросил он робко.

– Машина‑то? Нет, это будет «ЗИС». Они, верно, похожи, но только у этой тяга сильней.

– Она пушки возит?

– Всё возит… и пушки возит. А ты разве видел? – спросил шофёр и внимательно посмотрел на Дусю.

– Я‑то нет, – сказал Дуся с сожалением, – а мальчик, который со мной едет, он видел. Он на фронте был. У него даже медаль есть, настоящая.

– Вон что! – удивился шофёр. – А у тебя, значит, нет?

– А у меня нет, – ответил Дуся и подумал, что шофёру, вероятно, было бы интереснее ехать с Тропиночкиным. – Хотите, я его позову? – предложил он. – Только вы остановите машину.

– Погоди, чего торопиться, – сказал шофёр. – Тебе разве тут, у меня, надоело?

– Нет, что вы! Мне тут очень хорошо.

– Ты что же, новичок? – спросил шофёр.

– Новичок.

– Отец на флоте служит?

– Он на Баренцевом море служил.

– На Баренцевом? – переспросил шофёр. – Как фамилия?

– Парамонов.

– Подводной лодкой командовал?

– Командовал, – подтвердил Дуся. – Только он погиб там.

– Слыхал, – сказал шофёр и опять внимательно посмотрел на Дусю.

– Вы его знали? – спросил мальчик. – Видели? Какой он?

– Ты что же, разве не знаешь? – Шофёр даже убавил ход машины.

– Я был ещё маленький. Меня тётя Лиза в эвакуацию увезла. Бабушка даже скучала.

– Ишь ты! Тебе что ж, теперь лет девять‑десять?

– Десять,[1] – подтвердил Дуся.

– Ну да, – продолжал размышлять шофёр, – с тех пор уж пятый год пошёл, где тут помнить… А отец твой был моряк настоящий. Он четыре немецких транспорта потопил и ещё крейсер, кажется, или миноносец.

– Это мне бабушка говорила.

– Вот то‑то, брат… А матери у тебя, что же, нету?

– Матери у меня нету. Я когда родился, она сразу же умерла.

– Сирота, значит, – сказал шофёр и добавил: – Да, брат, такие‑то дела…

Они оба долго молчали.

– Отца твоего там, на Севере, очень моряки уважают. Помнят о нём, – сказал шофёр, и лицо его стало серьёзным и строгим.

Дорога свернула влево, к самому морю. Сквозь шум движения Дуся услышал свист ветра. Грязная пена тянулась неровной полосой вдоль воды, и мутные брызги поднимались над камнями, о которые билось море. От всего этого веяло какой‑то угрюмой силой. Дуся ощущал её и жадно вглядывался вперёд. Но дорога опять свернула вправо, мелькнуло несколько крашеных дощатых домиков, потом снова начались перелески.

– А вы тоже на фронте были? – спросил Дуся.

– Не без этого, как же не быть. Там вот, на Севере, и был, где отец твой. Только я на суше, в морской пехоте вернее сказать. «Катюши» такие есть… Слышал небось?

– Из «катюши» стреляли? – воскликнул Дуся.

– Ну, сам‑то я, правду сказать, не стрелял. Я так шофёром и был. Её, «катюшу»‑то, на машине возят, на грузовике. Вот я при ней шофёром и был. Часть наша – гвардейская миномётная. А «катюша» была кочующая. Подъедем куда поближе к нему, ударим как следует – и в другое место. Он нас только засечёт, начнёт из своих пушек лупить, а нас уж и след простыл. Мы в другом месте, а он по этому лупит!

– Не ранили вас?

– Всё было. Мне, правду сказать, ни пули, ни осколка снарядного не досталось. А я на мине подорвался с машиной вместе. Вот так же ехали, и дорога широкая, обкатанная. Свернул я немного в сторонку: разъехаться надо было со встречной, да задним колесом её и задел, мину‑то!

– Ну и что же? – спросил Дуся.

– Ну, тут что же… взрыв, конечно. Вылетел – не помню как. Лежу, тошно мне, силы нету. Потом снегу поел, полегчало.

– А куда вас ранило?

– Ты лучше спроси, куда не ранило. Весь я, брат, раненный был. И грудь зашибло, и голову, и ноги обе. А хуже то, что контузией меня встряхнуло очень. Еле я отошёл.

Дуся с почтительным удивлением смотрел на большую, плотную фигуру шофёра.

– Что смотришь? – усмехнулся тот. – Теперь‑то я опять в свою силу вошёл. А в госпитале был тебя слабее… Зовут‑то тебя как?

– Дуся меня зовут.

– Это что же, по‑настоящему выходит Денис, что ли, или Данила?

– Денис, по‑настоящему я Денис, а это меня тётя Лиза так зовёт и бабушка… ну и другие.

– Вон что… Денис, значит, – шофёр тяжело вздохнул и продолжал: – У меня тоже братеник был Денис, да вот убили его. Тоже там, на Севере, у Баренцева моря…

Машина вдруг замедлила ход и стала. Шофёр вышел наружу, и Дуся слышал, как он опять колотил каблуками по скатам.

– Так я и знал, – сказал он, возвратившись. – Левое заднее ослабло. Подайся‑ка, я домкрат возьму.

Дуся проворно выбрался из кабины. Оказалось, что кожаное сиденье поднимается, как крышка сундука, а под ним в углублении хранится множество разных инструментов. Шофёр достал большой насос с резиновой трубкой и тяжёлый стальной брус, немного похожий на сапог. Это, должно быть, и был домкрат. Шофёр подставил его под ось грузовика и железным прутиком начал вращать маленькую шестерёнку. От этого домкрат становился всё выше и, упираясь в ось, с удивительной лёгкостью поднимал всю тяжёлую машину. Придавленное грузом колесо теперь свободно повисло над землёй. Шофёр приладил к нему трубку насоса и стал накачивать. Скоро шина вновь сделалась упругой и плотной. Шофёр опять попробовал её ударом каблука, затем убрал домкрат и насос под сиденье и достал портсигар.

– Много ещё осталось пути? – спросил мичман Гаврюшин, чиркая свою зажигалку и поднося шофёру язычок огня. Сам он уже успел покурить.

– Засветло, пожалуй, не доедем: груз большой, с ним на хорошую скорость нельзя, – сказал шофёр.

Перед тем как ехать дальше, в кабину перебрался Тропиночкин, а Дуся вместе с мичманом Гаврюшиным снова забрался в кузов. В тёмном углу кузова было тепло, и Дусю начало клонить ко сну. Глаза как‑то сами собой смыкались, и, когда Дуся открыл их, он почувствовал, что машина уже не движется, и увидел перед собой мокрую от дождя дощатую стену дома, электрический фонарь на проволоке и мокрые ветви каких‑то деревьев, скрытых в густой темноте.

– Ну вот и приехали, – услышал он голос шофёра. – Станция Березай, кому надо – вылезай.

В ЛАГЕРЕ

Проснувшись утром в маленьком домике, куда его, полусонного, привели ночью по приезде в лагерь, Дуся встал, оделся и тихонько, чтобы не разбудить спавшего рядом на койке Тропиночкина, вышел на крыльцо.

Было ещё совсем рано. Солнце, по‑видимому, уже взошло – потому что воздух был прозрачен и лучист, – но ещё не поднялось над вершинами высокого соснового леса, окружающего лагерь.

С крыльца Дуся сразу увидел то, чего в темноте не заметил ночью. Совсем недалеко от домика, на ровной и широкой лужайке, обсаженной маленькими стройными ёлочками и огороженной невысоким забором, были раскинуты в два ряда большие брезентовые палатки. Шатровые их покровы, туго оттянутые тонкими и, должно быть, очень прочными расчалками, чем‑то напоминали паруса.

Дуся заметил, что у каждой палатки стояли на карауле юные моряки в бушлатах, застёгнутых на все пуговицы, в белых бескозырках, с плоскими штыками на ремне и блестящими изогнутыми трубками на груди. Почти все они были значительно больше Дуси ростом, и только у последней палатки стоял совсем маленький нахимовец.

В это время у ворот, где под грибковым навесом висел колокол, раздались три коротких двойных удара. «Склянки отбивают», – догадался Дуся. И тут он увидел, как из аккуратного крашеного домика по ту сторону забора, где, как он потом узнал, помещался офицерский пост, вышел горнист с блестящей фанфарой в руках и, запрокинув голову к небу, заиграл подъём.

Торжественные, призывные и повелительные звуки прозвучали в холодной тишине начинающегося дня. Едва смолкли эти звуки, как из палаток донеслись прерывистые сигналы боцманских дудок, и через минуту весь лагерь ожил и сдержанно зашумел. Послышались голоса пробудившихся от сна ребят. Кое‑кто из них уже появился на ровной дорожке перед палатками.

За спиной Дуси скрипнула дверь, и на крыльцо вышел мальчик, меньше, чем Дуся, ростом, в такой же, как и он, матроске, наголо остриженный, с шишковатой головой и тёмными живыми глазами.

– Это не нам подъём, – сказал он. – Мы шестая рота, нам ещё в палатках спать не разрешают.

Дуся молча рассматривал своего нового знакомца.

– Вы вчера приехали? Правда? – продолжал тот. – Темно было, а я не спал. Я потому не спал, что меня вице‑старшиной назначили.

– Кем? – спросил Дуся.

– Вице‑старшиной, – повторил мальчик. – Ты разве не понимаешь?

– «Старшина» – понимаю, а вот «вице» – нет.

– Как же так? – удивился мальчик. – Вот вице‑адмиралы есть, это ты слышал?

– Слышал.

Так вот они тоже вице, как я, только я вице‑старшина – значит, помощник, заместитель. Нам капитан‑лейтенант Стрижников объяснял, только вот тебя не было.

– Я к бабушке в Кронштадт ездил, – сказал Дуся.

– Ты из Кронштадта? – обрадовался вице‑старшина. – Там кораблей много, да? У нас здесь сейчас недалеко на взморье тоже настоящие крейсеры стоят. Вот честное нахимовское! Сами увидите… Вас как зовут‑то? – спохватившись, спросил он.

– Дуся.

– Дуся? – недоверчиво улыбнулся вице‑старшина. – Ты что же, разве девочка, что тебя так зовут?

– Почему же, вовсе не девочка, странно даже так говорить. Дуся – это значит Денис. У меня и дедушка был Денис – настоящий моряк, он по всему свету странствовал и всегда на кораблях.

Вице‑старшина нахмурился.

– Ну ладно, – сказал он. – А меня Колкин зовут. Это фамилия, а по имени Владимир. Раньше Вовкой звали. А здесь всех зовут по самому настоящему имени. И потом, не говорят «ты», а говорят «вы». Понял?

– Понял, – ответил Дуся, – как старшим.

– Именно, – подтвердил Колкин. – Всё‑таки вот что, – продолжал он очень серьёзно, – я вам так посоветую: вы не говорите ребятам, что вас Дусей зовут. Очень это по‑девчоночьему получается. Смеяться начнут. Скажите лучше – Денис, а то – Дима. Ведь это неприятно, когда смеются.

– Ладно, – согласился Дуся, – я так и скажу.

– Теперь пойдёмте на корабль, – предложил Колкин. – Это мы так домик свой зовём. Мы теперь корабли изучаем и решили – пусть у нас тут всё по‑корабельному называется. Вот это, например, по‑твоему, что такое?

– Где?

– Ну вот где мы стоим. Это как называется?

– Лестница.

– Эх, ты, а ещё из Кронштадта! Вовсе это не лестница, а трапчик… трап, понял?

– Понял.

– А это что? – Колкин постучал кулаком по стенке дома.

– Ну, стена, – простодушно ответил Дуся.

– Сам ты стена! Запомни: на корабле стен нет, а есть борта и ещё переборки. Ясно?

– Да, – пробормотал Дуся.

– И не «да» надо говорить, а «так точно». Моряки «да» не говорят.

– Уж будто и не говорят, – недоверчиво процедил Дуся.

– Не «уж будто», а так и есть, – авторитетно заметил вице‑старшина. – Вы уж меня лучше слушайте. А то пошлют вас на клотик за кипятком, вы небось и пойдёте?

– Не знаю, – замялся Дуся. – Пошлют – так пойду.

– За кипятком?

– А как же?

– А вот так же! Знаешь ты, что такое клотик?

– Не знаю.

– А куда же ты пойдёшь? Мачту ты видел на корабле? Или хоть на пароходике каком‑нибудь?

– Ну, видел.

– Наверху там макушка такая есть, на ней ещё электрическую лампочку укрепляют. Вот это и есть клотик. Ясно? А ты хотел на него за кипятком идти!.. Тут держи ухо востро, а то враз попадёшься!

– А ты уж на корабле был?

– Был, ясно. А то как же! Только я для тебя не «ты», а «вы». Ясно?

– А я для тебя кто? – спросил Дуся. – Тоже «вы»?

– И ты тоже «вы», – согласился Колкин. – Это я ещё не совсем привык. Я ведь тоже недавно нахимовцем сделался – мы только пятый день служим.

Они вместе вошли в домик.

Тут, в большой комнате, заставленной койками, был беспорядок, обычно сопутствующий вставанью. Оказывается, Тропиночкин уже ушёл умываться.

Колкин дал Дусе полотенце и сообщил, что умываться надо на озере, у пирса.

Дуся выскочил на крыльцо, рассчитывая догнать своего друга, но около дома его не было видно. Между тем остальные ребята с полотенцами в руках бежали в лесок и скрывались там под уклоном.

Дуся тоже поспешил за ними. Неширокая тропинка вела вниз. И скоро за деревьями открылось озеро. Лёгкая дымка утреннего тумана поднималась над водой. На противоположном далёком берегу виден был синевато‑зелёный хвойный лес. Слева, почти на середине, Дуся заметил небольшой остров. На жёлтой плоской отмели сидело несколько чаек.

Вдруг откуда‑то сбоку послышался топот ног, и двое старшеклассников вынеслись на тропу перед Дусей.

– До подъёма флага долго ещё, не знаешь? – спросил один из них, внезапно останавливаясь и с трудом переводя дух.

Дуся молчал. Он не имел понятия, что такое подъём флага.

– Ну, чего ты там, Раутский? – нетерпеливо торопил приятель. – Это же новичок, они ещё не знают, откуда и солнце всходит. Мы успеем выкупаться, вот увидишь.

И они оба устремились вниз к озеру, на ходу снимая бушлаты. Дуся ещё постоял немного в нерешительности и пошёл вслед за ними.

То, что все называли пирсом, оказалось большими плавучими мостками, с пришвартованными по бокам шлюпками. По обе стороны от него тянулись дощатые панельки, и с них, зачерпывая пригоршнями воду, прямо из озера умывались будущие моряки. Тропиночкина среди них не было видно.

Дуся умылся тоже и, заметив, что пирс быстро пустеет, поспешил обратно.

Кем‑то оброненная записная книжечка валялась на тропе, поблескивая коленкоровой обложкой. Дуся поднял её и, выбежав из лесочка, сразу увидел перед собой знакомый домик. Все мальчики уже строились у крыльца в две длинные шеренги.

– Становитесь по росту! – крикнул ему вице‑старшина Колкин, руководивший построением.

Дуся заметил Тропиночкина, знаками приглашавшего его к себе, и поскорее занял место в строю рядом с ним. В это время послышались сдвоенные удары склянок – один, второй, третий, четвёртый. С площадки, где стоял у мачты дневальный, разнеслись звуки горна и зазвенели над вершинами сосен.

– На флаг, смирно! – прогремела команда.

Все невольно замерли в строю, и белое полотнище морского флага как бы само собой взвилось к вершине мачты и распласталось на лёгком ветру.

Прошло не более минуты, звук горна замер в тишине, и чей‑то звонкий голос певуче скомандовал:

– Вольно‑о!

Все вокруг, словно очнувшись, опять задвигались, заговорили между собой, возвращаясь к прерванным занятиям.

С крыльца сошёл широкоплечий худощавый офицер в полной морской форме и остановился в нескольких шагах от строя.

– Смирно! – скомандовал вице‑старшина Колкин и, бросив стремительный взгляд на шеренгу, шагнул к офицеру, вытянулся и звонко отрапортовал: – Товарищ капитан‑лейтенант, первый взвод в количестве двадцати восьми человек выстроился по вашему приказанию. – Тут он сделал шаг вправо и, опуская руку, добавил: – Вице‑старшина Колкин.

Стоя рядом с офицером, он едва достигал ему до пояса. Но офицер внимательно выслушал рапорт, спокойно приложил руку к козырьку, сказал: «Хорошо» – и, подойдя, ещё на шаг к строю, поздоровался.

Ребята дружно ответили ему. Затем Колкин крикнул:

– Вольно!

Приняв рапорт от старшины второго взвода, офицер прошёлся вдоль рядов.

– Почему двое в бескозырках? – спросил он.

Колкин растерялся.

– Это новенькие, – ответил он наконец.

– Понятно, – сказал офицер и, заметив, что Дуся и Тропиночкин торопливо сняли бескозырки, молча улыбнулся.

– Товарищ капитан‑лейтенант, можно к вам обратиться? – спросил вице‑старшина.

– Обращайтесь, – разрешил офицер.

– Вот когда мы по утрам стоим «На флаг, смирно!», то ведь в это время моряки на всех кораблях тоже встают «На флаг, смирно!». Верно это?

– Это совершенно верно, – сказал офицер. – Подъём военно‑морского флага – одна из старых морских традиций. Когда я служил на корабле, мы все точно так же, как вы, каждое утро приветствовали подъём флага. И так делают повсюду на кораблях, где бы они ни находились: и на Балтийском море, и на Чёрном, и на Севере, и на Тихом океане. Так что, когда вы слышите команду: «На флаг, смирно!» – помните: вы не одни. С вами вместе отдают честь родному флоту все моряки страны. Понятно?

– Понятно, – с готовностью отозвался Колкин.

– Тогда ведите роту на завтрак!

Под большим навесом из новых брёвен и досок рядами стояли белые, свежеструганые столы и скамейки. Почти все столы были уже заняты старшими воспитанниками, и только два крайних оставались ещё свободны. По команде Колкина все разместились за этими столами. Дежурный раздал ложки, поставил тарелки с хлебом и миску с топлёным маслом – для каши, которую тоже скоро принесли. Она была рассыпчатая, горячая. Дуся с удовольствием ел кашу, потом пил сладкий чай с молоком и булкой.

– Встать! – раздалась команда.

Старшие уже вышли из‑за стола и строились в две шеренги.

Дуся жадно следил за их правильным, чётким строем.

– Напра‑во! – послышалась команда.

И тут Дуся заметил, что позади всех, отступая на два шага от общего строя стоит высокий нахимовец, странно хмурится и глядит всё время в сторону.

– Кто это? – шёпотом спросил Дуся у Тропиночкина.

– Тише! – зашипел на них Колкин. – Это двоечник по дисциплине. Видите, у него даже погоны сняты. Он и ходит сзади всех, пока не исправится.

В это время двоечник повернулся в их сторону. Лицо у него было насупленное, а тёмные глаза смотрели на Дусю внимательно и печально.

– Разобраться по четыре! – крикнул Колкин.

Новички стали быстро строиться.

А старшая рота уже двигалась впереди них по дороге. Дуся, сразу посерьёзнев, смотрел вслед шедшему позади всех двоечнику. «Наверное, ему тяжело теперь», – думал Дуся, стараясь шагать в ногу со своими новыми товарищами.

ДЕНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

До начала учебного года оставалось менее двух недель, и у новичков на это время не было никаких других обязанностей, как только познакомиться друг с другом да привыкнуть к распорядку и новым условиям.

К концу дня Дуся довольно ясно представлял себе расположение лагеря, узнал от других новичков, в какой стороне море и где стоят крейсеры; один мальчик залезал на высокое дерево и сам отлично видел их оттуда.

Этот мальчик сразу понравился Дусе. Он был очень живой, ловкий, на его смуглой весёлой рожице умно и лукаво поблёскивали узенькие чёрные глазки. Все звали его Япончик. Но он сказал Дусе, что на самом деле он совсем русский, и даже офицер‑воспитатель капитан‑лейтенант Стрижников запретил ребятам так его называть. Правда, они всё равно называют, потому что очень похож, и он вовсе не обижается.

– Вот посмотри: так я ещё похожее, – сказал Япончик.

Он сел на кочку, ловко подобрал под себя ноги и, откинув в сторону локти, пальцами рук оттянул кожу у себя на висках. От этого глаза у него сделались совсем узенькие, и так как он ещё немного покачивался, то стал совершенно похож на игрушечного японского божка.

– Здорово! – изумился Дуся. – Научи меня так.

– У тебя не выйдет, – сказал Япончик, поднимаясь с земли. – У тебя лицо совсем не такое.

Япончик всё знал и охотно делился самыми ценными сведениями. Так, он сообщил, что мичман Гаврюшин, тот самый, с которым Дуся и Тропиночкин прибыли в лагерь, оказывается, был не раз в самых дальних плаваниях и даже обошёл на корабле весь земной шар.

– Он даже был в Сингапуре! – сказал Япончик. – И в Аргентине!

– В той самой? – спросил Тропиночкин. – «Где небо южное так сине…»?

– Конечно! – тотчас подтвердил Япончик. – Он был в Рио‑де‑Жанейро и в Буэнос‑Айресе. А уголь они брали в Порт‑Саиде. Это на краю карты, у конца полушария… Не веришь?

Но Дуся ничего не ответил. Он был смущён. Почему‑то именно эти географические названия: Порт‑Саид, Рио‑де‑Жанейро, Сингапур – всегда волновали его. Они были такими далёкими и такими заманчивыми, что казалось невероятным увидеть человека, который когда‑либо был там. Он был уверен, что такой человек должен и выглядеть по‑особенному, не как все люди. А мичман Гаврюшин ехал с ними на грузовике как ни в чём не бывало. Ходит в поношенном кителе, и никто даже не догадывается о том, какой это удивительный человек.

– Это верно, Япончик? – спросил он. – Почему же он… – Дуся невольно замялся, подыскивая слово.

Но Япончик сразу его понял.

– Потому что он скромный, – сказал он. – А вот «папа‑мама» – храбрый.

– Это кто «папа‑мама»? – не понял Дуся.

– Как, вы разве не знаете? – удивился Япончик. – Это капитан‑лейтенант Стрижников наш «папа‑мама». Все ребята его так зовут между собой, только он ещё не знает. А может быть, и знает, но всё равно не сердится. Это ведь доброе прозвище, правда? Его все ребята любят – он настоящий моряк, обстрелянный!

По дороге в лагерь в кустах у спортплощадки они случайно заметили ежа. Дуся тронул его палочкой, и ёж сразу свернулся в клубок. Ребята долго возились с ним.

– Отнесите его в живой уголок! – сказал подоспевший Стрижников.

– Разрешите, мы с Парамоновым отнесём, – вызвался Тропиночкин.

– Добро, – сказал «папа‑мама».

Живой уголок помещался на террасе маленького домика у озера. Сквозь высокие стёкла окон сюда в обилии проникал дневной свет, но было душно, пахло вялой травой и тиной.

Тропиночкин распахнул окно, извлёк из‑под стола пустой фанерный ящик, бросил туда захваченный из лесу мох и, стараясь не уколоться, водворил в ящик ежа. Потом Тропиночкин показал Дусе змею в банке со спиртом, гнездо осы, моллюсков‑прудовиков, гусеницу, хромую сороку.

Осмотрев живой уголок, они заперли окно и вышли на берег озера.

– Ты плавать умеешь? – спросил Тропиночкин.

– Ещё не умею, – огорчённо сказал Дуся. – Тётя Лиза говорила: «Надо, говорит, его плавать научить, а то какой из него моряк!» А бабушка говорит: «Чего ты торопишься! Моряк или не моряк, это всё равно скажется. Вот поступит в училище, а там наша парамоновская натура даст себя знать. Её на глаз не увидишь, как соль в морской воде, а хлебнёшь – почувствуешь!»

– Ну, и чего ты чувствуешь теперь? – спросил удивлённо Тропиночкин.

– А я ничего не чувствую, – признался Дуся. – Просто вот как был, так и есть, только мне тут интереснее.

– И мне тоже интереснее, – согласился Тропиночкин. – Плавать я тебя быстро научу, не беспокойся. У моряков самое первое – это дружба и помощь.

– Потому что они всегда вместе – на одном корабле. Верно? – сказал Дуся.

– Конечно, – подтвердил Тропиночкин. – Танкисты тоже дружные очень, и лётчики, и всякие солдаты вообще, а моряки всех крепче дружат. Уж если моряк моряка где увидит, так они с первого слова друзья. Правда ведь?

Дуся не ответил. Случайно сунув руку в карман, он обнаружил записную книжку, найденную утром. Он совсем забыл о ней и теперь поспешил показать её Тропиночкину. Тот сказал сначала, что книжку надо отдать дежурному офицеру, который всегда приходит к столовой и в обед и в ужин, – и тогда дежурный офицер громко спросит: «Кто потерял книжку?» – тому и отдаст. Но потом они решили, что потерявшему книжку станет, наверное, неловко перед всеми, потому что терять ничего нельзя.

Сев на траву, они принялись рассматривать книжечку, чтобы установить, кому она принадлежит. Впрочем, Дуся был почти уверен, что книжечку обронил один из тех старшеклассников, что встретились ему утром у озера.

На первой странице было написано: «Никогда не думайте, что вы уже всё знаете. Павлов».

– Кто это Павлов? – спросил Дуся.

– Не знаю, – пожал плечами Тропиночкин. – Может быть, это он самый и есть?

Но на другой странице значилось: «Если человек не привык к дисциплине и порядку, с ним вместе нельзя воевать. Макаров».

– Вот видишь! – сказал Дуся. – Может быть, он вовсе не Павлов, а Макаров.

– Тут ниже ещё что‑то написано, – заметил Тропиночкин.

– «Это надо внушить Метелицыну», – прочёл Дуся.

– Метелицыну? – оживился Тропиночкин. – Это знаешь кто – Метелицын?

– Кто?

– Помнишь, в столовой мы двоечника видели, угрюмый такой, позади всех стоял, без погон?

– Помню, – прошептал Дуся, вспомнив печальный взгляд, которым посмотрел на него Метелицын. – Значит, они из одной роты, – догадался он.

Дальше в книжечке был нарисован парусник и большой руль в двух разных поворотах и внизу подписано: «Оверштаг, фордевинд». Но потом на листке шла запись, от которой в груди у Дуси остановилось дыхание.

– Видишь? – сказал он Тропиночкину. – Вот прочитай: «В случае встречи с неприятелем, превосходящим нас в силах, я атакую его. Адмирал Нахимов». И чуть пониже: «Прекрасный вывод! Из наших офицеров ему следовали: «Талалихин – лётчик, Осипов – катерник, Парамонов – подводник и другие». Понял теперь? – В голосе Дуси было такое волнение, что Тропиночкин даже удивился.

– Чего ты? – спросил он. – Что тут такого?

– Чего! Ты разве не видишь? Тут про моего отца написано.

– Где?

– Ну вот же, читай: «…Парамонов – подводник».

Тропиночкин перечитал запись.

– Почему ты думаешь, что это про твоего отца написано?

– Потому что знаю, – убеждённо сказал Дуся.

Он чувствовал, он был глубоко уверен, что тут, в книжке, сказано про отца, но объяснить это Тропиночкину почему‑то не мог.

– Пойдём, – сказал он, поднимаясь, – нам уж, наверное, пора.

Тропиночкина, видимо, озадачил вид Дуси, и он молча пошёл рядом с ним по берегу.

– Раутский, куда вы пропали? Вас к дежурному офицеру зовут! – послышался совсем близко чей‑то недовольный голос, и Дуся увидел появившегося из‑за деревьев нахимовца, одного их тех, что встретились ему здесь утром. – Да я, как вернёмся в город, хоть пять таких книжек тебе достану, – продолжал он.

– Ты не знаешь, в чём дело, – отозвался, выбираясь из кустов, его товарищ, и приятное лицо его с намокшей прядью волос, выбившихся из‑под бескозырки, показалось Дусе огорчённым и озабоченным. – В этой книжечке очень важные для меня заметки.

«Это, конечно, он потерял», – понял Дуся и, достав из кармана свою находку, решительно протянул её молодому моряку.

– Это ваша, не правда ли?

– Ну, вот же она! Конечно, моя! – Юноша весь просветлел. – Где вы её нашли?

– Там, на берегу, где вы утром купались, – сказал Дуся.

Ему очень хотелось спросить про своего отца, но тот другой стоял тут же и всё тормошил товарища за рукав.

– Да идёмте же, Раутский, ведь нас ждут!

– Сейчас, сейчас!.. Ну, спасибо тебе большое, – сказал Раутский Дусе и протянул ему руку.

Рука у него была сильная, горячая и сухая.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 Следующая ⇒