X. Помещик

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 3Следующая ⇒

X. "Помещик"

На следующий день утром мы пошли к пустыннику, схимонаху Трифиллию.

О.Никифору почему-то не хотелось идти, но о.Иван настойчиво уговаривал, и он, в конце концов, пошел.

У о.Вениамина на спине большая серая сумка. Точно горб.

– Поспеете засветло дойти? – спрашиваю я его.

– Поспею! Ведь я налегке!

Дорога к о.Трифиллию лесом. Утро пасмурное. На траве и деревьях роса. В лесу темно и прохладно, как вечером.

О.Никифор, о.Иван и о.Вениамин разговаривают об о.Трифиллий. В тоне их какая-то особая нота ласковой шутливости. Видно, что его любят, но немножко «подсмеиваются».

На мой вопрос, что за человек о.Трифиллий, все отвечают по-разному, но с одинаковой улыбкой.

– О.Трифиллий – простой! – сказал о.Иван.

– Механик! – смеется о.Никифор.

– Живет, можно сказать, помещиком, – определил его о.Вениамин.

Я заочно настраиваюсь увидать нечто добродушное, далекое от всякой «мистики», может быть, веселое и во всяком случае очень приятное.

Признаки «хозяйственности» чувствуются по мере приближения в «усадьбе».

Вот колодец в лесу, аккуратно обложенный досками. Перед колодцем крест. Тропинка расчищена, и больше похожа не на лесную тропу к келье пустынника, а на аллею в старинном парке.

Поляна, на которой стоит келья, точно подрезана по краям, и ровные деревья стоят, как живая изгородь. В одном месте этой изгороди какое-то подобие колонны из двух темных сосен, и между ними открывается вид на хребет снежных гор.

А вот и сам о.Трифиллий.

Он улыбается нам навстречу и издали кланяется, точно манит к себе.

– И это «пустынник», «схимонах»?! – с изумлением сказали бы многие, увидав о.Трифиллия.

Это – хлебосольный, радушный, заботливый хозяин с какого-нибудь украинского хутора. И в лице, и в толщине, и в улыбке есть что-то «хохлацкое», хотя он не из малороссов.

Едва успев поздороваться, о.Трифиллий, весь сияя от удовольствия, ведет показывать свой огород.

Чего, чего тут нет! И огурцы, и бобы, и редька, и морковь, и репа, и горох, и кавказский стручковый кофе. Всего понемножку, но все посажено правильными рядами и в образцовом порядке. По краю огорода – клумбы цветов, а около кельи – грядка крупного красного мака. Чтобы недалеко было ходить за земляникой, он высадил ее из лесу в огород...

Я не могу скрыть своего восхищения:

– Вы замечательный хозяин, о.Трифиллий: ведь это не огород, а образцовый питомник!

О.Трифиллий расплывается в улыбку. Полные щеки раздвигаются, нос превращается в пуговку, глаза исчезают и он говорит:

– Когда скучно, хорошо погулять бывает между грядок. Походишь, походишь, и хорошо станет. Вот тут у меня цистерна под землей – огород поливать. В колодец далеко ходить, я посреди огорода сделал.

На стене кельи, около окна, приделан какой-то круг и посреди него палочка.

– Зря это ты, о.Трифиллий. Хорошее тут место. И негде особенно селиться поблизости к тебе, – напрасно боишься.

О.Трифиллий молчит. Посапывая и отдуваясь, пьет чай.

– Оставайся! – настаивает о.Иван.

– Вам трудно будет уходить отсюда, – говорю я. Вы, вероятно, привыкли к этому месту. И огород придется бросить.

– Мешают! – упрямо, по-хохлацки, повторяет Трифиллий, – Весной уйду...

А дождь все сильней и сильней.

– Надо торопиться, – говорю я о.Ивану, – а то помочит нас.

– Переждем немного. Здесь погода переменчивая: сейчас дождичек, а сейчас ясно.

– Грибы будут. Вот вместо рукоделия и продавайте, в монастырь.

– Здесь мало грибов. У нас, у пустынников, только один о.Трифиллий и собирает: любитель!

– Я в прошлом году насушил четыре фунта, – говорит о.Трифиллий. – Пошел в пост говеть на Новый Афон, захватил их с собой. По сорока копеек дали мне за них. Потом предлагаю, уж после поста, в лавку в Сухум, мне и говорят: кабы раньше, в пост, принес, мы бы тебе по 1 руб. 25 коп. дали, а теперь не надо...

После чая о.Трифиллий показал мне свою кухню. «Стряпать» приходится сидя. Места как раз в обрез, нельзя сделать ни одного шага в сторону. Для большей наглядности о.Трифиллий сел и показал, как он стряпает: прямо перед ним печка. Сбоку у руки стол.

– Вот сижу тут, – улыбается о.Трифиллий, – не вставая со скамеечки, все приготовлю, тут же за столиком и поем...

– Что же вы едите?

– Картофель варю, хлеб пеку.

– И больше ничего?

– Чего же больше? Слава Богу...

О.Иван зовет нас:

– Солнышко выглянуло – идемте до дождя!

Сходим с балкончика.

– О.Трифиллий, а ведь я вас снять хочу, можно? О.Трифиллий немного смущается, не знает, как ему быть, но все-таки говорит:

– Хорошо.

О.Иван, увидав, что я хочу снимать, говорит о.Трифиллию:

– Нет, нет, – ты уж и схиму надень.

– Разве надо? – совсем смущенно обращается ко мне о.Трифиллий.

– Если вам это не неприятно, наденьте. О.Трифиллий уходит в келию и очень быстро возвращается в новом одеянии. На голове куколь с изображением креста и костей, на груди широкий плат с надписью славянскими буквами. Он на босу ногу, и схима поэтому производит особенно странное впечатление.

Снимаю наскоро. Облака быстро, быстро набегают на солнце, и снова крупные капли дождя падают с неба.

– Идемте, о.Иван!

– Бобов не хотите ли, – подает о.Трифиллий несколько стручков на широкой пухлой ладони.

– Нет, спасибо. Прощайте, надо идти.

В горах раздается веселый раскатистый гром.

– Идите, идите скорей, – торопит нас и сам о.Трифиллий, – а то замочит. Сильная гроза будет. Ветер с ущелья потянул, теперь не разгуляется.

Мы почти бегом отправляемся с о.Иваном в путь. Я несколько раз оглядываюсь назад, на поляну о.Трифиллия, на живую изгородь леса вокруг поляны, на темные колонны-сосны и белый снежный хребет гор, на огород, красный мак и маленькую-маленькую келью. О.Трифиллий все еще стоит на своем месте и смотрит нам вслед. Я не вижу его лица, но неизменная, сияющая улыбка, маленький носик, полные щеки, весь простодушный, приветливый облик его ясно стоят перед глазами.

Мы уже в лесу. Поляны больше не видно. Дождь все гуще, все крупней, как будто бы сплошные водяные нити протянуты в воздухе. Тучи нависли над самым лесом. Молния вспыхивает, почти не переставая, и гром перекатывается по ущелью: то близко-близко над самой головой, то далеко, над темно-синими горами. Почти бежим. Но теперь все равно от дождя убегать поздно! О.Иван молчит. Даже не спрашивает, трудно ли мне идти. Около колодца он на минуту оглядывается и спрашивает меня:

– Верно ведь, простой о.Трифиллий?

– Да, он мне очень понравился.

– В нем все от простоты. Хороший.

Через несколько дней, уже на Брамбских горах, я узнал об о.Трифиллий нечто такое, что опять на одно мгновение осветило мне внутреннюю, скрытую сторону его жизни.

Зашла речь о пустынных местах Кавказских гор. Пустынники говорили, что трудно найти такое место, куда бы не заходил никто, даже пастухи, и можно было бы жить в полном уединении и безмолвии.

– Вот о.Трифиллий, – сказали они, – все горы обошел, на самые вершины взбирался, где вечный снег лежит, и ничего кроме мха на скалах не растет, и не нашел такого места. Всюду, хоть поблизости, а пастухи заходят.

– Зачем же он искал такое пустынное место?

– Хотел келью построить, чтобы жить в полном безмолвии, чтобы не мешал никто...

– А как же там огород разводить! – невольно вырвалось у меня.

– Да, конечно, огорода там разводить нельзя.

И, по-видимому, пустынников нисколько не удивляло, что толстый хозяйственный о.Трифиллий исходит горы в поисках безмолвия!

А для меня это было так же странно, как босые ноги его и схима на нем с крестами и изображением человеческих костей...

Пришли мы с о.Иваном в келью о.Никифора мокрые насквозь. О.Никифор лукаво посмеивался, глядя на нас, и говорил:

– Погуляли?

Он, оказывается, заранее приготовил нам переодеться и, чтобы согреть нас, когда мы придем, вскипятил чайник.

Почти насильно усадил за стол.

– Ведь только что пили! – отказывались мы с о.Иваном.

– Вы пили до дождя. Теперь покушайте после дождя.

Когда сели за стол, о.Никифор неожиданно сказал мне:

– Я все о вас думал.

– Что же вы обо мне думали?

О.Никифор не ответил и точно сам с собой несколько раз повторил:

– Спаси вас Господи... Спаси вас Господи...

⇐ Предыдущая 123 Следующая ⇒