И. М. Борн 10 страница

Выбора в настоящем у нас нет оттого, что в прошлом мы совершили неправильный выбор. Потому‑то нас и будоражат попытки Шэя умереть так, как хочется ему. Да, казнь оставалась казнью, но даже этой крохотной привилегии мы обычно были лишены. Я могу лишь мечтать, как преобразился бы мой мир, если бы я мог выбирать между оранжевой и желтой робой. Или если бы меня спрашивали, вилку я предпочту или ложку, а не всучивали универсальную пластмассовую «виложку». Но чем больше мы оживлялись в свете возможности… ну, возможности, тем грустнее становился Шэй.

– Может, – сказал он мне однажды, когда испортились кондиционеры и мы все увядали в своих камерах, – может, пусть уже делают, что хотят…

В качестве акта милосердия надзиратели открыли дверь в спортзал. На ярусе должен был возникнуть сквозняк, но этого не произошло.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что я, кажется, затеял войну.

– Подумать только, – засмеялся Крэш. – А я как раз атакую свои вены.

В тот день Крэш колол себе бенадрил. У многих заключенных были свои «иголки» – самодельные шприцы, которые можно быдо точить о спичечный коробок. Бенадрил раздавала медсестра, его можно было копить, а потом, открыв капсулу, вылить капельки лекарства в ложку и нагреть их над импровизированной печуркой из жестяной банки. По сути, это был спид, но блокировочные примеси буквально сводили тебя с ума.

– Ну, что скажешь, мистер Мессия? Хочешь вмазаться?

– Уверяю тебя, он не хочет, – ответил я.

– Мне кажется, он не к тебе обращался, – вмешался Шэй. И сказал уже Крэшу: – Давай.

Крэш рассмеялся.

– Выходит, не так‑то хорошо ты его знаешь, либераст. Правда, Смертничек?

Моральные ориентиры у Крэша отсутствовали как таковые. Когда ему было удобно, он примыкал к арийцам. Он без умолку болтал о терактах и хлопал в ладоши, когда одиннадцатого сентября по телевизору показывали рушащиеся башни ВТЦ. Он составил список своих жертв, которым нужно отомстить, когда он выйдет на свободу. Он хотел, чтобы его дети выросли наркоманами, дилерами или шлюхами, и говорил, что разочаруется в них, если получится иначе. Однажды я слышал, как он рассказывал о своей трехлетней дочке: на свидании он сказал ей, чтобы она побила какого‑то ребенка в школе и до тех пор чтобы не возвращалась. Ему хотелось гордиться ею. Сейчас я видел, как он передает Шэю набор для укола, аккуратно спрятанный в разобранной батарейке. Внутри был раствор бенадрила, готовый к употреблению. Шэй приложил иглу к локтевому сгибу и коснулся поршня большим пальцем.

И выпрыснул содержимое на пол.

– Какого х…?! – заорал Крэш. – А ну верни мне ширево!

– Разве не слышал? Я – Иисус. Я должен тебя спасать, – ответил Шэй.

– Я не хочу, чтобы меня спасали! – продолжал вопить Крэш. – Давай сюда мой шприц!

– Сам возьми, – парировал Шэй и протолкнул шприц под дверь, на помост. – Эй, офицер, смотрите, что сделал Крэш!

Надсмотрщик конфисковал прибор и выписал Крэшу квитанцию, означавшую перевод в изолятор. Вне себя от ярости Крэш хлопнул по металлической двери.

– Клянусь, Борн, в самый неожиданный момент…

Его перебил голос начальника тюрьмы Койна, донесшийся со двора.

– Я только что купил эту чертову каталку! – кричал он, обращаясь к невидимому собеседнику. – Что мне теперь с ней делать?!

И тут, когда он замолчал, мы все заметили кое‑что – точнее, отсутствие кое‑чего. Беспрестанный стук молотков и визг пил, в течение нескольких месяцев сопровождавший постройку камеры для Шэя, внезапно прекратился. Нас окружила благословенная тишина.

– …ты подохнешь, – договорил Крэш, но теперь мы все в этом сомневались.

Майкл

Преподобный Арбогат Джастус проповедовал в автомобильной церкви Христа в Господе в городке Хелдрэтч, штат Мичиган. Прихожане съезжались воскресным утром и получали синий листок с распечатанной выдержкой из Библии и записку с указанием настроить радиоприемники на частоту 1620 AM, где преподобный вещал с кафедры (ранее служившей буфетом в кинотеатре). Я мог бы посмеяться над этим, если бы паства не насчитывала шестьсот человек. Таким образом, мне пришлось поверить, что в мире действительно есть люди, готовые оставлять свои заявки на молитвы под «дворниками» и причащаться из рук алтарных служек на роликовых коньках.

А где экран кинозала, там и телевизор. Преподобный Джастус вел шоу на кабельном канале «SOS» («Спасите наши души»), и я пару раз натыкался на него, праздно щелкая пультом. Эта передача завораживала меня так, как завораживают документальные фильмы о жизни акул: я, конечно, рад был преумножить знания, но только на безопасном расстоянии. Для эфира Джастусу подводили глаза и наряжали его в убранства самых диких расцветок. Когда наступало время петь псалмы, его жена бралась за аккордеон. Все это напоминало пародию на истинную веру, которая ведь должна быть тихой и успокоительной, а не пышной и драматичной. Потому‑то я всякий раз и переключал канал.

Однажды, когда я ехал на встречу с Шэем, моя машина застряла в «пробке» уже на подступах к тюрьме. Сквозь затор пробиралось несколько опрятных среднезападных простаков с сияющими физиономиями. Одеты они были в зеленые футболки с названием церкви Джастуса на спине; надписи красовались прямо над корявыми изображениями «шевроле» 57‑го года. Когда к моему автомобилю подошла одна девушка, я из любопытства опустил стекло.

– Благослови вас Господь! – воскликнула она, вручая мне желтую листовку.

На листовке был нарисован распятый Иисус, плывущий в овальном зеркальце бокового вида. «Объекты в зеркале ближе, чем вам кажется», – гласила подпись.

И ниже: «Шэй Борн – волк в овечьей шкуре? Не дайте лжепророку одурачить вас!»

Вереница машин наконец тронулась, и я вывернул на стоянку. Парковаться, впрочем, пришлось на траве: не хватило места. Толпа людей, ожидающих выхода Шэя, и жадных до сенсаций журналистов так и не рассосалась.

Однако, приблизившись к входу, я понял, что в данный момент их внимание удерживает не Шэй, а мужчина в зеленовато‑лимонном костюме‑«тройке» с клерикальным воротничком. Стоял я уже достаточно близко, чтобы рассмотреть подтекший макияж и осознать, что преподобный Арбогат Джастус, судя по всему, примкнул к когорте странствующих проповедников и первой остановкой избрал тюрьму нашего штата.

– Чудеса ничего не значат, – провозгласил Джастус. – В мире множество лжепророков. В Книге Откровений сказано, что Зверь прибегнет к чудесам, дабы ввести нас в заблуждение и заставить почитать его. А вы знаете, что случится со Зверем в Судный день? И он, и все его приспешники угодят в огненное озеро. Вы этого хотите?

От верхнего окончания толпы отделилась женщина.

– Нет! – всхлипнула она. – Я хочу идти вслед за Господом нашим.

– Иисус слышит твои слова, сестра, – заверил ее преподобный Джастус. – Ибо Он здесь, Он рядом с нами, но уж никак не в стенах этой тюрьмы, где заточен лжепророк Шэй Борн!

Последователи поддержали своего учителя громким ревом, но им тут же возразили люди, не терявшие надежды на Шэя.

– А откуда нам знать, что ты сам не лжепророк? – выкрикнул какой‑то парень.

Женщина, стоявшая возле меня, крепко прижала младенца к груди. Покосившись на мой воротник, она нахмурилась:

– Вы с ним?

– Нет, – сказал я. – Абсолютно.

Она кивнула.

– Я, во всяком случае, не хочу, чтобы меня поучал человек, у которого при церкви есть торговая палатка.

Я хотел было согласиться, но тут мое внимание отвлек коренастый мужчина, стащивший преподобного с импровизированной кафедры и уволокший его куда‑то в гущу людей.

Разумеется, заработали все камеры.

Не успев подумать, что я творю и не учтя, что все мои действия фиксирует пленка, я ринулся вперед и спас преподобного Арбогата Джастуса из лап разъяренной толпы. Уцепившись за меня обеими руками, он шлепнулся, задыхаясь, на гранитный уступ, что окаймлял тюремную парковку.

Оглядываясь назад, я до сих пор не понимаю, почему решил сыграть роль супергероя. И совершенно не понимаю, зачем сказал следующие слова. В вопросах мировоззрения мы с Джастусом, в общем и целом, сходились, хотя и преподносили религию в очень несхожих манерах. Но я знал одно: возможно, впервые в жизни Шэй пытался совершить благородное дело. И потому не заслуживал обрушившейся на него клеветы.

Да, я не верил в Шэя – но Шэю я верил.

Я краем глаза уловил, как ко мне метнулся белый глаз телекамеры; со всех сторон меня окружили взбудораженные люди.

– Не сомневаюсь, преподобный Джастус прибыл сюда, ибо думает, что говорит вам правду. Но Шэй Борн тоже думает так. И прежде чем уйти из этого мира, он хочет спасти жизнь ребенка. Иисус, которого знаю я, наверняка бы одобрил этот поступок. И еще… – Тут я обратился к самому преподобному: – Иисус, которого знаю я, не стал бы посылать людей в геенну огненную лишь за то, что они пытались искупить свои грехи. Иисус, которого знаю я, давал человеку еще один шанс.

По мере того как преподобный Джастус осознавал, что я спас его от толпы лишь затем, чтобы собственноручно принести в жертву, лицо его наливалось краской.

– Слово Божиё – лишь одно, – заявил он заученным телевизионным тоном, – и Шэй Борн не несет его людям.

Ну, с этим не поспоришь. За все время, что я провел с Шэем, он ни разу не сослался на Новый Завет. Зато он нередко сквернословил и нес какую‑то чушь о вирусе Ханта и правительственном заговоре.

– Вы абсолютно правы, – сказал я. – Он пытается сделать то, чего прежде не делал ни один человек. Он подвергает сомнению статус‑кво. Он пытается найти иной путь – путь большей добродетели. И готов умереть, чтобы достичь своей цели. Подумать только: а ведь Иисус нашел бы много общего с таким парнем, как Шэй Борн!

Я кивнул и, спустившись с гранитной приступки, начал пробираться к защитной перегородке, у которой меня встречал надзиратель.

– Отче, – сказал он, качая головой, – вы понятия не имеете, в какую кучу сами знаете чего только что вступили.

И будто бы в подтверждение, зазвонил мой мобильный. Отец Уолтер очень недоволен и велит немедленно возвращаться в храм Святой Катрины.

Я сидел на передней скамье и наблюдал за мечущимся взад‑вперед отцом Уолтером.

– А если я объясню это тем, что меня коснулся Святой Дух? – предложил я, и ответом мне послужил испепеляющий взгляд.

– Не понимаю, – бормотал отец Уолтер. – Зачем было говорить такие вещи… в прямом эфире… Господи…

– Я не хотел…

– …ты же знал, что в итоге все ополчатся против Святой Катрины! – Он сел рядом и запрокинул голову, словно молился деревянному распятию, висевшему прямо над нами. – Кроме шуток, Майкл, чем ты думал? – уже мягче спросил он. – Ты молодой, красивый, умный парень без склонностей к содомии. Ты мог бы далеко пойти – обзавестись собственным приходом, добраться до Рима… Мог стать кем угодно. Но вместо этого я получаю от генпрокурора копию аффидевита, в котором ты как духовный наставник Шэя Борна утверждаешь, что веришь в спасение души путем донорства органов! Потом я включаю дневной выпуск новостей и вижу, как ты разглагольствуешь там, словно… словно какой‑то…

– Кто?

Он покачал головой, сдержавшись и не назвав меня «еретиком».

– Ты же читал Тертуллиана.

Мы все штудировали его в семинарии. Это был известный раннехристианский историк, чей труд «Опровержение еретиков» предвосхитил Никейский символ веры. Тертуллиан является автором идеи о «неприкосновенности веры», согласно которой мы можем лишь повиноваться учению Христа, ничего к нему не добавляя и не отнимая.

– Как ты думаешь, почему католицизм продержался две тысячи лет? – спросил отец Уолтер. – Благодаря таким людям, как Тертуллиан. Людям, которые понимали, что истину коверкать нельзя. Людям, которых огорчили последствия второго ватиканского собора. Папа Римский даже восстановил мессы на латыни.

Я набрал полные легкие воздуха.

– Я считал, что духовный наставник должен делать все, чтобы Шэй Борн принял смерть со спокойной душой, а не заставлять его быть хорошим католиком в нашем понимании.

– Боже ты мой, – вздохнул отец Уолтер. – Он и тебя провел. Я нахмурился.

– Никто меня не провел.

– Ты у него с рук теперь кормишься! Только взгляни на себя – ты сегодня вел себя, как пресс‑секретарь…

– Как вы считаете, Иисус умер не просто так? – перебил его я.

– Разумеется, не просто так!

– Тогда почему Шэй Борн не может сделать то же самое?

– Потому что, – пояснил мне отец Уолтер, – Шэй Борн умрет не за чьи‑то грехи, а за свои собственные.

Меня передернуло. Уж кому было лучше знать.

Отец Уолтер тяжело вздохнул.

– Я не сторонник смертной казни, но этот приговор я понимаю. Он убил двух человек. Полицейского и маленькую девочку. – Он покачал головой. – Спаси его душу, Майкл. Не пытайся спасти его жизнь.

Я посмотрел ему в глаза.

– А как вам кажется, что было бы, если бы хотя бы один апостол бодрствовал тогда в саду вместе с Иисусом? Если бы они уберегли Его от ареста? Если бы они попытались спасти Его жизнь?

У отца Уолтера в буквальном смысле отвисла челюсть.

– Но ты ведь не считаешь Шэя Борна Иисусом?

Не считаю.

Или?…

Отец Уолтер опустился на скамью и, сняв очки, потер глаза.

– Майки, – сказал он, – возьми отпуск на пару недель. Поезжай куда‑нибудь и молись. Подумай о своих поступках и своих словах. А пока что я запрещаю тебе ходить в тюрьму от имени церкви Святой Катрины.

Я обвел взглядом церковь, которую успел полюбить всем сердцем. Полюбить ее полированные скамьи и свет, брызжущий сквозь витражи, шепот шелка над кубком с причастным вином и пляску огоньков на свечах у блюда с пожертвованиями. «Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».[20]

– Я не буду ходить в тюрьму от имени церкви Святой Катрины, – сказал я. – Но я буду ходить туда от имени Шэя.

И, поднявшись, зашагал к выходу, минуя кран со святой водой и стенд с информацией о зимбабвийском мальчике, которому помогали деньгами наши прихожане. Когда я прошел сквозь двойные двери церкви, окружающий мир ослепил меня и я не сразу понял, куда иду.

Мэгги

Повесить человека можно четырьмя способами. При коротком сбрасывании приговоренный падает всего на несколько дюймов, а петля натягивается под тяжестью самого тела и в силу физического сопротивления, приводя к смерти от удушья. При подвешивании арестанта закрепляют в вертикальном положении и душат. Стандартное сбрасывание, популярное в Америке в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, означает, что приговоренный падает на четыре‑шесть футов, вследствие чего его шея может сломаться – а может и не сломаться. Длительное сбрасывание было, так сказать, более индивидуальной казнью: расстояние, на которое падало тело, зависело от его массы и сложения. Тело продолжало ускоряться под действием силы притяжения, но голову фиксировала петля, которая ломала шею и дробила позвоночник, обеспечивая мгновенную потерю сознания и быструю смерть.

Я узнала, что повешение, наряду с расстрелом, – самая распространенная казнь в мире. Впервые ее начали применять в Персии две с половиной тысячи лет назад для наказания преступников‑мужчин (женщин душили на столбе, поскольку так приличнее). Чистоплотная альтернатива крови и кишкам, остающимся после отрубания головы, а зрелище – ничуть не хуже.

Однако в механизме имелись свои изъяны. В тысяча восемьсот восемьдесят пятом году британский убийца по имени Роберт Гудейл был повешен, но сила падения срезала ему голову с плеч. Из недавних случаев можно вспомнить сводного брата Саддама Хуссейна, которого постигла та же незавидная участь в Ираке. Складывалась парадоксальная в юридическом смысле ситуация: если приговор нужно исполнить через повешение, рубить голову приговоренному нельзя, ведь иначе приговор считается не исполненным.

Я просто делала уроки, совсем как в школе, и именно поэтому вынуждена была изучать официальную таблицу повешений и высчитывать массу тела Шэя Борна. За этим странным занятием меня и застал отец Майкл.

– О, ты вовремя, – сказала я, жестом приглашая его присесть. – Если правильно разместить петлю – там нужно какое‑то латунное кольцо, я сама толком не поняла, – то во время падения сразу же сломается второй позвонок. Тут написано, что мозг умрет через шесть минут, а все тело целиком – через десять‑пятнадцать. Таким образом, у нас остается окно в четыре минуты, чтобы успеть надеть на него респиратор, прежде чем сердце перестанет биться… Ой, чуть не забыла: мне ответили из Генпрокуратуры. Ответили отказом. И даже прикрепили к письму изначальный приговор, как будто я не читала его сто миллионов раз, и сказали, что если я хочу его оспорить, то должна подать соответствующие ходатайства. И пять часов назад я их подала.

Отец Майкл, казалось, не слышал меня.

– Послушай, – мягко сказала я, – лучше тебе воспринимать это повешение как научный эксперимент… И не связывать его лично с Шэем.

– Прости, – ответил священник, покачивая головой. – Просто… Нелегкий выдался денек.

– Из‑за того скандала с телепроповедником?

– Ты видела, да?

– В городе только и разговоров, что о вас, отче. Он закрыл глаза.

– Прекрасно.

– Ну, если это тебя утешит, Шэй ведь тоже наверняка все видел.

Отец Майкл посмотрел мне прямо в глаза.

– Благодаря Шэю мой куратор считает меня еретиком.

Я попыталась представить, что сказал бы мой отец, если бы кто‑то из прихожан попросил у него отпущения грехов.

– А ты сам считаешь себя еретиком?

– А разве все еретики считают себя таковыми? Мэгги, если честно, я, наверное, последний человек, который должен помогать тебе защищать Шэя.

– Ну! – ободряюще воскликнула я. – Я как раз собиралась к родителям на ужин. Мы всегда ужинаем вместе по пятницам. Хочешь со мной?

– Я не хочу навязываться…

– Уж поверь, еды всегда остается столько, что можно накормить какую‑нибудь страну третьего мира.

– Ну, если так… Было бы здорово.

Я выключила настольную лампу.

– Можем поехать на моей машине, – сказала я.

– А можно, я оставлю свой мотоцикл здесь, на стоянке?

– То есть тебе позволено ездить на мотоцикле, но нельзя есть мясо по пятницам?

Отец Майкл по‑прежнему выглядел так, будто земля убегала у него из‑под нос.

– Наверное, основателям нашей церкви проще было воздерживаться от мяса, чем от поездок на «Харлей‑Дэвидсоне».

Я вывела его на улицу через лабиринт шкафов, запрудивших офис АОЗГС.

– Знаешь, что я сегодня узнала? Черный ход к старой виселице ведет прямо из кабинета капеллана.

Я всмотрелась в лицо отца Майкла. На губах его, кажется, мелькнула тень улыбки.

Джун

В кабинете доктора By мне нравилось многое, но особенно стена фотографий – гигантская пробковая доска с портретами пациентов, выживших, вопреки прогнозам, после операции на сердце. Дети с подложенными под спину горами подушек, у рождественской елки, мальчишки, машущие бейсбольными битами. Это была фреска побед.

Когда я рассказала доктору By о предложении Шэя Борна, он внимательно меня выслушал и сказал, что за двадцать три года практики еще ни разу не встречал взрослого мужчину, чьи органы подошли бы ребенку. Сердцам свойственно расти, чтобы удовлетворять потребности хозяйских тел, поэтому Клэр могла рассчитывать лишь на трансплантат от другого ребенка. «Я обследую его, – пообещал доктор By, – но обнадеживаться не стоит».

И вот я сижу напротив доктора. Он кладет руки на стол. Меня всегда восхищало то, с какой легкостью он пожимал людям руки и махал рукой на прощание, словно эти конечности были совершенно заурядными, а не волшебными. Все эти глупые знаменитости, страховавшие свою грудь и ноги, в подметки не годились доктору By и его рукам.

– Джун…

– Пожалуйста, скажите сразу, – попросила его я, лучась напускным оптимизмом.

Доктор By посмотрел мне в глаза.

– Он идеально подходит Клэр.

Я уже сжимала в кулаке ремешок сумки, готовясь наспех поблагодарить его и выбежать из кабинета, прежде чем разреветься над очередным упущенным шансом. Но слова врача пригвоздили меня к стулу.

– Что‑что, простите?…

– У них совпадает группа крови – вторая, резус положительный. Перекрестная проба крови показала нереагирующий результат. Но что поистине замечательно, так это размер его сердца. Оно идеально.

Я знала, что массой тела донор не может превосходить реципиента более чем на двадцать процентов. В случае Клэр это означало что ей подошел бы человек весом от шестидесяти до ста фунтов. Шэй Борн, конечно, был щуплый парень, но все‑таки он взрослый человек, он не может весить меньше ста двадцати фунтов.

– С медицинской точки зрения это абсурд. Его сердце – теоретически – слишком мало, чтобы выполнять все надлежащие функции в его собственном теле… Однако он, судя по всему, здоров как бык. – Доктор By улыбнулся. – Похоже, мы нашли для Клэр донора.

Я не могла шелохнуться. Это были прекрасные новости, а я почему‑то едва дышала. Что сказала бы Клэр, если бы знала, при каких обстоятельствах ей пересадили это сердце?

– Только ей не говорите, – попросила я.

– Что ей сделают пересадку?

Я покачала головой.

– Нет. Не говорите, откуда оно.

Доктор By нахмурил брови.

– А вам не кажется, что она сама узнает? В новостях только и разговоров…

– Донорам гарантируется анонимность. К тому же она не хочет сердце мальчика. Постоянно об этом твердит…

– Но ведь проблема на самом деле не в этом, верно? – Кардиолог внимательно посмотрел на меня. – Это мышца, Джун. Не больше и не меньше. Пригодность сердца для пересадки никак не связана с личностью донора.

– А как бы вы поступили, если бы она была вашей дочерью?

– Если бы она была моей дочерью, – ответил доктор By, – я бы уже назначил ей операцию.

Люсиус

Я попытался рассказать Шэю, что сегодня вечером его историю обсуждают в шоу Ларри Кинга,[21] но он то ли спал, то ли просто не хотел мне отвечать. Тогда я достал кипятильник из тайника за цементной плитой и нагрел себе воды для чая. Гостями передачи были тот чокнутый проповедник, с которым сцепился отец Майкл, и какой‑то надменный ученый по имени Йен Флетчер. Сложно сказать, у кого из них судьба сложилась интереснее: у преподобного Джастуса, основавшего церковь для автомобилистов, или у Флетчера, который завзято пропагандировал атеизм по телевизору, пока не встретил маленькую девочку, умевшую творить чудеса и воскрешать мертвецов. В конечном итоге он женился на одинокой матери этой девочки, что, как по мне, автоматически снижало уровень доверия к его болтовне.

И все‑таки оратор из него был гораздо лучше, чем из преподобного Джастуса, каждую минуту вскакивавшего с места, будто изнутри он был наполнен гелием.

– Есть такая старая пословица, Ларри, – сказал преподобный. – Беду не предотвратить, но и зазывать ее не надо.

Ларри Кинг постучал ручкой по столу.

– И что вы имеете в виду?

– Чудеса еще не делают человека Богом. И доктор Флетчер должен знать об этом больше, чем мы все.

Йен Флетчер невозмутимо улыбнулся.

– Чем чаще тебе кажется, что ты прав, тем выше вероятность, что ты заблуждаешься. С этой пословицей преподобный Джастус должно быть, еще не сталкивался.

– Расскажите нам о том времени, когда вы были телевизионным атеистом.

– Ну, по большому счету, я делал все то же самое, что и Джерри Фэлвелл,[22] только я убеждал людей, что Бога нет. Ездил по всей стране и развенчивал мнимые чудеса. В конечном итоге, когда я столкнулся с чудом, дискредитировать которое не мог, я задумался, против чего я на самом деле выступал: против Бога или… или против тех эксклюзивных прав, которые закрепляют за собой члены религиозных групп. Вот слышишь, к примеру, что этот человек – хороший христианин. А кто вообще сказал, что добродетельность определяют христиане? Или когда президент заканчивает свою речь словами «Боже, храни Соединенные Штаты Америки»… Но почему Бог должен хранить только нас?

– Вы по‑прежнему атеист? – спросил Кинг.

– Ну, строго говоря, меня можно назвать агностиком.

Джастус презрительно фыркнул:

– Казуистика!

– Вовсе нет. Атеист во многом похож на христианина, поскольку верит, что человек может с уверенностью ответить на вопрос «Есть ли Бог?» Только если христианин скажет: «Конечно, да», то ответом атеиста будет: «Конечно, нет». Тогда как агностики не выносят окончательных суждений. Религия интригует меня в исторической перспективе. Человек должен жить согласно определенным законам не потому, что за ним следит некий божественный авторитет, а из чувства личной моральной ответственности перед собой и другими.

Ларри Кинг обратился к преподобному Джастусу:

– Ваши службы, насколько я знаю, проходят в кинотеатре под открытым небом. Вам не кажется, что это несколько снижает градус пафоса, несколько приземляет религию?

– Понимаешь, Ларри, мы выяснили, что некоторым людям очень тяжело вставать и ходить в церковь. Им не хочется, чтобы их видели, и смотреть на других им тоже не хочется. Им не нравится сидеть взаперти погожим воскресным утром. Они предпочитают восхвалять Господа в одиночестве. Наша церковь позволяет человеку заниматься своими делами, не прерывая общения с Богом; он может не снимать пижаму, есть сэндвич из «Макдональдса» и даже дремать во время моей проповеди.

– Вернемся к Шэю Борну. Не он первый заварил эту кашу, – напомнил Кинг. – Пару лет назад один квотербэк из футбольной команды Флориды разлегся посреди улицы и стал уверять прохожих, что он – Господь Бог во плоти. Другой парень, из Вирджинии, хотел, чтобы в графе «место проживания» в его водительских правах написали «Царство Небесное». Как вы думаете, почему только Шэю удалось убедить людей, что он не мошенник и не псих?

– Насколько я понимаю, – сказал Флетчер, – Борн не выдает себя ни за Мессию, ни за Мэри Поппинс, ни за Капитана Америка. Иисусом его окрестили, уж извините за каламбур, его почитатели. Забавно, что примерно такую же картину мы наблюдаем в Библии. Иисус не притязал на божественный статус.

– «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня», – процитировал Джастус. – Евангелие от Иоанна, четырнадцатая глава, стих шестой.

– В Евангелиях также имеются свидетельства того, что разным людям Иисус являлся в разных обличьях, – сказал Флетчер. – Апостол Иаков вспоминает, как видел Иисуса на берегу в теле ребенка. Он показал его Иоанну, но тот принимает его за сумасшедшего, поскольку на берегу стоит не ребенок, а красивый юноша. Они подходят ближе, чтобы разобраться в недоразумении, но один видит лысого старика, а другой – молодого парня с бородой.

Преподобный Джастус нахмурил брови.

– Я могу цитировать Евангелие от Иоанна с любого места. Я наизусть его помню. И ничего подобного там не написано.

Флетчер улыбнулся.

– А я и не говорил, что это взято из Евангелия от Иоанна. Я сказал, что это написано в одном из Евангелий. А именно, в гностических «Деяниях Иоанна».

– В Библии никаких Деяний Иоанна нет, – фыркнул Джастус. – Он сам сочинил это.

– Преподобный прав: в Библии его нет. И таких текстов – десятки. В ходе многочисленных редакторских правок они были исключены из окончательного варианта, и раннехристианская церковь сочла их ересью.

– Потому что Библия – это Слово Божие, и все тут, – заявил Джастус.

– Вообще‑то, Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна написали даже не соответствующие апостолы. Они написаны на греческом языке, написаны людьми с зачатками образования, тогда как апостолы Иисуса – простые рыбаки – были безграмотными, как и подавляющее большинство тогдашнего населения. Евангелие от Марка основано на проповедях апостола Петра. От Матфея, судя по всему, написал некий еврей‑христианин из сирийской Антиохии. Евангелие от Луки предположительно написал врач, а вот автор Евангелия от Иоанна не упоминает своего имени… Но это последнее из четырех синоптических Евангелий, написанное примерно в сотом году нашей эры. Если авторство таки принадлежит Иоанну, он к тому времени был уже весьма пожилым мужчиной.

– Пыль в глаза! – отмахнулся преподобный Джастус. – Он пытается увести нас от истины с помощью риторики.

– А в чем, по‑вашему, заключается истина? – уточнил Кинг.

– Неужели вы действительно верите, что если Господь снова почтит нас физическим присутствием – на мой взгляд, это очень маловероятно, – то для транспортировки он выберет тело человека, совершившего два убийства?

Вода забурлила, и я отсоединил кипятильник. Не дождавшись ответа Флетчера, я выключил телевизор. А зачем Богу вообще вселяться в кого‑либо из нас?

А что, если все наоборот?… Что, если мы вселяемся в Бога?

Майкл

Пока мы ехали к родителям Мэгги, меня терзали муки совести – муки разного калибра и разных оттенков. Я подвел отца Уолтера и церковь Святой Катрины. Я опозорился на телевидении. И хотя я обмолвился Мэгги, что нас с Шэем связывает нечто в далеком прошлом, всей правды я снова не сказал. Струсил.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒