Умною вольготою на се поползешеся …».

«Умною вольготою на се поползешеся …».

Полемическое сочинение против «чародеиц» и «злых врачей». XV в.

В составе сборника XV в. Кирилло-Белозерского монастыря (КБ. № 10/1087), хранящегося в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ), находится небольшое по объему сочинение, в котором содержится порицание гадания, знахарства и колдовства в противовес обращению за помощью к служителям церкви[1]. Оно не имеет самостоятельного заголовка и начинается с предложения «Умьною вольготою на се поползешеся: въ елинехъ неціи сущее яко тѣ мнети нашьскіихъ вещи разумъ лежащь не токмо о бѣсѣ и волсвехъ, но и яже на воздусе летаютъ птица»[2], поэтому далее будем называть его «Умною вольготою…».

Сборник, куда вошло публикуемое сочинение, был составлен незадолго или вскоре после смерти первого игумена монастыря, Кирилла Белозерского[3], в период активного роста политического, экономического и культурного влияния обители. Автор рукописи – Алексей Павлов («Олешка») вместе со своими учениками – известный по Житию преподобного Мартиниана Белозерского[4] как очень грамотный человек, учитель будущего святого, «диак монастырский», живший около обители[5].

Сборник представляет собой образец блестящей интеллектуальной работы своего времени, в который вошли выписки из разных источников богословского и философского характера: из Шестоднева, Златой Цепи, «от старчества» и других. Здесь же содержатся два сочинения антиязыческой направленности: публикуемое ниже произведение и «Наказание некоего старца етеру[6] брату»[7] (далее – «Наказание…»), включающее, кроме прочего, индекс запрещенных книг. Судя по писцовым манерам рукописи, определенных в книжности Кирилло-Белозерского монастыря XV в. М.А. Шибаевым, первое принадлежит перу самого Алексея Павлова (I манера), второе – одного из его учеников, имя которого неизвестно (II манера)[8]. К работе последнего при этом относилось только два произведения – «О мыслех хулных»[9] и упомянутое «Наказание…», вероятно, в качестве его логического продолжения.

«Умною вольготою…» отличается от широко известных в историографии произведений аналогичной тематики тем, что в нем соединены пространное порицание «чародеиц» и специальное развенчивание знахарства, противопоставляемое практике церкви и христианскому отношению к болезням. Других списков этого текста обнаружено не было, ранее он не публиковался. Сочинение относится к группе выписок из Златой Цепи, которым автор дал общий пространный заголовок «Сия книга, нарицается чепь злата, яко же кто носить на веке своей чепь злату и красить выю, тако и си любо духовну книгу почитающему красить измарагд, сиречь оум, иже прочитает с верою слово кирилово, от того еже от духовне службе полезно зило»[10]. После него сразу же, без заглавия, следует публикуемое сочинение, содержанием которого является порицание гадающих людей, особенно по полету птиц, осуждение волхвов и чародеев как таковых, а также развенчивание «злых врачей»[11].

Несмотря на то, что риторика сочинения очень эмоциональна и, несомненно, касается проблем современных автору реалий, содержащиеся в нем сюжеты почерпнуты из Ветхого Завета, а именно: из «Второзакония» (Втор.18:10-14) и из 4-й Книги Царств (4 Цар.21:2-7)[12]. Эти же конструкции видим в памятниках церковного права, в частности, в 61 и 65 правилах VI Вселенского собора[13]. Иоанн Зонара[14] указывал, что под «волхвованием» в них имеются в виду ауспиции (гадания по полету птиц), получившие особое распространение в Древнем Риме[15]. Будучи символом гаданий, этот образ нашел отражение в публикуемом документе.

Обличив практику «волхвования», автор переходит к теме знахарства, противопоставляя «злых врачей» (т. е. знахарей) «попам церковным». Именно к последним он предлагает обращаться в случае болезни: «Поминай же и гла(голю)щаго, аще болить кто въ васъ, да призовѣть попы ц(е)рк(о)вныя. И да м(о)литяться надъ нимъ помазавшее его масломъ во имя Г(оспо)днѣ, и м(о)л(и)тва вѣрнаго спасѣть и болящаго, и не оставить его Г(оспо)дь»[16]. Наличие такой прямой рекомендации отличает данный источник от других антиязыческих сочинений подобного рода, где говорится только о недопустимости обращения за помощью к волхвами и знахарям. Призыв «попов церковных» имел в виду соборование, а сами эти строки являются изложением соответствующего места в Соборном послании Иакова[17], установившего данное таинство: «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь; и если он соделал грехи, простятся ему» (Иак.5:14-15)[18].

Сюжет со «злыми врачами» имеет источник в святоотеческом предании – в первом слове Иоанна Златоуста[19] «На иудеи», ставшем в идеологическом плане исходным как для «Умною вольготою…», так и для ряда других древнерусских сочинений: «Слова Иоанна Златоуста о лечащих болезни волхованием и в наузы» (XIV в.), слова «О волхвах» (XIV в.), статьи «О врачевании» (XVI в.), опубликованные Н.М. Гальковским[20]. Автор рассматриваемого сочинения связывает «злых врачей» с делами бесов и чародейных слуг («Подобни же суть студа и н(е)мощи на прелестьи на разумѣнье подаяти помыслы и припомагающимь бесомь имь и чародѣйнымъ слугамъ»), а это уже шаблонная характеристика язычества, отраженная как в книжности[21], так и в изобразительном искусстве (миниатюры Радзивилловской летописи: М. 40, М. 111[22]). Как справедливо указала О.Г. Печникова, данный вопрос являлся в целом решенным – Церковный устав князя Владимира[23] запрещал деятельность чародеев и приготовление ими зелий, но не содержал статей о регламентации организации медицинской помощи[24]. Вероятно, это и послужило толчком к различным толкованиям в литературе болезни и целительства.

Достаточно резкое противопоставление «злых врачей» и «попов церковных» в некоторой степени содержит отзвуки распространенной в монастырской культуре «теотерапии» (исцеления молитвой), недавно описанной В.В. Мильковым[25]. Однако «припомогающие бесом» в «Умною вольготою…» порицаются не за оказание медицинской помощи вообще, а за использование именно магических практик, которые в рассматриваемое время бытовали в сфере языческой культуры.Что же касается сюжета о косвенном поощрении отказа от лекарств и непротивлении болезни, доверившись только соборованию, то в реальности он вряд ли выходил за рамки монашеской аскетической жизни и явно не практиковался широкими слоями населения. Противопоставление в источнике «врачевания» и соборования является довольно абстрактным и символичным, поэтому не может свидетельствовать о враждебности автора публикуемого сочинения к медицине как таковой.

В целом «Умною вольготою…» отражает два явления социально-религиозной ситуации, сложившейся на Руси в XIV–XV вв. Первое из них, наиболее очевидное и всегда привлекающее повышенное внимание исследователей, – существование в народной среде практики обращения за помощью к колдунам и чародеям (обычно рассматриваемым в науке как представители языческой культуры). Однако данное сочинение дает очень мало достоверной информации о масштабах и особенностях подобной практики.

Другое явление, которое, с нашей точки зрения, отражает источник, не было столь актуальным для исследователей, пытающихся сразу найти в них свидетельства каких-либо позднейших проявлений славянских дохристианских верований. Тем не менее, оно проясняет ряд особенностей антиязыческих произведений, написанных несколькими веками позже принятия христианства. Речь идет о широком распространении в XIV–XV вв. переводной неканонической литературы и повышением интереса к «тайному знанию» среди интеллектуальных кругов средневековой Руси. Так, привлекает к себе внимание тот факт, что древнейшие списки многих сочинений против волхвов и колдовства, среди которых и публикуемое «Умною вольготою…», составлены именно в XIV–XV вв. Это обусловлено очень непростым периодом в истории православной церкви, когда активно распространялись ереси, обострились эсхатологические настроения, в 1439 г. была заключена Ферраро-Флорентийская уния[26] и, наконец, в 1453 г. пала Византийская империя. Одновременно с этим возобновлялись (в определенных рамках) утерянные ранее культурные связи Руси с внешним миром. Одним из следствий подобных контактов стал интерес ряда образованных людей того времени, в том числе самого духовенства и членов великокняжеского двора, к магии, астрологии, гаданиям, разного рода мистическим явлениям.

Таким образом, учитывая общую религиозную атмосферу эпохи, порицание «волхования» в публикуемом документе могло иметь в виду порицание увлечения отреченной литературой, гадательными практиками, а такжеиноземным«зелием». Не случайно в состав упомянутого выше «Наказания» из того же рукописного сборника (ОР РНБ КБ. №10/1087) помещен отечественный Индекс запрещенных книг по варианту «Слова святого Ефрема о книжном учении и о почитании святых книг»[27]. Замысел автора (вероятно, сделанного под наставлением дьяка Алексея Павлова) очевиден – он хотел показать, что увлечение заносными «тайными знаниями» и отреченной литературой мало чем отличается от идолопоклонства более раннего времени.

Активную социальную позицию автора «Умною вольготою…» отражает и тот факт, что это сочинение было явно написано под влиянием более раннего «Слова Иоанна Златоуста о христианстве», которое входило в группу антиязыческих произведений, сопровождающих в памятнике древней псковской книжности «Трифоновском сборнике» (конец XIV–XV вв.)[28] «Слово о лживых учителях»[29]. Последнее наиболее ярко отражало время религиозных смут, подчеркивало падение нравов в обществе, существование симонии среди духовенства и другие явления.

Таким образом, публикуемое сочинение, несмотря на краткость, по своему содержанию является своеобразным и весьма любопытным историческим источником, во многом отражающим состояние общественного сознания средневековой Руси XIV–XV вв. Оно содержит сюжеты, связанные с обличением волхования и имеющие параллели в двух группах памятников учительной литературы, направленных против гадания и колдовства и отдельно против знахарства. Тем не менее, «Умною вольготою…» вряд ли стоит однозначно рассматривать как произведение, направленное только против так называемых остатков язычества. Содержащиеся в нем сюжеты следует воспринимать и в качестве риторических приемов, используемых для достижения главной цели этого сочинения, а именно: порицания увлечений в обществе гаданием, магией и другими «тайными знаниями», внешне напоминавшими наследие аутентичной славянской языческой традиции, на самом же деле генетически относившимися к заимствованной литературе. Более того, с нашей точки зрения, оно, так или иначе, отражало настроения той «демократической» части духовенства, внутри которой появился «Трифоновский сборник».

Данные выводы имеют значение и для методологии источниковедения истории религии средневековой Руси в целом. Исследовательская традиция, обозначающая все подобные литературные источники только лишь как свидетельства об остатках в народе дохристианских верований, довольно однобока. Авторы подобных сочинений вполне могли использовать данные сюжеты как средства для порицания общественных явлений другого порядка. Сложный состав «Умною вольготою…» хорошо демонстрирует, что, как источник, антиязыческая литература должна изучаться с позиций исследования мировоззрения ее авторов, но не только непосредственного ее содержания.

Публикация подготовлена согласно «Правилам издания исторических документов в СССР» (М., 1990).

Публикацию подготовил кандидат исторических наук А.А. ЛУШНИКОВ

12 3 Следующая ⇒