Часть седьмая 6 страница

На беду или счастье, он был еще слишком слаб, чтобы справиться со всем этим. Не выдержав чудовищного напряжения, юноша попросту потерял сознание, прежде чем кошмар полностью обрел четкость и смысл, лишь слабый стон сорвался с губ отголоском тех, прежних, из глубин памяти:

‑ Пожалуйста… хватит, мне больно… я хочу жить…

Только в этот раз его услышали. Равиль очнулся в своей постели, слабый и разбитый, как будто его снова жестоко избили. Дневной свет резал глаза, и с мучительным вздохом юноша прикрыл веки, из‑под которых опять беззвучно поползли слезы. Пальцы все еще судорожно стискивали вольную, так что незаметно забрать ее у него не было никакой возможности.

Равиль отнял вторую руку у мрачно выслушивающего пульс Фейрана и бездумно опустил ее на горло, словно проверяя. Ошейника не было… Однако какой‑то маленький предельно важный кусочек мозаики уже занял свое место, завеса в памяти постепенно становилась из сплошного непроницаемо‑черного барьера ‑ густой пеленой тумана, и он уже не был уверен, что на самом деле хочет увидеть о себе целиком все, что в нем кроется.

‑ Не надо, ‑ мягкий голос Айсена, задергивающего занавесь, успокаивающая ладонь тетки на лбу только подтвердили правильность мысли. ‑ Не мучай себя.

‑ Все давно позади, родной. Успокойся, мы все с тобой! Все будет хорошо.

Фейран промолчал, продолжив прерванный осмотр, и глубокая складочка меж бровей лекаря ясно говорила, что как раз ему‑то утешительного добавить нечего. Кроме рабского ошейника, у мальчика полно дурных воспоминаний, одно страшнее другого, и если возвращение каждого из них будет оборачиваться подобным нервным припадком, то однажды его истерзанное сердце просто не выдержит и умолкнет.

Как исключить опасность он не представлял и полный покой на деле оказывался лишь химерой. В отличие от той же Хедвы или даже Айсена, признавая что у них есть весомый повод для оптимизма, он рассуждал сугубо как врач, а врач он один из лучших. Состояние здоровья юноши стабилизировалось, динамика обнадеживала. Физически Равиль немного окреп, а предоставленный самому себе ‑ был скорее задумчивым, чем угнетенным. Не перестающий себя укорять Давид, тем не менее утверждал, что во время разговора с ним, юноша был вполне спокоен, со вниманием отнесся к подробностям, и так же спокойно принял, что убийца продал его, лишь поинтересовавшись много ли шансов, что старшие дети остались в живых. Никто не мог предположить, что вольная спровоцирует такие последствия…

Что станет следующим, и не держать же парня постоянно в опийном дурмане?! ‑ больше всего Фейран не переносил, когда его возможности заходили в тупик.

‑ Голова болит ‑ виски, глаза. Дышать трудно. В груди тяжело, ноет у лопатки где‑то… рука занемела, ноги внизу, кажется тоже… ‑ перечислив дотошному лекарю свои ощущения, Равиль все‑таки заставил себя разжать пальцы и выпустить вольную, позволив отложить ее к другим документам.

Только профессиональная выдержка и опыт позволила мужчине сохранить невозмутимый вид, но приговор по окончанию осмотра он вынес суровый. Когда он вышел вместе с Хедвой, намереваясь огласить вердикт и передать Давиду список срочно необходимого, Айсен чуть задержался, приблизившись к кровати.

‑ Ты вспомнил… ‑ негромко произнес он, не спрашивая.

‑ Нет, ‑ безучастно отозвался Равиль. ‑ Ничего…

Он сам не мог бы сказать, зачем соврал этим понимающим синим глазам. Может потому, что теперь так же старательно как раньше вглядывался в пугающую пустоту, теперь ‑ старался отвернуться от того, что не спросясь, стучалось к рассудку. А может всего лишь хотел тихонько выплакаться одному.

Тем более что уже поздно было что‑то менять.

***

‑ Ангел мой, светлый… ненаглядный… мое ясное солнце… ‑ тесно прижимая растерянного Айсена к себе, мужчина выцеловывал каждую черточку любимого лица. Кому как не ему было знать, сколько следов пережитой боли несет на себе тело его нежного возлюбленного, с памятью о чем в своем сердце ‑ приходится жить ему!

Ничего. Он признанный выдающийся врач, и он уверен, что дорогой его мальчик здоров. Проживет долгую жизнь, а чтобы жизнь эта была счастливой ‑ сделает все, что в человеческих силах.

‑ Я здесь, твой, ‑ в ответ молодой человек тоже успокаивающе гладил его висок кончиками пальцев, запуская их в разбавленные ранней сединой пряди. ‑ Со мной все в порядке… Что ты, любимый?!.

Наполненное нежной теплотой слово, так естественно и непринужденно, обыденно, сорвавшееся с губ юноши, ударило невольного свидетеля острее, чем сама разыгравшаяся перед глазами сцена. Сколь многое оно в себя вмещает, как важно его слышать, но оказывается еще дороже ‑ успеть сказать!

Не совладав с собой, Ожье замешкался и его заметили, ничего не оставалось, как принять невозмутимый вид и поздороваться.

‑ Какие новости? ‑ его вопрос не требовал дополнительных пояснений.

‑ Равиль начал вспоминать… ‑ Айсен нехотя покинул объятия возлюбленного.

‑ Отчего у него случился сердечный приступ, ‑ сухо закончил Фейран, недовольный последним обстоятельством, и неуместным вмешательством Грие в целом.

Пожалуй, никогда еще так страстно он не мечтал вернуться домой, в Фесс, где даже случайное дуновение ветерка не потревожит их в моменты близости, не нужно прятаться за десятком дверей в собственном жилище, чтобы позволить их себе, а покровительство князя Тэнэра избавляло от угрозы суда в более широком понимании. Но он был прежде всего врачом, и даже теоретически не мог допустить мысли оставить свой пост, не разобравшись в пределах своих способностей с запутанным клубком последствий истощения, запущенного невроза, развившихся на их фоне вегето‑сосудистой дистонии и болезни сердца.

Особенно же раздражало то, что возможности оказывались весьма ограниченными: кое‑какие травы, вроде тех же пустырника, боярышника и валерианы, помнится один из коллег советовал для сердца девясил, настой молодой хвои и ароматическую терапию лавандой и мелисой… Однако он все‑таки хирург, а не травница! Обещать ему было нечего, но если уважая самоотверженную женщину, в разговоре с Хедвой Фейран был максимально профессионально выдержан, точен и мягок, то поведение Грие вызывало сплошное недоумение, а потому выбешивало окончательно.

Уж если торговец торчит здесь, а не нянчит детишек с законной супругой, мог бы сделать что‑то серьезное для того, кого вроде как любит! За дом конечно спасибо, однако обеспечить их крышей, продуктами и лекарствами в самом деле мог бы Давид, Филипп и дальше не отказал бы в помощи. Ожье так рвался увидеть юношу, всегда сначала спрашивал про него, но сейчас не то что ни разу не спросил можно ли к нему зайти, но когда Равиль начал выходить из комнаты ‑ обходил его по кустам десятой дорогой. А ведь на вольной стояло не чье‑нибудь имя, а мэтра Грие…

Равиль не признался, что именно вспомнил, может вовсе все, почему сердце и не справилось. Даже если не все, теперь это вопрос времени, в том числе чтобы вспомнить об отношениях между собой и мужчиной, давшим ему свободу. Отношениях, которые закончились настолько плачевно… Подождав пока Айсен выйдет, Фейран жестко бросил в устало сгорбившуюся спину:

‑ Ожье, нас трудно назвать друзьями, да и такого желания я, честно сказать, никогда не испытывал… Однако никогда не считал трусом или глупцом. Скорее всего, эту историю мальчишке придется расхлебывать всю оставшуюся жизнь, так зачем добавлять еще больше проблем? Никто не заставляет клясться ему в любви до гроба. Тебя даже никто не осудит ‑ понятно, положение, жена, дети. Семья Равиля явно не будет в восторге возобновись каким‑то чудом ваша связь… Да и насколько я припоминаю, тебе всегда плевать было на подобные условности. Речь не об этом. Равиль вспоминает свою прошлую жизнь или даже уже вспомнил, а это значит, что вспомнил и о воспитании постельной игрушки, борделе, ваших кувырканиях и издевательствах Таша. Допустим потом он даже узнает о твоих вопросах, о переписанном на него доме, но как ты думаешь как это будет выглядеть для него? Вот Айсен например думает, что это будет выглядеть как будто мальчишкой попользовались, а потом побрезговали, откупившись, чтобы совесть унять. Неужели думаешь, что жить с тем, что человек которого он любил, ради которого жертвовал, считает его грязной, использованной, да еще и продажной подстилкой ‑ ему будет легче, чем встретиться с тобой лицом к лицу и хотя бы услышать, что это не так? Знаешь, братец часто упрекал в эгоизме меня, но и ты сейчас думаешь не о нем, а только о себе. Просто страшно в глаза ему посмотреть, да?…

«Ну, и какого беса я тут распинаюсь?!» ‑ мысленно закончил свою речь Фейран, едва не скрипя зубами от злости, потому что Ожье так и не повернулся к нему, не ответил.

Только плечи под примятым бархатным котом каменели все больше, а пальцы казалось вот‑вот раскрошат деревянную притолоку в труху. Он шагнул за порог, едва не снеся с петель дверь, и Фейран лишь пожал плечами: жаль расстраивать свое отзывчивое чудо, но он сделал, что мог и умывает руки.

Верные слова били больнее, чем самый жестокий удар палача, хотя… какое право он имеет сетовать, когда Равилю было, есть и будет больнее в прямом и переносном смысле!

А мучается мальчик по твоей вине, с которой ты, МЭТР, уже свыкся и сжился, остыл. Повторяя прежнюю ошибку, подуспокоился, видя, что лисеныш присмотрен, в надежных руках, о нем заботятся и берегут. Мол, я ж не лекарь, кошелем могу, кошелем и помогу! В общем, опять я не я, корова не моя, ты врач ‑ вот и лечи, а тетке сам бог велел с ложки кормить, да горшки выносить… Только о чем сам рыжик думает, по привычке спросить запамятовал.

К тому же, в самом деле, ‑ боязно! Боязно встретить взгляд этих серых прозрачных глаз, устремленный в далекое далеко, внутрь себя. Даже оскверненный ангел остается ангелом в своей сути, силу духа его не измерить обычному человеку… Как и не понять.

Руки бы твоей коснуться! Сказать: мальчик мой, прости, что не понял… Да только то, что тому пережить довелось ‑ не прощают. И не мальчик совсем. И тем более не твой. А уж тонкие, прозрачные от болезни пальцы поцеловать ‑ совсем страшно: что если исстрадавшееся сердце не выдержит твоего явления снова?!

Ожье никогда слабонервностью не отличался, но побелел призраком, увидев закутанного в одеяло юношу у общего очага: Равиль мирно дремал под общие разговоры. Хедва помогала собирать посуду после ужина, Фейран и Давид как всегда неспешно обсуждали медицину, политику на Средиземноморье и возможные перспективы сотрудничества, Айсен пристроившись сбоку у стола уже что‑то сосредоточенно черкал на листе. Забытый щенок увлеченно мусолил особо крупную для него кость в темном уголке у камина…

Без того не отличавшийся изящным сложением мужчина ‑ вдруг запнулся на ровном месте, заставляя натужно скрипнуть петли и удивленно отозваться под ступней новые половицы. Обернувшийся от огня на звук, Равиль лишь коротко взглянул на мэтра Грие и устало отвернулся обратно… Танец пламени на поленьях интересовал его куда больше.

Сжало в груди так, что дыхание пресеклось! Какие‑то нелепые слова, никому ненужные хлопоты…

Лисеныш! Если бы ты мог забыть навсегда! Если бы мог забыть я сам.

Он смотрел, как тот, кого все время видел ‑ кем?! Нет названия… Как Равиль упорно бредет переставляя непослушные ноги, цепляясь за стену и опираясь на более сильную руку кузена. Он бесшумно прошел следом, когда уже все легли, и даже затихли шорохи и шепот из спальни лекаря… Его мальчик тоже спал, под действием вытяжек и снадобий, и Ожье просто протянул руку, возвращая ему единственный свой настоящий подарок.

Резной ларчик занял свое место у изголовья, и стоя на коленях, мужчина жадно вглядывался в будто светящееся в лунном свете отрешенное лицо в обрамлении каштановых кудрей.

***

Ларец стал первым, что увидел Равиль по пробуждении. Не трудно было догадаться, что в прошлой жизни он значил для юноши нечто важное, но на рассуждения прятать ларчик, опасаясь нового приступа, или действовать наоборот, пытаясь разбудить какие‑нибудь хорошие воспоминания ‑ попросту не хватило времени. Когда утром Хедва появилась его проведать, Равиль уже не спал, аккуратно складывая в шкатулку вслед за вольной письма и документы, которые передал ему Давид. На вопросы о самочувствии от помогавшего ему одеваться Айсена, юноша лишь неловко улыбнулся, заверив, что ему гораздо лучше сегодня, и хотелось бы выйти. После тщательного осмотра его желание не нашло возражений и от Фейрана, вот только шкатулку Равиль прихватил с собой, а потемневший задумчивый взгляд и жест ‑ более чем настораживали: сидя на лавочке, юноша поглаживал узорчатую крышку, как будто это было живое существо…

Видевший это Айсен обменялся с Фейраном встревоженным взглядом, но тот только пожал плечами. Даже если воспоминания действительно вернулись полностью, Равиль явно не горел желанием обсуждать это с кем‑либо. И какими бы добрыми не были намерения окружающих, но это его право и только его жизнь. В конце концов у каждого есть в памяти то, о чем не станешь лишний раз говорить даже с самыми близкими… Айсен понимающе усмехнулся в ответ на взгляд мужчины и так ничего и не спросил, не сказал.

Хотя, не одному ему хотелось высказаться по поводу таким манером сделанных подарков! Казалось, что воздух в зале можно было резать ножом от напряжения при несколько раннем чем обычно появлении Ожье ‑ этим утром Равиль впервые сел за общий стол. Юноша медленно обвел глазами абсолютно разных между собой людей, которые тем не менее спокойно переговаривались между собой о повседневных заботах и тихо улыбнулся. Шум на дворе, вторжение массивной мужской фигуры в богатом платье заставило его содрогнуться и побелеть. Ожье замер.

‑ Равиль?

‑ Все в порядке, тетя, ‑ мягко отозвался юноша, не отводя взгляда от застывшего лица мужчины. ‑ Это просто от неожиданности…

Он опустил голову и взялся за ложку.

Настаивать на обратном никто не стал, а расторопная Ани уже накрыла место для бывшего владельца дома, так что несмотря на общую неловкость сбегать одному и возмущаться остальным, усугубляя ситуацию, ‑ возможности не было. Пересилив себя, Хедва даже задала ничего незначащий вопрос о продуктах и еще какой‑то мелочи для дома, Ожье так же натянуто ответил, и только сидевший рядом Айсен заметил, как замерла вдруг рука юноши и до белизны сжались пальцы. Будто почувствовав его взгляд, Равиль тихо попросил:

‑ Ты не поможешь мне? Есть я больше не хочу, и что‑то дурно стало… Хотелось бы в сад.

‑ Конечно, ‑ Айсен немедленно поднялся, вслед за ним встал и Фейран.

Помимо воли юноша вцепился в протянутую руку сильнее, чем следовало бы, будь он действительно спокоен.

‑ Не нужно! ‑ в голосе прозвучали первые нотки паники. ‑ Висок немного тянет, и только! Я выйду на воздух…

‑ Сейчас, погода наверное просто меняется, ‑ поддержал его Айсен.

Фейран повел бровью, однако кивнул, опускаясь обратно на свое место: Айсен знает на что обращать внимание, а если начать бегать вокруг сердечника с выпученными от ужаса глазами и аптечным набором ‑ приступ можно спровоцировать без всяких иных причин. Молодые люди вышли одни, ему же оставалось только в который раз пожать плечами: все‑таки есть какая‑то причудливая логика в том, что те, кто горазд давать советы другим и рубить с плеча в суждениях, обычно оказываются беспомощнее всего, когда заходит речь о собственной судьбе.

И вероятнее всего смысл в том, чтобы грешные люди не гордились слишком уж сильно, ибо есть нечто гораздо выше их самомнения…

‑ Ты правда в порядке? ‑ с облегчением опустившись на скамейку, Равиль взглянул на Айсена с недоумением, и вдруг заметил, что стискивает его ладонь с такой силой, что посинели пальцы.

Юноша поспешно разжал руку:

‑ Да, все хорошо! Не беспокойся, я лишь посижу немного на воздухе… Иди, ешь.

Молодой человек легко рассмеялся:

‑ Ну, голодным я не останусь!

Равиль слабо улыбнулся всему, что на самом деле стояло за обычной фразой, и наклонил голову, отчего‑то сразу же пряча взгляд, когда вырвалось тихое:

‑ А Фейран очень заботится о тебе, это видно…

‑ Равиль… ‑ Айсен даже задохнулся, в первый момент не найдясь с ответом: осознанная или нет, тоска так ясно наполняла голос юноши, что резанула по сердцу как ножом.

‑ Ох! ‑ Равиль уже торопливо спохватился, уже едва ли не отпихивая от себя молодого человека. ‑ Прости, что лезу! Иди же!!! Не нужно со мной сидеть, ничего не случится… И я хочу побыть один!

‑ Вот теперь я точно никуда не пойду! ‑ в тоне синеглазого музыканта звякнули неожиданно суровые нотки, и он решительно сел рядом с юношей. ‑ Поверь наконец, что ты больше не один! И тебе не за чем оставаться одному. Нечего бояться и прятаться. У тебя есть семья, которая с ума сходит от тревоги за тебя, радуются каждой твоей улыбке, каждому новому шагу! Что касается меня… Возможно, у нас разная кровь, я не знаю своих корней и мне их заменили другие люди. Люди, поддержавшие и давшие силу на любовь, на надежду и веру. Но поверь, между нами столько общего, что я по‑праву могу называть тебя братом! И у меня было совсем иначе, чем есть сейчас…

‑ Не надо!! ‑ это был почти стон. ‑ Прости!

‑ Равиль! ‑ старший из юношей обнял содрогающиеся от беззвучных слез плечи названного младшего брата, и твердо произнес то, что сказать должен был совсем другой человек. ‑ Тебе не за что у кого‑либо просить прощения!

…Они говорили еще долго, долго сидели рядом, погрузившись каждый в свои мысли. Позже, убедившись, что юноша действительно успокоился, пришел к какому‑то внутреннему равновесию, ‑ Айсен все же ушел. Равиль лишь с тихой грустью улыбнулся вслед, словно наяву видя, что последует дальше: вот лекарь, битый час перебирающий у окна свои записки и заметки ‑ почти отбросит их от себя, чтобы сгрести в объятья вошедшего возлюбленного. Поцелуев не будет, только легкие невесомые прикосновения обоих к волосам, вискам и отзвук слов: «Без тебя меня не станет, любимый…»

Как же тяжело!

‑ Люби меня, мое солнце! Твоя любовь ‑ лучшее, что есть во мне…

Равиль почти до глубокого вечера просидел в саду, крепко сжав руки в замок, и думал. Подумать ему было о чем! Он даже не сразу заметил высокую могучую фигуру Ожье, без кота, в одной распахнутой на груди рубахе да высоких сапогах вместо положенных буржуа туфель, командующего работниками, как матросами на палубе во время бури… Образ всплыл перед глазами сам собой, и юноша поднялся, чтобы уйти.

Движение вышло чересчур резким, опять закружилась голова. Равиль осел бы на землю, если бы его не подхватили крепкие руки:

‑ Ты чуть не упал. Позволишь помочь?

От звука этого голоса перехватило дыхание! Равиль подался было в сторону, но сумел справиться с собой.

‑ Да, ‑ бесцветно уронил юноша занемевшими губами, и безропотно позволил мэтру Грие отвести себя в комнату.

***

Тонкие пальцы вздрагивали в ладони ‑ не от волнения, лицо юноши было спокойно, а взгляд тверд. Просто слаб еще, тяжело, ноги плохо слушаются…

‑ Равиль, я могу отнести тебя…

‑ Нет, ‑ голос юноши все так же невыразителен и ровен, если не считать затрудненного, участившегося от усилий дыхания, ‑ Фейран говорит, что мне нужно понемногу расхаживаться, чтобы тренировать мышцы и восстановилась координация.

‑ Что ж, он знает, что говорит… ‑ напряженно уронил Ожье, чтобы хоть что‑то сказать, потому что накопилось в душе столько всего, что с чего из этого начинать он откровенно не представлял! Хватит и того, что Равиль вообще отвечает ему.

‑ Да, ‑ тем временем согласился юноша, глядя прямо перед собой, и так же тускло добавил, ‑ мне невероятно повезло, что они нынче оказались в Тулузе, иначе я бы умер тогда. Да и подняться не смог бы…

Он не мог не ощутить как закаменели руки мужчины у его плеч, судорожный выдох над ухом ‑ сквозь сжатые до хруста зубы, ‑ но продолжал сосредоточенно идти вперед. Тем более что комната была уже совсем близко, оставалось сделать всего пару шагов, и тогда эта пытка молчанием, никчемными безличными фразами наконец окончится!

‑ Равиль, послушай…

Ожье отчаянно вглядывался в истончившиеся черты дорогого лица, на которое только еще начинали возвращаться краски жизни, на тень от густых ресниц у еще чрезмерно острых скул, как всегда упрямо сжатые губы, мелко дрожащую у виска голубую жилку ‑ чувствуя, что собственное сердце неудержимо рвется из груди.

‑ Я хочу сказать…

И вот тогда, юноша все‑таки отстранился, мягко но решительно избавившись от силы поддерживающих его рук мужчины. Глядя в потускневшую сталь его глаз, Равиль четко и ясно произнес, расставляя возможные акценты:

‑ Спасибо вам за помощь, но я очень устал. Хочу отдохнуть, ‑ ладонь юноши уже лежала на ручке приоткрываемой двери.

Равиль шагнул через порог, плотно прикрыв за собой скрипнувшее петлями дверное полотно. Прислушался невольно, ‑ в доме царила тишина. Во всяком случае в этой его части.

С усилием добравшись до постели, юноша лег, а спустя буквально пару минут уже заглянула Хедва, успокаивая своим присутствием и его, и себя. Не затевая никаких лишних объяснений, тетя как обычно быстро и споро, просто помогла переодеться, ‑ юноше даже уже неловко становилось: конечно, она видела его во всех подробностях, обихаживала и обмывала, но… она же женщина!

А он уже не настолько немощен! Визит Фейрана с ежевечерним осмотром впервые успокоил: лекарь чему‑то глубокомысленно покивал, улыбнулся едва ли не единственный раз за их знакомство, и даже что‑то сразу записал в исчерканной таблице ‑ видел бы это Айсен… Айсен увидел. Яростный шепот про опыты и исследователей на два голоса за пресловутой дверью, как и финальный красноречивый приглушенный вздох пополам со стоном после долгой паузы ‑ заставили тихо рассмеяться… Вокруг кипела жизнь!

Он жив, а мир еще вертится вокруг своей оси. Да, он жесток, подл, безобразен, но ‑ тем ценнее то светлое, что в нем еще осталось… Равиль заснул спокойно, привычно прижимая к сердцу свою шкатулку.

А выйдя из дома на следующий день, увидел, что весь сад, дворик перед его окном, излюбленная скамейка вокруг ‑ засажены кустами роз.

Сидя в саду, за одну ночь превратившимся в картинку из сказки, Равиль в изумлении разглядывал цветочное буйство. Розы были повсюду ‑ ярко красные, кипенно белые, даже желтые, густо‑бордовые и нежно‑розовые, розовато‑оранжевые, как рассвет, пышно махровые и изысканно утонченные, облачно воздушные и строго расправившие резные лепестки… Одни уже простодушно развернули к солнцу желтую серединку кружевной чашечки, у других же на тугих бутонах еще мерцали капельки утреннего дождя. Некоторые листья казались привядшими, будто не успели оправиться после пересадки, но воздух буквально переполнял пьянящий аромат, смешавшийся с запахом перекопанной сырой земли.

Тот, кто обустраивал это цветочное царство, похоже пересадил сюда все розы, что нашлись в округе! ‑ юноша опустил взгляд на свои руки, крепко сжимающие шкатулку с документами, и усмехнулся с горечью. ‑ А ведь одной бумаги в этом ларчике все‑таки не хватает! Как бы не были восхитительны цветы…

Шагов он не услышал и внезапно раздавшийся рядом вопрос, заставил буквально подскочить на месте:

‑ Нравится? ‑ Ожье наклонился, поднимая шкатулку, которую от неожиданности выронил юноша, и кивнул в сторону ближайшего куста.

‑ Да, ‑ все же ответил после паузы Равиль, и странно взглянув на мужчину, принял от него обратно свой ларец, повторив вслух свое первое впечатление.

‑ Нет, ‑ без тени улыбки возразил Ожье, ‑ здесь только самые красивые.

Юноша лишь дернул губами, продолжая упорно отводить взгляд в сторону:

‑ Зачем? ‑ с каким‑то отстраненным любопытством уронил он.

‑ Для кого, ‑ напряженно поправил его Ожье, веско закончив. ‑ Для тебя!

‑ Я это понял, ‑ слабо улыбнулся Равиль, погладив кончиками пальцев тяжело клонившийся бутон. ‑ Почему?

Теперь пришла очередь мужчины отводить взгляд, с усилием он наконец проговорил:

‑ Когда болел, ты бредил и говорил о розах…

Юноша застыл, рука, касавшаяся цветка опала.

‑ Я говорил об одной, должно быть, ‑ сухо поправил он.

‑ Так выбери для себя любую из этих! ‑ в резком голосе Ожье ясно различалось отчаяние: что он опять не понял?!

А Равиль молчал.

‑ Убрать? ‑ тяжело процедил мужчина, и юноша впервые за весь разговор взглянул на него прямо, но… даже дышать стало трудно под этим ошеломленным раненым взглядом!

Равиль почти отшатнулся от него, обвел дикими, потемневшими как грозовая туча, глазами цветущий благоухающий сад, и еле выдавил в ответ:

‑ Убрать?! За что же… Они же живые! Пусть растут…

Юноша метнулся к дому, оставив растерянного мужчину в одиночестве и смятении.

‑ Лисеныш…

Глухо заныло больное сердце. Стремглав пролетев до своей комнаты, Равиль забился в самый дальний уголок кровати, обнимая себя руками. Он слышал, что кто‑то хотел зайти к нему, слышал голос Айсена, который вроде бы останавливал их, но в данный конкретный миг ‑ это не имело значения. Молчаливые слезы постепенно пропитывали смятую подушку, и одно юноша знал точно: вряд ли в своей новой жизни он сможет ненавидеть что‑либо больше, чем прекрасные нежные розы…

Но плакать он тоже больше себе не позволит.

***

Время шло своим чередом, и обещание Равиль сдержал. Разумеется, он еще не раз и не два сталкивался с Ожье, даже принимал его помощь, если требовалось, но больше не плакал, каким бы тягостным не было присутствие мужчины и как бы трудно не давалось юноше выдерживать спокойный и ровный тон в разговоре с ним. Слезы будто в одночасье иссякли. Он даже смог вполне мирно поблагодарить торговца за предоставленный кров и заботу о нуждах, тем не менее, вполне решительно и твердо отказавшись от настолько роскошного подарка как поместье.

Само собой он не задумывал ничего специально, но для захваченного врасплох Грие удар стал внезапным и болезненным. Обрушив на юношу шквал яростных протестов, он не нашел ничего лучше, чем завершить их признанием, что дом вообще изначально задумывался и строился для него. Во всяком случае, начинал строиться.

‑ Вот как? ‑ негромко уронил в ответ Равиль.

Содрогнувшись, он отвернулся к окну, плотно сжав губы, чтобы они не вздумали задрожать.

‑ Что ж… щедро! Впрочем, мне не приходится сомневаться в вашем великодушии, ‑ справившись с волнением, юноша бросил короткий взгляд на шкатулку, прежде чем продолжить. ‑ Но теперь в этом нет нужды. У меня есть дом, где меня так долго ждет моя семья. Довольно скоро здоровье позволит мне наконец его увидеть. И хотя пути Господни неисповедимы, вряд ли я потом когда‑нибудь вернусь в Тулузу…

Равиль помолчал, и последней фразой с легким оттенком горечи добил застывшего мужчину окончательно.

‑ А если вернусь зачем‑либо, все равно. Неправильно принимать подобные подарки. Тем более, когда не можешь ответить равноценным.

Юноша ушел, оставив побелевшего Ожье в одиночестве проникаться обрушившейся на него истиной. И дело было даже не в том, что предсказание лекаря сбывалось, Равиль воспринял дом если не как откуп за все случившееся, то как подачку, а может и как грязный намек, вроде того жилища, где держал его Таш… Однако это можно исправить! Догнать, объясниться наконец, убеждать, говоря: «Ну что ты такое опять подумал, малыш! Как и с розами, я лишь хотел тебя порадовать, сделать так, чтобы страх, печаль и боль совсем ушли из твоих глаз. Люблю тебя, а когда любишь, цены уже не подсчитываешь!»

Только… проклятый лекарь оказался прав и в другом: пусть Равиль молчит, но помнит он все.

По одному мимолетному взгляду, брошенному юношей на ларец, Ожье понял это так же ясно, как если бы услышал подробную исповедь. И заговорил Равиль не о чем‑нибудь, а об отъезде, предельно четко и твердо дав понять, что для него время жертв прошло. Тем более жертв каким‑то необъяснимым чудом обретенной родней, да еще такой, которая несмотря на прошлое от него не отвернулась, наоборот оттаскивая всеми силами от пропасти, давая шанс на доброе имя и достойное будущее.

Время… Да, время! Оно все так же неумолимо отмеряло мгновения! Благодарить судьбу следовало по крайней мере за то, что юноша действительно поправлялся, уже заметно окреп, и вполне возможно вскорости в самом деле при должных предосторожностях ‑ сможет преодолеть долгий путь. В следующий раз, на предложение помощи в дальнем путешествии ответил отказом уже Давид, заметив между делом:

⇐ Предыдущая 46 47 48 49 50 51 525354 55 Следующая ⇒