IX. О.Вениамин

IX. О.Вениамин

На следующий день к о.Никифору пришли два пустынника – о.Вениамин и схимонах Трифиллий. Они принесли ему сухари в двух мешках, весом приблизительно по пуду.

О.Трифиллию было по пути. Он живет на этой же горе, с версту от о.Никифора. О.Вениамин издалека, с Брамбских гор, на которых живут о.Иван и о.Сергий.

О.Трифиллий скоро ушел. Я не застал его. А о.Вениамин остался ночевать, чтобы утром вместе с нами зайти в гости к о.Трифиллию и потом уже отправиться к себе, на Брамбу.

О.Вениамин высокого роста. Большой, черный, неуклюжий. Но глаза и улыбка у него, как у ребенка. И вообще во всем облике какая-то странная смесь силы и беспомощности, грубой прямоты и детской наивности.

Здесь от о.Вениамина я узнал довольно неприятную новость: пока о.Иван дожидался меня в Драндском монастыре, оттуда ушли в Аджары два молодых пустынника и всюду разнесли нелепый слух обо мне, пущенный о.Иларионом, что будто бы я «член Государственной Думы».

– У нас, среди пустынников, большое смущение, – сказал о.Вениамин. Голос и тон у него были грубоваты, но глаза смотрели по-детски доверчиво и ласково, – одни говорят, что будто бы вы член Думы, другие – что будто бы вас Великая Княгиня прислала, а некоторые боятся, что вы от лесного ведомства и донесете, чтобы нас с гор прогнали. Один пустынник говорил мне: дранку я для кельи нарубил, как теперь быть. Совсем испугался! Больше оттого смущаются, зачем, думают, из Москвы в такие дикие и пустынные места человеку ехать? Люди мы убогие, немощные, что на нас смотреть?

О.Иван поспешно вступился.

– Праздные все это разговоры у них. Не наше дело, зачем к нам человек приходит.

– Да я ничего не говорю, – сконфузился о.Вениамин, – я только рассказываю. Вчера с гор многие поговеть пришли. И все об этом толковали. Очень смущаются. Особенно как узнали, что вы снимать будете, – совсем застыдившись, признался о.Вениамин.

– Откуда же они узнали? – удивился я.

– Вперед вас пустынник один из монастыря пришел. Все это было ужасно неприятно! О.Иван утешал меня:

– Те, у кого мы будем, – не смутятся! Весь вечер прошел у нас в разговорах о монастыре о.Илариона.

– Без своей церкви, – говорил о.Вениамин, – нам плохо, совсем плохо!.. Я о себе скажу: если долго святых тайн не причащаюсь, – помыслы покою не дают. А соберешься в церковь – другая беда! Здесь, в Аджарской церкви, – поселенцы... приходится женский пол видеть. Соберешься в монастырь – дорога дальняя, – миром идешь, чего-чего только не наслушаешься, чего не насмотришься. Пока дойдешь до монастыря, в рассеяние впадаешь, совсем разобьешься... Насилу справишься, чтобы причаститься достойно. Назад, в горы, опять миром идешь, фразы разные слышишь, женщин видишь... Вернешься в келью, как больной делаешься. Бьешься, бьешься, чтобы себя собрать... Вот потому-то мы и дали о.Илариону свои подписи. Нам монастырь не нужен, нам хотелось бы разрешение получить жить в казенных лесах, чтобы, значит, не гнали нас, и чтобы была у нас церковь, куда бы нам ходить причащаться и исповедоваться.

– Да, но ведь о.Иларион хлопочет не о церкви, а о монастыре.

– Он нам сказал, что монастырь особый будет, пустыннический... Теперь-то мы и сами видим, что ошиблись... Да не знаем уж, как помочь беде...

– Об этом и надо думать сейчас! – энергично вставил о.Иван.

– Это так, – согласился о.Вениамин.

– Так, так, – согласился и о.Никифор.

– Все нас назовут глупыми, – продолжал о.Иван, – Из монастыря ушли, а сами просим разрешить монастырь строить. Как же не глупые? Теперь надо о том говорить, нельзя ли приостановить все это дело, и как?

Последний вопрос о.Иван задал, обращаясь ко мне.

Я ответил:

– По-моему, остановить трудно. О.Иларион подал прошение с вашими подписями. И у разных влиятельных лиц побывал. Как же теперь все остановить сразу? Бумаги идут по разным инстанциям своим порядком, и остановить их мог бы только сам о.Иларион. Но захочет ли он?

Все в один голос ответили:

– Ни за что! Он так ухватился за это дело, что и силой не заставишь...

О.Вениамин все время качал головой, как будто бы только сейчас вполне ясно понял, какая путаница получается со всеми этими ходатайствами о.Илариона.

Он так и сказал:

– Мы думали: дадим подписи, пусть хлопочет, как знает. Мы его не выбирали. Сам он приходил к нам, подпишитесь да подпишитесь. Своя, говорит, церковь будет и земля, – ну, Бог с тобой, хлопочи! И подписались. Что же теперь будет? – наивно и беспомощно обратился ко мне о.Вениамин.

– Лучшее, на что вы можете рассчитывать – это на то, что монастырь не разрешат, и все дело этим кончится. В худшем случае, если монастырь разрешат, положение создается крайне тяжелое. Вам предложат переселиться в монастырь, о котором вы сами просили, и скорей всего воспретят жить здесь. Вам скажут: теперь у вас есть, где жить, – монастырь, о котором вы сами хлопотали, уходите отсюда! Но этого мало. Ваш уход из монастыря в пустыню получит совершенно новое освещение. Всякий подумает: они ушли из монастырей, потому что сочли их плохими. Теперь выстроили свой, хороший. И ушли из пустыни назад.

О.Вениамин всплеснул своими громадными руками и схватился за голову.

– Да нет же, нет! Не потому мы в пустыню шли, что монастыри плохи! Никого мы не судим. Мы, может быть, хуже всех! Нам безмолвие желалось иметь. Наш путь спасения не монастырский – оттого и ушли. Мы почти все еще до монастыря о пустыне мечтали...

– И никак нельзя этому помочь? – почти сурово спросил о.Иван.

– Я вам одно могу посоветовать: подействуйте на о.Илариона. Пусть он, по крайней мере, не продолжает своих хлопот. Сделанного не воротишь, но вот он снова собирается в Москву по разным высокопоставленным лицам – обратитесь к нему с просьбой оставить все это дело в покое.

И опять все в один голос сказали:

– Никогда не оставит!

– Вот до чего ослеплен он этою страстью, – сказал о.Никифор, – приходил тут еще один пустынник из Адлера же, тоже хлопотать хотел и просил у нас подписи. Мы, разумеется, сказали: подписались уже, будет с нас. Прослышал о.Иларион, что к нам за подписями приходили, и что мы, будто бы, подписывались. Явился сюда. Был, говорит, у вас брат такой-то? Был, говорим. Давали ему подписи? Нет, говорим, не давали. Так что бы вы думали: не поверил! Истинный Бог! Я и говорю ему: «Да как тебе не стыдно! Что же я обманывать тебя буду? Что я, маленький мальчик, сегодня одному подпись дал – завтра другому. А если бы и дал, неужто бы побоялся сказать прямо». Такая страсть овладела им – не верит. Боится, что из рук его дело вырвут. Сходил куда-то – должно быть, на те горы. Узнал верно, и там, что не подписывались. Пришел опять сюда. Прости, говорит, теперь я тебе верю...

– Вы можете заставить его прекратить эти хлопоты. Напишите ему, что если он не перестанет, вы официально потребуете назад свои подписи.

– Вражда между братией пойдет, – сказал о.Вениамин. Лучше помимо о.Илариона просить Владыку дать антиминс и разрешить иеромонаху-пустыннику служить в келье. Нам больше ничего не надо. Чтобы в церковь ходить, не спускаясь с гор... Не общаться с миром... И главное – не видеть женщин...

На этом разговор наш кончился.

Когда я стал прощаться, о.Вениамин взял мою руку обеими своими громадными руками, мохнатыми, как у медведя, сжал ее, пригибая к земле, и сказал:

– Вы простите меня... Я – человек грубый... невежественный...

Я понял, что он просит прощения за то, что и его, очевидно, немного смутили разные слухи обо мне, и он тоже заподозревал, что я хочу сделать пустынникам какое-то зло, как представитель Думы или лесного ведомства!

– Что вы, о.Вениамин, – сказал я, – Христос с вами. Разве мне судить вас!

О.Вениамин все не выпускал мою руку, бережно, видимо боясь раздавить, жал ее и смущенно-застенчиво повторял:

– Я грубый... невежественный... простите...

12 3 Следующая ⇒