ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

Глава 7

ДЕТСТВО

Появление этих странных энергетических сил уходит далеко в мое детство. Иногда я мысленно прокручиваю свою жизнь, как кино, и тогда вижу себя маленьким ребенком. Обычно первый и один из самых прекрасных кадров, который приходит мне на память, — это арабский сад недалеко от моего дома в Тель-Авиве. Прекрасные ветвистые деревья, высокий металлический забор и небольшое озеро рядом со старым домом. Никто уже много лет не подстригал траву в саду. Мне в этот момент года три или четыре. Некоторые уголки сада темные, потому что могучие деревья не пропускают свет. И я вижу себя там. Вдруг словно из этой тенистости сада вырастает Вселенная — темная, глубокая. Я передвигаюсь по этой Вселенной, передо мной мириады звезд, Млечный Путь. Вокруг какие-то странные голоса и яркие краски.

И снова возвращение в детство. Я вижу свою любимую собаку, родителей, школу. Я вижу себя, играющим в свои потайные, известные только мне игры. Один крошечный листочек становится в моем воображении огромным деревом, трава — сказочным лесом. А цветы здесь слишком большие, и поэтому я придумываю, что они диковинные деревья с какой-то другой планеты.

Отец часто приносил мне блестящие головки от пуль. Я строил из песка маленькие круглые дюны и вставлял туда эти наконечники, направляя их к небу, потому что для меня это были ракеты. Они и в самом деле были точь-в-точь как маленькие ракеты.

Я представлял себе, что они взлетают и летят на Луну или даже, может быть, дальше. Я держал ракету в руке и воображал себе, будто она летит через космос. Для меня целый мир распахивался в маленьком квадратике садика. Я забирался туда через узкую щель в заборе и попадал в царство птиц, небольших озер, наполненных зеленой водой, и каких-то экзотических запахов, казавшихся мне принадлежностью иного мира, иной страны.

Это был волшебный, мистический сад, похожий на сон. В нем царила тишина, не нарушаемая никакими звуками, кроме пения птиц, шума ветра и шелеста деревьев. Сперва было страшно, потому что люди говорили, что там живет свирепый людоед. Я каждый раз чувствовал себя ужасно смелым, залезая туда. Но никто меня не съел, и я нашел в садике полный покой. Неподалеку стоял большой серый дом, и оконные жалюзи глухо стучали о стены при порывах ветра. В этом доме никто не жил. Однажды я набрался смелости и заглянул в окна — все внутри было занавешено черным сукном. В тот единственный раз, когда я позволил себе подойти к дому, я и услышал пронзительный писк маленького котенка, раздававшийся из-под дома. Я очень люблю животных, но не посмел поднять котенка, потому что рядом была его мама с другими котятами. Я боялся, что она бросится на меня.

Даже сегодня я могу закрыть глаза и ощутить тот неповторимый запах, услышать плач котенка, как бы воочию представить тот мистический дом. В моей памяти отчетливо сохранились все подробности удивительного места.

Однажды я исследовал сад и нашел в кустах что-то вроде ржавой трубы. Подняв ее, я страшно обрадовался, потому что это оказалось дуло винтовки, у которой не хватало только деревянного приклада, который, наверное, сгнил.

О, какой это был прекрасный и счастливый момент — найти настоящее оружие. Я, конечно же, взял его домой и как следует очистил от ржавчины. Мамы в это время дома не было, и я, никем не замеченный, вынес его во двор поиграть. Вскоре подъехала полицейская машина, и полицейский, увидев, что я играю с ружейным стволом, тут же вырвал его у меня из рук. Я был в отчаянии и, закрывшись у себя в комнате, долго и неутешно плакал. Через несколько дней я снова отправился в сад в надежде найти еще одну винтовку, хотя в душе понимал, конечно, что никогда уже больше ее не найду.

Именно в этот день со мной произошел очень странный случай. Перед тем как описать его, признаюсь, что прекрасно понимаю, что прозвучит все это как фантазия маленького четырехлетнего ребенка, нечто вроде фрагмента из "Алисы в стране чудес". И тем не менее это правда. И даже больше чем правда. Да, я был действительно очень мал, но моя память сохранила мельчайшие подробности этого события, и у меня нет надобности задавать себе вопрос, было это на самом деле или нет. Я, конечно, не осознал тогда, что именно произошло со мной. И мне просто пришлось принять все так, как это случилось. Тогда я еще не задавал себе те вопросы, которые задаю сейчас. Но все это мне кажется важным, потому что, может быть, здесь заключена тайна моего феномена.

День клонился к вечеру, но было еще светло. Я в полном одиночестве играл в своем садике, иногда ненадолго засыпая, как это часто бывает с маленькими детьми. И вдруг я почувствовал очень сильный, пронзительный звон в ушах, заглушивший все остальные звуки. Состояние было очень странным. Как-будто бы время вдруг остановилось. Даже деревья перестали качаться от ветра. Что-то заставило меня посмотреть на небо — я очень хорошо помню — все оно было залито серебристым светом. И первая мысль, которая пришла мне в голову: "Что случилось с солнцем?" Это явно было не то солнце, к которому я привык. Яркий свет словно бы накрывал меня, опускаясь все ниже и ниже. Наконец, он приблизился ко мне вплотную. Я вдруг почувствовал сильный толчок и упал на спину. Голова моя, казалось, вот-вот расколется от нестерпимой боли во лбу, и тут я потерял сознание. Сколько пролежал я так, не знаю. Но когда пришел в себя, то сразу же побежал домой и рассказал все маме. Она очень разволновалась и почему-то рассердилась, а я как-то инстинктивно понял, что случилось что-то очень важное.

После этого я часто возвращался в сад в надежде увидеть этот яркий серебристый свет. Но это больше никогда не повторялось. Моя мама, конечно, ни во что не поверила. Она считала все это детской фантазией. И я всю жизнь держал эти мысли при себе. Но сегодня, после всего того, что происходит в мире с различными энергетическими силами, я часто думаю о том удивительном происшествии.

Моя жизнь началась в атмосфере насилия не в моем доме, где меня всегда любили, но в мире, окружающем меня. Может быть, поэтому я всегда молюсь и прошу мира. Я убежден, что мы обязаны нести мир всему миру, всей планете, иначе неизбежно все пропадем.

Я родился 20 декабря 1946 года в Тель-Авиве. Отец с матерью поженились в Венгрии в 1938 году, незадолго до начала второй мировой войны, и вскоре вынуждены были бежать оттуда поодиночке. Мой отец, Ицхак, выехал из Венгрии в ноябре 1938 года и бежал в Румынию. Там он попал на корабль, идущий курсом на Палестину. Это путешествие длилось целых четыре месяца, потому что британцы обстреляли корабль, как только тот попытался причалить в Израиле. Пришлось им отправиться в Грецию, чтобы через некоторое время снова вернуться. Корабль опять остановили и повернули обратно. Третья попытка, предпринятая в марте 1939 года, удалась. На борту к этому времени было уже 20 мертвых беженцев.

Моя мать, Маргарет, бежала из Венгрии в Югославию, где в конце концов сумела попасть на корабль под названием "Ру-дичар II", который доставил ее в Палестину. Там мои родители наконец-то воссоединились и вскоре построили свой первый дом в Керем-Хаа-Тэйман, на самой границе с Яффой.

Мой отец — выходец из очень религиозной семьи. Его дед — будапештский раввин — воспитывал семью в строгих еврейских традициях и умер в возрасте 90 лет. Семья матери была не такой уж религиозной. Родилась мама в Берлине, а ее родители родом из Вены. Девичья фамилия матери была Фрейд, и мой дедушка, говорят, приходился дальним родственником Зигмунду Фрейду. Дед довольно успешно занимался продажей мебели в Будапеште. Но тем не менее мамина семья была небогатая, так же, впрочем, как и семья отца.

Мои родители любили ездить кататься на лодке на одно большое озеро в предместье Будапешта. Озеро это считалось очень опасным, иногда там случались настоящие бури. И вот однажды их лодка перевернулась. Мамина нога застряла в слегах лодки, и она начала тонуть. Отец в последний момент успел нырнуть под лодку и спасти ее. Не знаю, может быть, именно из-за этого они полюбили друг друга и поженились. В нашем семейном альбоме есть фотографии их свадьбы, которая происходила в одной из самых больших синагог Будапешта, если даже не всей Венгрии. Но их семейное счастье было, увы, не слишком долгим. Думаю, этому есть несколько причин.

Жизнь в Палестине, в которой тогда верховодили британцы, была очень сложной. Отец постоянно искал работу. И наконец, после долгих поисков они с другом, тоже беженцем, нашли работу на пляже, где они с открытых лотков продавали отдыхающим сладости. Позже отец ушел работать таксистом на самые опасные маршруты между Тель-Авивом и городом Лод. Отец рассказывал, что в то время вообще было очень рискованно выезжать из Тель-Авива, потому что практически не прекращалась стрельба как с арабской, так и с британской стороны.

Как только началась вторая мировая война, мой отец вступил в британскую армию. Он воевал в еврейской бригаде в Ливии в составе восьмой армии под командованием генерала Монтгомери. Служил танкистом, и в Тобруке его взвод был окружен немцами. Лишь через несколько недель им удалось бежать из окружения. Условия жизни там были настолько невыносимыми, что, как он мне рассказывал, им приходилось пить собственную мочу. Было это в 1941 году. И еще дважды отец возвращался в Тобрук, чтобы продолжить участие в боевых действиях — в 1942 и в 1943 годах.

Когда он наконец окончательно вернулся в Палестину, там все еще не было мира. Ему пришлось вступить в Хаганах — секретные внутренние войска. Хаганах принимал участие в терроризме, но должен был постоянно контролировать ход сражений между британцами, арабами и экстремистскими сионистскими группировками.

Одно из самых ранних воспоминаний связано у меня с очень неприятным инцидентом. Напротив нашего дома был вокзал, высокое здание, в котором располагался штаб британцев. Из-за этого вокруг нас постоянно шла стрельба. Не помню точно, сколько мне тогда было, но я еще играл в манеже. Мама оставила меня возле окна как-то вечером, и вдруг началась страшная канонада. Несколько пуль попали в наше окно и просвистели прямо над моей головой. Прекрасно помню, хотя был очень маленький, как со звоном разбилось стекло. Мама вбежала и вытащила манеж в другую комнату. На мне, по счастью, не оказалось ни одной царапины, я только был весь обсыпан осколками стекла.

Позже, во время войны 1948 года и в последующие годы, вокруг всегда были напоминания о сражениях. Когда мне было лет пять, я очень любил искать пули в кучах мусора и обломков. Иногда попадались блестящие, с серебристыми головками, но большинство же были помятые, сплющенные. Мне они всегда казались ракетами, летящими к Луне или в открытый космос.

Я любил отца и буквально обожал маму Нл очень рано понял, что они живут разными жизнями. К этому времени Израиль получил независимость, и мой отец вышел из Хаганаха и вступил в израильскую армию. С тех пор он редко появлялся дома, и я знал, что он встречается с другими женщинами. Он и сам не скрывал этого, хотел даже познакомить меня с одной из них. Каким-то инстинктивным чувством я понял, что это для нас всех плохо кончится. Отец полюбил эту женщину. Никогда не забуду тот день, когда она впервые пришла к нам в дом. Она взбегала по ступенькам навстречу отцу, а я пытался, как мог, шуметь и греметь, чтобы мама не услышала что происходит, потому что знал, что она очень расстроится.

В другой раз отец, гуляя со мной по улице, позвонил кому-то по телефону. У нас дома не было телефона. Они вообще в те годы были большой редкостью. Мне очень хотелось поговорить, и отец разрешил мне подержать телефонную трубку. Вне себя от счастья я схватил трубку — и тут же понял, что разговариваю с той самой женщиной, с которой встречался мой отец. Я очень смутился и не знал, что ей сказать, потому что, не понимая, конечно, всей ситуации, сердцем чувствовал что-то очень плохое. Наверное, тогда я осознал, что союз моих родителей скоро распадется, и мне пришлось с этим смириться.

Несмотря ни на что, я любил своего отца и гордился им. Вскоре он стал сержант-майором танковых войск — он постоянно был в танковых войсках, с тех пор как Израиль добился независимости. Но, конечно же, я был более близок с матерью, потому что жил с ней неразлучно все это время.

Отец всегда старался сделать мне что-то приятное, когда приходил навестить нас. Однажды он пришел и сказал, что на балконе меня ждет сюрприз. Я бросился туда и нашел маленького щенка. Мне кажется, я никогда больше не был таким счастливым. Я назвал его Тцуки. Это была маленькая забавная арабская дворняжка, коричневатая с белым и со смешным черным пятнышком в форме сердца на лбу. Мы с Тцуки не расставались ни на минуту, не считая того времени, когда я ходил в школу, которая была возле нашего дома. Тцуки каждый день смотрел вслед с балкона, и я всегда с нетерпением ждал нашей встречи после этой короткой разлуки.

Трудно сейчас сказать точно, когда я впервые начал наблюдать за собой какие-то странные явления. Мама обратила на них внимание гораздо раньше, чем я. В те годы она работала швеей и была занята с утра до ночи. Поэтому у меня была почти неограниченная свобода, несмотря на то что по ее просьбе за мной присматривала соседка. Мама очень любила играть в карты с друзьями — это был для нее главный и, пожалуй, единственный вид отдыха. Помню, что я всегда ждал, когда она придет после очередной игры, чтобы попрощаться со мной, пожелать спокойной ночи. И каким-то образом я всегда знал, выиграла она в этот раз или проиграла, даже иногда точно угадывал, сколько именно выиграла или проиграла фунтов и шиллингов. Она, конечно, очень удивлялась и не знала, как это объяснить. Кроме того, она постоянно замечала, что я, опережая ее, говорю те слова, которые она вот-вот хотела сказать сама. Я будто бы читал ее мысли. Ее даже немного это настораживало, но мы особенно не придавали этому какого-либо значения. Я был не совсем обычный ребенок, в этом никаких сомнений не было.

Мне было всего шесть лет, когда отец купил мне мои первые часы. Я очень ими гордился. Хочу сказать, что с самого начала я ненавидел школу. Не любил учиться, не любил свой класс. И каждый урок мучительно ждал, когда наступит время перемены. В принципе я считаю, что это вполне нормально. Но все-таки мне кажется, что я не любил школу больше, чем в общем-то можно считать нормальным. И вот когда у меня появились часы, я почти непрерывно смотрел на них, ожидая, когда раздастся звонок на перемену. В некоторых классных комнатах были часы на стенах. Как-то раз, помню, я сидел и смотрел на свои часы, по которым урок уже должен был закончиться, но звонок все не звенел. Тогда я посмотрел на часы, висевшие на стене, и увидел, что по ним еще осталось целых полчаса до перемены. Огорчившись, я перевел свои часы на полчаса назад, чтобы они показывали такое же время, которое показывали часы на стене. Но на следующий день произошло то же самое — мои часы вдруг на полчаса убежали вперед, опережая школьные, и мне опять пришлось ставить их правильно. Я рассказал об этом своей маме. И мы решили, что мои часы забарахлили. В конце концов мне пришлось оставить часы дома. Мама проверяла их каждый день — ничего особенного не происходило, часы шли совершенно нормально. Так продолжалось насколько недель, и я решил снова одеть их в школу. Мне очень хотелось поймать часы в тот момент, когда они начнут двигаться необычно, но это никогда не удавалось сделать. В этот раз я снял часы с руки, положил их перед собой и внимательно смотрел на них. Потом я, конечно, забыл об этом и вдруг случайно взглянул на них. И тут я увидел, что стрелки крутятся все быстрее и быстрее, как будто часы сошли с ума. Я закричал учителю: "Посмотрите на мои часы!" Я поднял их над головой, чтобы все увидели, но весь класс начал смеяться надо мной. Я готов был провалиться сквозь землю. Я впервые понял, что нужно быть очень осторожным, иначе люди будут смеяться надо мной и даже издеваться. Я страшно расстроился, и почему-то мне было стыдно. Придя домой, я рассказал маме, как все надо мной смеялись. Тогда она решила: "Ладно, мы купим тебе другие часы". И через несколько месяцев действительно купила мне новые часы. С тех пор я никогда уже не носил старые, потому что думал, что они какие-то странные, ненормальные. Но к тому, что случилось дальше, я был совершенно не подготовлен. Я носил свои новые часы и гордился ими: наконец-то у меня есть часы, которые будут работать правильно. И вроде бы первое время так оно и было. Часы очень точно показывали время, но потом в один прекрасный день, когда мы все играли перед школой, зазвенел звонок, зовущий в класс. Я взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что стрелки согнулись. Было такое впечатление, что они пытались вырваться вверх, но уперлись в стеклышко, которое их придерживало. Я сказал себе: "Боже мой, этого я не покажу никому". Мне очень не хотелось, чтобы надо мной снова смеялись.

Почему-то все необычное происходило, как правило, когда вокруг было много других ребят, — в классе или на школьной просто будут смеяться надо мной, или скажут, что это очередной фокус. Мне даже неловко было кого-либо спрашивать, потому что я знал, что мне все равно никто не поверит.

Вы можете себе представить ситуацию, когда у вас серьезная проблема, а никто не может помочь? Что вы делаете? Единственное, что мне оставалось делать, это принять все, как есть, сжиться с мыслью о своей необычности. Мои родители были добрые люди, но и они не знали, как мне облегчить мои страдания.

Мама любила пить кофе с друзьями в кафе. Иногда я ходил вместе с ней. Как-то раз я, как обычно, сидел рядом, ел торт вместе со всеми, и вдруг несколько чайных ложек начали скручиваться. Я до них даже не дотрагивался. Моя мама была просто в шоке — она не знала, как все это можно объяснить людям.

Подбежали официанты, увидели гнутые ложки и быстро заменили их на другие, чтобы посетители не подумали, что в кафе подают такие гнутые ложки. Мама пыталась рассказать своим друзьям, что со мной такое часто происходит. Но те принимали меня за невоспитанного, непослушного мальчика. А я ничего не мог им объяснить и просто сгорал от стыда за свое невольное поведение.

Постепенно мама начала привыкать к моим странностям, но только до поры до времени. Потом ей все это надоело, и как-то раз, когда я рассказывал ей о том, что происходит со мной в школе, она резко сказала: "Я больше не желаю ничего слушать на эту тему. Это все прекрасно, это интересно, но я не хочу, чтобы дело дошло до того, что тебя придется вести в врачу".

Однажды, когда мой отец был дома, они заговорили о том, что неплохо было бы сводить меня к психиатру. И все же больше они надеялись на то, что пройдет какое-то время, я повзрослею и у меня сами собой прекратятся все эти странные вещи. А я уже окончательно понял, что нет такого способа убедить их в том, что я не делаю все это нарочно, и поэтому решил, что самое лучшее — это просто перестать говорить на эту тему.

И все же мама понимала меня больше, чем отец. Она ведь прекрасно знала, как легко я мог читать ее мысли, как угадывал вплоть до последнего шиллинга, сколько она выиграла или проиграла во время игры в карты. Мой отец с этим не сталкивался, поэтому он обычно принимал более жесткую линию. Однажды он сказал: "Так, хватит, пойдем к психиатру. Просто послушаем, что он скажет, Ури".

Я рассердился. Я прекрасно понимал, что мои родители не собираются больше жить вместе, что отец все равно уйдет к другой женщине, и тем не менее они сидят и обсуждают, вести или не вести меня к психиатру. Мне тогда не было еще и девяти лет, но я тем не менее взорвался. Я им сказал: "Мне вовсе нет нужды идти к психиатру. Это вам нужно к нему сходить. Ваша жизнь не складывается, и скоро вы разойдетесь. Вам больше нужен психиатр, чем мне. Почему бы вам самим к нему не пойти?"

Это их вроде бы как-то остановило. И хоть я совсем не хотел причинять им боль, потому что любил их, но я не сомневался в том, что доктор ничем бы мне не помог. Мне больше всего на свете хотелось все это забыть и стать таким же, как все остальные дети. Играть с ними, общаться, делать то, что они делают. Я не любил читать. Не любил делать уроки. Мне нравилось играть в баскетбол, в футбол. Я в общем-то был неплохим парнем, раскованным и очень открытым. У меня просто была одна большая проблема: сумасшедшие вещи начинали происходить со мной в самых неподходящих ситуациях, особенно когда я был среди других детей. Хотя не было из-за этого каких-то особых сложностей или ярко выраженного недоброжелательства по отношению ко мне со стороны детей или взрослых. Я просто злился сам на себя из-за того, что не знал, к кому обратиться со своей бедой. Мне не с кем было поговорить, потому что то, что происходило, даже родная мама понять не могла.

Несмотря на свою близость с мамой, я никогда не был маменькиным сыночком. Напротив, я был очень независим и она никогда не пыталась командовать мной. Отца я видел очень редко, но мы тоже были близки и прекрасно понимали друг друга, когда бывали вместе. Он был привлекательным мужчиной, и женщины всегда за ним бегали. Моя мама, конечно же, знала это и постепенно свыклась со своей участью.

У меня же были свои мечты и надежды. С самого раннего детства я мечтал стать кинозвездой или пилотом, как и один из моих близких друзей хотел стать пилотом. В своих фантазиях я вечно странствовал в другие земли, куда-то очень далеко. Мне всегда хотелось открывать места, в которых еще никогда никто не был. Меня волновало все неведомое и неизвестное. Думаю, у каждого пацана есть где-то в глубине души такие мысли: идти туда, где опасно, где все что угодно может случиться с тобой.

И еще две очень важные вещи произошли со мной в те ранние годы, хотя они не имели никакого отношения к часам, ложкам, вилкам, ножам, чтению мыслей или к чему-то такому же странному. Однажды я попросил друга подержать Тцуки, когда я переходил улицу. Тцуки дергался, никак не мог успокоиться, затем вдруг вырвался из рук моего друга и побежал за мной. Перебегая дорогу, он попал под машину. Она переехала его, и он мгновенно погиб. Все это произошло на моих глазах. От горя я хотел умереть. Мы с мамой плакали весь тот день и следующий, и только тогда я понял, как люблю животных. Мой отец через несколько недель купил мне другую собаку, и я снова назвал ее Тцуки. Может быть, из-за того, что я был немножко не такой, как все остальные ребята, но собака была мне лучшим другом, и никого другого мне не надо было. И что бы там ни было, горе, которое я пережил в тот день, до сих пор живо во мне.

Я был в третьем или в четвертом классе, когда со мной произошел другой случай. Это был один из самых ужасных событий в моей жизни. Я и сейчас не могу вспоминать о нем без содрогания. Никак не пойму, зачем я тогда это сделал. Это была одна из тех совершенно необъяснимых глупых вещей, которые можно сделать в детстве.

Однажды учительница попросила принести из дома в класс свои Тора. Это свиток, в котором выписаны все святые еврейские слова. У меня не было Тора, поэтому я пришел с пустыми руками. Но когда я увидел у ребят их красивые Тора, зависть перехватила мне дыхание. У всех были Тора, кроме меня. Во время перемены все мои одноклассники положили свои Тора под парты и выбежали из класса. А я вернулся и взял чей-то Тора себе. Сейчас не помню уже чей, но это был прекрасный белый Тора. Я отнес его домой. Конечно же, это тут же стало всем известно. В тот день учительница пришла к нам домой. Когда я увидел, что она идет, сразу понял: все узнали, что я украл Тора. Я чуть с ума не сошел — не знал, что делать. В панике я разорвал Тора и выкинул его в ведро с мусором. Отец был в тот день дома, и учительница все ему рассказала. Я никогда не забуду, как выглядел мой отец в тот момент, когда она ему рассказывала. Он посмотрел на меня и без слов понял, что это я украл. Отец никогда не был злым человеком. Но в тот день он жестоко наказал меня — отвел в ванную и нещадно выпорол. И я понял, что совершил два греха: не только украл Тора, но и разорвал его.

У нас в классе была девочка по имени Маоми, в которую я был тайно влюблен. После этого инцидента она больше не хотела со мной разговаривать. Я кое-что понял в тот день, и это послужило мне хорошим уроком на всю жизнь. Уроком, который я, наверное, никогда не забуду.

После этого я почти всегда был в одиночестве. И когда вдруг мама сказала мне, что я буду ходить в другую школу (в киббуц), я даже обрадовался. Они меня туда посылали не из-за Тора, а потому что собирались разводиться и хотели найти возможность, чтобы мама могла продолжать работать, уделяя мне не особенно много времени.

Я не слишком огорчился, когда мне сообщили насчет развода. Я даже думал, что так будет лучше и для моей мамы в каком-то смысле, и для отца. Я не плакал, не боролся против развода. Отец уходил из семьи, мама работала почти сутками, и школа в киббуце была практически единственной возможностью хорошо питаться и ни в чем не нуждаться. Там мне не будет скучно, за мной будут хорошо ухаживать. Я знал, что они приняли правильное решение. Хотя, конечно же, мне было грустно расставаться с ними и ужасно тоскливо без моей собаки.

Но в то же самое время я чувствовал и трепетное волнение, связанное с новым миром. Я слышал много хорошего про киббуц. Говорили, что там все живут очень дружно, что меня всему научат: водить трактор, доить коров, делать все, что захочешь.

Мне предстояло ощутить вкус новой жизни. И я был готов к этому.

Глава 8

Молодость

Хотя я и был подготовлен к новым приключениям, попав в киббуц, понял, что все далеко не так, как я себе представлял. Во-первых, я первый раз был один, вне дома. И очень волновался, потому что слышал, что ребята в киббуце неохотно принимают ребят из городов, отказываются дружить с ними. За себя я не волновался, я знал, что смогу за себя постоять. Но все равно всегда трудно расставаться с привычным. Мне нужно было распрощаться с Тцуки, моей любимой собакой.

Киббуц Хацзор Ашдод находился на расстоянии 30 км к югу от Тель-Авива. Это было красивое поселение, построенное на холме и состоявшее из маленьких белых домов с красными крышами. Здесь росли красивые деревья, сочно зеленела трава, был шикарный плавательный бассейн и большая общая столовая. Вокруг раскинулись широкие поля и апельсиновые рощи, в которых мы работали. Мама привезла меня в киббуц, и, как только она ушла, я тотчас же почувствовал первые признаки "домашней болезни" — очень захотелось домой. Меня отвели туда, где мне предстояло жить. Кроме меня, там жили еще восемь мальчиков и девочек и наш учитель. Затем меня представили моей "второй семье". Это были венгры, очень хорошие люди, у которых, кроме нас, были и свои дети.

И ребята, которых я тогда увидел, в первый раз мне тоже понравились. Но все-таки те из них, кто родился в киббуце, недоверчиво посматривали на меня и на других детей, приехавших из города. Я себя сразу почувствовал здесь чужим. У них даже было словечко, которым они окрестили ребят из города, — "иреним", и это тут же отделяло нас от остальных.

Расписание в киббуце было составлено очень просто — так, чтобы все были все время при деле. Встречались рано утром во время завтрака в общем зале, потом учились, работали в полях, купались и занимались спортом. Школьные занятия были намного легче, чем в городе. А по вечерам, где-то в районе четырех часов, мы присоединялись к нашим "вторым семьям". Вместе пили чай или кофе, потом обедали в большом зале. Судя по всему, это должна была быть веселая, коллективная жизнь. И может быть, для многих она такой и была. Мне было уже десять лет, но я ужасно скучал по дому. "Домашняя болезнь" постоянно ко мне подбиралась, практически незаметно, но я чувствовал, что она становится все больше и медленно грызет мое сердце. Помню, когда я в первые дни шел работать в поля, я нарочно уходил один далеко-далеко от всех остальных. И с высокого холма смотрел на север, потому что там был Тель-Авив, там был дом. Ночью я подолгу смотрел на Луну и на звезды, потому что знал, что моя мама видит ту же Луну и те же звезды.

Я разрывался между двумя чувствами. С одной стороны, мне очень хотелось, чтобы мама приехала и навестила меня, а с другой — я боялся ее приезда, потому что, когда она приехала в первый раз, все дети смеялись над ней, над ее яркой помадой. Она была одета по-городскому, не так, как в киббуце. Мне показалось, что они так и не поняли, что она очень много работает, что она по-настоящему рабочая женщина. Жизнь в киббуце шла по общинному укладу и в целом противоречила моему естеству. Все принадлежало всем, и мне тоже приходилось всем делиться со всеми. Единственное, чем я не мог делиться, это своими мыслями, которые я приберегал для себя. Я старался особо не задумываться о тех странных вещах, которые происходили с часами, и о том, как гнулся металл. И тем более ничего не пытался сделать необычного, хотя это иногда и происходило само собой, когда я даже не думал об этом.

Мне кажется, что жизнь в киббуце сейчас изменилась. Но тогда я чувствовал, что, что бы я ни сделал, они никогда бы не приняли парня из города. Постепенно я начинал ненавидеть эту жизнь. Я скучал по своей собаке, скучал по дому. Дни шли однообразно, ничего не менялось. Это была какая-то бесконечная рутина. Мы собирали апельсины, собирали бананы. Копали картошку. Работали в столовой.

В школе у меня были лучшие оценки по рисованию и музыке. Занятия в школе оказались совсем не трудными. Хотя я никогда не был хорошим учеником, но у меня не было никаких проблем с учебой. Мне это даже нравилось.

Как я счастлив был, когда отец приезжал навестить меня. Он приезжал на своем джипе, и все ребята даже забывали подразнить меня, когда он приезжал. Он обычно звонил мне, говорил, что собирается приехать в такое-то время, и я шел навстречу ему по длинной-длинной дороге. Мимо меня проезжало много машин, они поднимали жуткую пыль на дороге, но я всегда мог определить, когда подъезжал отцовский джип, хотя пыльная туча была еще вдалеке.

Он привозил мне много разных интересных вещей: армейские вещмешки, солдатские сапоги, какие-то сувениры. Но потом, в конце 1956 года, перед самым началом Суэцкой войны между арабами и Израилем, отец сказал мне, что ситуация очень осложнилась и дело опять идет к войне. Так и вышло. Война началась, и он пропал. Я хорошо помню, как прислушивался к доносящимся издалека грохоту бомбежек и разрывам артиллерии. Возле киббуца находилась военно-воздушная база, и ночью мы слышали, как тяжелые, сделанные в Америке самолеты прилетают с продовольствием. Я мечтал оказаться в одном из этих самолетов, чтобы приземляться, а потом снова летать. Я все время думал об отце и о матери. Я постоянно задавался вопросом: что мой отец сейчас делает? где он? а что с матерью? думает ли она о нем? волнуется ли? Я знал, что где-то далеко мой отец сейчас воюет ради меня, охраняет меня.

А мама тем временем познакомилась с мужчиной, который ей очень понравился. Его звали Ладислас Героу. Он был венгерским евреем, уехавшим в свое время на Кипр. Хорошо сложенный мужчина, немного за пятьдесят, вдовец и по профессии концертный пианист. После вынужденного побега из Венгрии он со своей первой женой создал оркестр, игравший в различных кабаре по всему Кипру. Так они и остались на Кипре, вложив все заработанные деньги в покупку маленького отеля, танцорами и музыкантами, выступавшими в многочисленных кабаре Никосии. Артистам нравилось останавливаться

в этой маленькой гостинице, потому что им нравился Ладислас и потому что его гостиница была похожа на дом и стоила намного дешевле, чем большие отели.

Когда его жена умерла, Героу поехал в Израиль и там познакомился с моей мамой через ее друзей в Хайфе. Однажды мама приехала в киббуц вместе с Ладисласом и сказала мне, что они собираются пожениться. Я не мог разобраться, какие у меня чувства возникли по этому поводу, но в общем-то я был счастлив за свою мать, потому что понимал, что многое в жизни у нее изменится и она сможет прекратить работать так напряженно. Еще больше я обрадовался, когда узнал, что они предлагают мне покинуть киббуц и переехать вместе с ними на Кипр. Ладислас носил галстук и этим поразил многих ребят в киббуце, которые никогда не видели галстука. Кто-то даже спросил меня: "Зачем эта тряпочка висит у него на шее?"

Накануне моего отъезда из киббуца я узнал, что мой отец жив и здоров и собирается навестить меня. Я никогда не забуду тот день. Он приехал в командирской машине. Бородатый, весь какой-то пыльный, он держал в руках винтовки. Это был один из самых прекрасных моментов в моей жизни. Он пообещал мне, что спрячет эти винтовки и отдаст мне, когда мне исполнится 18 лет.

Я вернулся из киббуца в Тель-Авив, чтобы как следует подготовиться к поездке на Кипр. Я был в восторге — ехать в другую страну, в совершенно другой мир, где все будет по-новому. Я очень мало знал о Кипре, только то, что это остров в Средиземном море, не слишком далеко от Израиля. И то, что мы будем жить в маленькой гостинице моего отчима в Никосии. Я видел, что моя мать счастлива, ей очень нравится идея переселения, и искренне радовался за нее.

Теперь я начинаю понимать, что в киббуце мои энергетические силы как бы уснули, потому что у меня все время было плохое настроение, и я совершенно пал духом. Я даже не пытался кому-либо показать, на что способен, а если что-то происходило само собой, обычно молчал, потому что боялся, что меня будут дразнить. Но в Тель-Авиве перед отъездом на Кипр произошел один необычный случай, который мне запомнился. Мама поехала в Хайфу, которая находится в ста километрах от Тель-Авива, должна была вечером вернуться. Я сидел на кухне за столом и ужинал, когда вдруг почувствовал, что чтото происходит с моей мамой. Она как бы посылала мне очень четкое и ясное послание. Я не мог определить, какое послание, но сильно испугался.

Я обегал весь дом, пытаясь найти адрес, по которому она остановилась в Хайфе. И не смог его найти. Я до того перепугался, что, как ни пытался заснуть, ничего не получалось. Наконец уже среди ночи она вернулась домой. Первое, что я спросил у нее: "Мама, что с тобой случилось?" И она не спросила: "Откуда ты знаешь?" — а просто сказала: "Ты знал, ты чувствовал". А потом она мне рассказала, что ехала в такси и попала в аварию. По счастью, она не пострадала, даже не была ранена, но я почувствовал это столкновение на расстоянии более ста километров.

В детстве со мной были и другие похожие ситуации. Это, конечно, можно посчитать просто совпадением, но я ощущал все настолько явственно и сильно, что уверен в том, что это было особого рода предчувствие, телепатия. Однажды я пошел с мамой в зоопарк, примерно за год до того, как попал в киббуц. Вообще-то меня должен был отвести туда отец, но он не смог, и я очень расстроился из-за этого. Мне очень хотелось пойти в зоопарк, и мама повела меня туда сама.

Но как только мы вошли в зоопарк, меня охватило чувство ужаса. Я сначала не хотел об этом говорить, но не смог сдержаться и сказал:

— Мама, нам нужно срочно уйти отсюда.

— Но, Ури, — удивилась мама, — ты же весь день сегодня мечтал попасть сюда. Почему же теперь ты хочешь уйти?

— Мама, у меня какое-то плохое предчувствие, я даже не могу его описать.

— О чем ты говоришь, Ури? — спросила она. — Что случилось?

Я не знал, как объяснить ей, и поэтому просто попросил:

— Мама, пожалуйста, нам нужно срочно уйти отсюда.

Мы направились к выходу, но тут она встретила знакомую и остановилась поговорить с ней. Я стал нетерпеливо тянуть ее за руку, все время говоря: "Мама, пожалуйста, уйдем отсюда".

Мы уже подходили к воротам, как вдруг раздался вой сирены. Оказывается, лев вырвался из клетки. Люди кричали, бежали, в панике залезали на деревья, прыгали в озеро. Лев не спеша бегал по территории, а мы уже находились за воротами в полной безопасности. К счастью, никто не пострадал и льва быстро поймали.

А в другой раз отец катал меня на большой бронированной машине с гусеничными колесами по своей военной базе. Я очень любил такие поездки. Он мне показывал, как нужно управлять машиной, и мы поехали по очень крутой дороге. Мне всегда нравились трудные маршруты, и я никогда раньше не боялся. Но как только мы начали двигаться вверх по круче, я закричал отцу, чтобы он повернул руль и съехал на другую дорогу, которая полого шла

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒