НАУКА БЫТЬ СОБОЙ 23 страница

Объединенные княжества Сауринии, сейчас потрясающие кулаками, назовут Редрина Филина государем единения, который подавил междоусобную вражду, и восславят его, присоединившего вольные земли к государству Велманскому. Эльфы в Грионе будут радоваться его милостям и небольшим налогам. А история запомнит конфликт с Луаром как маленькое недоразумение, ведь, видят боги, государь Редрин был большим другом короля луарского. «История рассудит», — гласит пословица! И не врет! Нет, не врет! Мир полон свершений и подвигов, а о тех, кому ради подвигов срубили голову, бывает, слагают баллады! Слагают менестрели, мастера своего ремесла. Такие, как Валья из Вирицы, славный малый, лучший в поэтическом цеху! Я докажу! Он был из тех, кто, несмотря на страх, бросался в пламя и горел рыдая! И ради правды был готов упасть на… Эй! Хоть кто-нибудь меня слышит! Эй!

Бесы! Я совершенно один, совершенно! Моя публика нынче грязные и голодные крысы. Что смотришь на меня, усатая! Али я тебе не мил? Хочешь сухарик? Хочешь! А не дам, а нету! Даже дерьма нет, ибо мне нечем! И ради славы был готов упасть… или правды! Эй, магики, колдуны, короли, драконы! Вы губите меня, губите, проклятые невежды, свет культуры! Уйди, серая, а то я тебя съем. И напишу балладу о том, как Валья Вирицкий — поэт, менестрель, певец, столичный зазнайка и балагур — жрал крыс! И хрустели белые кости на грязных вонючих зубах!!! Чтоб вас всех с вашей враждой, оппозицией! И опытами. Мне уже по горло ваши крики и вопли, меня тошнит от запаха горелой плоти, мутит от детских стенаний за стеной, я не могу больше это слышать. НЕ МОГУ! Выпустите меня, бесы!!! Или убейте, убейте уже. О боги, как я хочу жрать! Крыска… крыска… иди сюда…

А тебе чего надо? Ты уходи, я на тебя в обиде, стенания твои не тронут слух, как только призрак твой в ночи я видел, дрожали жилы моих ловких рук. Из пальцев вон — и выскользнула чаша, ах, прочь! Злодейка, прочь же, смерть моя…

— Валья…

— Не сбивай! Не сбивай меня! Ах, бесы, сбился. Крыска…

— Валья!

— Почему мне мерещишься именно ты? А? Вчера мне виделась Раджаэль, дева-карательница. Она ехала на прекрасном вороном жеребце, развевались ее волосы, пахло лугом в цвету. Уходи! Кыш!

— Валья. Я тебе не мерещусь! Валья. Ах, боги, что они с тобой сделали? Что с твоими руками, Валья? На вот, попей.

— Отрава. Видение решило меня отравить, видишь, крыска?! Люди! Лю-ди! Даже ты не понимаешь весь ужас этого слова, крыска…

— Валья…

— Вон! Прочь!!! Уходи!!! Уходи, проклятый призрак. Вон! Ты уничтожила меня, убила!! Разве могу я этими пальцами построить аккорд? Разве смогу извлечь сложный многоступенчатый звук, полный печали и праведного гнева? Вон! Кыш! Вон!!! ВОН!!!

— Я оставлю тебе воду. И хлеб. Поешь. Не отдавай крысам…

Косой глаз настороженно смотрел в сторону севера. Моргнул. Борец наморщил нос, но не чихнул.

Источник был махонький, едва заметный. Силы чуть. Колдун осмотрелся и подошел ближе. Присел. Сила потянулась в подставленную ладонь.

Что-то было не так. Мужчина насторожился, мигнул. Глаза засветились желтым, по радужке пробежала золотистая волна.

Меж ветвей ближайшей ели заскользила сероватая тень, почти неотличимая от ствола. Спрыгнула на снег, распушив мохнатую прихотливую шубу, чуть-чуть отливающую рыжиной. Толстые мохнатые лапы не проваливались в снег, оставляя четкие когтистые следы.

Кисточки на острых ушах стояли торчком, рысь подошла к колдуну, мазнула боком по ноге и села рядом, как сторожевая собака. Борец запустил ладонь в густую шерсть загривка. Рысь тихо мяукнула, преданно заглядывая в глаза человека.

— Смотри. Слушай, — приказал он.

Кисточки послушно взлетели выше, встав двумя фонтанчиками.

Он опять сосредоточился на источнике, запасаясь силой.

Что его волновало, Лавт Борец не понимал, но подумал, что лучше оставить кошку при себе.

Говорят, когда-то Долина Источников была долиной гигантской реки, держащей путь к морю. Может, оно так и было, посреди долины ползла цепочка болот и болотцев, изобилующих живностью и ягодой. Болотца были совсем близко, деревья стали тоньше и реже, влажно пахло водой, чуть севернее желтела осока. Рысь лапой недоверчиво подцепила мохнатую травинку, венчающуюся белой куделью.

— Кис, сторожи! — напомнил колдун.

Борец оторвался от источника, подхватил брошенную на снег сумку, перекинул за спину. Желтые глаза засветились ярче, перестали косить. Внешние уголки век поползли к вискам. Челюсть подалась вперед, из-под верхней губы показались длинные белоснежные клыки, переносица, наоборот, ввалилась, череп сделался звериным. Рысь снова мяукнула.

В этот раз ухмылка у Борца вышла жуткая, совсем не человеческая. Под широкими штанами ходили мышцы не совсем человеческих ног.

— Шкор-р-рейш! — рыкнул он и припустил с места, легко перемахивая болотные бочажины, прикрытые снегом. Три пролетит, от одной оттолкнется.

Рысь устремилась вслед за хозяином. В папоротнике чуть замедлилась, шурша по желтым стеблям лапой. Но хозяин зарычал, и киска подняла уши, кисточки затрепетали.

«Иду, родич, иду», — читалось в рысьих глазах.

Он подобрал ее котенком, когда охотник убил кошачью пару и не подумал поискать логово с малышами. А Борец поискал.

Рудник Грионский открыл глаза. Плясали зеленые огни, полыхали красно-оранжевые разводы. Пахло чем-то дурным, дурманящим. На углях в очаге медленно тлел пук трав, испуская сладковато-тошнотворный запах. Рудника мутило.

— Очнулся, — резюмировал женский голос. Сделав немыслимое усилие, колдун поднял голову. На женщине по-прежнему были белые катанки, но кожух и платок она сняла. Волнистые темные волосы разметались по плечам и спине неровными прядями. Прическа была городская, прихотливая, требующая чистых волос, не примятых платком. В мочках ушей у женщины были дырки, брови, хоть и обросшие, незнакомка явно выщипывала. Принять ее за лесную знахарку можно было только в темноте. Рудник выругался. — Поговорим, колдун? Как настроен?

— Иди ты в…!

— Ох! Не посылай туда, где не был. Давай вдохни еще чуток! — Она шутливо погнала на него дым. — Славная травка, конопля зовется. Расслабляет. Не нервничай, наслаждайся, знаешь, есть и такие, которые не делают таких скорбных рож, когда им предлагают первосортную коноплю.

Дым ел глаза. По щекам бежали слезы, мир продолжал пульсировать и сокращаться. Маленькая комнатушка землянки гуляла, как несущаяся по колдобистой дороге телега.

— И куда ты путь держишь, колдун?

— Решил навестить любимую бабушку.

— Мало дыма? Или путы ослабли?

— А тебе, значит, нравится?

— Может, и так, так о чем это мы? О бабушке… И как звать твою бабушку? Не Ильма, часом?

— Что-то ты передышала своим дурманом, ведьма. Не хочешь выйти проветриться? Избушка маленькая, задохнешься!

— Инессцы! Вечно вы лезете с поучениями, как дедки, которые сами уже ни на что не годны, но так яро воспитывают других. Что тебе здесь надо, южанин? Куда ты едешь?

— К бабушке! — Рудник поднял голову, с трудом преодолевая противную мышечную слабость.

Это была даже не избушка — землянка, стены из бревна, а пол земляной, оконце всего одно и то волоковое, высокая дверь — на уровне груди, и вырубленный в земле сход. Глиняная печь топилась по-черному.

Женщина подошла ближе, в расширенных зрачках плескалась злость. Она хлестнула его по лицу ладонью. Голова мотнулась в сторону, у Рудника не было сил ее поднять. Магичка примерилась и врезала по другой щеке, в этот раз кулаком.

— Говори, колдун!

Рудник глубоко вдохнул тяжелый запах горящего дурмана.

— Обойдешься.

— Смотри, как он тут оказался?

— Убег, наверно. Иди сюда, малец, подобру.

— Не пойдет. Давай быстрее, господин велел не медлить. — Стражник быстро пошел на мальца. Паренек косился на них из-под соломенной челки.

— Кто-то вздумал драться. И как он убег… — вздохнул стражник. — Может, отпустим?

— Совсем умишко растряс? Заходи справа!

— Захожу, — буркнул второй.

Парнишка, вжавшийся в стену коридора, освещенного белым магическим пламенем, подскочил на месте, заставив стражников вздрогнуть. Приземлившись, он сгруппировался и колобком покатился им под ноги.

Не дожидаясь, пока с лиц противников схлынет удивление, паренек распрямился и без замаха въехал ногой чуть пониже живота. Босая пятка показалась стражнику подкованным каблуком. Мальчишка извернулся, и второй стражник получил ребром ладони по шее. Второй удар переломил позвонки у основания черепа.

Стражник тихо отползал, прикрывая руками пах. Паренек растопырил пальцы рук и звонко хлопнул в ладоши. Мужчина затих.

Магический свет не оставил места теням, пламя факелов казалось тусклым.

В замке что-то происходило. Жарка откинула волосы назад и трусцой побежала прочь от трупов. Надеясь, что их не сразу найдут.

Тени нет. Прятаться негде. Полукровка бежала открыто, больше не прячась. Она пожалела, что не прихватила у убитых стражников оружия.

Стоило так подумать, и ей навстречу вывалилась еще одна группа.

Прыжок. Хрустнула сломанная шея. Жарка выхватила из ножен мертвеца меч. Слишком тяжелый, но все же острый. С двумя другими она расправилась еще быстрее.

Покачнулась, пальцы разжались.

Тело потеряло чувствительность. Деревянно завалилось на пол.

— И как она пробралась в замок?

— Это мальчик, господин.

— Ты слепой! — прикрикнул Фарт, указывая на скованную мышечной блокадой полукровку. — Девка, полуэльфийка. Возьмем с собой. Что встал, бери ее на плечо.

Развилку они нашли, когда солнышко почти скатилось к горизонту. Хорхе придержал коня.

— Здесь. — Никаких примет, помимо убежденности воина, не было.

— Дальше-то куда? — спросил эльф, которому не нравилось долго стоять на открытом месте.

— Во-он туда, — махнул рукой воин.

Путники свернули под прямым углом и направились дальше.

— От Жарки с Майорином нет вестей со вчерашнего дня, — бросил Филипп. — Велор, ты ее чувствуешь?

— Нет. Как только она попала в этот замок, она будто исчезла.

— Зачем мы вообще месим снег, когда есть такой подозрительный замок! — возмутился дворянин.

— Потому что так надо! — проворчал Хорхе. — Тем более…

— Что, Хорхе?

— Прямо посмотри, дурень!

Лес постепенно стал реже, деревья расступались, а в излучине речки, питавшей истоковицкий пруд, стояла темная серая крепь.

В дверь заколотили, пахнуло грозой, пеплом, деревянные доски, хрустя как сломанные кости, посыпались на пол. Старики, коротающие вечер за разговором, встрепенулись. Ровно гудело пламя.

Зятлик взмахнул ладонью, гоня красные горячие языки. Пламя отпрянуло, но понукаемое чьей-то волей с двойным усилием устремилось дальше.

По лысой голове Фотия тек пот.

— Как в бане прям, — сказал он, заслоняясь от огня.

Вокруг двух старцев засветилась голубоватая сфера воды.

— Решил нас сварить? — уточнил Зятлик, утирая глаза бородой.

— Жареное в нашем возрасте вредно.

Огонь продолжал гудеть, постепенно расправляясь со стенами Зятликового дома.

— Надо уходить. — Фотий развел ладони в стороны. — Держись за мной.

Лестница хрустнула, ломаясь. Зятлик, бледнея от усилия, поднял в воздух уцелевшие ступени, они послушно повисли в воздухе. По ним тоже гуляло пламя, обжигающее даже сквозь водяную сферу. Фотий зашептал, пристукнул ногой, от нее серебристым узором побежала ледяная корка. Огонь топил корку, Отшельник пристукивал ногой, восстанавливая защиту.

Первый этаж горел, плотная стена дыма не позволяла разглядеть, что впереди.

— Мои книги… резной сундук из Атыней, мои…

— Зятлик! Приглуши вой. Чую я, что к выходу пробираться бессмысленно.

Будто в подтверждение слов Фотия, хрупнуло перекрытие, оседая. За спинами обвалилась потолочная балка.

Огонь гудел.

— Мой дом…

— Тряхни стариной, друже. А я сферу подержу…

— Но тогда…

— Зятлик, если ты останешься жив, я завещаю тебе всю свою библиотеку! — прикрикнул Отшельник.

Глаза старика, похожего на козла, заблестели. В библиотеку Фотия посылали даже из Инессы.

— Давай уже, старый козел, соображай! — брюзжал Отшельник.

Зятлик тряхнул козлиной бороденкой, кхекнул, поднял тонкую иссушенную годами руку со скрюченными пальцами и тихонько запричитал:

— Мой домик, мои книги, мои записи… — Пламя пригнуло красные жадные лепестки. Зятлик продолжал: — Мое креслице, такое удобное, у меня болит спина, я заказывал его у специального мастера… — Стены становились прозрачней, исчезая. Пламя, еще недавно поглощавшее все вокруг, осталось без пищи. — Мои сапожки, расшитые Зуричкой. Ее уж годочков пятьдесят нет на свете, я их не носил. Хранил, чтобы в них похоронили…

Последней, исчезла крыша. Зятлик печально вздохнул, побелел и завалился на друга — заклятие развоплощения требовало полной растраты резерва. Колдун поймал Зятлика, с тихим щелчком лопнула сфера. Два старика в закопченной одежде стояли посреди черного выжженного участка, где три минуты назад стоял добротный двухэтажный дом истоковицкого колдуна.

С каждым днем просыпаться хотелось все меньше и меньше. Остатки, дребезги нормальной привычной жизни приходили хотя бы во снах, иногда в очень странной форме, но все же приходили.

Я просыпалась по ночам, резко, будто выныривая на поверхность, и только когда толстые одеяла скатывались с разморенного во сне тела, просыпалась по-настоящему, разбуженная зимним холодом.

А зима уже вошла в полную силу, раскинув шлейф своего белого богатого мехами одеяния на троне.

Зима…

На речках наверняка пасется ребятня, самые смелые из которых уже сейчас приматывают лезвия к катанкам, чтобы закружиться на льду, оставляя прихотливые узоры резкой вязи.

В Вирице пахнет печным дымом, город чадит из всех труб, пытаясь согреться. Тысячи и тысячи печей жадно поедают дрова, меняя на тепло и густой смолистый дым. Вечером не протолкнуться в корчмах, в каждой сидит по менестрелю, и все как один провели лето в боях и подвигах, даже если и далеко, даже если и в шуточных… Все равно люди слушают, потому что они: башмачники, трубочисты, кузнецы, портные, горшечники, кухарки, стражники, мастера печных дел и мастера деликатных дел, цирюльники и целители — все они скучают по неведомому, отличному от их обычной жизни. А в зимний вечер, когда есть свободный часок, хорошо и приобщиться к обширности и разнообразности мира.

А менестрель перебирает струны и мурлычет про странный праздник ведьм и колдунов, про пляски и пиршества во время Йоля.

В Инессе это время строить большую ледовую горку, когда собираются все от мала до велика и упрямо таскают снег для столь необычного сооружения.

Зима…

Пробуют лед длинными посохами купцы. Стучат, недоверчиво изучают. Можно ли уже поставить на эту дорожку груженые сани. Срок ли? Не потонет ли мой товар в глубокой полынье, не отправится ли на корм рыбам, водянкам, водяным и болотникам с тинниками.

Даже нечисть, нежить и прочая тварь готовилась к долгому холоду, коротким дням и длинным, студеным ночам.

Водяные, тинники, болотники, кикиморы, вьерды — все тихо укладывались по своим норам под толстой коркой льда, выпустив на волю стайки хитрых кэльпи. Заканчивал устраиваться в просторном дупле леший, или лесовик, грибной дед. Он приготовил запас продуктов, созвал в соседки рыжих белок. Оборотень забился в свое логово в лесу, притворившись волком, а может, наоборот, удачно устроился в городе, где сейчас здоровается с соседкой, нахваливая ее квашеную капусту, а та даже не подозревает, что у приветливого парня или девушки иногда вырастает хвост.

Мир живет, полный привычных рутинных забот и дел. Мир живет, краем уха прослышав про возню в Долине Источников, но менестрели так часто врут…

А мир живет…

Но засыпать было все труднее, все труднее было закрыть глаза, ожидая, что передо мной появятся детские круглые глаза, не понимающие — за что? Каждый раз, каждый раз во сне, в полубреду они спрашивали меня об одном:

Почему ты ничего не делаешь?

Почему не освободишь нас?

Почему не остановишь Фарта?

Неужели не можешь?

Во снах я бродила по подземельям замка от решетки к решетке, рвала руками каленые прутья. Выпускала силу, пытаясь смыть заклятия. Кричала, искала стражников, хотела отомкнуть засовы…

И ничего.

И только ближе к утру, под тремя меховыми одеялами, свернувшись клубочком, я видела Вирицу и Инессу. Но стоило мне с кем-то заговорить, стоило присесть за стол в корчме, как снова передо мной стояли полные ужаса глаза и бледные губы заученно повторяли:

— Почему ты ничего не делаешь? Ты же знаешь!!!

Ты же знаешь!!! Знаешь!!!

А страх, тот же ужас сковывал меня, связывал по рукам и ногам.

Сил храбриться больше не было. Пропала и Фартова усмешка, и снисходительное понимание. Агний и Кавель Фарты страшно нервничали, наполнив замок мышиной возней и суетой. Куда-то таскали вещи. За мной следили уже не двое, а четверо наблюдателей.

На каждом повороте стояло по караулу, закрыли выход на стену.

От меня отозвали Щегла, и когда я видела молодого мага, он был измучен, будто колдовал с утра до вечера.

А химеры кричали все громче, настолько, что приходили в каждый сон каждую ночь.

И спать тоже стало страшно…

Фотий придержал приятеля. Поделился силой.

— Накопитель? — прошептал колдун.

— И накопитель тоже, — покивал головой Отшельник. — Где здесь источник?

— Нет источника. Больше нет.

— Но ведь…

— Отвели, — проскрипел тот плохо слушающимся ртом.

— Близнецы должны приехать на рассвете, сколько до рассвета, Зятлик?

— Часа три.

— Не продержимся, — грустно заключил Фотий. — Значит, пора.

— Но тут неподалеку есть дом. Дойдем.

— Зятлик, ты чего, ослеп? Там… — Он внимательно подсмотрел на друга и грустно покачал головой.

Бывало и такое, истощенный резерв проявляется самым странным образом. В этот раз он лишил Зятлика зрения.

— Сядь. — Фотий усадил колдуна на землю. — Сядь.

Три тени, которые Отшельник видел как днем, приблизились. Ночь была светлая. Луна отражалась в лысине Фотия, несмотря на испарину, которой она покрылась от холода.

Сфера вновь начала расти из старческих ладоней, покрытых глубокими бороздами прожитых лет. Фотий шире расставил ноги в кожаных сапогах, раздалась полами расстегнутая стеганка, подшитая в плечах и локтях кожаными вставками. Они тоже блестели в темноте. Пояс болтался в петлице, но колдун, казалось, про него забыл.

Сфера отдавала краснотой только потухшего пламени. В полупрозрачных стенках мерцали всполохи огня.

Маги шли к ним. Незнакомые, чужие маги. Два мужчины и женщина со светлыми распущенными волосами.

Ее непременно бы узнала Айрин и надолго бы задумалась, где же она ее встречала.

Маги шли. Женщина прищелкнула пальцами, с них эффектно сорвалась маленькая шаровая молния и начала стремительно увеличиваться. Молния впилась в сферу голодной волчицей. Там, где они соприкоснулись, появились тоненькие язычки огня, оплели молнию и втянули в себя.

Женщина поджала узкие губы. Мужчины переглянулись.

— Что происходит, Фотий? Что за шум?

— Маги, те маги, которые подожгли твой дом.

— Я ослеп, друг. Совсем ослеп…

— Зрение вернется. Погоди чуток, нужно только время, — улыбнулся старый колдун, хотя знал, что друг не может видеть его улыбки.

Фотий Отшельник покачнулся, по лысине бежал пот. Старик, проживший без малого триста лет, знал: времени больше нет.

Зятлик понял, он ослеп, но не потерял слуха.

— У меня еще есть силы… Возьми…

— То, что у тебя осталось, нужно тебе, чтобы продержаться, дождаться накопителя или источника.

— Фотий, я буду знать, что ты похоронишь меня по моему желанию. И оставишь моему внуку библиотеку, которую мне обещал, старый ты хрен! Бери, я сказал! Все равно я покойник!

Отшельник хотел воспротивиться, возразить. Но сила, выпущенная слепым старичком, так похожим на козла, уже ткнулась ему в ладони, теплом пробегая по телу. Зятлик замер с полуулыбкой на бледных старческих губах, козлиная бороденка задорно топорщилась, указывая на луну, шедшую на запад.

Зятлик присоединился к ней. К бледной слегка овальной луне, стареющей и вечной.

Отшельник сжал зубы, сфера разгорелась жарким огнем, оттесняя магов в стороны. Пахло паленым. Плескались языки огня на стенках.

До рассвета еще далеко…

Маги переговаривались кивками и знаками. Меж ними натягивалась сеть, в руках появились серебрящиеся от магии мечи. Скользили по ним блики Фотиева огня.

Ударили синхронно, копируя движения друг друга. Ударили единовременно, вспарывая магическую ткань сферы. Рубя полыхающие стенки, краснея от нестерпимого жара. Волосы женщины плавились, скручиваясь в темные — обугленные — катышки.

Сфера треснула, от мечей расползались дыры. Фотий ждал. Когда дыры соединились в единую рваную рану, маги ступили вперед.

И раны начали заживать. Языки пламени переплетались друг с другом, вились в единый узор. Стягиваясь за спинами магов Цитадели, сфера затрепетала, пульсируя, сжимаясь, толкая магов в спины.

Первой догадалась женщина, она рубила пламя мечом, ругаясь как пьяный гном, сбивая огонь со своих чудесных волос, с одежды. Но внутри сферы гудело, жужжало, стреляло.

Высыпавшие из домов на шум горожане с ужасом смотрели, как внутри круглого красного шара заживо горят три человека, корчась от жара. А посреди сидит сгорбившийся старик, прижимая к себе тело мертвого друга.

Сфера становилась все меньше.

Пока не исчезла совсем.

Посреди пепелища лежал тот самый старик, обугленный, обессиленный, но еще живой. Кто-то из колдунов, проснувшийся от шума боя, заковылял к нему на костылях, на всякий случай прикрываясь щитом отрицания.

Старик что-то шептал.

Колдун на костылях нагнулся над ним, пытаясь разобрать невнятные слова.

Уже позже — перед рассветом, два взмыленных коня ворвутся в Истоковицкие ворота, понукаемые всадниками, которых мучило всю ночь нехорошее предчувствие. Два брата, близнецы Оверкаллен, черноволосые сильные, молодые, высоченные, так похожие на своего отца в молодости, услышат от инесского колдуна по прозвищу Серая Шельма последние слова своего наставника и учителя. Серая Шельма отведет их к телу, и парни упадут на колени, совершенно одинаково, склонят красивые головы, глотая слезы. И один, старший, прошепчет:

— Хоть на смертном одре ты признался, что ты наш отец, старый хрыч!

А потом тихо разрыдается. И Серая Шельма, почитавшийся страшным болтуном, никогда никому не расскажет, что видел. Он так и унесет с собой в могилу события того утра, разболтает лишь о том, как видел последний бой колдуна Фотия по прозвищу Отшельник. Расскажет, какие у него сыновья, унаследовавшие силу и мудрость отца.

А братья Оверкаллен с тех пор будут зваться «близнецами с Черных гор», сыновьями легендарного Фотия Отшельника, колдуна, объездившего весь мир, где, как говорили, на северных островах была у него любимая женщина — светловолосая Глед Оверкаллен.

— Элина! Ты здесь?

— Здесь, — отозвалась магичка из глубины землянки. — Помоги мне!

— Он мертв?

— Да. Чертов инессец, насмехался надо мной всю ночь.

— И ты его убила?

— А что прикажешь делать? Я израсходовала на него весь запас развязывающих язык снадобий, а ему хоть бы хны! Молчал и кидался плоскими шуточками.

Она появилась на пороге растрепанная, в белых катанках и незастегнутом полушубке.

— Плохие новости, Эли. — Маг привязал к морде коня торбу с овсом.

— Еще хуже, чем мои? — скривилась магичка.

— Фотий Отшельник убил Леймиру, Клавта и Нестарка, до этого они прикончили Зятлика из Истоковиц. Отшельник умер от истощения. Инессцы подобрались к замку и ходят вокруг, как лесные коты, не решаясь на более явные действия. Пересмешника не видно и не слышно, хотя соглядатаи передали, что границу долины он пересек. Борца еще не нашли, по его следу пустили химер, но ни одна не вернулась.

— А что Фарт?

— Фарт судорожно собирается покинуть замок.

— Порталом?

— Химер — порталом, слуг и стражу — санями. Они собрались подняться по Сабельке к хребту.

Элина поморщилась:

— Помоги мне его вытащить.

— Да, сейчас. Нам надо найти Пересмешника и Борца.

— Нам? Или тебе?

— Мне, — признался мужчина. — Мне. Но я надеялся, что ты мне поможешь…

— Ну что ж, Сворн… — Магичка криво усмехнулась. — Пожалуй, помогу, но сначала ты поможешь мне вытащить это тело на улицу.

— Не вытаскивай. Не надо. Лучше сожжем землянку вместе с ним.

— Хм… а это идея…

Рысь насторожилась, кисточки затрепыхались, бегущий позади остановился, озираясь.

Рысья морда сморщилась — кошка зашипела, заложив уши назад. Лошадь одного из всадников шарахнулась назад.

— Дура! — выругался всадник. — Тихо! Опа-опа!

К рыси подоспел друг. Теперь обе лошади рванули удила, забывая о боли в зверином страхе перед оборотнями. Спутник рыси не был ни зверем, ни человеком. Всадники переглянулись, силясь справиться со взбесившимися лошадями.

Глаза оборотня погасли, один начал косить, из ярко-желтого сделавшись светло-карим.

— Тшшш… — прошептал оборотень. — Хватит… Тсс…

Копыта, молотящие снег, остановились.

— Ты напугал наших лошадей! — зло выкрикнул всадник.

— Не надо было выезжать мне навстречу. Кис, тихо, не шипи.

— Борец, — буркнул второй всадник. — Наш.

— Борец? Лавт Борец? Оборотень. Как я не догадался.

Косой скептически посмотрел на незнакомцев. Заметил раскосые глаза и рыжие волосы первого всадника и длинную русую бороду второго. Заметил, что у рыжего за плечом вместо меча была лютня, а шапка сидела довольно косо.

— Владычица Инессы не велит доверять всяким проходимцам, — буркнул оборотень.

— Да, государыня у нас осторожная… Но неужто илнесцы не узнают своих собратьев на чужбине.

— Кому где чужбина… Пересмешник, — все еще сомневаясь, сказал Борец. — А ты, значит, Люта Молчун?

— Он самый, — ответил за приятеля Пересмешник. — Ты не думай, прозвище он свое оправдывает, молчать может седмицами, ибо не видит в словах особого смысла.

— А ты, я вижу, за двоих горазд трепаться.

— А ты в тварь какую-то обращаешься. В какую, кстати?

— В мохнатую. С четырьмя лапами и хвостом. Кис, иди ко мне.

— А это твоя подружка?

— Умгу, — промычал Лавт. — Сестрица. И куда вы путь держите… Коллеги?

— А ты куда?

Мужчины замолчали, в воздухе повисло напряжение.

«Не так уж легко подделаться под менестреля и молчуна», — думал Борец.

«Мало ли оборотней?» — тревожился Нежад Пересмешник.

Только Люта Молчун ничего не думал, благо привык молчать даже в мыслях.

— Есть тут…

— Один…

— Замок…

— Надо бы…

— Проверить.

— Поехали уже… — неожиданно изрек Люта. — Павлины!

— А вдруг он…

— Наш он, — доверительно сообщил Люта и замолк.

Нежад мысленно подсчитал, сколько Молчун произнес слов за сегодняшний день, выходило, что следующих дожидаться придется около месяца.

Город спал. Дремали стражники на стене, избалованные спокойной жизнью. Храпели в своих домах горожане, прижав к бокам супруг или любовниц. Свистели носами одинокие старые девы, зажав одеяла меж дряблых коленей. Мурлыкали во сне девицы, сопели дети, причмокивающие во сне губами. Город спал.

Но не весь. Редрин Филин ходил по своей опочивальне, как зверь по клетке. Будь у него чуть меньше спеси и достоинства, он начал бы бросаться на стены. Но не бросался, ему хотелось думать, что честь и достоинство еще не пустой звук. Вспоминать про спесь он не стал, ибо не считал себя спесивым. Филин грузно ходил, пересчитывая узорные квадраты хордримского шерстяного ковра, который ткали тридцать восемь лет. Государю было чуть больше сорока, немного старше ковра, совсем чуть-чуть.

Редрин Филин прошелся по каемке, повернул на углу и пошел на дцатый круг.

Он старательно вспоминал донесение Яриния, отчет Мадеры, сплетни, пущенные им для вящей надежности, песенки одной залетной птички — одного из лучших соглядатаев, и донесения армии шпионов, которых Филин для удобства про себя именовал «мышками».

И ничего из вышеперечисленного ему не нравилось.

Не нравилось ему донесение Мадеры, что Цитадель полна сил и желания развязать противостояние с Инессой.

Не нравилась пламенная речь Яриния, что в Цитадели что-то де происходит, знать бы что, и с какой стороны на это смотреть.

Не нравилась песня птички о пропавших детях, драке в Уктопицах и неясной пока гибели Фотия Отшельника, в которой яро обвиняли некого Зятлика из Истоковиц, мол, чего-то не поделили старики-колдуны.

Не нравились и сплетни, собранные дворецким, эдакой дворцовой крысой. Крыса была умна, стара и пронырлива. Подслушала везде, куда смогла пролезть, а это был очень длинный список мест и личностей. По словам крысы, выходило, что Яриний слишком много и слишком часто беседует с цитадельскими магами и слишком долго и слишком часто спит с его — государя — женой.

Редрин Филин остановился, потоптал угол хордримской крашеной тряпки, взмахнул руками и очень неуклюже прыгнул в середину.

«Мышки» тоже поработали на славу. Первая мышка — знатная дворянка из свиты Регины Мадеры, рассказала, что Орник Мадера страшно любит говорить с Владычицей Инессы об аграрных новинках, и оба в них великолепно разбираются. Филин прекрасно понимал, что в лучшем случае его архимаг отличает свекольную ботву от морковной, и то только потому, что любит по жаре перекусить свекольником, куда эту ботву класть положено.

⇐ Предыдущая 33 34 35 36 373839 40 41 42 Следующая ⇒