Предсказание 1 страница

Что есть роза, как не живое доказательство желания, единственное свидетельство человеческого стремления и совершенной преданности? Но желание все-таки можно сломить, и тогда появляется «ревность» — так называется роза, хорошо растущая на засушливых почвах. «Красный дьявол» прекрасно себя чувствовал там, где не росли никакие другие розы, в конце сада, в тени. Розы во многом напоминали человеческое сердце; одни росли совсем дикие, другим требовалась постоянная забота. Хотя множество сортов были изменены и окультурены, среди них не нашлось бы двух совершенно одинаковых. Одни цветы отдавали вишней, другие пахли лимоном. Одни проявляли жизнестойкость, тогда как другие увядали за один день. Одни росли на болотах, а другим требовались огромные дозы удобрений. Ископаемая роза насчитывала три с половиной миллиарда лет, но за все это время ни разу не расцвел голубой бутон, ибо семейство роз не обладает этим пигментом. Садоводам пришлось довольствоваться подделками: «голубой луной» с розовато-лиловыми цветками или «голубым пурпуром», злостным бродягой, который, по сути, был фиолетовым и разрастался с молниеносной скоростью, так что с ним приходилось беспощадно бороться.

Ни один из этих фальшивых сортов не рос в саду Элинор Спарроу. Ей нужен был настоящий голубой, как яйца в гнезде дрозда, как цветы дельфиниума, как далекое небо над головой. Ясно, что она ничего не имела против недостижимой задачи. Другие садовники отступали перед законами генетики, но только не Элинор. Ее не отпугивало то, что другие считали невозможным, как не отпугивали тучи комаров, налетавшие в сумерках в это время года, едва земля начинала прогреваться и таял последний снег.

До несчастного случая с мужем Элинор Спарроу не интересовалась садоводством. Сад при Кейк-хаусе, заложенный в далеком прошлом, последние десятилетия был заброшен. Несколько старых роз, посаженных еще Ребеккой Спарроу, до сих пор умудрялись расцветать среди молочая и колючей крапивы. Каменная ограда, в которой Сара Спарроу, дочь Ребекки, тщательно заделала все щели, все еще стояла, а кованые железные ворота, навешенные прабабушкой Элинор, Корал, не совсем проржавели, а потому легко очистились щелоком и борной кислотой.

Когда Сол погиб в дорожной катастрофе в пригороде Бостона, Элинор могла бы посвятить свою жизнь Дженни, но вместо этого она ушла в сад и больше оттуда не вернулась. Да, конечно, она по-прежнему делала покупки в бакалейной лавке, ходила в аптеку мимо соседей на Мейн-стрит, но ей хотелось только одного — остаться в одиночестве. Она находила утешение, когда чувствовала под пальцами землю, занимаясь монотонной работой по сезону. Здесь, по крайней мере, она могла дать жизнь чему-то новому. Здесь то, что было похоронено, вновь оживало, если получало нужное количество света, удобрений и дождя.

В последние годы в саду Элинор Спарроу все расцветало в рекордно короткие сроки: ароматные ночные фиалки размером с лошадиную подкову, декоративный шиповник, цветущий до января, чайные розы, такие великолепные, что воры несколько раз пытались украсть черенки, но волкодав Аргус, чьи клыки давно стерлись до пеньков, сумел все-таки отпугнуть незваных гостей утробным лаем. Видя всю эту зелень за каменной оградой, даже в марте, когда только начинают формироваться бутоны, никто не представлял, как трудно было Элинор привести весь сад в порядок. Два года после смерти Сола здесь вообще ничего не росло, несмотря на все усилия хозяйки. Возможно, виновата в том была соль, пропитавшая ее кожу, или горечь у нее на сердце. Какова бы ни была причина, все засыхало на корню, даже розы, посаженные Ребеккой Спарроу. Элинор нанимала садовников-декораторов, но они лишь беспомощно разводили руками или просто предлагали ей воспользоваться инсектицидами и серой. Она отсылала образцы почв в лабораторию Массачусетского технологического института, и ей отвечали, что все в порядке, требуется лишь правильный уход и немного костяной муки.

Однажды, когда Элинор работала в саду, уже готовая сдаться и бросить это дело, рядом остановился Брок Стюарт, городской врач. Доктор Стюарт тогда еще ходил на вызовы; в тот день он заглянул в Кейк-хаус потому, что Дженни, которой было всего двенадцать, позвонила и попросила его прийти. Девочка давно болела простудой, сопровождавшейся сухим кашлем и головными болями, такими сильными, что она вообще не раздвигала штор в своей комнате, проводя все время в темноте. Она ходила в шестой класс, но уже научилась заботиться о себе.

— Где твоя мама? — спросил доктор Стюарт, осмотрев Дженни.

У девочки была высокая температура, а на тумбочке даже стакана воды не нашлось, да и холодный компресс на лоб ей бы не помешал.

— Она в саду. — Уже тогда Дженни отличалась серьезностью. — Это единственное, что ее заботит, поэтому я наслала на него проклятие.

— Вот как? — Доктор Стюарт был отличным терапевтом и никогда не пропускал мимо ушей детские суждения. — Какого рода проклятие?

Дженни села в кровати. Вообще-то она хотела сохранить свой секрет, но интерес доктора Брока так ей польстил, что она посвятила его в сложности колдовства.

«Не прилетай сюда больше, ни утром, ни вечером, ни в дождь, ни в солнечный день».

Дженни улыбнулась доктору, довольная, что он выслушал заклинание так серьезно.

— Я нашла его в книге, что хранится в углу нашей гостиной. Эта присказка держит пчел на расстоянии. А без пчел не растет ни один сад.

— Я не знал этого.

Как единственный городской врач, Брок Стюарт не переставал изумляться, сколь различными способами люди могут навредить друг другу, даже не прилагая к этому видимых усилий. Его все еще поражала в людях хрупкость их бытия и в то же время удивительное жизнелюбие; человек мог выстоять и в болезни, и в горе самым неожиданным образом.

— Это мне папа рассказал, что пчелы не любят сквернословия. — У Дженни развязался язык. — Но больше всего они не выносят, когда в доме кто-то умирает. Если такое случается, они покидают сад.

Лицо девочки пылало, а спутанные волосы казались совершенно черными. Это был очень педантичный ребенок, ненавидевший цветы, грязь, дождевых червей и беспорядок. На стенах у нее висели в один ряд небольшие картинки, приклеенные скотчем, — затейливые акварели, в которых предметы идеально подходили друг другу: стол и коврик, дом и небо, мать и дочь.

— Понятно. — Доктор Стюарт все записал. Детям, даже тем, кто был постарше, всегда нравилось, когда он так поступал; они видели, что он воспринимает их слова всерьез, раз записывает на бумаге. — А есть избавление от этого проклятия?

— Если кто-то умирает или если произнести вслух прогоняющий стишок, то пчелы не вернутся до тех пор, пока им не предложить кусочек торта. Подойдет любое сладкое. И нужно попросить их вернуться. Вежливо. Без шуток. От души.

Доктор Стюарт позвонил в аптеку, попросил доставить антибиотик, потом ласково потрепал Дженни по разгоряченной головке и отправился в сад. Элинор Спарроу, стоя на четвереньках, пропалывала клумбу, все растения на которой покрылись пятнами и сбросили листья. Людей Элинор едва замечала. Рана, нанесенная судьбой, была слишком глубокой, чтобы вдова обращала внимание на что-нибудь еще, кроме своего пустого сада.

— Я вижу, что у вас ничего не растет! — крикнул издалека Брок Стюарт.

— Поздравляю с очевидным выводом. — Элинор не выносила большинство людей, но Брока она, по крайней мере, уважала, поэтому сразу не прогнала. Она еще ни разу не поймала его на лжи, не то что других жителей города. — Я получу счет за это мнение или оно бесплатное?

— На тебя легло проклятие, — сообщил своей соседке доктор Стюарт. — И вероятно, вполне заслуженно.

Каждый раз при встрече с Элинор доктор вспоминал, как она на него посмотрела в тот холодный вечер, когда ему пришлось сообщать ей о смерти Сола. Она тогда заглянула прямо в его душу, словно искала там правду. Вот и теперь ее взгляд проник в самое его нутро. Доктор Стюарт был высокий мужчина, и некоторых ребятишек города пугали его рост и строгость тона. Но те, кто хорошо его знал, совсем не боялись доктора. Они выпрашивали у него леденцы, рассказывали ему о своих важных делах, таких, к примеру, как заклинания против пчел.

— Ты не учитываешь очень важный момент, Элли. Прислушайся.

Они уставились друг на друга через садовые ворота. Элинор Спарроу не могла поверить, что этот человек дерзнул назвать ее «Элли», но она не стала устраивать скандал. Внимательно прислушалась. По небу плыли белые облака, и солнце светило особенно ярко, отбрасывая молочные блики, на которые всегда обращали внимание приезжие.

— Ничего не слышу, — раздраженно бросила Элинор, стряхивая с колен грязь.

— В самую точку. Нет пчел.

— Нет пчел. — Элинор почувствовала себя идиоткой. Почему она раньше этого не заметила? Тишина была такой явной, проблема такой очевидной. — Кто мог наслать на меня такое проклятие?

Доктор Стюарт пожал плечами. Проработав много лет единственным врачом в маленьком городишке, он прекрасно знал, что нельзя никого обвинять, особенно если виновный находится так близко.

— Теперь, когда ты знаешь причину, дело можно исправить. Причем очень просто: угости их тортом. — Доктор Стюарт говорил по-деловому, точно так он порекомендовал бы аспирин от головной боли или имбирный эль и сироп солодки от колик. — А потом попроси их вернуться. И когда будешь просить, не забывай о вежливости. Как-никак были задеты их чувства. Причем не только у них, если это тебе интересно.

Как только доктор ушел, Элинор отправилась на кухню. Перерыла всю кладовку, пока не нашла бисквит недельной давности, который залила бренди и сливками. Но не успела она вынести тарелку в сад, как позвонили в дверь. Посыльный из аптеки швырнул на порог лекарство для Дженни и стремглав помчался к машине, чтобы поспешно развернуться и уехать, пока Элинор не успела обвинить его в нарушении границ частной собственности.

Рассматривая пузырек с беловатым пенициллином, Элинор Спарроу кое-что поняла насчет своего дома. В Кейк-хаусе стояла такая же глухая тишина, как в ее саду без пчел, даже еще глуше. Она задела чувства близких людей, сама того не подозревая. Она запуталась в паутине, сплетенной из дней, месяцев, лет. И тогда она поняла, откуда пришло проклятие. Это она натворила дел, это она отвернулась от ребенка, предоставив дочери самой заботиться о себе.

Когда Элинор поднялась наверх с лекарством, Дженни дремала.

— Прими таблетку, и поживее, — велела Элинор.

Девочка очень удивилась такому вниманию и быстро проглотила лекарство.

— А теперь вылезай из кровати и пойдем со мной.

Дженни набросила халат и босиком последовала за матерью, в полном недоумении. Ей пришло на ум несколько причин, откуда у матери проснулся к ней внезапный интерес: озеро вышло из берегов, прорвало водопровод в доме, осы на чердаке пробились сквозь картонную перегородку. Наверняка произошло какое-то чрезвычайное событие, раз мать подумала о ней.

— Я перестала на многое обращать внимание.

Они зашли в кладовку, откуда Элинор забрала липкое угощение. На тарелку успели заползти муравьи, а от запаха бренди деваться было некуда.

— Теперь мне придется отдать это пчелам. Я должна попросить у них прощения и пригласить вернуться. — Она взглянула на дочь, лохматую, настороженную. — Надеюсь, еще не слишком поздно.

Элинор вынесла бисквит из дома. Не прошла она и двух шагов, как над ней закружила пчела.

— Это доктор Стюарт тебе рассказал о пчелах? — Девочка горела от лихорадки, у нее кружилась голова. Стоя на крыльце, она прислонилась к перилам. — Я рассказала ему секрет, а он пошел и передал тебе.

— Ну конечно, а как же иначе? Теперь будем надеяться, что у нас все получится.

Что касается Элинор, то у нее тоже закружилась голова. Она по-глупому отказалась от чего-то, а теперь старалась изо всех сил это вернуть. Угощение для пчел пахло весной, пьянящей смесью пыльцы, меда, сирени и коньяка. Десятки пчел полетели за Элинор через лужайку. Возможно, кое-что все-таки можно исправить: то, что разрушено, то, что потеряно, то, что почти отвергнуто.

— Пожалуйста, придите в мой сад.

Элинор открыла ворота, и пчелы последовали за ней, но Дженни не сдвинулась с места — упрямая, не умеющая прощать девочка.

— Идем со мной, — позвала Элинор дочь.

К тому времени сотни пчел летели на Локхарт-авеню, едва касаясь колючих кустарников на аллее Дохлой Лошади, с гулом продираясь сквозь форзицию и лавр.

Дженни было жарко от лихорадки и холодно от промозглого дня. Она подумала, что мать даже словом не обмолвилась, чтобы она не ходила босой; Элинор была не такая мать, кем бы она там ни притворялась. У Дженни закололо пальцы на ногах — верный признак беды. Но откуда было ждать эту беду? Она могла пойти за матерью, или сделать шаг назад, или остаться на своем месте и не шевелиться — она выбрала последнее в тот пчелиный день. Она не шевельнулась.

Попытка Элинор наладить утраченные отношения с дочерью провалилась, зато она с тех пор начала чаще обращаться к Броку Стюарту за советом. Если ей предстояло принять какое-то решение, она звонила и спрашивала мнение доктора, хотя не обязательно к нему прислушивалась. Да что там, она могла часами с ним спорить, подвергая сомнению каждое слово. Дело дошло до того, что семейство доктора, его жена Адель, одна из кузин Хэпгудов, и его сын, Дэвид, знали, что когда телефон звонит в неурочный час, то это наверняка не вызов в Гамильтонскую больницу и не пациент. Это Элинор Спарроу. Почему доктора не раздражало ее вечное брюзжание, никто в точности не знал.

Элинор, со своей стороны, рассуждала так: по крайней мере, есть к кому обратиться за правдой. Хорошо, что в городе живет хотя бы один честный человек. Прошли годы, не стало Ад ели, потом не стало и молодой жены бедного Дэвида, а Брок Стюарт был единственной компанией Элинор, если не считать ее пса, Аргуса. Остальных она не выносила. Тим Эрли, городской ветеринар, не переставал удивляться, что волкодаву пошел двадцатый год — неслыханный возраст для этой породы. Доктор Эрли был убежден, что Аргус просто отказывается умереть, пока жива хозяйка. Настолько он предан, шутил доктор, верен до конца.

Будь Элинор более приветливой, она могла бы рассмеяться и сказать: «Ну, в таком случае, бедняга не долго протянет». А так она просто отбрила ветеринара: «Надо полагать, плату за визит вы не уменьшите», как всегда нагнав на Тима Эрли такого страху, что он добавил бесплатную бутылочку витаминов для пса.

Элинор заболела именно тогда, когда собралась цвести последняя привитая ею роза. Она взяла одну из старых роз Ребекки (этот сорт рос только в Юнити, и ходили слухи, что он увядает от человеческого взгляда) и скрестила ее с пурпурным вьющимся гибридом, который разводила уже несколько лет. Пока что новая роза ничего особенного из себя не представляла. Случись забрести в сад какому-нибудь воришке, он наверняка прошел бы мимо неопрятного кустарника возле каменной стены, где тот рос, защищенный от ветра и жары. Воришка предпочел бы экземпляры посимпатичнее, тщательно подрезанные и ухоженные, которыми Элинор абсолютно не дорожила. Успеет она увидеть, как цветет ее новый сорт, или нет, Элинор не представляла. Брок отказался просветить ее на сей счет, несмотря на все требования узнать статистику.

«Прямо сейчас какое-нибудь дерево возьмет и упадет на нас, — ответил он. — Или молния ударит, и к чему тогда твоя статистика?»

Элинор часто вспоминала мать Уилла, Кэтрин, — как быстро та сгорела, после того как у нее обнаружили рак. Элинор не особенно любила семью Эйвери, но зла им не желала. И разумеется, она не прятала под матрас Кэтрин Эйвери веревку с черными перьями, чтобы проклясть все семейство, когда Уилл и Дженни убежали, хотя в городе пошли такие слухи. Как бы там ни было, все это дела давно минувших дней, и теперь, глядя в прошлое, Элинор понимала, что винить в том опрометчивом браке некого. Просто весна заставила их убежать, чистейшая весенняя лихорадка, опасная для каждого. Между прочим, Элинор сочувствовала Кэтрин, что та вырастила такого лгуна, как Уилл Эйвери, хотя младший мальчик, Мэтт, получился славный.

Пятнадцать лет Элинор нанимала Мэтта Эйвери расчищать сад от обломков и поваленных деревьев после бурь. Время от времени на заднем крыльце Элинор появлялась корзинка с мятой и розмарином, и Элинор подозревала, что это оставляет Мэтт — возможно, в благодарность за визиты к его матери в последние недели ее жизни. Все лето, пока умирала Кэтрин, Элинор приносила ей свежие розы сорта «Волшебный розовый», которые Кэтрин предпочитала всем прочим сортам, хотя сама Элинор не очень его жаловала. Элинор все время вспоминала, как мужественно держалась Кэтрин, когда сама проходила курс лечения в Гамильтонской больнице. Зимой ей делали химиотерапию, но она никому ничего не сказала, все держала в себе.

В этом был ее недостаток, в этом была ее сила; она отказывалась довериться кому-либо, или попросить о помощи, или просто проявить обычные человеческие чувства. К тому времени, как она все-таки призналась Броку, что у нее побаливают кости — не обычный артрит, а нечто гораздо глубже и сильнее, — было уже слишком поздно. Теперь, когда в Монро появился новый врач, доктор Стюарт делил свое время между клиникой в Норт-Артуре и домом для престарелых; Элинор осталась его единственной пациенткой. Если ночью раздавался телефонный звонок, значит, он понадобился одному-единственному человеку, своей пациентке Элинор Спарроу, которую он все-таки подвел.

«Ты ведь не мог знать о том, чего я не хотела тебе рассказывать», — настаивала Элинор, как всегда, проявляя упрямство.

Вероятно, она была права; вряд ли он сумел бы найти способ ее спасти. Все равно доктор часто просыпался среди ночи от сердцебиения, даже когда телефон не звонил. Он просыпался, думая об Элинор, как было уже много лет, еще до ухода Адель, еще до того, как его сын, Дэвид, и сто внук, Хэп, переехали жить к нему. Утром Брок Стюарт часто испытывал потребность позвонить и проверить, как она там, но Элинор никогда в этот час не снимала трубку; она работала в саду, который восстановила так, как не сумела восстановить свою жизнь.

В тот день, когда дочь возвращалась в родной город, она тоже работала в саду. Славный выдался денек. Элинор в маске и перчатках посыпала почву удобрением. Всю зиму большинство растений в ее саду выглядели не лучше, чем горсть палок, но сейчас эти палки начали зеленеть, выпуская новые побеги, и скоро им предстояла обрезка. После холодных суровых месяцев розовые кусты особенно жадно откликались на подкормку из костной и рыбьей муки и человеческое внимание. Маленький гибрид возле стены казался совершенно ненасытным, поэтому сегодня Элинор решила покрыть почву вокруг него дополнительной дозой удобрений.

Покончив с делом, Элинор вернулась в дом в сопровождении старого пса. Кости в коленях и голенях причиняли ей особенно сильное беспокойство, от острой боли у нее часто кружилась голова; в последнее время она уже не обходилась без трости. Элинор Спарроу, женщина, которая никогда ни на кого не опиралась, теперь зависела от палки.

«Костная мука, — подумала она, ковыляя к дому, — вот что я такое».

Впрочем, даже мука из нее выйдет паршивенькая, учитывая, как поработал над ней рак, Она видела рентгеновские снимки; кости у нее превратились в кружево, филигрань, красивую и мертвую, очень похоже на листья, после того как над ними потрудятся жучки, хрущики японские. Элинор вымыла руки, затем достала сумку и ключи от машины. Аргусу она велела сидеть дома, хотя он заскулил и вышел с ней на крыльцо. Пес не сводил с нее глаз, пока Элинор усаживалась в джип с проржавевшими дверцами и днищем. Было бы неплохо установить на него и новую трансмиссию. Дорога еще не просохла, и Элинор ехала зигзагами, стараясь объезжать особенно глубокие лужи. Последние пять лет она собиралась попросить Мэтта Эйвери выровнять подъездную аллею, но все как-то не получалось. Всплески грязи оседали на крыльях джипа, на колесах. Снег в лесу кое-где задержался, не растаял даже в такой теплый день, и тут же рядом расцветали ландыши. Некоторые верили, будто ангел печали давным-давно превратил снежинки в ландыши, каждый год расцветавшие первыми, как утешение тем, кто пережил унылую зиму. Лично она, Элинор Спарроу, имела на этот счет большие сомнения, а ландыши вообще считала чуть ли не сорняками.

И все же появление этих диких цветов напомнило ей, что весна действительно пришла. Элинор опустила стекло и вдохнула ароматный воздух. Да, весна определенно пришла. Еще до вечера пройдет дождь, который так нужен саду, но сейчас сырость вызвана озерным воздухом; горизонт был наполнен чудесным зеленоватым светом, который бывает в это время года, особенно возле берегов озера Песочные Часы. Глянув в зеркало заднего вида, Элинор убедилась, что пес так и торчит на крыльце, преданный, как всегда. Она не хотела заводить собаку, но однажды появился Аргус — приехал на заднем сиденье в машине Брока Стюарта. Доктор нашел щенка на обочине дороги, а у его сына Дэвида, вдовца, переехавшего в дом Брока с собственным сыном, была аллергия на собак, как и у дочери Элинор. Но дочь Элинор уже давно не жила с матерью, а щенок нуждался в хозяине.

— Приюти его на недельку, — предложил доктор Стюарт. — Если поймешь, что он тебе не нравится, я найду для него другой дом.

Никогда не соглашайтесь взять щенка хотя бы на неделю, Элинор теперь знала, как это бывает. Всего неделя — и ты уже полностью покорен этим существом, несмотря на все его безобразия — кучи на ковре, разорванные книги, зажеванные туфли. Она не думала, что оставит его у себя, пока не случилась напугавшая щенка гроза. Элинор пришлось усесться прямо на пол кухни в своем большом пустом доме и успокаивать малыша. Она протянула руку, чтобы погладить его, и почувствовала, как бьется маленькое сердечко. Она так и не позвонила Броку Стюарту, чтобы он забрал собаку, а в следующий раз, когда доктор приехал с визитом, Аргус уже спал в комнате Элинор, нес охранную службу у дверей.

Но сегодня охранную службу несла Элинор, стоя на вокзальной платформе. Вокзал в их городе был маленький и удобный, построенный из коричневого гранита в неоготическом стиле. Строительством занималась какая-то бригада приезжих. Они потрудились хорошо, сделали все красиво и установили на скате крыши латунные часы, громко отбивавшие каждый час, так что старшеклассники на другом конце города жаловались, что их бой мешает им во время экзаменов. Дневной поезд, выехавший с Южного вокзала Бостона без четверти одиннадцать, опаздывал, что было не удивительно. Когда поезд в конце концов подъехал, началась суматоха. Пассажиры должны были высаживаться в спешном порядке, чтобы поезд покатил дальше в Гамильтон, не особенно нарушая расписание. Илай Хатауэй, несомненно один из старейших таксистов штата, сигналил, предлагая услуги своего древнего синего «универсала», на боку которого было выведено черной краской: «Лучшее и единственное такси в Юнити». Сисси Эллиот, древняя и вредная старуха, едва ковыляла с помощью ходунка — намного хуже трости, не без удовольствия отметила про себя Элинор, — и войти в вагон ей помогала дочь, Айрис, что вообще приостановило на время высадку пассажиров.

Элинор узнала Сисси Эллиот, соседку справа, с которой не разговаривала лет двадцать, а вот собственную дочь в тот день она не узнала. Естественно, она ожидала увидеть семнадцатилетнюю упрямицу, которой хватило глупости убежать из дома за два месяца до окончания школы. Дженни готовы были принять и Брауновский университет, и Колумбийский, однако она отправилась в Кембридж и поступила на работу в кафе-мороженое «Бейлис», где подавала пломбир с карамельным сиропом и малиново-лаймовые коктейли, давая возможность Уиллу учиться в Гарварде. Элинор искала глазами именно ту девочку, совершавшую одну ошибку за другой, слушавшую только голос сердца и ничего не понимавшую в любви. Она высматривала на переполненной платформе особу с длинными черными волосами, в джинсах и куртке горохового цвета, но вместо этого увидела женщину за сорок, все еще с темными, но теперь уже короткими волосами, зачесанными назад, одетую в совершенно обычный светлый плащ поверх черного костюма. Но кое-что осталось прежним: Элинор поймала тот же недоверчивый взгляд блестящих глаз, таких же темных, как у Ребекки Спарроу. Те же высокие скулы, та же холодная сдержанность. Спустя столько лет по платформе шла ее дочь.

Рядом с этой женщиной вышагивала внучка Элинор Спарроу со спортивной сумкой в руке и рюкзачком, перекинутым через правое плечо, так как левое, поврежденное при родах, ныло в сырые дни, как этот. Девочка была светленькой, что очень удивило Элинор. Все в роду Спарроу всегда рождались темноволосыми, мрачными, склонными к трагизму и меланхолии, но Стелла показалась ей жизнерадостной, когда оглядывала платформу. Высокая девочка с тонкими чертами лица, наверняка смышленая, ибо сразу узнала бабушку, хотя прежде они никогда не виделись. Узнала и тут же начала махать рукой.

— Ба! — крикнула Стелла. — Мы здесь!

Возможно, страх помешал Элинор Спарроу сдвинуться с места или взгляд Дженни, когда та повернулась и посмотрела на мать. Элинор прочла в нем то же самое разочарование, которое не скрывала Дженни в тот день, когда было снято проклятие и пчелы вернулись в сад, в тот день, когда она решила, что мать опоздала со своими извинениями и ничего теперь не исправить.

К счастью, Стелла не терзалась подобными чувствами. Она подбежала к бабушке и обняла ее:

— Даже не верится, что я наконец здесь.

— А ты поверь.

Элинор одобрительно оглядела внучку: перед ней стояла приветливая, отзывчивая девочка, не боявшаяся говорить то, что думает. Такая не станет забиваться в угол и дуться там до тех пор, пока что-то изменить уже будет поздно.

Женщина в плаще приблизилась более сдержанно. На ней были дорогие кожаные сапоги, она слегка подкрасила губы, но в чем-то дочь совсем не изменилась, оставаясь прежней раздражительной особой.

— Поезд опоздал, — сказала Элинор Спарроу, глядя на Дженни.

Первые слова, обращенные к дочери почти за двадцать пять лет, прозвучали как жалоба, хотя Элинор вовсе этого не хотела.

— Ты хочешь сказать, что это моя вина? — Дженни держалась, как всегда, холодно, а тут вообще ощетинилась. — По-твоему, я несу ответственность за то, чтобы поезд ходил по расписанию, так?

Тут вмешалась Стелла, поспешив прервать назревавшую перепалку.

— Бабушка лишь сказала, что поезд опоздал. Ничего больше.

Откровенно говоря, Стелла рассуждала более здраво, чем мать или бабушка. Элинор и Дженни молча уставились друг на друга. Непонятно, кого из них увиденное потрясло сильнее. Умело подстриженные темные волосы, тонкие морщинки вокруг глаз и рта. Седой пучок на голове, трость, согбенная спина. Двадцать пять лет как-никак. Четверть века. Время взяло свое.

— Стелла права, — в конце концов согласилась Дженни. — Ты оказываешь мне услугу, и я не собираюсь с тобой конфликтовать. — Она направилась к стоянке машин. От одного сознания, что она вернулась в Юнити, ей стало холодно, пришлось застегнуть плащ на все пуговицы. Дженни даже пожалела, что не надела шарф. — Надо полагать, тот джип-развалюха твой? — прокричала она через плечо.

— Она всегда была с тобой такой несносной? — спросила Стелла, пока они с Элинор пересекали стоянку.

Стелле хотелось, чтобы бабушка замедлила шаг. Ей хотелось побыть с ней подольше. У нее вдруг снова загудело в голове, и она слегка задохнулась, вдыхая сырой воздух. В первую же секунду, когда она увидела на платформе бабушку, она поняла, как все закончится: светлым тихим днем выпадет снег. Она поняла, что времени у них осталось только до зимы, а этого ей было мало.

— Поначалу нет, но потом я ее разочаровала.

Элинор сердилась на себя за то, что еле ковыляет. Ей понадобилась целая вечность, чтобы пересечь парковку. Дженни уже забиралась на переднее сиденье, а они не прошли даже полпути.

— Это не повод, чтобы так себя вести. — Стелле нравилась бабушка, нравилось, что у них была своя тайна — телефонные звонки, о которых Дженни не подозревала. Девочка частенько обращалась к бабушке за поддержкой и советом. — Каждый испытывает разочарование.

Когда Элинор уселась в джип, то оказалось, что Дженни успела опустить все стекла.

— Здесь пахнет старой псиной. А у меня аллергия, если ты, конечно, помнишь, — сказала она матери.

Стелла была снаружи — укладывала сумки в багажник.

— Как прошел ее день рождения? — поинтересовалась Элинор у дочери.

— Нормально, — сухо ответила Дженни, — как у обычной девочки тринадцати лет, без всякой наследственной чепухи, способной разрушить ее будущее.

— Я имела в виду не дар, а свой подарок, модель Кейк-хауса.

— Вот, кстати. Подарок ты, конечно, выслала, но этот домик принадлежал мне. Ты не имела права его дарить.

— Значит, она не получила ничего другого, какой-нибудь семейной черты. Все-таки это лучше, чем видеть чужие сны. Тебе этот дар не сослужил хорошую службу.

Элинор сразу поняла, что ее замечание больно кольнуло. Дженни взглянула на нее темными глазами, которые Элинор так хорошо помнила — казалось, они всегда упрекали ее то за одно, то за другое. Что ж, раз на то пошло, пусть Дженни сердится. Пусть узнает правду.

— Как, например, дар распознавать лжецов, а потом судить их до конца их жизни за одну или две ошибки? Ты считаешь, мама, что такой талант предпочтительнее?

Стелла открыла заднюю дверцу и забралась в машину.

— Ругаетесь?

Элинор и Дженни сразу умолкли. Одна из них превратилась в львицу, вторая — в ягненка, но кто стал кем — определить было невозможно.

— У меня отличная идея, — объявила Стелла. — Давайте съездим куда-нибудь перекусить.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒