Часть четвёртая 22 страница

— В Чехии таких нет, — раздражённо сказал Ярош. — Чехи хотят драться. Мы не хотим, чтобы нацистские свиньи пришли на нашу землю. Да, я буду драться за то, чтобы ни один кусочек моей земли не принадлежал коричневой сволочи.

— Все будет именно так, как ты хочешь, — уверенно проговорил Цихауэр. — Не думаешь же ты, что все правительство покончит самоубийством?

— Я не знаю, капитулируют ли наши министры и генералы, — сказал Ярош, — но народ будет драться.

Луи в сомнении покачал головою.

— Воевать без министров трудновато, а уж без генералов и вовсе нельзя.

— Если взамен выкинутых на помойку негодных не явятся такие, которые пойдут с народом и поведут его, — сказал Цихауэр.

Каптенармус, рыхлый человек с пушистыми чёрными усами, закрывавшими половину розовых щёк, оторвался от губной гармоники, из которой неутомимо извлекал гнусавые звуки.

— Ну, нет, брат, — сердито сказал он, — ты такие разговоры брось. Делать революцию, когда враг у ворот, — за это мы оторвём голову.

— Дело не в революции, а в защите нашей страны от врагов, кто бы они ни были — немцы или свои, — проговорил телефонист.

— Верно, друг! — воскликнул Цихауэр. — Вооружённый народ сумеет отстоять от любого врага себя и своё государство, которое создаст на месте развалившейся гнилятины.

Несколько мгновений в каземате царило молчание, в котором были отчётливо слышны удары капель, падающих с бетонного свода.

— Не понимаю я таких политических тонкостей, — проворчал каптенармус. — По мне государство — так оно и есть государство. Мне во всяком государстве хорошо… Только бы оно не было таким, о котором толкуют коммунисты.

— Вот что! — Телефонист протяжно свистнул. — Дрожишь за свою бакалейную лавку. — И сквозь зубы зло добавил: — Шкура!.. А впрочем… — задумчиво продолжал он, — я полагаю, что на этот раз не прав и Руди Цихауэр: если французы не помогут нам сдержать проклятых гитлеровцев — крышка! Всем нам крышка! И тем, что сидят на горе в Праге, и нашему брату — простому люду. Гитлер вымотает из нас кишки!

— Да что вы, в самом деле, заладили похоронные разговоры? — рассердился Даррак. — Французы одумаются, они заставят своих министров понять, что капитуляция перед Гитлером — смерть для них самих.

— Чорта с два! — огрызнулся телефонист. — Одумались они с Испанией?.. Капитулировали — и стригут себе купоны как ни в чём не бывало. Видели мы, как они «одумываются». Господа Даладье и Гамелены могут сдать Гитлеру и Париж.

— Никто не посмеет даже в мыслях пустить немцев к сердцу Франции! — запальчиво воскликнул Луи. — Народ им не позволит!

Телефонист расхохотался:

— Уж не ты ли им помешаешь?

— Нас миллионы.

— Тошно тебя слушать. Прежде чем вы успеете сообразить, немцы будут маршировать под Триумфальной аркой.

— Молчи! Ты не смеешь об этом и думать.

— Бросьте ссориться, — вступился Цихауэр. — Каждый прав по-своему; настоящие французы не могут об этом даже думать, но сумеют ли они предупредить катастрофу, которая идёт к ним из-за Рейна?

— Скажи откровенно, Руди, — спросил Луи, — ты презираешь французов?

— Я дрался рядом с батальоном Жореса.

— Почему же ты так говоришь?

— Я презираю ваше правительство.

— А говорят: каждый народ имеет то правительство, какого заслуживает, — усмехнулся телефонист. — И не будут ли сами французы достойны презрения, если станут терпеть правительство, которое продаёт их на каждом шагу?

— Кому это? — спросил каптенармус.

— Тем же немцам… Хотел бы я знать, откуда у этих немцев столько денег? Ещё недавно они были голы и босы, а теперь, глядите, покупают правительства налево и направо.

— Видно, у них нашёлся дядюшка с деньгами, — сказал Луи. — Но нынче дядюшки даром ничего не дают.

— Ясно, что не даром… Может статься, Германия не единственная фигура в этой тёмной игре? — Телефонист хитро подмигнул.

— А кто же ещё, по-твоему? — с недоверием спросил каптенармус.

— Американский дядюшка нашёлся у фрица.

— Скажешь тоже!

— А что же тут невероятного? Народ правильно толкует: кто боится Испанской республики?.. Те, у кого денежки плачут, если народ власть возьмёт. А чьи там денежки? Знающие люди говорят: английские да американские… А что этот голоштанник Гитлер без богатых дядюшек? Пшик — и нет его!.. — И с нескрываемой ненавистью закончил: — Мало что палач, так ещё за чужой счёт… А тем-то, американцам, такие и нужны!.. И среди чехов ищут таких же скотов: нельзя ли кого купить, да подешевле?.. Чтобы чужими руками Чехию в американский карман сунуть…

— Что бы ни случилось там, наверху, наше дело держаться, — сказал Цихауэр. — Мы пост номер семнадцать — инженерное обеспечение склада боеприпасов форта «Ц». Я стараюсь, чтобы мои мозги работали сейчас в таком масштабе.

— Это потому, что ты ещё слишком немец, — сказал Ярош. — Небось, не был бы так спокоен, если бы за спиною вместо Праги стоял Берлин. — Поймав на себе укоризненный взгляд Цихауэра, Ярош смутился. — Не сердись. Это я так, от ярости. Знаю: ты весь тут. Так же, как Луи, как я, как все мы, настоящие чехи.

— Все: чехи, чехи, чехи!.. — неожиданно раздалось из чёрной пасти, которою начиналась потерна. Там уже некоторое время стоял Каске и слушал разговор, происходивший в каземате. — Как будто мы здесь не для того, чтобы защищать своё отечество. Ну, что же вы замолчали?.. Чужой я, что ли?

Ответом Каске было общее молчание.

— Молчите… — обиженно повторил он. — Словно вошёл не такой же солдат, как вы.

— С чего ты взял, мы вовсе не замолчали, — сконфуженно проговорил каптенармус. — Честное слово, Фриц, мы тут ничего такого не говорили… просто поспорили немножко. Ты все где-то пропадаешь, мы даже и забыли про тебя.

— Вот, вот, — стараясь казаться добродушным, что ему, однако, плохо удавалось, проговорил Каске, — про меня всегда забывают. Каске что-то вроде старого сапога: надели на ногу и забыли.

— Ты о себе довольно высокого мнения, — иронически бросил Цихауэр, который с особенным удовольствием пользовался теперь тем, что солдатский мундир уравнял его с деспотичным механиком.

Все засмеялись. Каске оглядел их, одного за другим, исподлобья злыми глазами и остановил взгляд на вошедшем в каземат священнике.

Отец Август Гаусс осенил солдат быстрым, небрежным крестом и притронулся пальцами к фуражке военного капеллана.

— Все спорите, ссоритесь, — сказал он укоризненно и присел на койку Яроша. — Разве теперь время разбирать, кто немец, кто чех?

— Этому всегда время, — хмуро проворчал телефонист.

— Каске немец и должен им оставаться — для себя, для всех нас. В душе и в делах, — наставительно произнёс священник. — Разве деды господина Каске не жили в этих горах, не обрабатывали их, не содействовали их процветанию, не ели честно заработанный хлеб, забывая о том, что они немцы, трудясь бок о бок с чехами?

— Именно, — не сдерживаясь, выкрикнул телефонист, — бок о бок, всегда с плёткой в руках; всегда либо в шапке жандарма, либо с тростью помещика. Мы их хорошо помним — и наших «королевско-императорских» немцев и мадьяр великой двуединой империи славных Габсбургов.

— По-вашему, чтобы быть честным человеком, нужно перестать быть немцем? — Август покачал головой. — Словно немцы не такой же народ, как все другие.

— Тут-то и зарыта собака! — горячо воскликнул Даррак. — Вопрос в том, о каких немцах идёт речь. Из-за того, что некоторые из них возомнили себя особенным народом, все и пошло кувырком. Вот и приходится теперь выбирать: называть ли кого-либо немцем или честным человеком? Разве я не прав, Руди? Ты сам был немцем…

Цихауэр вскинул голову.

— Немцем я не только был, но и остался. И всегда останусь. Но именно немцем, а не гитлеровской швалью.

Каске посмотрел на него злобно горящими глазами, но смолчал.

— Послушайте-ка, ребята, — вмешался каптенармус, — бросьте вы ссориться. Политика не для нас с вами.

— Заткнись ты, Погорак! — крикнул телефонист. — Сейчас опять заговоришь о Сыровы. Слышали мы его речи: «Идите по домам и доверьтесь правительству». К чорту правительство, которое поджимает хвост при одном виде немецких псов!

— Я тоже умею браниться, ребята, — вдруг повышая голос и как бы сразу превращаясь из священника в офицера, проговорил Август. — Не воображайте, что вы одни были солдатами и никто, кроме вас, не сумеет постоять за себя. К чорту такие разговорчики! С чего вы взяли, будто немец не может понять того, что надвигается на Судеты? Именно потому, что мы с Каске немцы, мы здесь, в этом форте, и не уйдём из него даже тогда, когда уйдёте все вы. Не одним вам тесно на этом свете с Гитлером.

— Пусть сам Бенеш придёт сюда и скажет: «Каске, оставь свой пост» — я не уйду, — сказал Каске.

— А знаете, ребята, мне это нравится! — воскликнул Даррак. — Так и должен рассуждать солдат.

— Да, — раздельно и громко сказал Цихауэр. — Если он… провокатор.

Каске подскочил к художнику.

— Что ты сказал?

Цихауэр спокойно выдержал взгляд механика. Он знал, что Каске дрянь, ни на грош не верил ни его разглагольствованиям, ни проповедям отца Августа. Больше того, он подозревал их в способности предать, но раз власти нашли возможным включить их в состав гарнизона, не его дело спорить.

Он только сказал:

— Солдат, даже самый храбрый, должен понять, что один несвоевременный выстрел на границе может окончиться трагедией для всей Чехословакия. Вы, Каске…

— Господин Каске, — сердито поправил механик.

— Вы, Каске, — упрямо повторил художник, — знаете, что Гитлеру только и нужен такой провокационный выстрел на границе, чтобы вторгнуться сюда всеми силами и захватить уже не только Судеты, которые так любезно предлагают им господа чемберлены, а всё, что ему захочется.

Повелительным движением Август заставил спорщиков замолчать.

— Послушайте, Цихауэр, вы ещё новичок в таких делах, а я вам скажу: если чехи отдадут без боя эти прекрасные укрепления на оборонительном рубеже, созданном для них самою природой, то чешское государство будет беззащитно, как цыплёнок.

— Правительство знает это не хуже вас.

— Знает или нет, но у него не будет больше естественной линии для обороны против наступления гитлеровцев и, поверьте мне, не будет времени, чтобы создать новые форты. Это говорю вам я, старый солдат, видевший Верден. У чехов один выход: ни шагу назад, что бы ни толковали политики.

— Мы дали клятву слушаться офицеров.

— Бог дал мне власть разрешать клятвы… Умереть на этих фортах — вот задача честного защитника республики. Если будет бой, мы будем драться. Если бой будет проигран — взорвём форт. Вот и все, — решительно закончил Август.

— Нет, не все, господин патер! — возразил Цихауэр. — Есть ещё одна возможность. — Он на мгновение умолк и с видимым усилием договорил. — Капитуляция, приказ отойти без боя.

— Отойти без боя? — Август рассмеялся. — Сразу видно, что вы не прошли школу немецкой армии.

— В Германии мне довелось побывать в школе, от которой отказались бы и вы.

Август с любопытством посмотрел на Цихауэра, но тот промолчал. Священник продолжал тоном наставника:

— Вы — семнадцатый пост, и не мне вас учить тому, что это значит. — Он положил руку на маленький пульт с рубильником, прикрытым запломбированным щитком. После некоторого молчания он, прищурившись, посмотрел сначала на Яроша, потом на телефониста. — Или вы боитесь? Скажите мне прямо: отец, мы хотим жить, — и я помогу вам перенести это испытание… Ну, не стыдитесь, говорите же, перед вами священник. — Он снова притронулся к маленькому рубильнику. — Если вам страшно, я останусь тут. — В его голосе появились тёплые нотки: — Понимаю, друзья мои, вы все молоды. Я понимаю вас. Хорошо, идите с миром, я останусь тут, как если бы господь судил испить эту чашу не вам, а мне. — Он исподтишка наблюдал за впечатлением, какое производят его слова на солдат. Но ни выражение их лиц, ни взгляды, которыми они избегали встречаться с глазами Августа, не говорили о том, что его речи доходят до их сердец. Один только Каске, стараясь попасть в тон священнику, с напускной отвагой сказал:

— Нет, отец мой, не ваше это дело — взрывать форты. Пусть уходят отсюда все. Каске включит рубильник и взлетит на воздух вместе с фортом. Ни одна пушка, ни один патрон не достанутся врагу. В этом вы можете быть уверены.

Август издали осенил его размашистым крестом так, чтобы видели все.

Ярош стукнул кулаком по краю койки.

— Никто из вас не прикоснётся к рубильнику без моего приказа. Здесь ваш начальник я, и делать вы будете только то, что прикажу я.

— Но, но, господин унтер-офицер, — усмехнулся Каске. — Никто не оспаривает вашего права приказывать, но даже вы не можете мне приказать быть трусом.

— Так я тебе скажу, — крикнул Ярош: — тот, кто протянет руку к рубильнику без моего приказа, получит пулю!

И в подтверждение своей решимости расстегнул кобуру пистолета.

— Тут не о чём спорить, — примиряюще сказал патер Август, — именно так и должен держать себя начальник, который отвечает за исполнение приказа старших начальников. — Он сделал паузу и состроил загадочную мину. — Весь вопрос только в том, чтобы там, среди этих старших офицеров, не… не оказалось предателей.

Ярош вскочил с койки. Его губы вздрагивали от негодования.

— Кто дал вам право так думать? Там, наверху, сидят чехи.

— А вы думаете, среди чехов не может быть предателей?

— Когда речь идёт о родине…

— Люди суть люди, господин Купка. Разве полгода назад любой чех не счёл бы меня сумасшедшим, если бы я сказал, что не верю в честность французов или англичан?

— Франции и Англии или французов и англичан? — запальчиво крикнул Даррак.

— А это не одно и то же? — насмешливо спросил священник.

— Да, мы, побывавшие в Испании, научились отличать правительство Англии от её народа, — сказал Даррак.

— Ах, вот как! И вы побывали там? И тоже, может быть, в качестве «защитника республики»?

— Иначе я постыдился бы об этом упоминать.

— Браво, Луи! — воскликнул Цихауэр. — Ты научился разговаривать по-настоящему.

— А вы знаете, что это очень сильно смахивает на пропаганду русских большевиков? — насупившись, сказал патер Август. — Тех самых большевиков, что отступились сейчас от своих обязательств защищать Чехословацкую республику от Гитлера.

— Это ложь! — с возмущением крикнул Цихауэр. — Мы знаем, что происходит в действительности: Советы заявили о своей готовности выступить в защиту Чехословакии.

— Это Годжа и Сыровы не пожелали, чтобы за нас заступился Советский Союз, — сказал Ярош. — Сами побоялись, или же не позволил английский дядюшка.

— И правильно сделали, — попробовал вставить Август. — Приди сюда русские, вся Чехия стала бы красной.

Но Цихауэр перебил его:

— Да, министры побоялись заключить трехсторонний договор и ограничились отдельными договорами с Францией и СССР, обусловив советскую помощь выступлением французов.

— Кто же знал, что наши министры окажутся такими подлецами, — заметил Даррак.

— Опять за старое! — недовольно проговорил каптенармус Погорак. Он достал из-под койки банку консервов и большую флягу. — Благословите, отец!

Но прежде чем Август успел сделать движение простёртою рукой, в глубине потерны вспыхнул яркий свет ручного фонаря и послышалось звонкое эхо торопливых шагов. Все замерли с вилками в руках. В каземат вошёл Гарро.

— Садитесь с нами… — начал было каптенармус, но запнулся, увидев взволнованное лицо француза.

— Чемберлен, Даладье и Муссолини прилетели к Гитлеру в Мюнхен, — быстро проговорил Гарро. — Они открыли конференцию, на которой решают судьбу Чехословакии без участия чехословацких представителей.

— Этого не может быть, — тихо проговорил Даррак. — Они не посмеют… не посмеют!

Гарро опустился на край его койки. Молчание нарушил Август.

— Пансион для нервных барышень! — Он придвинул к себе консервы, отвинтил крышку фляжки и бережно налил её до краёв. Прежде чем выпить, насмешливо оглядел остальных.

Следующим налил себе Каске. Он заметно волновался, но старался делать все, как священник. Глядя на них, ткнул вилкой в банку и каптенармус. Когда Ярош потянулся к фляжке, она была уже наполовину пуста. Он сделал глоток и передал её телефонисту.

— Может быть, вы и правы, — сказал Гарро. — Иначе действительно тут можно повеситься, пока эти господа заседают в Мюнхене.

Но на его долю во фляжке уже ничего не осталось.

— Жаль, — сказал он. — У тебя, Ярош, ничего нет?

— Нет…

Каске полез в свой ранец и, достав две бутылки коньяку, с торжествующим видом поднял их над головой.

Гарро взглянул на часы.

— Странно, должны бы уже быть какие-нибудь известия.

Все, словно сговорившись, поглядели на телефон.

Гарро потянул к себе лежавшую на постели Даррака раскрытую книгу. Пробежав глазами с полстраницы, он сказал с усмешкой:

— Если бы старик знал, что ему придётся принять участие в обороне и этих фортов, тоже предаваемых французскими министрами!..

— В этом и сила Гюго, — сказал Луи: — сказанное им сохраняет смысл на долгое время.

Он взял книгу из рук Гарро и прочёл вслух:

— «Вы, потомки тевтонских рыцарей, вы будете вести позорную войну, вы истребите множество людей и идей, в которых нуждается мир. Вы покажете миру, что немцы превратились в вандалов, что вы варвары, истребляющие цивилизацию». — Луи торжественно простёр руку. — «Вас ждёт возмездие, тевтоны. История произнесёт свой приговор…»

— И привести его в исполнение суждено нам! — крикнул Ярош. Он был возбуждён, его глаза блестели.

— Если бы форт мог передвигаться, подобно танку, он перешёл бы сейчас в атаку, — насмешливо проговорил Август.

— Неужели ещё ничего неизвестно?

Гарро вопросительно посмотрел на телефониста. Тот, нахмурившись, постучал рычагом, подул в трубку, осмотрел аппарат, проводку, недоуменно пожал плечами и несколько раз крикнул:

— Алло!.. Алло!..

Центральный пост не отзывался.

Гарро провёл ладонью по вспотевшему лбу.

— Это не может быть…

Август злорадно ухмыльнулся:

— Все, все может быть там, где люди не знают своего долга.

— Отец мой, вы прекрасно сделаете, если пройдёте в другое помещение, — резко сказал Гарро.

Ему только сейчас пришло в голову, что не следует оставлять в каземате ни этого попа, о котором давно ходят слухи, не располагающие в его пользу, ни подозрительного Каске, чьи пронацистские симпатии были известны всему заводу.

Гарро отрывисто бросил:

— Рядовой Каске! — В голосе его звучали нотки, заставившие механика вскочить и вытянуть руки по швам. — Вы пойдёте со мной. — И пока Каске брал винтовку и надевал шлем, Гарро пояснил Ярошу: — Мы дойдём до центрального поста, узнаем, в чём там дело. Оттуда я позвоню сюда.

Август молча поднялся и последовал за ними. Скоро их шаги смолкли в чёрном провале бетонного тоннеля, и в каземате снова не стало слышно ничего, кроме звонкого падения капель. Четверо солдат, как зачарованные, глядели на молчащий телефон; пятый — каптенармус, — отяжелев от коньяка и еды, клевал носом, сидя на койке, потом приткнулся к изголовью и заснул.

Ярошу казалось, что там, на земле, поверх многометровой толщи брони, изрытой норами казематов и ходами потерн, уже произошло что-то, что решило их судьбу, судьбу страны, народа, может быть всей Европы. Ему ни на минуту не приходило в голову, что молчание телефона могло быть простой случайностью. Маленький аппарат представлялся ему злобным обманщиком, злорадно скрывавшим от них, заточенных тут, важную, может быть роковую, тайну мирового значения…

Цихауэр то и дело подносил к уху карманные часы, словно движение секундной стрелки было недостаточным доказательством того, что они идут.

Прошло с четверть часа. Гарро давно должен был достичь центрального поста. Луи переводил взгляд с телефона на часы Цихауэра и обратно.

Телефонист несколько раз в нетерпении снимал трубку и дул в неё.

Ярош насторожённо следил за действиями телефониста. Когда тот в отчаянии бросил немую трубку на рычаг, Ярош спросил Цихауэра:

— Ты думаешь, что уже началось?

Цихауэр сердито повёл плечами.

— Если война начинается с того, что в фортах перестаёт работать связь, то…

— Ну?.. Что ты хочешь сказать? — нетерпеливо спрашивал его Луи.

— …поздравить нас не с чем.

— А как ты думаешь, Руди, — спросил телефонист, — они действительно такие негодяи или просто дураки?

— Ты о ком?

— Мюнхенские продавцы.

— Мне кажется, что Чемберлен — старый подлец. У него простой расчёт: заткнуть Гитлеру глотку за счёт Франции.

— А французы! Дураки или предатели?

— А французы?.. Одни из тех, кто согласился на Мюнхен, — дураки, другие чистой воды предатели, — не задумываясь, сказал Цихауэр.

— Господи боже мой! — в отчаянии воскликнул телефонист. — И всегда-то одно и то же: чем больше у людей денег, тем меньше у них совести. Словно золото, как ржавчина, ест человеческую душу.

— Пожалуй, ты не так уж далёк от истины, дорогой философ, — сказал Ярош.

— Да, жизнь частенько оказывается неплохим учителем. Какая книга может так открыть глаза на правду, как жизнь? — спросил Цихауэр.

— Тому, кто хочет видеть.

— Таким, как мы, незачем ходить по земле с завязанными глазами, — сказал телефонист.

— А именно этого-то и хотели бы те — «хозяева» жизни, — сказал Цихауэр.

— Это верно, — согласился телефонист. — Если бы мы могли на них работать без глаз, они ослепляли бы нас при самом рождении.

— Договорились, — неприязненно бросил проснувшийся каптенармус. — Тебя послушать, выходит, что ежели у человека завелось несколько тысчонок, так он уже вроде зверя.

— А разве не так? Разве все эти типы, там, наверху, не хуже зверей?! Разве они знают, что такое честь, патриотизм, честность?! — гневно воскликнул Ярош. — Разве для них отечество не там, где деньги? Не готовы ли они продать Чехословакию любому, кто обеспечит им барыш? — Ярош кивкам указал на телефониста: — Он верно сказал: всюду одно и то же. Все толстобрюхие заодно с этой шайкой — в Англии, в Германии, у нас. Всюду фабрикант — фабрикант, всюду помещик — помещик. Кровь для них — деньги. Честь — барыш. Наши чешские ничем не хуже остальных.

— И что самое обидное, — проговорил сквозь зубы телефонист, — каких-нибудь двадцать жуликов вертят двадцатью миллионами таких олухов, как я. Взяв пример с русских, и мы ведь можем, наконец, стукнуть кулаком по столу: а ну-ка, господа хорошие, не пора ли и вам туда же, куда послали своих кровососов русские?!. Ей-ей, и мы ведь можем, а?

— Это зависит от нас самих, — заметил Даррак.

— Луи, ты становишься человеком! — с улыбкой повторил Цихауэр.

Француз подбежал к рубильнику.

— Пора сорвать пломбу, Ярош! — быстро и взволнованно проговорил он. — Я чувствую, что случилось что-то нехорошее: телефон молчит, и Гарро не звонит, и Каске не возвращается… Что, если наверху уже немцы?

— Не говори глупостей. — Заметив, что Даррак тянется к пломбе, Ярош вскочил и оттолкнул его руку.

— Что-нибудь случилось с Гарро, — встревоженно проговорил Луи. — Позволь мне, капрал, сходить на пост.

Ярош одно мгновение в нерешительности смотрел на него, потом перевёл взгляд на Цихауэра.

— Пойдёшь ты! — И, подумав, прибавил: — С телефонистом, всё равно он тут не нужен.

Цихауэр вытянулся, щёлкнул каблуками и, выслушав приказание Купки, тихонько сказал:

— Проводи меня немного.

Они отошли так, чтобы их не могли слышать оставшиеся в каземате.

— Дай мне слово, Ярош, что ты не позволишь тут наделать глупостей.

— Иди, иди, Руди… тут все будет в порядке.

Ярош помахал рукою удалявшимся Цихауэру и телефонисту и пошёл обратно к каземату. Навстречу ему бежал каптенармус.

— Господин капрал, господин капрал! — Усач задыхался от волнения. — Они там… рубильник…

Вбежав в каземат, Ярош увидел Луи, склонившегося над пультом. Крышка была уже поднята. Были открыты и рубильник и аварийная подрывная машинка, которую следовало привести в действие в случае нарушения главной сети. Лицо Даррака отражало крайнюю степень нервного напряжения, на лбу его выступили крупные капли пота.

— Назад!.. Луи!.. — крикнул Ярош с порога, но, увидев Луи, понял, что за несколько минут его отсутствия тут произошло нечто чрезвычайное: глаза Луи, стоявшего с телефонной трубкой, казались безумными. Он пробормотал:

— Они приняли условия капитуляции!

— Соединись с комендантом.

— Он уже оставил форт. Лишним людям приказано выходить наверх. — С этими словами Луи отбросил трубку и положил руку на рубильник.

— Послушай, Луи, не будь девчонкой, — просительно произнёс Ярош. — Ты же не Каске, ты понимаешь, чем это грозит.

Нет, француз уже ничего не понимал. Он едва слышно пробормотал:

— Сдать им форты? Разве ты не помнишь, как нас надули после Испании? Ты веришь им ещё хоть на полслова?

— Довольно! — крикнул Ярош и резким движением передвинул на живот кобуру. — Рядовой Даррак, три шага назад!

Луи засмеялся.

Ярош медленно потянул пистолет из кобуры.

Его взгляд был прикован к расширенным глазам Луи, глазам, которые он так хорошо запомнил с того дня, когда впервые увидел француза склонившимся над ним, там, в Испании, когда этот француз вместе с американцем Стилом вытащил его из воронки. В тот день он понял, что готов сделать все для этого молодого скрипача с большими глазами мечтательного ребёнка… И вот…

Ярош вынул пистолет.

За спиной Яроша послышались поспешные шаги и голос запыхавшегося Каске:

— Комендант приказал: всем отсюда… один остаётся, чтобы взорвать форт.

Ярош боялся оторвать взгляд от руки Даррака, лежавшей на рубильнике. Не оборачиваясь, спросил немца:

— Где Цихауэр?

— Почём я знаю…

Ярош не обернулся, хотя эти три слова значили для него гораздо больше, чем подозревал Каске: это значило, что Каске не был в центральном посту, что он передавал чей угодно приказ, только не приказ коменданта. Если бы он шёл оттуда, то не мог бы разминуться с Цихауэром. Значит, нужно дождаться возвращения Руди… Но куда же девался Гарро?

Сбитый с толку, Каске несколько неуверенно произнёс:

— Комендант при мне передал сюда приказ по телефону. — И крикнул Дарраку из-за спины Яроша: — Слышишь? Исполняй же приказ: включай пятиминутный механизм — и все мы успеем отсюда выбраться… Ну?!

Ярош видел, как дрогнули пальцы француза, и поднял пистолет.

Но прежде чем Ярош решился спустить курок, его цепко охватили длинные руки Каске. Только когда раздался крик немца, приказывавшего Дарраку включить рубильник, Ярош до конца понял, что целью Каске была катастрофа во что бы то ни стало. Он понял и провокационное значение этой катастрофы, и смысл сегодняшнего появления патера Августа, и коньяк Каске — все.

Ярош сделал усилие освободиться из объятий Каске и вместе с немцем упал на пол. Пока они боролись, в поле зрения Яроша несколько раз попадала лампочка под потолком каземата. Он видел, что свет её делается все более тусклым, как если бы напряжение в сети падало по мере уменьшения числа оборотов динамо. Охваченный страхом, что в темноте, которая должна вот-вот наступить, Луи включит рубильник, он крикнул:

— Луи… помоги мне!..

Он поймал взгляд Луи, видел, как тот оторвал руку от пульта, сделал шаг в их сторону, но тут наступила полная темнота, — в тот самый момент, когда Ярошу удалось рукоятью пистолета нанести Каске удар по руке, заставивший того разжать объятия.

— Луи!

Француз молчал. Потерявший в темноте ориентировку, Ярош не представлял теперь, с какой стороны находится пульт.

— Луи! — повторил Ярош.

— Не подходи, не смей приближаться!.. Я буду стрелять.

Вот как?! Повидимому, бедняга окончательно утратил контроль над собою.

— Луи!

— Пойми же: иначе нельзя. Немцы не должны захватить все это. Я не могу иначе, не могу…

Очевидно, говоря это, француз продолжал на ощупь отыскивать пульт, так как Ярош слышал шум падающих вещей.

— Эй, Луи, ты обязан мне повиноваться!

— Это не должно достаться немцам!.. — твердил Даррак.

— Приказываю тебе не шевелиться!

— Нас предали дважды и предадут ещё раз, если мы будем им повиноваться. Собственная совесть — вот кого я обязан слушать. Никого больше.

— Ты не имеешь права решать за наш народ…

— Ваш народ? — Француз истерически расхохотался. — Ваш народ должен перевешать министров, которые капитулируют, и защищать свою страну!.. Народ? Я тут потому, что верил в него, но больше не верю. Никому не верю. Не мешай мне, если не хочешь, чтобы я убил тебя…

И в доказательство того, что он намерен осуществить угрозу, Даррак передёрнул затвор винтовки.

Ярош вскинул пистолет и выстрелил в кромешную черноту каземата. И тотчас же с непостижимым для такого солдата, как Луи, проворством в лицо Ярошу сверкнула вспышка винтовочного выстрела.

Слившийся воедино грохот двух выстрелов потряс низкий свод каземата и оглушил Яроша. Но, словно боясь, что решимость оставит его, он один за другим разрядил патроны туда, где за секунду до того видел вспышку выстрела. Ярош думал теперь лишь о том единственном, о чём обязан был думать: взрыв форта должен быть предотвращён.

И он стрелял, стрелял до последнего патрона.

Обойма была пуста.

Ярош понял, что не сможет сменить обойму. Его рука, сжимавшая пистолет, дрожала мелкой неудержимой дрожью.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒