Послесловие 5 страница

Опять выпили до дна.

Встал другой генерал:

– Мы собрались вместе за этим замечательным столом. Чувства у всех людей в мире одинаковые. Мы просто хотим сделать что‑то полезное для нашей планеты. – Он поднял рюмку: – За благополучное завершение нашего дела согласно программе DOTS. – Он указал на стоявшую перед ним бутылку водки: – Лечение под непосредственным контролем.

За окном снежные хлопья сверкали в воздухе. Генералы разъезжались с милицейским эскортом, на небольших седанах с крутящимися синими мигалками на крыше. Джим наблюдал за их отбытием, его улыбка сияла, точно снежинки во тьме.

– Ночь поющих гулагмейстеров. Такое в жизни нечасто увидишь.

На следующее утро Джим уехал, но приехал Пол. Он провел в Томске всего один день, который посвятил обследованию больных МЛУ‑ТБ и нескольким пресс‑конференциям на пару с Калининым. Вечером снова состоялся банкет, на сей раз потише и в более узком кругу, но в том же странном маленьком отеле. В какой‑то момент замминистра Калинин поднял рюмку и произнес:

– За Алекса Гольдфарба. Он работал не покладая рук и был искренен.

Фармер тоже поднял рюмку:

– За Александра Давыдовича. Чтобы беды обошли его стороной.

Посреди ужина в зал забрел взлохмаченный тип: физиономия красная, глаза‑щелочки – точь‑в‑точь пьяница, сошедший с полотна Гойи. Переводчик наклонился к Фармеру и объяснил, что это местный олигарх, совладелец жилищно‑торгового комплекса, а также сибирских газовых и нефтяных месторождений. Олигарх тем временем зигзагами добрался до торца стола, расправил плечи и объявил:

– Дорогие гости, хочу сказать несколько слов. Энергия – это двигатель жизни. В Томской области есть нефть, уголь. – Он поджал губы. Затем поправился: – Угля в Томске вообще нет, и нам приходится использовать все больше газа. Скоро мы будем в состоянии полностью обеспечивать энергией несколько областей.

– Браво! – крикнул один из генералов.

– За энергетическую программу! – подхватил Фармер.

– Мораль сей басни такова, что энергия – ключ ко всем тайнам жизни, – продолжал нетрезвый пришелец. – Спасибо, что приехали в Сибирь.

– Я люблю Сибирь! – воскликнул Фармер со своего места на противоположном конце стола.

Олигарх, пошатываясь, отошел. Сначала нам показалось, что он решил удалиться, но он всего лишь сходил себе за стулом. Подтащил его к столу и тяжело плюхнулся.

– Прошу прощения, что вторгаюсь в вашу жизнь. – Он откашлялся. – Я уже немало помогал. Я много вкладываю в культуру и медицину города.

Вокруг него возобновились разговоры. Олигарх, похоже, вел беседу сам с собой.

– Что он говорит? – спросил я переводчика.

– Сейчас рассуждает, почему в России жизнь такая трудная.

В конце концов олигарх куда‑то убрел, и вскоре начались финальные тосты и прощания. Все постепенно переместились в вестибюль. Фармер, в русской меховой шапке, прощался с Калининым:

– Я очень расстроился, что не смог присутствовать вчера, но теперь вижу, что все в порядке. Мы ждем от вас приказа выступать.

Когда он по‑военному отдавал честь заместителю министра, из боковой двери вновь появился нефтегазовый олигарх, облаченный в одно лишь полотенце, обернутое вокруг бедер. Направляясь в бильярдную, он протопал мимо замминистра, который улыбнулся, пожал плечами и вернулся к прощальным любезностям. Через несколько секунд в вестибюль выбежала директор отеля, пышная дама в деловом костюме и туфлях на высоких каблуках. С крайне встревоженным лицом она устремилась вслед за олигархом. Я не мог толком разобрать, что происходит. Фармер тоже ничего не понимал, но с восторженной улыбкой обернулся, чтобы полюбоваться погоней.

На следующий день мы вылетали в Париж. Когда мы устраивались в холодном салоне Ту‑154 (“Неужели до этого дошло? Неужто мы дожили до этого возраста?” – вопрошал Фармер, пока мы укутывали колени самолетными пледами), я задал ему технический вопрос насчет борьбы с туберкулезом, приведя слышанное кое от кого мнение.

– Это верно?

– Любой рассказ пристрастен. – Он улыбнулся мне. – Кроме моих. – И продолжил: – Должен вам сказать, русские мне по душе.

– Не первый раз от вас это слышу, – заметил я.

– Пвизовцы ворчат, что я про всех так говорю. Но это полезно при моей работе – хорошо относиться к людям.

Он принялся перечислять, кому не следует становиться врачами: злыдням, садистам… Затем перешел к “соскоку” с нашего краткого визита в Томск. Суть его речи сводилась к лаконичной лекции о лекарствах. Недорогие препараты второго ряда вот‑вот должны были отправиться в Россию, но пока что задерживались из‑за разных неувязок. Другие организации, теперь тоже заинтересовавшиеся лечением МЛУ‑ТБ в России, все еще ждали дешевых лекарств. Но Фармер и Ким попросили у Тома Уайта 150 тысяч долларов и закупили лекарства – по высоким ценам – в достаточном количестве, чтобы безотлагательно начать лечение нескольких дюжин больных МЛУ‑ТБ в Томске. Зачем так делать? Зачем сейчас тратить 150 тысяч на лечение тридцати семи человек, если можно немного подождать и потом на эти же деньги вылечить сотню? Видите ли, ответил Фармер, позволить себе ждать снижения цен могут руководители проектов, но далеко не все пациенты.

– Чтобы остановить эпидемию, потребуются ресурсы, – сказал он. – И если на покупку ресурсов нужны деньги, пожалуйста. Мне все равно, какие средства использовать. Хоть ракушки каури.

Вскоре Фармер уснул. Он продремал почти всю дорогу до Уральских гор, а я тем временем пытался переварить его высказывания о деньгах. У меня возникло подозрение, что ПВИЗ, вероятно, обречены на вечные финансовые трудности, ибо Фармер и Ким органически неспособны придерживать деньги – ждать снижения цен на лекарства, пока МЛУ‑ТБ убивает российских заключенных, или копить на целевой фонд для “Занми Ласанте”, пока крестьяне Гаити умирают от СПИДа. Их подход к делам, особенно к финансам, выглядел со стороны абсолютно непрактичным, и все же он, похоже, работал.

Фармер путешествовал еще больше обычного: по знакомым местам, таким как Перу и Сибирь (однажды он проделал весь путь из Гаити в Томск ради двухчасовой встречи, которой остался очень доволен); в Париж, где он согласился читать престижный курс лекций, чтобы почаще бывать с Диди и Катрин; в Нью‑Йорк, где он выступал в суде в защиту больного СПИДом гаитянина, которому грозила депортация. Он посещал десятки университетов и колледжей в Америке и Канаде, проповедуя свою священную ПДБ (преференцию для бедных), участвовал в международной конференции по СПИДу в ЮАР, где вступил в пререкания с сотрудником Всемирного банка. (Африканцы должны научиться сдерживать свои сексуальные аппетиты, заметил банкир, и Фармер ответил: “А я хочу поговорить о других банкирах, не из Всемирного банка, а вообще. Сдается мне, маловато у них в жизни секса. Иначе зачем им так усердно на…вать бедных?”) Ездил он и в Гватемалу наблюдать за эксгумацией. (“Партнеры во имя здоровья” нашли спонсора для проекта ETESC по психологической поддержке местных жителей. Проект заключался в эксгумации из братских могил и подобающем захоронении индейцев майя, уничтоженных гватемальской армией.) Однажды, вскоре после того как он упал в Канжи, сломав одновременно руку и копчик, Фармер практически облетел планету, направляясь в Азию по туберкулезным делам.

Я держал с ним связь по электронной почте – он писал почти каждый день, – а иногда мы и встречались. Как‑то раз в Сан‑Кристобале, в Чьяпасе, мы с Офелией стояли и смотрели с небольшого расстояния, как долговязый худой бледнолицый в черном костюме энергично шагает по узкому тротуару, ловко огибая торгующих всякой мелочью темнокожих женщин в индейских шалях. По мнению Офелии, он смахивал на загадочную персону в начале романа Грэма Грина. Кто этот человек в помятом костюме, куда он так торопится? Не думаю, что правдивые ответы устроили бы романиста. Фармер предпринял это путешествие с целью убедить крошечный мексиканский форпост ПВИЗ распространить свою здравоохранительную деятельность на нищие, беспокойные деревеньки Чьяпаса – и в случае успеха им с Джимом и Офелией предстоял дополнительный сбор средств. А сейчас он торопливо шел по улицам Сан‑Кристобаля, чтобы вовремя успеть в наш отель к телефонному интервью с лос‑анджелесской радиостанцией, интересовавшейся его взглядами на проблему СПИДа.

Как и прежде, он периодически возвращался в Бригем отрабатывать очередной месяц. Мне довелось стать свидетелем нескольких примечательных случаев. Из больницы Мэна в Бостон переправили мексиканского гастарбайтера, страдавшего от гангрены Фурнье – этот недуг впервые был описан в XIX веке во Франции как “молниеносная гангрена мошонки”. После хирургического иссечения мертвых тканей промежность и живот мужчины выглядели как туша на скотобойне, и кое‑кто из врачей считал, что пора поместить его в хоспис на паллиативное лечение. Но Фармер жизнерадостно сказал: “Он еще на своих ногах отсюда выйдет”. Спустя месяц мужчина вышел из больницы.

В Бригем поступил молодой человек, аспирант, на самом пороге смерти. Вызвали Фармера, и он немедленно нашел ошибку в диагнозе бригемских врачей. Это токсический шок, сказал он и назначил другие лекарства. Две недели спустя парень лежал на койке в горячечном бреду, его трясло до того сильно, что я от двери слышал, как у него стучат зубы. Кончики пальцев на руках и ногах больного почернели. Глядя на него и размышляя о том, что он вряд ли доживет до утра, я услышал, как Фармер говорит его родителям:

– Следующие две недели будут нелегкими, но худшее уже позади. Он еще выйдет отсюда на своих ногах.

Рыдающая мать ответила:

– Мы вам верим. Спасибо вам огромное.

Через две недели отец юноши интересовался, как он может отблагодарить Фармера. Не купить ли ему машину?

Однажды вечером, когда Фармер ехал по вызову к бостонскому пациенту, зазвонил мобильный телефон.

– Пол Фармер, инфекционные заболевания, – сказал он в трубку.

Насколько я понял, звонил коллега‑врач, просил совета.

– Ага, ясно, – пробормотал Фармер. Затем спросил: – А какая именно обезьяна?

Работа в Бригеме доставляла ему столько удовольствия, что иногда он вслух задавался вопросом, не следует ли от нее отказаться. Каждый день приносил новые интересные случаи, и так приятно было работать в больнице, где персонал и оборудование соответствуют высочайшим современным медицинским стандартам, где можно отправить пациента на биопсию мозга, не собирая денег на оплату процедуры. Как врач, он заряжался энергией во время этих бостонских передышек, но назвать их отдыхом уж точно нельзя. Офелия, заметив, что его костюм выглядит как подобранный на помойке, но понимая, что в магазин Фармера не вытащить, вручила ассистентам сантиметр. Однако Фармер за весь месяц ни разу не простоял на месте достаточно долго, чтобы они успели снять с него мерки, и покинул город все в той же одежде.

Электронная почта – не всегда удобный способ следить за перемещениями Фармера, поскольку иногда он забывает упомянуть, где находится. Но известно, что большинство его путешествий начинаются и заканчиваются в Гаити. Некоторые из его друзей и союзников все еще считали, что ему стоило бы ездить туда гораздо реже и основное свое время посвящать мобилизации медицинского воинства для кампаний мирового масштаба. Говард Хайатт тоже все больше на этом настаивал, пока не посетил “Занми Ласанте”. Тогда доктор Хайатт впервые увидел это учреждение, после чего, вернувшись в Бостон, написал редакторский комментарий для газеты The New York Times: “Я только что побывал в медицинском комплексе в стране полнейшей экономической деградации… В этом районе Гаити ВИЧ‑инфекция контролируется не менее эффективно, чем в Бостоне, штат Массачусетс. Более того, медицинскую помощь здесь оказывают столь же заботливо и профессионально, как в бостонских университетских клиниках”. Мне же Хайатт признался, что ни одно впечатление в жизни не затронуло его так глубоко, как “Занми Ласанте”. То, что Пол сделал в Канжи, необходимо воспроизводить в других местах, сказал он. И добавил, что намерен прилагать к этому максимум усилий до конца своих дней.

Воспроизводимость и экономическая устойчивость – возможно, в случае Канжи эти термины означали одно и то же. Джим Ким полагал, что “Занми Ласанте” не выжить без поддержки какого‑нибудь крупного фонда или международного агентства, а такая поддержка возможна, только если в “Занми Ласанте” будут видеть нечто вроде мировой лаборатории, а не просто чудесную аномалию. Подобные разговоры временами раздражали Фармера. “Это унизительно, – говорил он мне зимой 2002 года. – Надо смиренно служить бедным, и все”. Однако всего несколько месяцев спустя воспроизведение “Занми Ласанте” стало его главной заботой.

С самого момента появления эффективных средств борьбы со СПИДом (в конце 1990‑х) разгорелись споры о том, как и где применять антиретровирусные препараты. Полемика обрела гигантские масштабы, обросла сложнейшими нюансами, но в основе своей весьма напоминала дискуссию вокруг лечения МЛУ‑ТБ. Большинство экспертов утверждали, что лечение в таких регионах, как Гаити или Черная Африка, немыслимо – только профилактика. Остальные, особенно организации вроде ACT UP, возражали: отказывать людям в лечении не только аморально, но и глупо, поскольку очевидно, что одной профилактикой надвигающуюся пандемию не остановишь. Фармер и вовсе находил разграничение профилактики и лечения искусственным – по его мнению, оно было выдумано в качестве оправдания бездействию. Он давно выражал свою позицию в публичных выступлениях, книгах и бесчисленных журнальных статьях. Позже, в августе 2001 года, в британском медицинском журнале The Lancet вышла его статья с описанием программы лечения и профилактики в Канжи. На ПВИЗ тут же обрушилась лавина писем – в какой‑то момент я насчитал почти сотню. Министерства здравоохранения, консультанты, благотворительные организации со всех континентов обращались за советом или информацией. “Гарвардский консенсус”, заявление о необходимости лечения СПИДа в бедных странах, подписанное 140 сотрудниками Гарвардской медицинской школы, ссылается на проект в Канжи. Новый руководитель департамента ВОЗ по туберкулезу написал в газету The New York Times, расхваливая “Занми Ласанте”. Экономист Джеффри Сакс тем временем распространял статью из The Lancet где только мог.

Сакс сам нанес визит в “Занми Ласанте” и отреагировал примерно так же, как Говард Хайатт. Мне он писал следующее:

Работа Пола, как и его концепция высококвалифицированной медицинской помощи для бедных, произвела потрясающий эффект. За последние несколько лет я не раз приводил ее в пример на важнейших форумах по всему свету: перед конгрессом США, перед Комиссией ВОЗ по макроэкономике и здоровью, в Белом доме, в Министерстве финансов США, перед генеральным секретарем ООН Кофи Ананом и т. д. Когда я помогал генеральному секретарю с организацией Всемирного фонда по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией, работа Пола служила нам главным образцом.

А Фармер говорил мне: “Неловко, что мелкие проекты вроде нашего служат образцом. Это лишь потому, что люди не выполняют свой долг”. В данном случае вопиющая диспропорция между причиной и следствием действительно бросалась в глаза. В мире насчитывалось 40 миллионов ВИЧ‑инфицированных, а программа, занятая лечением всего нескольких сотен в деревнях Гаити, почему‑то вдруг приобрела огромный вес. Но программа “Занми Ласанте” и впрямь была уникальна, по крайней мере в то время, когда вышла статья Фармера в The Lancet. В бедных странах потихоньку шевелились и другие проекты по лечению и профилактике СПИДа, но только “Занми Ласанте” выбирала своих пациентов среди нищих сельских жителей исключительно по медицинским показаниям, а не по их платежеспособности. И только “Занми Ласанте” предоставляла квалифицированную медицинскую помощь и тщательный уход за больными бесплатно.

Всемирный фонд, в создании которого участвовал Сакс, был совсем новым учреждением и ожидал финансирования от правительств и других фондов. Его основатели надеялись ежегодно собирать многомиллиардные пожертвования на борьбу с тремя великими пандемиями. К весне 2002 года средств набралось на выполнение лишь малой части поставленных задач. Тем не менее фонд начал принимать заявки на гранты и одобрил среди прочих заявку от Гаити, составленную с помощью ПВИЗ. Планировалось, что “Занми Ласанте” возьмет на себя руководство большой серьезной программой по лечению и профилактике СПИДа почти на всем Центральном плато. На проект возлагались большие надежды: он должен был служить примером для аналогичных проектов и в остальных административных департаментах Гаити, и в других беднейших странах.

Задача выглядела пугающе трудной во всех отношениях, а в свете политической ситуации обещала стать еще сложнее – и еще насущнее. Когда в 1994 году правительство президента Аристида было восстановлено, целая плеяда государств и банков международного развития обещала помощь в благоустройстве Гаити. Но к переизбранию Аристида в конце 2000 года поток средств извне уже иссякал. Теперь же США целенаправленно стремились не допускать никакой помощи правительству Гаити – не только американской, но также грантов и ссуд из других источников, например ссуды от международного агентства, намеревавшегося финансировать дополнительные поставки питьевой воды, ремонт дорог, развитие образования и здравоохранения. Официально приводились разные причины такой политики, то одни, то другие. Среди подлинных причин наверняка фигурировали иные: издавна опасливое и недоверчивое отношение американских властей к Аристиду, надежда, что гаитяне станут винить его за нарастающую разруху в стране, и общая усталость от проблем Гаити. Фармер писал мне о сорванных ссудах: “Иногда мне кажется, что это я схожу с ума, а в том, чтобы не давать чистой воды людям, у которых ее нет, перекрывать неграмотным детям путь к образованию и препятствовать возрождению здравоохранения в стране, где оно больше всего нужно, и впрямь есть какой‑то смысл”. “Полный бред, вот что это такое”, – добавил он.

В Канжи, по крайней мере, результаты иссякающей внешней помощи были налицо. К 2002 году общедоступные клиники на Центральном плато практически прекратили работу из‑за нехватки средств. Неимущим крестьянским семьям некуда было податься, кроме Канжи. Они толпами стекались в “Занми Ласанте”, их стало вчетверо больше, чем два года назад. Каждая больничная койка в медицинском комплексе, каждый лежак, каждый квадратный метр пола были заполнены больными. Выходило, что жители Центрального плато умоляют “Занми Ласанте” о том же, о чем просил ее Всемирный фонд.

Осуществление лишь одного пункта в плане, расширение программы “Занми Ласанте” по предотвращению заражения младенцев ВИЧ от матерей, представлялось делом не менее трудоемким, чем общенациональный проект по лечению МЛУ‑ТБ в Перу (а он считался одним из самых сложных здравоохранительных предприятий в бедных странах по внешней инициативе). В сельских местностях Гаити всего 20 процентов женщин получали хоть какую‑то медицинскую помощь. По оценкам, ВИЧ‑инфицированных насчитывалось 5 процентов. Чтобы их отыскать, команде Фармера, состоящей из общественных медработников ПВИЗ и “Занми Ласанте” и гаитянских госслужащих, пришлось бы информировать о СПИДе полумиллионное население гористого региона, разбросанное по площади примерно в четыреста квадратных миль. Им пришлось бы устроить лаборатории и пункты приема анализов на местности, где главные дороги даже в хорошую погоду почти непроходимы. (“Что касается транспорта, – писал Фармер пвизовцам, – мы полагаем, это будут ослики + велосипеды + мотоциклы + джипы”.) Им пришлось бы обучить лаборантов работать в условиях частичного, а то и полного отсутствия электричества, пришлось бы нанять и обучить дополнительный легион общественных медработников, чтобы те доставляли профилактические препараты каждой беременной женщине дважды в день в течение девяти месяцев и каждому новорожденному в течение недели. Поскольку вирус передается через грудное молоко, пришлось бы снабжать каждую мать запасом детского питания как минимум на девять месяцев, а поскольку питание надо разводить в воде, команде Фармера пришлось бы еще и очистить воду в десятках деревень.

Деньги Всемирного фонда – 14 миллионов долларов для Центрального плато, выплачиваемые в течение пяти лет, – предназначались в основном для покупки антиретровирусных препаратов, найма гаитянских медработников и восстановления нескольких уже существующих в регионе государственных клиник. Но лечение и профилактика ВИЧ идут рука об руку с лечением и профилактикой туберкулеза. А с появлением клиник, лечащих эти два недуга, туда повалят люди и с другими проблемами: со сломанными ногами, ножевыми ранениями, брюшным тифом и бактериальным менингитом. Проект ПВИЗ – не то место, где больным дают от ворот поворот, если у них “неправильные” заболевания. Все это означало, что им придется создать копии медицинского центра в Канжи по всему огромному гористому голодающему Центральному департаменту и четырнадцати миллионов при особом везении и должной экономии едва хватит на первые шаги.

Но Фармер все равно был на седьмом небе. Узнав о деньгах от Всемирного фонда, он написал мне: “Я чуть не плачу. Гаитяне, как никто, этого заслуживают”. Еще он писал, что проанализирует свой график и отменит все, что только можно, лишь бы побольше времени проводить в Гаити. Пару недель спустя он был в Томске – навещал пациентов и проверял, как работает программа. А вскоре уже выступал в Барселоне на ежегодной Международной конференции по СПИДу.

Однажды, прилетев в Бостон выжатым после очередного месяца путешествий, он сказал Офелии, что слышит два хора: в одно ухо друзья и союзники твердят, что он должен сосредоточиться на глобальных проблемах мирового здравоохранения, в другое стонут его пациенты‑гаитяне. Голос мира говорит: “Это очень важное совещание”; голос Гаити говорит: “Мой малыш умирает”. Порой, втиснувшись в самолетное кресло, он заводил речь о том, что хочет полностью посвятить себя Канжи, жить там постоянно и быть “просто сельским врачом”. Но я не очень‑то ему верил. Я подозревал, что, пока он способен переносить дорогу, он будет покидать Гаити ради таких мест, как Томск и Лима, чтобы и лечить отдельных пациентов, и играть свою роль в борьбе с мировыми напастями и неравенством в здравоохранении, практикуя, таким образом, оптово‑розничную медицину по собственному рецепту. Но он всегда будет возвращаться в Канжи. Мне казалось, что у него не столько планы на жизнь, сколько жизненный алгоритм. Пол Фармер напоминал мне компас, одна стрелка которого крутится по всем сторонам света, а другая твердо указывает на Канжи.

Глава 25

Раньше, когда Фармер был еще студентом‑медиком, перемещения между Бостоном и Канжи выбивали его из колеи. Покинув нищие хижины, полные голодающих младенцев, он слушал в аэропорту Майами, как хорошо одетые люди обсуждают свои попытки сбросить вес. В каком бы направлении он ни летел, его подстерегало нервное потрясение. Сегодня он знакомится с высочайшими современными стандартами ухода за пациентами в бостонской университетской клинике, а завтра утром вылезает из тап‑тапа с серым от пыли лицом и направляется в сквоттерский поселок на растрескавшейся земле над плотиной, где и медицины‑то нет, какие там стандарты ухода. Со временем он научился реагировать на смену обстановки спокойнее. “Постепенно до меня дошло, что можно прекрасно лечить больных, не поддаваясь гневу”, – сказал он мне. Думаю, он просто стал придавать гневу более приятную форму, форму мечты об устранении контраста – по крайней мере, медицинского – между Бостоном и Канжи.

Разумеется, мечта эта казалась неосуществимой, но Фармер от нее не отказывался. “Я же не говорю, что надо делать в Канжи трансплантацию костного мозга. Но стандартное лечение необходимо, – говорил он в своих лекциях. – Справедливость – единственная приемлемая цель”. Он далеко продвинулся на этом пути. В “Занми Ласанте” уже были приличные условия, в том числе хорошая операционная, всегда сияющая чистотой. Но высокотехнологичного оборудования пока очень не хватало: ни банка крови, ни компьютерного томографа. Фармер намеревался рано или поздно приобрести и это, и многое другое. А пока, не имея возможности перенести бостонскую медицину в Канжи, он время от времени возил пациентов из Канжи в Бостон.

В начале 2000 года пвизовцы привезли в Бригем молодого гаитянина по имени Вильно с редким врожденным пороком сердца. Хирурги сделали ему операцию, отказавшись от оплаты своего труда. Несколько месяцев спустя, в самом начале августа, жительница города Энш, испугавшись жутких условий местной больницы (полы из прогнивших досок, открытая канализация на заднем дворе, лекарства только за наличные), на тап‑тапе привезла сына в “Занми Ласанте”. Мальчика звали Джон. Как и смерть, рождение большинства гаитян нигде не регистрируется, так что точный возраст Джона неизвестен – вероятно, ему было лет одиннадцать‑двенадцать. Близких родственников у них с матерью не осталось. Муж и трое других детей женщины умерли один за другим в течение последних нескольких лет, судя по всему, от различных заболеваний. Когда спросили мнения Фармера, что именно их сгубило, он ответил резко, совершенно в духе гриновских “Комедиантов”. “Гаити, – сказал он. – Они умерли от Гаити”. Мать Джона называла свою жизнь чередой катастроф. Семейная история, хоть и отнюдь не беспрецедентная, придавала случаю Джона особую значимость. По медицинским же показателям случай был уникальным.

У Джона на шее образовались опухоли. На первый взгляд это напоминало золотуху – шейный лимфаденит, туберкулез лимфатических узлов шеи, довольно распространенный в Гаити недуг. Но при золотухе узлы мягкие. Прощупав опухоли Джона, Фармер нашел их слишком твердыми. А поскольку уровень белых телец в крови оказался гораздо выше, чем обычно наблюдается при внеле‑гочном туберкулезе, Фармер заподозрил какую‑то разновидность рака.

Установление диагноза, занимающее в Бостоне всего несколько часов, может длиться неделями, если проводить его между Бостоном и Канжи. Серена Кёниг, бригемский врач тридцати с небольшим лет, организовала операцию для Вильно, а также сбор средств на оплату его перелетов и госпитализации. Теперь она же нашла в Массачусетской больнице общего профиля онколога, который согласился поставить диагноз бесплатно. Разумеется, онкологу нужен был образец тканей Джона. А чтобы добыть такой образец, требовалась сложная хирургическая процедура, за которую Фармер по возможности предпочел бы не браться сам. Он обратился к работавшему в Мирбале гаитянскому хирургу, заслужившему его профессиональное доверие. Хирург согласился приехать в Канжи за несколько тысяч долларов – огромная сумма для Гаити. На Центральном плато шли дожди, и, чтобы съездить за врачом, надо было одолеть грязевые болота и разливы рек от Канжи до Мирбале. Дорога заняла двенадцать часов. Биопсия длилась до зари, а утром Фармер улетал в Бостон. Он увез с собой образцы крови и тканей Джона, а Серена отнесла их в Массачусетскую больницу в обычном пластиковом пакете. В “Занми Ласанте” не было оборудования для хранения образцов в замороженном виде, так что их поместили в формальдегид. А из‑за этого установление диагноза заняло четыре дня вместо одного.

Новости оказались скверными. У Джона была носоглоточная карцинома, очень редкая разновидность рака, составляющая менее одного процента среди всех детских онкологических заболеваний. Однако при выявлении проблемы на ранней стадии в 60–70 процентах случаев ребенка можно было спасти.

Поначалу Фармер рассчитывал лечить Джона в Гаити – провести химиотерапию прямо в Канжи. Он поручил Серене добыть график лечения у знакомых в Массачусетской больнице. Но когда та уже собиралась покупать лекарства – цисплатин, метотрексат, лейковорин, – бостонский друг, онколог, остановил ее: “Серена, если вы хотите убить парнишку, есть менее болезненные способы”. Как выяснилось, всего несколько больниц в США имели оборудование и опыт, необходимые для грамотного лечения болезни Джона, поэтому Серена с Фармером решили попытаться перевезти мальчика в Бостон. Фармер был, естественно, страшно занят и по большей части следил за развитием событий дистанционно. Серена почти все делала сама. Госпитализация обошлась бы Джону примерно в 100 тысяч долларов. Серена три недели непрерывно умоляла и убалтывала администрацию Массачусетской больницы, пока там наконец не согласились принять мальчика бесплатно.

Прошел уже целый месяц с тех пор, как мать привезла Джона в Канжи. Серене еще предстояло оформить кучу документов и для больницы, и для американского консульства в Гаити, чтобы получить визу для ребенка. Она даже не знала, как зовут его родителей, и, чтобы не терять драгоценное время, сама выдумала им имена – Жан‑Клод и Йоланда. Она представляла себе, как страшно будет Джону, никогда не покидавшему Центральное плато, лететь в Америку одному, без мамы. Креольского языка Серена не знала, зато знала американку гаитянского происхождения, ординатора в Бригеме и Массачусетской больнице, по имени Кароль Смарт. Кароль специализировалась на внутренних болезнях и педиатрии. В детстве она много времени проводила в Гаити, прекрасно владела креольским, а теперь охотно помогала ПВИЗ – как‑то раз работала несколько недель в “Занми Ласанте”. Она согласилась поехать в Канжи вместе с Сереной и помочь переправить Джона в Бостон.

Серена позвонила Фармеру, он тогда был в отъезде. Она боялась, что за минувший месяц болезнь Джона сильно прогрессировала, и хотела узнать, при каких условиях его госпитализация в Массачусетскую больницу теряет смысл.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒