Амели Нотомб 6 страница

– Какая наглость! Не смейте задавать мне вопросы! Вы должны подчиняться моим приказам.

– А чем я рискую, если не подчинюсь? Меня вышвырнут за дверь? Меня бы это вполне устроило.

В следующее мгновение я поняла, что зашла слишком далеко. Стоило лишь взглянуть на выражение лица господина Омоти, чтобы понять, что дружественные бельгийско‑японские отношения дали трещину.

Инфаркт казался неотвратимым. Я пошла на попятный:

– Прошу меня извинить.

Ему хватило дыхания, чтобы рыкнуть:

– Жри!

Это было моим наказанием. Кто бы мог поверить, что дегустация зелёного шоколада могла стать политическим актом?

Я протянула руку к пакетику, думая, что возможно в саду Эдема всё происходило также: Ева совсем не хотела есть яблоко, но жирный змей в неожиданном и необъяснимом приступе садизма, заставил её это сделать.

Я отломила зеленоватый квадратик и поднесла ко рту. Больше всего у меня вызывал отвращение его цвет. Я стала жевать, и к моему великому стыду это оказалось совсем не так уж противно.

– Очень вкусно, – сказала я скрепя сердце.

– Ага! Вкусный всё‑таки шоколад с планеты Марс?

Он ликовал. Японско‑бельгийские отношения снова были великолепными.

Проглотив причину казуса белли[14], я перешла ко второй части моей речи:

– Компания Юмимото предоставила мне массу возможностей проявить себя. Я буду ей за это вечно благодарна. Увы, я оказалась не на высоте и не оправдала чести, оказанной мне.

Господин Омоти вначале опешил, вероятно, потому, что уже совершенно забыл о цели моего визита, а потом расхохотался.

В своей наивности я полагала, что, унижая себя ради спасения их репутации, пресмыкаясь, чтобы не дай бог не упрекнуть их ни в чём, я вызову вежливый протест, нечто вроде: «Да нет же, вы прекрасно справились!»

Однако, вот уже третий раз я заканчивала свою нудную речь, а протест так и не прозвучал. Фубуки, которая вообще не собиралась оправдывать мои промахи, сказала, что со мной всё обстояло гораздо хуже. Господин Саито, как бы он ни был смущён моими злоключениями, не опроверг моей самокритики. Что же касается вице‑президента, то он не только не собирался возражать мне, но и слушал меня с весёлым одобрением.

Всё это напомнило мне слова Андре Моруа: «Не говорите о себе слишком плохо, вам поверят».

Людоед вытащил из кармана носовой платок, вытер выступившие от смеха слезы и, к моему великому удивлению, высморкался, что в Японии считается верхом неприличия.

Неужели я так низко пала, что передо мной можно сморкаться, не стесняясь?

Потом он вздохнул:

– Амели‑сан!

И больше ничего не сказал. Я поняла, что для него вопрос был исчерпан, встала, попрощалась и молча вышла.

Оставалась только встреча с Богом.

Никогда ещё я настолько не чувствовала себя японкой, как тогда, когда пришла объявить о своей отставке президенту. Перед ним моё смущение было искренним и выражалось вымученной улыбкой и сдавленным иканием.

Господин Ханеда принял меня с чрезвычайной учтивостью в своём огромном, залитом светом кабинете.

– Срок моего контракта подходить к концу, и я хотела с сожалением сообщить о том, что не смогу его продлить.

– Конечно. Я вас понимаю.

Он был первым, кто отнёсся к моим словам по‑человечески.

– Компания Юмимото предоставила мне множество возможностей проявить себя. Увы, я оказалась не на высоте и не оправдала оказанной мне великой чести.

Он сразу же ответил:

– Это не правда, вы это прекрасно знаете. Ваше сотрудничество с господином Тенси показало ваши прекрасные способности в той области, где вы могли себя проявить.

Ага, всё‑таки вот как!

Вздохнув, он добавил:

– Вам не повезло, вы пришли в неудачное время. Я принимаю вашу отставку, но знайте, что если однажды вы решите вернуться, вам здесь всегда рады. И, конечно, я не единственный, кому вас будет не доставать.

Я уверена, что в последнем случае он ошибался. Однако, я не была от этого менее взволнована. Он говорил с такой подкупающей добротой, что мне стало почти грустно покидать свою работу.

Новый год: три дня ритуального и обязательного отдыха. В подобной праздности для японца есть нечто драматичное.

В течение трёх дней и трёх ночей не разрешается даже готовить пищу. Все едят холодные блюда, заранее приготовленные и сложенные в великолепные лаковые коробочки.

Среди праздничных блюд есть одно, которое называется омоти: рисовое печенье, которое я раньше обожала. В этом году, из ономастических соображений, я не смогла проглотить ни крошки.

Когда я подносила к своему рту омоти, я была уверена, что оно сейчас прорычит: «Амели‑сан!» и разразится жирным смехом.

Затем я вернулась на работу в компанию на три дня. Взоры всего мира были прикованы к Кувейту, и все думали только о 15 января.

Мои глаза были прикованы к оконному стеклу в туалете, и я думала только о 7 января, это был срок моего ультиматума.

Утром 7 января я не могла поверить, что этот день всё‑таки настал, так долго я его ждала. Мне казалось, что я работаю в Юмимото по меньшей мере лет десять.

Я провела этот день в уборной на 44 этаже в атмосфере религиозности: малейшую работу я исполняла с торжественностью жреца. Мне даже почти было жаль, что я не смогу проверить на деле слова старой кармелитки: «Быть кармелиткой тяжело только первые тридцать лет».

В шесть часов вечера, я умылась и пошла пожать руки тех немногих, кто каждый на свой лад давал мне понять, что считает меня за человеческое существо. Руки Фубуки среди них не было. Я сожалела об этом тем более, что совсем не держала на неё зла, но из самолюбия я заставила себя не прощаться с ней. В дальнейшем я решила, что повела себя глупо: пожертвовать созерцанием небесной красоты ради собственной гордыни было нелепо.

В половине седьмого я в последний раз вернулась в свою келью. Женский туалет был пуст. Уродливое неоновое освещение не помешало мне испытать волнение: семь месяцев моей жизни, нет, моего времени на этой планете – протекли здесь. Не из‑за чего испытывать ностальгию. И, однако, у меня был ком в горле.

Я инстинктивно шагнула к окну. Прислонив лоб к стеклу, я поняла, что это именно то, чего мне будет не хватать: не каждому дано парить над городом на высоте 44 этажа.

Окно было границей между ужасным светом и восхитительной темнотой, между ограниченным пространством и бесконечностью, между гигиеной и её невозможностью, между сливным бочком и небом. До тех пор пока будут существовать окна, самый последний из людей сохранит частичку свободы.

Последний раз я выбросилась из окна. Я увидела, как падает моё тело.

Удовлетворив свою жажду падения, я покинула компанию Юмимото. Больше меня там никогда не видели.

Несколько дней спустя я вернулась в Европу.

14 января 1991 года я начала рукопись под названием «Гигиена убийцы».

15 января истёк срок ультиматума, предъявленного американцами Ираку. 17 января началась война.

18 января на другом конце планеты Фубуки Мори исполнилось тридцать лет.

Время, согласно своей давней привычке, прошло.

В 1992 году был опубликован мой первый роман.

В 1993 году я получила письмо из Токио. Текст был такой:

«Амели‑сан, поздравляю. Мори Фубуки».

Эта записка доставила мне удовольствие. Но одно восхитило меня больше всего остального: она была написана по‑японски.

[1] Жак Превер – французский поэт, в своих стихах часто использовал перечисления.

[2] Эмменталь – сорт финского сыра.

[3] Слоги японского языка.

[4] Нара – город в западной части Японии в районе Кансай, в VШ в. был первой постоянной столицей японского государства, известен сохранившимися там памятниками древней архитектуры, живописи, скульптуры

[5] Эргастул – подземная тюрьма в Риме.

[6] Эмменталь – сорт финского сыра.

[7] Голландец

[8] Boy (англ.) – мальчик

[9] Girl (англ.) – девочка

[10] Гинекей (гр.) – в древней Греции женская половина в доме.

[11] No paper (англ.) – нет бумаги

[12] Memento mori (лат.) – помни о смерти.

[13] Жорж Бернанос (1888‑1948) – французский писатель.

[14] Casus belli (лат.) – повод к войне.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 Следующая ⇒