Искупление 3 страница

Он умолк, и Сент‑Джеймс легко представил направление его мыслей.

– Мы узнали, что Мик бывал в «Айлингтон‑Лондон», – сказал Сент‑Джеймс. – Вы знали, что там работал Джастин Брук?

– В «Айлингтоне»? Нет.

– Кстати, вы не думаете, что Мик отправился туда как раз после вашего интервью?

Сент‑Джеймс слышал, как фарфор звякнул о фарфор, вероятно, что‑то наливали в чашку. Прошло несколько секунд, прежде чем Тренэр‑роу ответил:

– Возможно. Он интересовался исследованиями в области рака. Я рассказал ему о своей работе. Наверняка речь была о том, как работает «Айлингтон». О тамошних исследованиях.

– И об онкозиме?

– Об онкозиме? Знаете ли… – Стало слышно, как он шуршит бумагами. Зазвонил будильник, но его тотчас отключили. – Черт. Подождите минутку. – Тренэр‑роу отпил чаю. – Не исключено, что и о нем говорили. Насколько мне помнится, мы обсуждали широкий спектр новых лекарств. Онкозим тоже к ним относится. Вряд ли я умолчал о нем.

– Значит, вы уже знали об онкозиме, когда Мик пришел к вам брать интервью?

– Все в «Айлингтоне» знают об онкозиме. Его еще называют «детищем Бари».

– Что вы можете рассказать о нем?

– Это антионкоген, предотвращает рост раковых клеток. Вы же знаете, что такое рак. Организм не справляется с лишними клетками, и онкозим помогает ему справиться.

– А побочные действия?

– В этом‑то вся проблема, так? Всегда есть побочные действия. И иногда опасные. Поверьте мне, мистер Сент‑Джеймс, если бы кто‑то создал лекарство без побочного действия, весь научный мир ликовал бы.

– А если лекарство эффективно при одной болезни, но, к несчастью, может быть причиной очень серьезных нарушений в организме?

– Вы о чем? О почечной дисфункции? Органических нарушениях? Об этом?

– Или даже хуже. Скажем, аномалии. Уродства.

– Всякая химиотерапия аномальна. В нормальных условиях ее никогда не назначают беременным женщинам.

– А как насчет воздействия на клетки, участвующие в зачатии?

Последовала долгая пауза. Тренэр‑роу откашлялся.

– Вы имеете в виду широкомасштабные генетические повреждения у мужчин и женщин? Это невозможно. Лекарства проходят жесткий контроль, и такое обязательно проявилось бы. Не тут, так там. Скрыть такое невозможно.

– Предположим, скрыли. Мик мог догадаться?

– Отчего же нет? Нечто необычное в результатах тестов… Но где он мог взять эти результаты? Даже если он побывал в лондонской лаборатории, кто дал бы ему результаты? И зачем?

Сент‑Джеймс подумал, что у него есть ответы на оба вопроса.

***

Когда десять минут спустя Дебора появилась в кабинете, она жевала яблоко. Разрезав его на восемь частей, она переложила их на тарелке тонкими ломтиками сыра «чеддер». Так как в руках у нее была еда, то следом шествовали такса Персик и кот Аляска, причем такса все время переводила взгляд с лица Деборы на тарелку и обратно, а Аляска, считая даже молчаливую просьбу недостойной себя, прыгнул на стол Сент‑Джеймса и, пройдясь мимо карандашей, ручек, книг, журналов и писем, удобно устроился возле телефона, словно в ожидании звонка.

– Закончила с фотографиями? – спросил Сент‑Джеймс.

Он сидел, не сводя взгляда с камина, в кожаном кресле, с которого не вставал после разговора с Тренэр‑роу.

Дебора, скрестив ноги, уселась на диван и поставила тарелку с яблоком и сыром себе на колени. У нее на джинсах красовалось длинное пятно, оставленное каким‑то химикатом, и на рубашке тоже были мокрые пятна после работы в темной комнате.

– Не совсем. У меня перерыв.

– Решила напечатать снимки. Я правильно понял?

– Правильно, – как ни в чем не бывало отозвалась Дебора.

– Для выставки?

– Возможно. Почему бы и нет?

– Дебора.

– Что?

Она подняла голову от тарелки, убрала со лба волосы. В руке у нее был сыр.

– Ничего.

– А.

Отломив кусочек сыра, она предложила его вместе с яблоком Персику. Собака проглотила то и другое, помахала хвостом и лаем потребовала еще.

– После твоего отъезда я отучил ее попрошайничать, – сказал Сент‑Джеймс. – Мне потребовалось на это два месяца.

В ответ Дебора дала Персику еще кусочек сыра. Она погладила собаку по голове, почесала ее за шелковистыми ушами и только потом посмотрела невинным взглядом на Сент‑Джеймса:

– Почему бы ей не просить, если хочется? В этом нет ничего плохого, разве не так?

Сент‑Джеймсу было ясно, что она провоцирует его. Он встал с кресла. Надо было сделать еще несколько звонков, чтобы побольше узнать о Бруке и об онкозиме, проверить, не появилась ли Сидни, не говоря уж о текущей работе, не имевшей отношения к смерти Кэмбри‑Брука‑Ниффорд, и здесь, в кабинете, и в лаборатории. Но Сент‑Джеймс остался в кабинете.

– Не возьмешь чертова кота отсюда? – спросил он и подошел к окну.

Дебора приблизилась к столу, взяла на руки кота и положила его в кресло Сент‑Джеймса.

– Еще что‑нибудь? – спросила она, когда Аляска принялся энергично тереться о далеко не новую кожу.

Сент‑Джеймс смотрел, как кот устраивается в его кресле и как улыбается Дебора.

– Нахалка, – сказал он.

– Капризуля.

Хлопнула дверца автомобиля, и Сент‑Джеймс повернулся к окну.

– Томми приехал, – сообщил он, и Дебора отправилась открывать входную дверь.

Сент‑Джеймс сразу понял, что у Линли плохие новости. Шел он необычно медленно, тяжело переступая ногами. Дебора перехватила его на улице, и они обменялись парой слов. Она коснулась его руки. Он покачал головой и взял ее за руку.

Отойдя к книжным полкам, Сент‑Джеймс вынул наугад книгу и открыл ее: «Жаль, ты не знала, что была единственной мечтой моей души, – читал он. – В моем падении я бы не чувствовал этого так остро, если бы из‑за тебя, и твоего отца, и дома, который стал по‑настоящему твоим домом, не оживали старые тени…» Черт побери. Сент‑Джеймс захлопнул книгу. «История двух городов». Как раз что надо, с усмешкой подумал он.

Он поставил книгу на место и взял другую. «Вдали от безумной толпы». Прекрасно. Отличный набор страданий от Габриэль Оук.

– …потом говорил с мамой, – продолжал начатую фразу Линли, входя вместе с Деборой в кабинет. – Она приняла это неважно.

Сент‑Джеймс сразу же протянул Линли виски, и тот с благодарностью взял его, после чего сел на диван. Дебора примостилась рядом на подлокотнике, касаясь кончиками пальцев плеча Линли.

– Похоже, Брук сказал правду, – сообщил Линли. – Питер был в Галл‑коттедж после ухода оттуда Джона Пенеллина. Они с Миком поссорились.

Он рассказал все, что узнал от Питера, и о том, что произошло в Сохо, тоже.

– Я предполагал, что Кэмбри дрался там с Питером, – отозвался Сент‑Джеймс, когда Линли умолк. – Сидни говорила, что видела там Питера. Описание совпадало, – добавил он, отвечая на незаданный вопрос, мелькнувший в глазах Линли. – Итак, если Питер узнал Кэмбри, то и Джастин Брук мог его узнать.

– Брук? – переспросил Линли. – Как? Да, помню, он был вместе с Сидни. Ну и что?

– Томми, они были знакомы. Брук работал в «Айлингтоне», – сказал Сент‑Джеймс и познакомил друга со всем, что узнал во время визита в «Айлингтон‑Лондон ».

– Какова роль Родерика Тренэр‑роу?

– Он – главный двигатель истории. Это он сообщил Мику Кэмбри ключевую информацию. И Кэмбри использовал ее, чтобы начать расследование. Все пошло от Тренэр‑роу. Он сказал Мику об онкозиме.

– А потом Мик умер. В тот вечер Тренэр‑роу присутствовал на представлении.

– Томми, у него нет мотива. А вот у Джастина Брука был.

Сент‑Джеймс объяснил. Его версия, продуманная им, пока он оставался один в кабинете, была очень проста. Кокаин в обмен на информацию неизвестного источника, которая должна лечь в основу статьи об опасном лекарстве. Мик Кэмбри и Джастин Брук. Что‑то у них не сложилось и закончилось трагически в ту самую пятницу, когда Брук отправился вместе с Питером в Галл‑коттедж.

– А кому понадобилось убивать Брука?

– Никому. Несчастный случай, как правильно считают полицейские.

Линли вынул из кармана портсигар и задумчиво поглядел на него, после чего щелкнул зажигалкой, однако закуривать не стал.

– Паб, – произнес он. – Питер сказал, что Брука в пятницу не было в «Якоре и розе».

– После того, как они побывали в Галл‑коттедж?

– Да. Питер отправился в паб. Он был там без четверти десять и потом. А Брука там не было.

– Все складывается, да?

– А Джастин знал, что Питер везет его к Мику Кэмбри? – спросила Дебора. – Питер называл Мика до того, как они выехали? Или не называл его?

– Скорее всего, заранее не называл, – ответил Сент‑Джеймс. – Вряд ли Джастин поехал бы, если б знал, что Питер собирается одолжить денег у Мика Кэмбри. Зачем рисковать?

– Мне кажется, Мик должен был больше бояться разоблачения, чем Джастин Брук, – заметила Дебора. – Кокаин, женское платье, двойная жизнь. Один Бог знает, что вы еще раскопаете.

Линли закурил и, выпустив струю дыма, вздохнул:

– Кроме того, есть еще Саша Ниффорд. Если Брук убил Мика Кэмбри и свалился со скалы, кто убил Сашу?

Сент‑Джеймс постарался не показать свою особую заинтересованность.

– Что известно о Саше?

– Смесь эрготамина и хинина. – Линли достал из внутреннего кармана конверт и протянул его Сент‑Джеймсу. – Наверно, она думала, что это героин.

Сент‑Джеймс прочитал отчет экспертов, обнаружив вдруг, что ему трудно разбираться в терминологии, которая была для него вторым родным языком. Линли продолжал говорить, излагая факты, которые уже были известны Сент‑Джеймсу:

– Большая доза сокращает артерии. Лопаются мозговые кровеносные сосуды. Смерть наступает немедленно. Мы наблюдали это, помнишь? Игла все еще торчала у нее из руки.

– Полицейские не считают это несчастным случаем.

– Не считают. Когда я уходил, они все еще допрашивали Питера.

– Но если это не несчастный случай, – проговорила Дебора, – значит…

– Есть второй убийца, – заключил Линли.

Сент‑Джеймс вновь отошел к книжным полкам, боясь выдать себя неловкими движениями.

– Эрготамин, – произнес он. – Не совсем уверен, что…

Он умолк, надеясь, что сумел разыграть естественное любопытство человека науки. Но страх не давал ему покоя. Взяв с полки лекарственный справочник, он открыл его.

– Как насчет описания? – спросил Линли.

Сам того не замечая, Сент‑Джеймс листал справочник на других буквах и даже что‑то читал, не видя ни слова.

– От чего он? – спросила Дебора.

– Главным образом от мигрени.

– Правда? От мигрени? – Сент‑Джеймс не столько увидел, сколько почувствовал, что Дебора повернулась к нему, и стал молить Бога, чтобы она не задала естественный для нее вопрос. – Саймон, а ты принимаешь его, когда у тебя мигрень?

Ну, конечно же, конечно. Все она знает. А кто не знает? Он никогда не вел счет таблеткам. И флакон большой. Значит, она пришла в его комнату и взяла, сколько ей было нужно. Потом она раздавила таблетки, смешала их и сотворила яд. Потом каким‑то образом отдала его Питеру и убила вместо него Сашу.

Ему требовалось сказать что‑нибудь, чтобы отвлечь внимание Линли на Кэмбри и Брука. Почитав еще пару секунд, он кивнул как будто в глубокой задумчивости и захлопнул справочник.

– Нам надо вернуться в Корнуолл, – решительно заявил он. – В газете мы обязательно найдем подтверждение связи Брука и Кэмбри. Сразу после смерти Мика его отец все обыскал там. Но он искал сенсацию: доставка оружия в Северную Ирландию, девушки по вызову и министры кабинета. Что‑нибудь в этом духе. Но интуиция подсказывает мне, что мы пропустили онкозим.

Сент‑Джеймс не сказал, что отъезд из Лондона подарит ему лишний день, сделает его недоступным для полицейских, если они захотят спросить его о серебряном флаконе.

– Почему бы нет? Уэбберли дал мне еще несколько дней, – сказал Линли. – Это очистило бы Питера от подозрений. Деб, поедешь с нами?

Сент‑Джеймс видел, что она пристально смотрит на него.

– Да, – медленно проговорила Дебора. – Саймон, а ты разве?..

Никаких вопросов он не мог допустить.

– Я прошу прощения, но мне нужно еще кое‑что посмотреть в лаборатории. До завтра мне надо хотя бы понять, с чего начинать.

***

К обеду он не спустился, и Дебора с отцом, прождав его в столовой до девяти часов, в конце концов поели одни. Камбала, спаржа, молодая картошка, салат. Бокал вина. Потом кофе. Они не разговаривали, но Дебора постоянно ловила на себе взгляды отца.

Трещина в их отношениях появилась после возвращения Деборы из Америки. Когда‑то они вели в столовой душевные беседы, а теперь все было не так. О некоторых вещах вообще нельзя было говорить. Так хотела Дебора. Она и сбежала‑то из дома в первую очередь, чтобы отец не досаждал ей. Ведь он знал и понимал ее лучше всех. И наверняка пожелал бы всерьез обсудить прошлое. Его это по‑настоящему волновало. Ведь он любил обоих.

Дебора отодвинула стул и начала собирать тарелки. Коттер тоже встал:

– Я рад, Деб, что ты здесь. Совсем как прежде. Втроем.

– Вдвоем, – улыбнулась Дебора, одновременно любяще и отстраненно, во всяком случае, так ей казалось. – Саймон не обедал с нами.

– Но ведь мы втроем в доме, – возразил Коттер. Он подал ей поднос, и она принялась ставить на него тарелки. – Слишком много работает наш мистер Сент‑Джеймс. Боюсь, как бы он не разболелся.

Коттеру хватило хитрости встать возле двери. И Дебора не могла сбежать, не обидев отца. На это он и рассчитывал. Ей ничего не оставалось, как поддержать беседу.

– Он похудел, папа, да? Я заметила.

– Похудел. Эти три года не были легкими для мистера Сент‑Джеймса, – решился Коттер на откровенный разговор. – Ты ведь этого не знала, Деб, правда? Ты все неправильно поняла.

– В моей и его жизни произошли перемены. Надеюсь, он не очень скучал по моим пробежкам вокруг дома. Любому понятно…

– Знаешь, девочка, – перебил ее отец, – ты никогда прежде не лгала себе. Зачем же начинать теперь?

– Лгать? Да ну тебя. Я не лгу.

– Ты все знаешь. Насколько я понимаю, Деб, и ты, и мистер Сент‑Джеймс все отлично понимаете. Надо только, чтобы один из вас набрался храбрости и сказал, а другой набрался храбрости и перестал лгать себе и всем.

Коттер поставил бокалы на поднос и взял его из рук Деборы. Она унаследовала материнский рост, и помнила об этом, но совсем забыла, что из‑за этого отцу нетрудно смотреть ей прямо в глаза. Вот и теперь тоже. Результат был налицо. Ему удалось получить правдивый ответ, хотя она всеми силами избегала откровенной беседы.

– Я знаю, чего тебе хочется, – сказала Дебора. – Но, папа, это невозможно. Тебе надо смириться. Люди меняются. Они растут. Расходятся. Это многое определяет. Время разводит их в разные стороны.

– Бывает.

– Так и есть, – твердо проговорила Дебора и, увидев, как ее отец моргнул, постаралась смягчить удар. – Я была тогда маленькой. И он стал мне как брат.

– Он и был им.

Коттер посторонился, пропуская Дебору, и она почувствовала себя несчастной. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он понял ее, но она не знала, как объяснить ему, почему не суждено сбыться самой дорогой его сердцу мечте.

– Папа, пойми, с Томми у меня совсем по‑другому. Для него я не малолетняя девчонка. И никогда такой не была. А для Саймона я всегда была… всегда буду…

Коттер ласково улыбнулся дочери:

– Не надо меня уговаривать. Ни к чему. – Он выпрямился и переменил тон: – Как бы то ни было, надо заставить его поесть. Отнесешь ему поднос? Он еще в лаборатории.

От этого Дебора не могла отказаться. Она последовала за отцом в кухню и смотрела, как он раскладывает на тарелках сыр, холодное мясо, мягкие булочки и фрукты, после чего понесла все это наверх. Сент‑Джеймс в самом деле еще работал в лаборатории, сравнивая фотографии пуль. В руках у него был карандаш, но он не написал ни строчки.

В просторной лаборатории горело несколько лампочек в разных местах, создавая небольшие светлые круги в темноте. В одном из них было отлично видно его лицо.

– Папа хочет, чтобы ты поел, – сказала Дебора, остановившись в дверях. Помедлив, она вошла в лабораторию и поставила поднос на стол. – Еще работаешь?

Он не работал. Дебора не удивилась бы, если бы узнала, что он вообще ничего не сделал за прошедшие часы. Рядом с одной из фотографий лежал отчет, однако по первой же странице было ясно, что его не разворачивали. Стопка бумаги тоже была нетронута. Значит, ему надо было уединиться, и работу он использовал как безотказный предлог.

Все из‑за Сидни. Дебора поняла это по его лицу, когда леди Хелен сказала, что не может разыскать Сидни. То же самое выражение было на его лице, когда он вновь приехал к Деборе и звонил по телефону, пытаясь отыскать сестру. Все, что происходило с той минуты – его визит в «Айлингтон‑Лондон», разговор с Томми об убийстве Мика Кэмбри, создание собственного сценария убийства, стремление уединиться в лаборатории, – было не более чем желанием отвести беду, грозившую Сидни. И вновь ей захотелось помочь ему, дать мир его страдающей душе.

– Здесь немного мяса и сыра, – сказала она. – Еще хлеб, – неведомо зачем добавила она, ведь поднос был на столе и он мог сам все увидеть.

– Томми ушел?

– Уже давно. Он поехал к Питеру. – Дебора подвинула стул к столу и села напротив Сент‑Джеймса. – Я забыла принести тебе попить. Что ты хочешь? Вино? Минеральную воду? Мы с папой пили кофе. Саймон, хочешь кофе?

– Нет, спасибо. Все отлично.

Однако он не притрагивался к еде. Вместе этого выпрямился и потер спину. В темноте его лицо изменилось. Углы сгладились. Морщины исчезли. Как будто не было прошедших в разлуке лет и связанных с ними страданий. Сейчас он казался моложе и уязвимее. И как будто ближе, короче говоря, больше похожим на того человека, которому когда‑то Дебора не боялась говорить все без утайки, зная, что уж он‑то поймет ее.

– Саймон, – позвала она и подождала, когда он оторвет взгляд от еды, к которой и не думал прикасаться. – Томми рассказал мне, что ты хотел сделать сегодня для Питера. Ты очень добр.

Сент‑Джеймс нахмурился:

– Я хотел…

Дебора перегнулась через стол и коснулась его руки:

– Он сказал, что ты хотел взять флакон, пока не приехали полицейские. Томми был очень тронут. Ты – настоящий друг. Он хотел много чего сказать тебе, но ты ушел.

Она видела, что он не сводит глаз с ее кольца. В свете лампы изумруд блестел как капля воды. Дебора чувствовала под рукой холодные пальцы Сент‑Джеймса. Но, пока она ждала его ответа, пальцы сжались в кулак и высвободились. Дебора тоже убрала руку, словно ее ударили, в который раз понимая, что попытка поднять забрало и наладить дружеские отношения вновь закончилась неудачей. Он повернулся в кресле, и черты его лица обострились.

– Боже мой, – прошептал он.

Услыхав его голос, Дебора уже не сомневалась, что изменившееся выражение лица Сент‑Джеймса и нежелание смотреть ей в глаза связаны не с ней.

– Что случилось?

Он опять оказался в светлом круге – кости, обтянутые кожей.

– Дебора… Не знаю, как сказать. Я совсем не герой, как ты могла подумать. И ничего я для Томми не делал. Я даже не думал о Томми. И о Питере. Совсем не думал о Питере.

– Но…

– Флакон принадлежит Сидни.

Дебора отпрянула. Она открыла рот, словно хотела что‑то сказать, но не произнесла ни звука, лишь не отрываясь смотрела на Сент‑Джеймса.

– Что ты говоришь?

– Она думает, что Питер убил Джастина Брука. Она хотела свести счеты. Но как‑то так получилось, что вместо Питера…

– Эрготамин, – прошептала Дебора. – Ты принимаешь его, да?

Сент‑Джеймс отодвинул поднос, однако это было единственное, что он позволил себе в качестве ответа, если не считать холодного тона, каким он произнес следующие слова:

– Я чувствую себя дураком. Не могу придумать, как помочь собственной сестре. Не могу ее отыскать. Это отвратительно. Немыслимо. Я совершенно бесполезен, и сегодня это было очевидно.

– Не верю, – медленно проговорила Дебора. – Сидни не могла… Она не делала этого… Саймон, да ты сам в это не веришь.

– Хелен везде искала ее. Всюду звонила. И я тоже. Никаких следов. А в полиции определят принадлежность флакона не позже чем через сутки.

– Как? Даже если на нем отпечатки ее пальцев…

– Дело не в отпечатках. Она использовала его под духи. Он с Джермин‑стрит. У полицейских не будет никаких трудностей. Они явятся сюда завтра около четырех часов. Это точно.

– Ее духи… Саймон, это не Сидни! – Дебора соскочила со стула и подошла к Сент‑Джеймсу. – Это не Сидни. Не может этого быть. Неужели ты не помнишь? Она пришла ко мне, когда был обед, и надушилась моими духами. Ее духи пропали. Помнишь? Она не могла их найти. Неужели не помнишь?

Сначала он ничего не понял. Он смотрел на Дебору и не видел ее.

– Нет, – прошептал он, но потом его голос окреп. – Это было в субботу вечером. Еще до смерти Брука. Кто‑то еще тогда спланировал убийство Питера.

– Или Саши.

– Кто‑то пытается очернить Сидни. – Он вскочил, дошел до конца стола, повернул обратно, потом прошелся еще раз, но уже быстрее и явно волнуясь. – Кто‑то был в ее комнате. Это мог быть кто угодно. Питер… Если умереть должна была Саша… Тренэр‑роу, отец или сын Пенеллины. Черт, даже Дейз.

– Нет, – положила конец его сомнениям Дебора. – Это был Джастин.

– Джастин?

– Я никак не могла понять, зачем он пришел к ней в пятницу ночью. После того, что было на берегу. Он затаил зло на Сидни. Кокаин, драка. Да еще Питер с Сашей смеялись над ними. Над ним.

– Он пришел к ней, – медленно произнес Сент‑Джеймс, – спал с ней и взял флакон. Наверняка так и было. Черт его побери.

– А в субботу, когда Сидни не могла найти флакон – помнишь, она сказала нам? – он, верно, достал эрготамин и хинин. Смешал их и дал Саше.

– Он же химик, – задумчиво проговорил Сент‑Джеймс. – Биохимик. Он знал, что делал.

– С кем он хотел расправиться? С Питером или с Сашей?

– Наверно, с Питером.

– Из‑за их появления у Мика Кэмбри?

– Комнату обыскали. Компьютер был включен. На полу валялись записные книжки и фотографии. Наверно, Питер увидел что‑то, когда был там с Бруком, и Брук не сомневался, что он вспомнит об этом после смерти Мика.

– Но зачем давать наркотик Саше? Если бы умер Питер, она сразу сказала бы полицейским, где взяла его.

– Совсем нет. Она тоже умерла бы. Брук в этом не сомневался. Он знал, что она наркоманка. Поэтому и дал ей наркотик. Полагаю, он думал, что они погибнут еще в Ховенстоу. Когда стало очевидно, что его план провалился, он попытался избавиться от Питера другим способом, рассказав нам об их визите к Кэмбри, чтобы Питера арестовали и он не стоял у него на дороге. Чего он не мог учесть, так это того, что Питер и Саша уедут из Корнуолла, прежде чем их арестуют, и что Саша еще большая наркоманка, чем Питер. Тем более он не мог учесть, что Саша припрячет наркотик для себя одной. Кроме того, Питер отправился в паб «Якорь и роза» и его видела там полудюжина людей, готовых предоставить ему алиби на время смерти Кэмбри.

– Значит, это был Джастин, – проговорила Дебора. – Во всем виноват один Джастин.

– Меня ослепило то, что он умер до Саши. Я не подумал о том, что он успел дать Саше наркотик.

– Но, Саймон, его собственная смерть?

– Несчастный случай.

– Почему? Как? Что он делал на скале посреди ночи?

Сент‑Джеймс искоса поглядел на Дебору. В темной комнате все еще горела красная лампочка, оставляя красное, словно кровавое, пятно на черном фоне. Это подсказало ему ответ.

– Твои фотоаппараты. Он хотел избавиться от них.

– Зачем?

– Убирал все, что связывало его с Кэмбри. Сначала самого Кэмбри. Потом Питера. Потом…

– Мою пленку. Фотографии, сделанные тогда в коттедже. Что бы Питер там ни увидел, ты это сфотографировал.

– Значит, беспорядок в гостиной был устроен, чтобы замести следы. Он ничего не искал. Ничего не хотел взять. То, что ему было нужно, он не мог унести.

– Откуда ему стало известно, что ты фотографировал там? – переспросила Дебора.

– Он знал, что у нас были фотоаппараты. Миссис Суини подтвердила это во время обеда в субботу. Ему были известны мои методы. Сидни наверняка рассказывала. И ему было известно, что Томми работает в Скотленд‑Ярде. Он рискнул, позволив нам осмотреть место преступления и вызвать полицию. Но зачем рисковать, если нечто в комнате – и на пленке – могло связать его с Кэмбри?

– Полицейские должны рано или поздно найти это, разве не так?

– Они уже арестовали Джона Пенеллина, и тот признался в убийстве. Джастин боялся лишь, что кто‑то – не местные полицейские – не поверит, будто Джон – убийца. И именно это произошло меньше чем через сутки после смерти Кэмбри. Мы стали задавать вопросы. И ему пришлось предпринять шаги, чтобы защитить себя.

Дебора задала последний вопрос:

– Но зачем он взял все? Почему не пленку?

– У него не было времени. Легче было взять ящик и выбросить его в окно, а потом прийти к нам с Томми и рассказать о Питере. Позднее он понес фотоаппараты туда, где был днем. Он бросил их в воду, потом поднялся обратно на скалу. И вот тут‑то упал.

Дебора улыбнулась, словно сбросила с плеч тяжелый груз:

– Вряд ли мы сможем это доказать.

– Сможем. В Корнуолле. Сначала постараемся найти в бухте фотоаппараты, потом в редакции поищем, что Мик писал об онкозиме. Завтра.

– А пленка? Фотографии?

– Ждут своего часа.

– Проявить?

– Тебе не трудно?

– Нет.

– Тогда, пожалуйста, птенчик, займись ими сейчас же. Пора указать Джастину Бруку на его место.

Глава 24

Дебора работала с легкой душой и легким сердцем, о чем даже подумать не могла еще два часа назад. Не замечая того, она тихонько мурлыкала себе под нос, напевала строчку‑две из старых песен Битлов, Бадди Холли, Клиффа Ричарда, которые как‑то сами собой возникали у нее в голове. В темноте она ловко, с автоматизмом, который предполагал настоящее мастерство, управлялась с пленкой и ванночками. Не останавливалась Дебора и чтобы подумать об обстоятельствах, которые так повернулись, что ее детская любовь к Сент‑Джеймсу расцвела и обновилась, пока они разговаривали в лаборатории. Она просто радовалась, что это случилось, радовалась тому, что появилась надежда изгнать злость из их отношений.

До чего же она оказалась права, когда, повинуясь своей интуиции, приехала в Челси, чтобы побыть с Саймоном. Какое счастье было видеть, как изменилось его лицо, едва он понял, что его сестре не может быть предъявлено обвинение в убийстве. Счастливая Дебора проводила его до спальни и подождала возле двери, болтая и смеясь, пока он доставал пленку. Наконец‑то они опять стали друзьями и могли делиться своими мыслями, слушать друг друга, спорить и размышлять.

До отъезда Деборы на три года в Америку ее общение с Сент‑Джеймсом всегда было радостным. И то время, что они пробыли вместе в лаборатории, а потом в его спальне, вернуло ей живость воспоминаний о той радости, если не самое радость. Перед ее мысленным взором вставали картинки из прошлой жизни, напоминая о том, кем был для нее тогда Саймон Сент‑Джеймс, и Дебора с удовольствием погрузилась в свое детство и отрочество.

Что бы с ней ни происходило, Сент‑Джеймс всегда был рядом: выслушивал ее жалобы, утешал в разочарованиях, читал ей, беседовал с ней, наблюдал, как она растет. Он знал все, что было в ней плохого, – ее несдержанность, гордыню, неумение смиряться с поражением, неумеренные требования к себе, нежелание прощать чужие слабости. Он знал и это, и многое другое и всегда принимал ее такой, какой она была. Как бы он ни советовал, ни учил, ни предостерегал, ни убеждал, он всегда принимал ее со всем плохим и хорошим, что в ней было. И она не сомневалась, что так будет всегда, с тех пор как он восемнадцатилетним мальчишкой сел рядом с ней на корточки у могилы ее матери, когда она отчаянно храбрилась, изображала безразличие, делала вид, будто в свои семь лет может справиться с ужасом невосполнимой потери, которую еще и не очень‑то осознавала. Он произнес всего три простых слова, и она бросилась в его объятия, потому что он освободил ее и навсегда признал за ней право быть самой собой. «Поплачь, это можно», – сказал он тогда.

Он помогал ей становиться взрослой, ободрял ее и не удерживал, когда пришло время выпорхнуть из гнезда. Но это был конец их прежних отношений – он отпустил ее во взрослую жизнь, не воспрепятствовав ни словом, ни жестом ее намерению покинуть его, которое огнем жгло ее изнутри. А так как все худшее поднялось в ней, едва она впервые осознала, что он по доброй воле обрек их на трехлетнюю разлуку, не смягченную перепиской, она отказалась от радости, подавила все то теплое, что привязывало ее к нему, и отдалась желанию причинять ему боль. И ей это удалось, она отомстила ему, получив низменное и беспримесное удовлетворение. Однако теперь ей стало понятно, что это была пиррова победа, и ее месть Саймону рикошетом била по ней самой.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒