Жена ювелира 1 страница

8. Сонмор

Волкодаву не нравилось нарлакское слово «трактир». По его разумению, оно происходило от «тракта»: так в этой стране именовали дороги. А чего хорошего можно ждать от дороги?.. Ну то есть, конечно, в веннских лесах уже мало кто верил, что, отправившись из дому в путь, денька этак через три как раз и притопаешь пешком на тот свет. Тем не менее ни один венн не стал бы строить избы на заброшенной старой дороге. Кому же охота, чтобы ушло из дому согласие, достаток, здоровье?.. Да какое там строиться! Никто здравомыслящий даже дерево, выросшее на былой тропе, не срубил бы для хорошего дела. Не будет добра!

Как после этого в трезвом рассудке назвать по имени дороги место, где люди едят? Где они хлеб в руки берут?.. Даже сольвенны и те были умней. Они подавали пищу в «храмах корчемных», то есть «домах для еды», или попросту – харчевнях, корчмах…

Такие, впрочем, рассуждения отнюдь не мешали Волкодаву благополучно торчать, подпирая косяк, у двери, исправляя службу охранника. Гораздо больше надоедали ему беспрестанные жалобы Стоума, хотя его стенания он благополучно пропускал мимо ушей. Что взять с сольвенна?.. Да еще с перепуганного. Трактирщик ждал скорого и жестокого разорения. Виноват в котором был, конечно, опять‑таки Волкодав.

Причина Стоумовой боязни оказалась очень проста. Когда разразилась Последняя война и весь белый свет ополчился друг против друга, у кондарских ворот задымил кострами один из бесчисленных отрядов Гуриата Великого, достигший нарлакской державы. Тогдашний государь конис был человеком несильным и отстоять Кондар не надеялся. По счастью, сыскался лихой вожак из народа, сумел воодушевить и горожан, и окрестных жителей, сбежавшихся под защиту городских стен. Звали его Сонмор. Когда же прекратились сражения и кондарцы разогнали неудачливых завоевателей по лесам, – Сонморово воинство оказалось не у дел. И потому спустя время начало беспокоить купцов, возивших что‑то по оживавшей стране, повадилось шалить в тех самых деревнях, которые некогда защищало. Сонмора в конце концов поймали да и, не памятуя о былых заслугах, повесили. Его люди, не смирившись, избрали себе нового предводителя и… назвали его Сонмором. Чтобы никто даже думать не смел, будто храбрый разбойник вправду погиб. Так и повелась в Кондаре легенда, гласившая, что веревка на самом деле оборвалась и лихой предводитель остался жить вечно.

С тех пор прошло двести лет, но и до сих пор «ночной правитель» Кондара, принимая на воровском сходе этот почтенный сан, забывал свое прежнее имя и становился Сонмором. Письменной истории не велось, но, если верить людям с хорошей памятью, нынешний Сонмор был тридцать девятым по счету. Государь конис даже не пытался поймать его и водворить за решетку. Ибо полагал, что худой мир тут воистину был лучше доброй ссоры. С известным всему городу воровским вожаком порою кое о чем удавалось договориться. УЖ всяко лучше, чем иметь дело с сотней мелких воришек, неспособных ни к какому согласию!..

Так вот, Сонмор много чем в Кондаре заправлял наполовину открыто. Все знали: это его вооруженные молодцы хранили порядок в трактирах и на постоялых дворах. И получалось у них до того хорошо, что хозяева сами рады были платить каждодневную дань. Платил и Стоум. До того злосчастного дня, когда явился бессовестный венн и, воззвав к древнему праву, выгнал вон Тормара.

Стало быть, вот почему кондарцы так редко видели у себя дома сравнение вышибал, развлекавшее народ в других городах…

– Ты знаешь хоть, что со мной теперь будет?.. – чуть не заплакал Стоум, едва только Волкодав успел обосноваться возле двери. – Теперь сюда знаешь какие громилы придут?.. Тебя в двери выкидывать!..

– Может, и придут, – сказал Волкодав безразлично.

– Еще им в ножки поклонишься, если смилосердствуются не зарезать…

Вот это уж вряд ли, подумал венн. Но промолчал.

– А мой трактир?.. – продолжал Стоум. – Голые стены оставят и хорошо если крышу!.. Чтоб впредь таких, как ты, голодранцев перехожих на порог не пускал…

– Еще в чем я виноват? – хмуро спросил Волкодав. – Может, это я тебя насильно трактирщиком сделал? И жить здесь заставил, не в Галираде?..

Стоум полагал также, что ни один горожанин, даже самый голодный, нипочем больше не сунется в его заведение. Кому охота связываться с обреченным? Ходящим под топором?..

Вот тут сольвенн ошибался. До самого вечера народу на улице было вдесятеро против обычного. Вся Середка успела прослышать про чужака, не струсившего выгнать Сонморова человека. Всем хотелось на него посмотреть. А того пуще хотелось дождаться, когда придут выгонять его самого. Но ведь трудно чего‑то ждать возле трактира, не заходя внутрь и не покупая хоть рыбной булочки перекусить. Так и вышло, что стряпухи со служанками сбились с ног, а когда дверь наконец заперли и Стоум пересчитал выручку, глаза у него полезли на лоб. Настолько удачного дня «Зубатка» уже давно, давно не видала!

Деньги Стоум считал, как и полагалось, в присутствии вышибалы. Тормар при этом обычно выпроваживал из комнаты всех остальных. Венн никого гнать не стал, так что кухарки, поварята и даже Йарра могли видеть, как трактирщик откладывает десятину для государя, потом оговоренную долю каждого из работников. Мальчику на побегушках никакой доли не полагалось. Может быть, позже, если заслужит… Пока Стоум обещался подкармливать его, но не более.

– А мальчишке? – неожиданно спросил Волкодав. – Он за целый день не присел.

Благоразумный хозяин с ним в спор пускаться не стал, рассудив, что денег сегодня полно, подумаешь, серебряный четвертак, а завтра венна все равно здесь не будет. Йарра до боли сжал в кулаке нежданно доставшееся сокровище и стал думать, где бы его схоронить. Этак, чего доброго, еще и наберется на дорогу домой!

Стоум стянул завязки кожаного мешочка и вдруг вновь опечалился едва не до слез:

– Ой, кабы до утра‑то красного петуха во двор не пустили…

– Не пустят, – возразила Зурия, самая старшая и самая толстая стряпуха, державшаяся с хозяином почти на равных. Никто, кроме нее, не умел варить мелкую рыбку с маслом и уксусом, отчего тушки становились ломкими и обретали удивительный вкус. – Зачем им? – сказала она. – Сожгут, ведь и платы больше не будет!

Стоум покачал головой:

– А чтобы другие боялись… Помнишь, как халисунца Тиртама в прошлом году? Он тоже говорил, что ему охраны не надо…

– Сонмор, – сказала стряпуха, – по ночам не наказывает. И потом… ну, сожжет он тебя, а что люди подумают? Как есть решат – нет у Сонмора молодцов одному венну шею скрутить! Ему это надо?

Она хитро подмигнула Волкодаву. Тот улыбнулся в ответ. Он уже выяснил, что толстуха умела на славу готовить веннский кисель.

Про себя он полагал, что поджигать «Зубатку» действительно не станут, но на всякий случай вызвался ночевать во дворе. За лишнюю денежку.

– Завтра сюда придет один мой друг… – сказал он трактирщику, когда Зурия накрыла вечерять. Стоум, багровея, подавился куском.

– Еще такой же, как ты?..

– Нет, – усмехнулся Волкодав. – Не такой. Он аррант. Он очень ученый. Он знает все языки и на каждом написал книгу. А еще он лекарь и звездослов. И он, я так думаю, тоже захочет добыть серебра тебе и себе. Ты не прогонишь его, если он сядет где‑нибудь в уголке?..

Сольвенн со стоном закатил глаза, но потом вдруг отчаянно махнул рукой – дескать, а пропадай оно все пропадом! – и разрешил.

Иарра сперва никак не мог собраться с духом и подойти к грозному венну. Мало ли что он за него заступился на площади, вдруг теперь погонит!.. Много позже, разбираясь в себе и вспоминая тот вечер, Йарра поймет, что боялся на самом деле не окрика и не затрещины. Он их довольно к тому времени вытерпел. Но вот если бы человек, говоривший на языке его отца, на поверку оказался жестоким и несправедливым, как все… Такое пережить было бы и в самом деле непросто. Однако новый вышибала за целый вечер ни на кого не накричал, никого не ударил. А для Йарры даже отговорил денежку. И постепенно сирота наскреб в себе достаточно мужества, чтобы подойти к венну и прошептать:

– Ты сегодня дрался с Тормаром… У тебя на рубашке кровь проступила… Совсем чуточку, незаметно… Больно тебе?

– Терплю, – сказал Волкодав.

Йарра исчез на кухне, чтобы скоро появиться с большой ложкой постного масла. Мамино средство, много раз помогавшее ему самому.

– Дай помажу…

– Рубашка запачкается, – отказался венн. Кровь с полотна кое‑как еще отстирывалась, масло же…

– А я вотру, чтоб не пачкалось, – пообещал Йарра. – Я тихонько… Тебе больно не будет…

Волкодав полагал, что и так не умрет из‑за нескольких разошедшихся швов, но обижать мальца не хотелось.

– А где твой друг? – осторожно смазывая располосованную спину, спросил Йарра. – Он знает, что ты здесь устроился?..

Волкодав обернулся и внимательно посмотрел на мальчишку.

– Нет, – проговорил он медленно. – Пока не знает. Он рад был бы известить Эвриха и остальных, но бросать трактир не годилось. Про себя он рассчитывал, что слухи о происшествии в «Сегванской Зубатке» достигнут ушей его спутников как раз к завтрашнему утру и Эврих немедленно прибежит узнавать, во что еще ввязался неотесанный варвар.

– Я все ему передам… – по‑прежнему шепотом предложил мальчик. – Ты мне скажи только, где его разыскать…

– А не обидят на улице? – спросил Волкодав. Солнце уже село, а до казенных светильников, вроде тех, что ночь напролет горели в саккаремской столице Мельсине, здесь еще не додумались. Или додумались, но денег отвалить никто пока не желал.

– Не обидят, – ответил Йарра. – Раньше нападали, но нынешний Сонмор… Он не велел нападать по ночам и грабить прохожих… Я сам слышал, Тормар рассказывал.

Волкодав объяснил ему, как добраться до «Нардарского лаура» и кого там спросить. Йарра помялся немного, потом раскрыл ладошку и протянул ему свой драгоценный четвертак:

– Пожалуйста… подержи у себя…

И подумал, уже убегая по улице, что более надежного хранилища ему точно не выдумать.

Проводив Йарру, Волкодав принес из камина горящее полено и утвердил посередине двора. Назавтра предстояли новые испытания. Венн отступил на положенные девять шагов и медленно обратил к головне развернутую ладонь, направив внутреннюю силу вперед. Пламя метнулось, фыркнуло и погасло, точно задутое ветром. Волкодав глубоко вздохнул несколько раз, сосредоточился и резко толкнул перед собой воздух, мысленно вообразив, как взлетает с земли и кувыркается прочь обугленная деревяшка…

Головня осталась торчать. Еще горячие угли рдели в потемках, по ним пробегали волны, и казалось, что венну подмигивало большое красное око.

Волкодав закрыл глаза, представил на месте головни надсмотрщика Волка, возненавидел его всей силой души и метнул вперед свою ненависть, повторяя попытку.

Ничего не получилось.

«Бою дай! Бою!..» – ревели снизу, из‑под высокого обрыва, мужские низкие голоса. Женские, чистые и высокие, вторили им отчаянным, веселым и воинственным визгом. Девки и мужатые бабы тоже вышли на лед Светыни. В праздничных кожушках, в расшитых боевых рукавицах стояли они чуть‑чуть в стороне от мужского тяжеловесного строя. Кому не охота потешиться в великий день Корочуна, погреть кулачным искусством душу и плоть да хоть мало помочь светлому Богу Солнца в его ежезимнем борении с Темнотой?..

Беловодская Светынь впадала в море великим множеством рукавов, среди которых главенствовали два: Большая Светынь и Малая. Люди жили по матерым берегам и на островах, и все, кого разделяли хотя бы узенькие протоки, величали друг дружку «зареченскими». Поселение в устье реки считалось городом, но это была простая дань памяти, обычай, возникший еще до обособления миров и сохраненный доселе, ибо не дело покидать установления предков. Никакого города, то бишъ неприступного укрепления от врагов, со стеной и всякими воинскими приспособлениями, здесь так и не выстроили. От кого огораживаться? От добрых людей?..

Зуйко, правда, рассказывал волкодаву о замшелых развалинах крепости, еще различимых в лесу на скалистом острове в нескольких верстах от города: Варохова внучка успела сводить туда местная ребятня. Руины, по единодушному мнению горожан, помнили Великую Тьму. И самых первых поселенцев, бежавших в эти места от потопов и разрушений, случившихся после падения небесной горы. Те люди еще не знали, что им придется бояться только дикого зверя, и первым долгом возвели на острове кром. Теперь от него остался лишь глиняный вал, добротно прокаленный огнем и оттого еще не до конца расплывшийся от снегов и дождей.

Зимние сражения стенка на стенку испокон веку устраивали на Светыни, в самом широком месте, где Малая расставалась с Большой. Там было спокойное, ничем не нарушенное течение и надежный лед до самой весны.

«Бою дай! Бою!..»

Почтенные старейшины концов со своими болъшухами уже прошли между готовыми сдвинуться потешными ратями, строго напоминая нерушимый закон: рукавиц не снимать, гирек и монет в кулаках не таить, по лицу и голове не охаживать, лежачих не трогать. Иначе получится уже не бой во славу Богов, а драка без толку и красоты, достойная бессмысленных пьяниц. Бойцы величаво кивали, но каждый отлично знал: в этом году, как и в прошлом, и в позапрошлом, и вообще всегда, у кого‑нибудь непременно возобладает лихой задор. Придется скопом ловить, вразумлять и, спустив для сраму портки, выпроваживать с поля долой.

Волкодав любовался сходившимися кулачниками с высокого берега, где стояли и сидели на припасенных скамеечках небойцы. Венн жадно глядел вниз: происходившее на льду напоминало ему дом. Как же любили Серые Псы побаловаться потешным боем с ближними и дальними соседями – Барсуками, Синицами, Снегирями! Особенно по весне, в светлый день Рождения Мира, когда растущий день становится равен ночи!.. Такой бой – услада Богам и людям добро. Парни с восторгом следят за отважными и ловкими девками, девки усматривают могучих и сметливых парней, дедушка Волкодава рассказывал маленькому внуку, как впервые встретился с бабушкой..,

«Бою дай! Бою!..»

Глядя сверху, венн помимо собственной воли начал переминаться с ноги на ногу, поводить плечами… Резкая боль почти сразу остановила его, вынудила нахохлиться в уютном тепле негнущейся овчинной шубы до пят. Волкодав только‑только оправлялся от ран и был совсем еще слаб. выздоравливал он медленно, и нынче ему всего второй или третий раз позволили выйти из дому. Куда уж тут кулаками размахивать…

Потеху всегда начинали подростки и молодые девчонки. Для затравки они кидались снежками, потом сходились вплотную. И уж за ними, раззадорившись и раскачавшись, с утробным гулом сшибались взрослые стенки.

Эврих сидел рядом с венном и, прикрыв глаза, подставлял лицо яркому зимнему солнцу. Вниз он не смотрел. По его глубокому убеждению, битва, затевавшаяся на льду, не могла быть предметом любования для образованного человека. Просвещенные арранты признавали кулачные схватки только один на один, в благородной наготе и с руками, обмотанными ремнем. вот где поистине было чем восторгаться. Город, вскормивший знаменитого атлета, гордился земляком. Имена героев, отошедших от дел, высекали на каменных плитах… Но биться не ради состязания, не до непременной победы, – просто ради красоты схватки да для того, чтобы якобы помочь божественному светилу, никак не зависящему от людей?.. Ну уж нет. Соплеменники Эвриха давно выросли из младенчества.

Молодой книгочей не мог понять только одного: почему Тилорн, перед которым он преклонялся, радостно и в охотку принял приглашение спуститься на лед?.. Звездного странника, правда, в мужскую стену не взяли, – сноровка не та! – и мудрец присматривал за ребятней:

кабы не расшалились, вгорячах не взялись разбивать друг другу носы. Внимательно глядевший Волкодав вскоре заметил, как один из мальчишек, обиженный попавшим по лбу снежком, зло устремился на супротивника. Тилорн сейчас же обернулся к нему. Но не так, как оборачиваются на дружеский оклик. Это было настоящее движение воина, мощное движение всего тела, начавшееся от бедер. Ученый даже не стал простирать руку и восклицать «ха!». И без того парнишку сдунуло с ног, кувырком унесло в сугроб…

Когда окончилась рукопашная и победителей торжественно выкупали в круглой «солнечной» проруби, а со льда подобрали последнюю шапку, все вместе двинулись домой. Тилорн обнимал за плечи румяную, раскрасневшуюся, счастливую Ниилит. Волкодав, даже несмотря на толстую шубу озябший от сидения на одном месте, завидовал им и тоскливо думал о том, что, верно, нескоро еще обретет прежнюю силу. Если, конечно, ему вообще суждено ее обрести. Он бы уж показал местным бойцам, не ведавшим, по его наблюдениям, куда там добродетельного кануиро – даже и боннских ухваток «за вороток да в крапиву»…

Впрочем, воину не годится хвастать умением, и Волкодав поспешно подправил недостойную мысль. Не местным он стал бы показывать, а Бога Солнца порадовал бы зрелищем могучих бойцов, во славу Его летящих в разные стороны. Так, как принято было у него дома…

«Ну, поворотило солнце к весне, – зачерпывая горсть чистого снега и растирая лицо, весело проговорил Эврих. – Теперь только дождаться силионского корабля. Он всегда приходит во время весеннего похолодания, когда море посылает последнюю снежную бурю. Мой Учитель будет счастлив послушать твои рассказы, Тилорн… Ты ведь не был в Аррантиаде?»

Тилорн мотнул отросшими платиновыми кудрями:

«Нет. Ни в том мире, а в этом – уж и подавно, – И повернулся к молча слушавшему Волкодаву: – друг мой, а ты с нами поедешь?»

«Нет, – сказал венн. – Не поеду».

И дело было даже не в том, что Эврих как бы обнес его приглашением. Просто он давно уже наметил себе совсем иное путешествие, гораздо более важное, чем какой‑то там Силион с его знаменитой библиотекой. Еще осенью, впервые понадеявшись выжить, Волкодав загадал себе отправиться вверх по здешней Светыни. Земли двух миров были не совсем одинаковы, но сходства оставалось все же гораздо больше, чем накопившихся различий. А значит, стояли где‑то там и холмы, поросшие соснами и дубами… родные братья тех, среди коих по ту сторону Врат обитали когда‑то Серые Псы… И кто знает, вдруг…

Ниилит и Тилорн взялись было его уговаривать и расспрашивать, в чем дело, но скоро отстали. Поступки свои, по давнишней привычке, Волкодав редко объяснял вслух. Даже лучшим друзьям. Мало ли чьего слуха может достигнуть произнесенное слово, мало ли кто даже и в Беловодье надумает сглазить затеянное… встроить так, чтобы роду Серого Пса не нашлось места и на этой земле…

Конечно, нового вышибалу пришли выгонять уже на следующий день. «Зубатка» только‑только успела открыться, как сразу два плечистых молодых человека в видавших виды кожаных безрукавках переступили порог. Волкодав вежливо посторонился. Стоум то ли узнал обоих, то ли просто мигом догадался, кто такие пожаловали. Тут же вынес обоим бесплатного пива, во всеуслышание заявив:

грех, мол, спрашивать денег с таких пригожих ребят. Пригожие ребята охотно взяли кружки, подцепили из корзинки по горсти соленых крендельков и стали пить, поглядывая на венна. Тот был безоружен. Меч в завязанных ножнах и боевой нож при нем покоились за стойкой, на вбитом в стену деревянном гвозде. На ножнах меча висела и крепко спала, закутавшись в крылья, большая летучая мышь.

Эврих сидел за столом возле прохода на кухню. На это место все равно не садился никто из гостей, если был хоть какой‑нибудь выбор: кому любо, чтобы над головой то и дело проплывали подносы с едой либо с грязной посудой! Перед Эврихом стояла стеклянная чернильница и лежал десяток отточенных перьев, гусиных и тростниковых. От Волкодава не укрылось, что Тилорново перо‑самописку аррант держал в сумке. Наверное, не хотел лишнего любопытства, вполне способного завершиться обвинением в колдовстве. А может, после вчерашнего просто боялся, как бы под шумок не украли…

Вошедший в «Зубатку» рослый белобрысый сегван повертел головой, словно что‑то высматривая, и направился прямо к Эврихову столу.

– Ты, что ли, грамотей тутошний? – услыхал Волкодав.

– Верно, господин мой, – учтиво и с большой готовностью отозвался аррант. – Ты желаешь составить письмо? Или обратиться к судье?..

– Мой судья у меня при бедре висит, – проворчал сегван и похлопал по ножнам меча, на которых болтался такой же ремешок с биркой, как и у самого Волкодава. – А вот письмишко не повредило бы. Так ты точно грамоте разумеешь или врешь, чтобы денежки выманить? Знаю я вас, писцов: наскребете каракулей – и поминай, как звали…

– Ты видишь меня в первый раз, так почему ты находишь возможным подвергать сомнению мою честность? – вежливо обиделся Эврих. – Я тебя пока еще ничем не подвел.

– Когда я иду наниматься, мне тоже не больно‑то верят на слово, – ответил сегван. – Всегда велят сперва показать, на что я способен. А ну‑ка, напиши на клочке… – тут он произнес ругательство, весьма длинное и непотребное. – И пускай другие прочтут, верно ли ты написал!

– Я не буду бесчестить свое перо словами, оскорбляющими Богов и людей! – уперся аррант. – И я думаю, ты тоже не всегда размахиваешь мечом, когда нанимаешься. Иной раз бывает достаточно назвать людей, готовых за тебя поручиться. Ведь так? Вот и здесь есть люди, могущие подтвердить мою правоту!

– Ну и кто же? – поинтересовался сегван. – Такой же грамотей‑обманщик, как ты? Сознайся лучше, что писать не умеешь, я и пойду. Даже морду бить тебе не стану…

– Вот кто за меня поручится, – гордо произнес Эврих и указал ему на Волкодава, стоявшего возле двери.

Сегван повернулся, отыскал взглядом невозмутимого вышибалу и долго не сводил с него глаз. Эврих поистине мог бы со всей определенностью сказать, что именно переваривал его медленный разум. Наемник увидел перед собой не какого‑то умника, малопонятного и оттого не внушающего никакого доверия. Отнюдь! Возле входа стоял человек, с которым они были одного поля ягоды. Венн, в отличие от арранта, выглядел понятным и объяснимым. Его слово могло кое‑что значить.

– Тебе нечего беспокоиться, почтенный, – сказал хозяин трактира, как раз подошедший поставить перед наемником пиво. – Они вправду знакомы. Это венн привел сюда грамотея и попросил дать ему заработать.

Сегван взял пиво, пробормотал что‑то о доверчивости, которая однажды непоправимо сгубит его, и наконец кивнул Эвриху. Ладно, мол. Так уж и быть.

– На каком языке господин мой желает писать? – поинтересовался Эврих. – Желает ли он запечатлеть благородную речь Островов? Или, может, на саккаремском, мономатанском, аррантском?

– А по‑сольвеннски разумеешь? – спросил сегван, усаживаясь поудобнее.

Волкодав отвернулся, пряча ухмылку. Недолго же выдалось Эвриху разгуливать беззаботным путешественником, в охотку пишущим на досуге о разных диковинах, встреченных по дальним краям. Голод не тетка, пирожка не подаст. Вот и сиди, гордый мудрец, сочиняй для сегванского наемника письмо к каким‑то сольвеннам…

Косясь на арранта, он между тем пристально наблюдал за Сонморовыми парнями. Сторонний человек, правда, счел бы, что венн не обращал на двоих никакого внимания. Стоял себе и стоял, поглядывая то внутрь, где ранние посетители не столько ели и пили, сколько ждали, что будет, то на улицу, где уже начал останавливаться любопытный народ…

– "Неклюд, мать твою через тын и корыто! Охота бы мне знать, какого дерьмового рожна…» – начал диктовать белобрысый сегван.

– Господин мой, – осторожно кашлянул Эврих. – Тебе, несомненно, известно, что люди как‑то лучше понимают смысл писем, если те начинаются, ну, например… «Государю Неклюду сердечный привет от…» От кого передать ему привет, господин?

– Больно длинно заворачиваешь, – насупился сегван. – Побольше денег хочешь слупить?

– Деньги – прах, – сказал Эврих. – Мне гораздо важнее, чтобы досточтимый Неклюд знал: к нему обращается человек, умеющий не только махать мечом, но и красно выражаться. Твое племя, насколько мне известно, всегда ценило умение управляться со словом!

– Досточтимый!.. – фыркнул сегван. – Старая задница Неклюд меня и так знает как облупленного. Прочтут ему твое письмо, еще решит, подменили. Как говорю, так знай себе и царапай!

– Ты можешь вставить нечто известное только тебе и ему, чтобы никто не вообразил, будто тебя или письмо подменили, – упорствовал Эврих. – Ни за что не поверю, что тебе самому не хочется составить письмо, достойное не простого рубаки, но предводителя сотен!

Побагровевшему сегвану определенно хотелось громыхнуть по столу кулаком, но что‑то мешало. Наверное, вовремя сказанные слова насчет предводителя сотен.

– Ты своим мечом не копаешь землю под столбики для палаток, – продолжал аррант. – Вот и я, обмакивая перо, предпочитаю нарушать чистоту листов чем‑то таким, чего мне не придется стыдиться… – И воинственно придвинул чернильницу: – Так от кого, господин мой, передать Неклюду привет?

– От Гарахара, – несколько оторопело ответил сегван. Он смотрел на сероватый лист, сделанный из расплющенной сердцевины мономатанского камыша, так, словно Эврих собирался вершить над ним колдовские обряды. Возможно даже, до наемника начало медленно доходить, что перед ним сидел совсем не обязательно раб, решивший заработать деньжат и выкупиться из неволи, и не беспортошный бродяга, негодный к более достойному ремеслу. Жизнь уже объяснила Гарахару, что с людьми непонятными и притом не дающими вытирать об себя ноги – лучше считаться…

– Да! – спохватился Эврих. – Прости, почтенный, но мне еще надо бы знать, в какие края и каким способом отправится твое письмо!

Тут уж сегван подозрительно встопорщил жесткие, как щетка, усы:

– Это‑то тебе зачем, ты!.. Для кого выпытываешь? Эврих спокойно улыбнулся. Причина его спокойствия стояла возле двери и, сложив на груди руки, косилась через плечо на раздраженный голос наемника. На самом деле Эврих полагал, что дружба с трактирным вышибалой являлась не лучшим украшением для ученого, пишущего книгу в Силионскую сокровищницу знаний. Однако бывали моменты, когда тяжелый, точно ладонь, взгляд венна необъяснимым образом успокаивал и утешал…

– Неправда, я ничего не выпытываю, – с достоинством возразил Эврих сегвану. – Просто если твоему посланию предстоит путешествовать с голубем, я подберу лист наиболее тонкий и легкий. А если морем, не лучше ли употребить плотный пергамент и чернила, презирающие морскую сырость, брызги и даже случайное погружение в воду? Правда, это будет стоить чуть‑чуть дороже…

Некоторое время Гарахар остолбенело молчал.

– Вот что, малый… – сказал он затем, и Волкодав расслышал в его голосе даже некоторую нотку почтения. – Ты человек, как видно, в самом деле ученый… Слушай, давай я тебе расскажу, какое у нас вышло дело, а ты уж сам умными словами напишешь?..

Тут разом стукнули о дубовую стойку кружки двоих пришедших по Волкодавову душу, и хозяин сейчас же осведомился:

– Довольны ли желанные гости? Вкусно ли было пиво, рассыпчато ли печенье?

От венна, присматривавшего краем глаза, не укрылось, как он потел.

– Пивом твоим хоть государя кониса потчуй, – простосердечно ответил младший из «желанных гостей». – И крендельки что надо. Небось, сыр овечий в тесто кладешь? Моя мама тоже вчера…

Старший ворчливо перебил:

– Вот только охранника ты себе, Стоум, дрянного завел. Сменить надо бы.

Хозяин «Зубатки» начал комкать в ладонях чистый передник. Заступаться за Волкодава и перечить Сонморовым людям у него не было ни малейшей охоты. Но и от обычая отходить не годилось.

– Место у двери принадлежит тому, кто крепче за него бьется, – старательно отводя глаза, произнес он древнюю формулу. – Всякий трактирщик радуется спорам достойных бойцов, стремящихся ему послужить…

Люди за столами согласно зашумели, но не особенно громко. Им и дракой полюбоваться хотелось, и боязно было Сонмора обозлить. Только один, здоровенный усмарь, неистребимо пропахший кислыми кожами, увесисто прихлопнул ладонью:

– Тормар не сам отсюда ушел, и этот, как его, не разговоров слушаться станет!

Следом за могучим усмарем подал голос близорукий красильщик.

– А я слышал, – проговорил он тихонько, – Сонмор велел уважать то, что чтили наши отцы…

– Это кто сказал? Мы не чтим? – осердился старший. Он собирался добавить, что, мол, сейчас и почтит Волкодава согласно всем старинным законам, но в это время народ на улице зашумел, приметив что‑то даже более интересное, чем в кои веки раз поспорившие вышибалы.

Венн оглянулся. Вдоль каменного забора шла Поющий Цветок. На ней по‑прежнему красовался наряд уроженки восточного Халисуна, то есть просторная сорочка и широкие шаровары. Только сшитые из обычного льняного полотна, а не пестрые шелковые, как давеча на помосте. А за девушкой, привычно положив руку ей на плечо, шагал незрячий мономатанец. Его одежда тоже мало чем напоминала вчерашнюю, позволявшую любоваться точеным лоснящимся телом. Мягкие башмаки, холщовые штаны, вязаная накидка поверх рубахи… По мнению венна, Нарлак был довольно теплой страной. Уроженца жаркой Мономатаны наверняка донимал холод.

Появление Слепого Убийцы и его прекрасной помощницы вызвало понятное любопытство в народе, и Волкодав не стал исключением. Он даже сказал себе, что, уж верно, нашел бы о чем поговорить с метателем блестящих ножей, если бы только тот захотел с ним познакомиться. Но с какой стати такому знаменитому и славному человеку знакомиться с простым вышибалой?..

Потом Волкодав невольно поискал глазами при нем ножны с несколькими ножами, но не нашел. Это заставило его призадуматься. Он был почему‑то уверен, что без оружия слепой не ходил. Но вот где он прятал его?.. Волкодав не единожды служил телохранителем и такую вещь, как припрятанный нож, обычно распознавал с первого взгляда. Бывали, правда, случаи, когда и он чуть было не ошибался. Венн мысленно перебрал их, и то, что он припомнил, его весьма огорчило. Человек, способный так скрыть на себе оружие, чтобы Волкодав не сразу нашел, навевал немалые подозрения. Оставалось предположить, что калека прожил сложную жизнь. И, уж конечно, был далеко не столь беззащитен, как кто‑нибудь мог вообразить…

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒